Текст книги "Белый шум (СИ)"

Автор книги: Jero3000

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Лестрейндж нашлась в коридоре. Она стояла у одной из дверей, колотила в нее руками и плакала навзрыд, как маленькая девочка. От этих звуков у Невилла сжалось сердце.

– Успокойся, – он подошел к ней осторожно, боясь, как бы истерика не стала сильнее, и тронул за плечо. – Успокойся, пойдем в комнату.

– Я как раз это и хочу сделать, – хрипло проговорила она, выплевывая слова по одному. – Уйти в комнату. Я хочу другую комнату.

Лестрейндж дернула ручку двери и взвизгнула. Раздалось шипение и треск, и ее отбросило к противоположной стене. Кожа руки пошла волдырями, как от ожога, и Лестрейндж недоуменно уставилась на нее, обиженно всхлипывая.

– Пойдем, – повторил Невилл, поднял ее с пола и обхватил одной рукой за талию. – Пойдем, попробуешь согреться.

Она была худой, даже иссушенной, словно скелет обтянули кожей и вдохнули в него жизнь. А еще Лестрейндж замерзла и сейчас, придерживая ее, Невилл ощущал, что ее бьет сильный озноб.

– Холодно, – прохрипела Лестрейндж, когда за ними закрылась дверь комнаты. – Очень холодно.

– Укройся и попробуй согреться, – Невилл указал на кровать. – Я сбегаю к бармену, надеюсь, что у него есть какое-нибудь зелье или настойка.

Лестрейндж смерила его удивленным взглядом, но всё же забралась под серое, выцветшее покрывало, от которого воняло пылью и сыростью, укуталась, прижала ноги к груди и уставилась в одну точку. Невилл посмотрел на ее дрожащую фигуру, и впервые в нем проснулась жалость к этой женщине.

– Я скоро, – непонятно зачем сказал он и выскользнул за дверь.

Бармен все так же осматривал зал. Невилл подумал, что, вероятно, это какое-то особое наказание – стоять целыми днями за стойкой и высматривать в пустом зале кого-то.

– Простите, у вас есть какая-нибудь согревающая настойка или Бодроперцовое зелье? Моя спутница сильно продрогла, и я не хотел бы, чтобы она заболела. Хотя сомневаюсь, что здесь это возможно, – зачем-то добавил Невилл.

– Почему же, возможно, – лениво протянул бармен и принялся шарить рукой под стойкой. – Вот, прошу. Не Бодроперцовое, конечно, но поможет избежать простуды.

– Спасибо, – он уже отвернулся и собирался уходить, но вспомнил про обожженную руку Лестрейндж. – А что-нибудь от ожогов?

– Пытались открыть не свою дверь? – бармен противно захихикал. – Что ж, этот ожог должен затянуться сам. Предупреждаю, это будет долгий и мучительный процесс.

– Что значит – «не свою дверь»? – недоуменно уставился на него Невилл.

– А то и значит, молодой человек, что здесь, на этой станции, каждый ищет искупления своих собственных ошибок и промахов. И поэтому здесь, как и в поезде, чужие судьбы надежно защищены от постороннего вмешательства. Есть вы и ваша история – к ней никто не прикоснется, но вам не стоит знать, что происходит в других комнатах у других постояльцев.

– И мы не пересечемся? Даже случайно? Даже если я завтра поутру спущусь выпить горячего шоколада – надеюсь, у вас есть такая услуга – в то же время, что и, предположим, мой сосед?

– Вы его не увидите, – коротко ответил бармен. – Как и он вас. Всех вижу только я, и, поверьте, это весьма увлекательное зрелище. Люди, знаете ли, охотнее выворачивают души, когда считают, что никто их не видит.

– А как же вы? – Изумился Невилл.

– Бармен? – он коротко хохотнул. – А кто обращает внимание на обслуживающий персонал? Кто держит лицо перед уборщицами или сдерживает гонор при барменах? Никто. Вы видите пустой зал – и в этом ваше счастье. Я же вижу искалеченные судьбы. Десятки неправильных выборов. Сотни неверных шагов. Я слышу тысячи слов, не сказанных или сказанных не вовремя. Они повторяют их постоянно, ища искупления и будучи не в силах его найти.

– Вы хотите сказать, что здесь кто-то есть? Кроме нас с вами? – Невилл принялся озираться, но зал по-прежнему был пуст.

– Вы смотрите, но не видите, – бармен пожал плечами, – и я бы советовал вам не всматриваться. У вас есть, на кого смотреть и что слушать. Предупреждаю, она будет повторять. Бесконечно, изо дня в день, повторять. Вы должны не просто услышать, вы должны принять эту плату.

– Услышать и принять что? – непонимающе переспросил Невилл.

– Ее искупление. То, благодаря чему, ей дали этот шанс, а не выбросили на черном перегоне.

– Вы хотите сказать, есть то, что дает ей шанс спастись?

– Я и так сказал больше, чем хотел и гораздо больше, чем мне положено говорить, – бармен уставился в зал, словно там разворачивалось самое любопытное в его жизни представление, и Невилл понял, что разговор окончен. Он направился наверх, но на лестнице обернулся и посмотрел на пустые столики, всматриваясь, но все они лишь пошли рябью и покрылись белыми полосами, а до ушей донеслось знакомое шипение с потрескиванием. Невилл мотнул головой и решил вернуться в комнату.

Лестрейндж лежала, съежившись под тонким покрывалом. Ее колотила жуткая дрожь, и Невиллу стало страшно. Он в два шага пересек комнату, решительным движением развернул Лестрейндж и влил ей в глотку половину зелья. Она дернулась, вытянулась в струну и закричала. Невилл отшатнулся, опасаясь, что сделал что-то не так.

– Нет! – кричала Лестрейндж, и от этого пронзительного вопля звенело в ушах. – Нет, не трогай! Не трогай! Не смей!

– Лестрейндж, – тихо позвал Невилл. – Лестрейндж, кого не трогать?

– Не трогай его! Нельзя! Нет! – она взвыла, и слова слились в один нечленораздельный визг. Лестрейндж выгибало дугой, она металась по постели, царапала лицо длинными грязными ногтями, молотила ногами по кровати, и снова кричала. Невилл попытался тронуть ее за плечо, разбудить, прекратить это хоть как-то, но не смог к ней подобраться.

– Нет! – снова взвизгнула Лестрейндж, съежилась и зарыдала во сне. Ее плечи сотрясались, и Невилл понял, что ему ее жаль. Было странно испытывать жалость к ее черной, опустившейся душе, но видимо там, на самых дальних закоулках памяти, жило что-то, чего она боялась, что она хотела бы предотвратить, и во сне это приходило к ней снова и снова.

Невилл Грубо толкнул ее, заставив проснуться.

– Что? Что случилось? – Лестрейндж резко села на кровати и обвела комнату шальным взглядом. Она напоминала встрепанную птицу, всклокоченную и ничего не понимающую.

– Я, – Невилл замялся, – я принес настойку. От простуды.

– О, малыш Лонгботтом, оставь себе, – она расхохоталась, глядя на протянутый пузырек. – Это ты у нас привык к бабушкиным носочкам и микстуркам, а я как-нибудь обойдусь и без этого. Обходилась же при жизни.

Невилл подавил в себе желание запустить в нее чем-то тяжелым и в сотый раз за этот бесконечный день мысленно повторил мантру о спасении души. Пока он предавался этим мыслям, Лестрейндж снова уснула, завернувшись в одеяло. Он отошел к окну, бестолково покручивая в пальцах пузырек, и принялся рассматривать черные голые стволы деревьев, видневшиеся вдали.

Через полчаса тишину комнаты вновь разрезал крик. Лестрейндж крутилась, беспорядочно размахивала руками и ногами, визжала и выла, отчего сердце Невилла сжало словно железными обручами.

– Это для ее же блага, – прошептал он и направил на нее палочку. – Агуаменти.

Лестрейндж вскочила с кровати и непонимающе уставилась на Невилла.

– Тролль с палочкой! Мелкий гоблин! – в ее глазах плясали искры гнева, и он поспешил оправдаться.

– Проверял заклинание, – Невилл повел палочкой, высушивая ее одежду. – Если мы застряли тут надолго, нужно будет как-то мыться. Да и вообще без воды даже за чертой смерти как-то непривычно.

Лестрейндж выругалась, отвернулась и вновь провалилась в сон.

Прошло не больше часа, когда Лестрейндж завопила снова. Она каталась по кровати, а ее визг, казалось, заполнил все пространство комнаты. Вид встрепанной, бьющейся в истерике женщины не вызывал ничего кроме жалости и необъяснимого желания утешить.

Невилл вздрогнул, обошел кровать, прилег на свою половину и притянул Лестрейндж к себе, баюкая, как маленького ребенка, которому приснился страшный сон. Она странно дернулась и расслабилась, задышав легко и спокойно, как самый обычный человек, который видит обычные сны.

Всю ночь Невилл не сомкнул глаз. Он боялся проснуться от ее криков, опасался, что кошмар вернется, поэтому остаток ночи пришлось провести лежа на спине, одной рукой прижимая к себе Лестрейндж, а другой гладя ее по жестким, спутанным волосам. Глядя в пыльный потолок, заросший паутиной, Невилл размышлял о том, что ей пришлось пережить в Азкабане. Он никак не мог понять, какие воспоминания для нее, привыкшей к жестокости и обожающей пытки, могли бы быть страшными, какие кошмары пробуждали дементоры в ее душе. Невилл предположил, что в тюрьме Лестрейндж была в плену того сна, который снился ей этой ночью, и понял, что никогда не решится спросить об этом напрямую.

Утро в этом месте было странным. Серость за окном просто стала чуть светлее. Лестрейндж заворочалась и что-то забормотала, и Невилл торопливо встал с кровати и отошел к окну.

– Лонгботтом, – она смотрела затуманенным после сна взглядом. – А я-то уже успела понадеяться, что это был просто ночной кошмар.

«У тебя были кошмары, но это не имеет ко мне ни малейшего отношения», – хотел сказать Невилл, но не стал. Тогда пришлось бы рассказывать и все остальное, а к этому ни он, ни она пока не были готовы. Может, когда-нибудь потом, когда Невилл поймет, что для нее будет искуплением, он сможет описать эту ночь во всех ее темных красках. Сможет сказать, что в какой-то момент испугался за нее. Но не сейчас.

– Я собирался выпить горячего шоколаду, – проговорил Невилл, стараясь казаться бодрым, но Лестрейндж, похоже, ни капли не волновало его состояние.

– Отлично, – она взмахнула руками. – Я окончательно сошла с ума и иду пить горячий шоколад с малышом Лонгботтомом в какой-то троллевой дыре в загробном мире.

Невилл даже представить не мог, как она отреагировала бы на его рассказ о минувшей ночи, и потому поспешил прочь из комнаты. Лестрейндж шла за ним, шлепая босыми ступнями по дощатому полу.

– Объясни мне, ты, – она ткнула пальцем в бармена, и тот неприязненно поежился, – мы, вроде, уже умерли. Так какого гиппогрифа нам нужна еда и питье?

Бармен засмеялся и подвинул к ней чашку горячего шоколада.

– Видите ли, мадам, – он улыбнулся, – даже самая прекрасная посмертная награда, даже самая волшебная станция станет чуточку лучше, если там будет самая вкусная еда и самое изысканное питье. Так же и на черных перегонах – душам полагается та еда, которую они заслужили.

– А здесь? – с интересом спросил Невилл. – Здесь еда самая обычная. Не помои, но и не изысканные блюда.

– На станции искупления, – бармен прокашлялся, – души еще проживают свои земные жизни. Им может быть тепло или холодно, они чувствуют голод и жажду, они могут заболеть. Все потому, что эта станция более всего связана с земной жизнью, с вашими поступками и желаниями, с вашим бездействием и безразличием.

– Но ведь это стоит денег? – неожиданно сообразил Невилл. – У нас, признаюсь, их нет.

– Это не стоит ни гроша, потому что эта гостиница – мое искупление. Бесконечное искупление. При жизни я слишком мало интересовался людьми, даже близкие были для меня дешевле самой мелкой монетки. И вот, я здесь, вынужден быть помощником для всех душ, что приходят сюда, и не имею с этого ни кната.

– Почему сюда?

– Мое безразличие не принесло никаких разрушений, чтобы меня можно было отправить на черный перегон. Но и богатство мое не принесло никакой пользы, так что тихие гавани не для меня. Остается лишь гнить с этим отелем вместе да без конца принимать постояльцев с их историями. То, что вы никого не видите – часть моего искупления. Души лишены возможности общаться друг с другом, у них есть лишь я. А у меня есть тысячи чужих историй.

– Но вы ведь давно искупили свои ошибки, – негодующе воскликнул Невилл.

– Не совсем, – бармен покачал головой. – Я все еще не пересилил себя и не научился бескорыстно помогать людям. Никому из своих постояльцев я не дал ни одного совета, ни одной подсказки.

– Ну и правильно, – фыркнула Лестрейндж.

– Спасибо, мадам, – бармен улыбнулся. – Хотя мог бы давно уехать.

– Уехать? – в один голос спросили Невилл и Лестрейндж.

– А, вы не знаете, – он смерил их скучающим взглядом. – Отсюда можно уехать. Когда душа искупает свои ошибки – ее зовут дальше.

– А на черный перегон отсюда можно попасть? – спросила Лестрейндж. Видимо, этот вопрос волновал ее сильнее всего.

– Нет, мадам. Если вы попали сюда, значит, у вашей души есть путь к искуплению. И неважно, сколько вы будете по нему идти, – бармен замешкался. – Простите, я мигом.

Очертания его лица стремительно стали стираться, а тело его стало как будто плоским, вырезанным из белого картона, по которому бежала черная рябь, а до ушей Невилла донеслось знакомое шипение с потрескиванием.

– Веселое местечко, – фыркнула Лестрейндж. – Ну, и чем мне тут заниматься? Кроме вашего хваленого искупления?

– Не знаю, – Невилл огляделся по сторонам, ища хотя бы книжный шкаф. – Судя по всему, здесь нечем заняться, кроме искупления.

– Совершенно верно, – голос бармена доносился до него, словно через радиопомехи. – Только искупление. Ни книг, ни музыки здесь нет, только ваши поступки и мысли, только поиск и переосмысление.

– О, какой ужас! – Лестрейндж притворно всплеснула руками и противно захихикала. – Малыш Лонгботтом, ты тут надолго застрял. Мне нужно очень многое искупить, а я этого делать – прости – не намерена.

– Но вы сказали «Прости», мадам, – бармен вернулся в свой привычный вид, – это уже шажок.

– Это фигура речи, – отмахнулась Лестрейндж. – У тебя есть что—то крепче дурацкого шоколада?

– Здесь это запрещено, – неприятно ухмыльнулся бармен. – Если вы выпьете, то забудетесь, а здесь все устроено так, чтобы вы каждую минуту, каждую секунду помнили о своих деяниях.

– О да, тут забудешь, – она покосилась на Невилла, как на живое напоминание обо всех ее делах, и закатила глаза.

***

Дни слились в одну сплошную серую полосу, на фоне которой черными пятнами выделялись истерики Лестрейндж. Они приходили к ней каждую ночь, и тогда Невиллу приходилось снова и снова убаюкивать ее, утешать, а сердце разрывалось от жалости и неспособности хоть как-то ей помочь. Из-за этого он постепенно забывал, кто она, кем они были до того, как пересекли черту Смерти, сколько боли и страданий она принесла в мир. Образы друзей становились все более размытыми, воспоминания о школе, Министерстве, больнице Св. Мунго растворялись в белом тумане, и уже не могли пробиться через шипение и щелчки. Все забывалось, все уходило, и только Лестрейндж со своими ночными припадками оставалась настолько настоящей, что от ее реальности резало глаза.

Она все же простыла – гордость не позволила ей принять из рук Невилла трансфигурированные туфли, и около недели Лестрейндж провела в постели. У нее была горячка, и Невилл потерял счет часам, которые провел в попытках остановить ее истерики. Он свыкался с мыслью о том, что нормально она засыпает только в его руках, и теперь ему начало казаться, что Лестрейндж об этом догадывается.

День ее выздоровления Невилл праздновал как день своего освобождения. Лестрейндж за время болезни выспалась настолько, что три ночи кряду не могла уснуть, а это значило избавление на целых три ночи от ее припадков. Ему наконец-то удалось выспаться, и мысли о том, что все впустую, появлявшиеся в последнее время с завидным постоянством, отступили. На четвертое утро Невилл проснулся с ощущением того, что готов к борьбе.

– Я хочу гулять, – Лестрейндж капризно надула губы и посмотрела за окно. – Хвосторога тебя дери, тут есть лес, можно хотя бы просто побродить между деревьями.

– Думаешь, твое искупление растет там, как грибы? – с усмешкой спросил Невилл. – Если честно, я бы не стал туда идти. Этот лес не внушает доверия.

– Ну и сиди здесь, как чахлый гоблин, – Лестрейндж топнула ногой. – А я пойду в лес.

– Счастливо, – Невилл отвернулся. Они каждый день препирались, спорили, ругались. В конце концов Невилл неизменно оказывался чахлым гоблином, троллем с палочкой, предателем крови – Лестрейндж не скупилась на выражения. Сам он пару раз не остался в долгу и прошелся по ее Азкабанскому прошлому, после чего Лестрейндж разразилась тирадой о том, что он не понимает, над чем смеется, и в итоге обиделась и не разговаривала целый день.

Теперь, глядя на тонкую фигуру Лестрейндж, приближавшуюся к кромке леса, Невилл думал о том, что ее внезапная прогулка сулит ему два часа спокойствия. Он подумал о том, что неплохо было бы выпить горячего шоколада или чая, и спустился вниз.

– Странная у тебя спутница, – бармен подал Невиллу чашку, над которой вился ароматный пар.

– Да, есть такое.

– Я бы уже уехал от такой, – бросил бармен, наблюдая за реакцией Невилла.

– А что, так можно? – тот удивился.

– Да, в ряде случаев. На моей памяти было трое человек, которые просто не находили общих точек со своими подопечными, никак не могли на них повлиять.

– И что они сделали? – спросил Невилл, понимая, что это похоже на их с Лестрейндж случай.

– Они? Просто вышли к рельсам, – коротко ответил бармен. – Конечно, когда поезд подъехал, им пришлось разбираться с его служителем, но двое из троих не вернулись. Сели на поезд. Я не знаю, нашли ли им нового подопечного или же просто увезли в тихую гавань.

– А тот один, что вернулся?

– О, он вскоре уехал, но уже со своим подопечным. Дело в том, что бедняга не увидел, когда его спутник успел встать на путь исправления. Так что ты отсюда уедешь в любом случае – это лишь вопрос времени и твоего терпения. А вот она рискует остаться.

– Я очень бы не хотел бросать ее здесь, – пробормотал Невилл, словно оправдываясь. – Но она невменяемая. Ничего не слышит, постоянные крики. Она не хочет понять, осознать, сколько принесла зла в мир. Я не могу с ней справиться.

Он поставил пустую чашку на стойку и медленно побрел в свою комнату.

– Если тебе это поможет, нужно просто выйти к рельсам, – крикнул вдогонку бармен.

Невилл уже пересек коридор и коснулся ручки двери, когда его сердце обуяла необъяснимая тревога. Что-то манило его в лес, звало, требовало немедленно отыскать Лестрейндж и вернуть ее в комнату. Невилл постоял несколько мгновений у двери, а потом бросился к выходу из гостиницы.

Стоило ему выскочить на улицу, как он услышал страшный, нечеловеческий крик, доносившийся из леса. Невилл узнал крик Лестрейндж, но не мог понять, почему в ее голосе ему слышатся щелчки и шипение.

«Неужели она перестает быть моей историей только потому, что я решил уехать сам? Неужели это так больно, что она кричит? Что я наделал!» – думал Невилл, пробираясь через лес на звук. Он спотыкался об корни и коряги, кустарники больно стегали его по лицу, а черные стволы деревьев смыкали свои ряды так тесно, что между ними не оставалось просвета. Крик становился все ближе, но и шипение становилось все громче. Казалось, треск и шум пробирается в мозг, растекается с кровью по жилам, заползает в легкие вместе с воздухом, колет тысячами иголок замерзшие руки. Наконец, Невилл вышел на небольшую прогалину, и его взору открылась ужасная картина.

Несколько фигур, белых и плоских, с бегущей по ним черной рябью, схватили Лестрейндж и куда-то ее тянули. Она визжала и вырывалась, а от ее рук в тех местах, за которые схватились фигуры, исходил белый свет. Противники Лестрейндж тоже открывали рты, но вместо крика или слов оттуда доносилось лишь проклятое шипение.

– Оставьте ее! – воскликнул Невилл и поднял палочку, хотя не представлял, какое заклинание можно применить против этих людей. Однако его слова не возымели никакого эффекта, Лестрейндж по-прежнему тащили куда-то.

– Остолбеней! Петрификус Тоталус! – Невилл метал заклинания, но они пронизывали белые фигуры насквозь и ударялись в деревья позади, выбивая маленькие фонтанчики щепок. Тогда он спрятал палочку и бросился к ближайшей фигуре.

От прикосновения к плечу чужака руку ожгло, но Невилл все же отбросил его от Лестрейндж. Остальные, казалось, не обращали на Невилла ни малейшего внимания, пока тот не отбросил еще одну фигуру. Она упала на землю и стала отползать к деревьям, постепенно растворяясь в воздухе.

Третью фигуру Невилл ударил ногой, заставив отшатнуться, и ее последний собрат не стал ждать, пока его настигнет та же участь, и отпустил Лестрейндж, растворившись в воздухе. Повисла оглушительная тишина, нарушаемая только всхлипами Лестрейндж.

– Вставай, пойдем, – Невилл протянул ей руку и ужаснулся тому, сколько ожогов было на ее руках: на плечах, предплечьях, запястьях.

– Ты? – Лестрейндж, казалось, не верила своим глазам. – Зачем ты пришел?

– Пойдем, – он проигнорировал вопрос, поднимая ее с земли. Лестрейндж покачивалась и, похоже, самостоятельно на ногах устоять не могла.

– В глазах все плывет, – призналась она, и Невилл обхватил ее за талию.

– Идти можешь? – спросил он прямо, надеясь, что хотя бы не придется ее нести.

– Постараюсь, – кивнула Лестрейндж.

Они прошли не более пяти шагов, когда у нее подкосились ноги. Лестрейндж стала опасно заваливаться, и Невилл перехватил ее покрепче.

– Если хочешь, я могу тебя левитировать, – предложил он, но ответом ему стало слабое презрительное фырканье.

– Еще чего. Я помню, как ты водой меня окатил. Магия тут работает как-то странно, так что обойдемся без левитации.

Невилл тяжело вздохнул и подхватил ее на руки, надеясь, что идти придется недолго. Лестрейндж была легкой, почти невесомой, что наводило бы на мысль о смертельной болезни, не будь они оба уже мертвы. Он не помнил обратной дороги, но лес словно сам расступался перед ногами, и вскоре они уже вышли к отелю. Лестрейндж сопротивлялась, но очень слабо, а ее требования немедленно поставить ее на землю были такими жалкими, что были еле слышны через завывания поднимающегося ветра.

Дверь отеля распахнулась сама. Невилл пронес Лестрейндж мимо удивленного бармена и поднялся наверх. Войдя в комнату, но осторожно уложил ее на кровать и попытался укрыть, но она вдруг схватила его за руку и притянула к себе с неожиданной силой.

– Спасибо тебе, – зашептала Лестрейндж, – я не могла вырваться. Ты сам видел, этих тварей не брали ни одни чары, хотя я пыталась.

– Все в порядке, – успокаивающим тоном пробормотал Невилл. – Все будет в порядке. Я спущусь вниз, попрошу какое-нибудь зелье. Бармен говорил, что ожоги от прикосновения к чужой истории заживают долго и болезненно, но тебе надо согреться и успокоиться. Ты по-прежнему ходишь босиком. Не упрямься, надень эти несчастные туфли.

Их взгляды встретились: его – решительный, ее – жалкий и растерянный. Невилл почувствовал, как ее пальцы с острыми ногтями вцепились в его подбородок, а через миг ощутил на губах жженую горечь ее прикосновения.

Лестрейндж словно наказывала его за что-то этим поцелуем – диким и неистовым, она впивалась в него дементором, вгрызалась в губы зубами, оставляя кровавые пятна, царапала кожу, словно хотела содрать ее, а потом рухнула обессиленная на подушки.

Невилл отшатнулся. Это было настолько неправильно, что в ушах загудела кровь. Он опрометью выскочил из комнаты, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, пытаясь унять дыхание. Нужно было спуститься вниз, взять какое-нибудь зелье и, наверное, самому согреться и успокоиться, но стоило закрыть глаза, как воображение рисовало горящий взгляд Лестрейндж. Невилл понимал, что по-другому она не умеет. Никто, должно быть, не объяснил, не показал, что можно иначе. Видимо, эта задача досталась ему. Невилл тяжело вздохнул и побрел вниз, в зал.

– Что с ней? – спросил бармен, не дожидаясь, пока Невилл откроет рот.

– Она ходила в лес. Хотела прогуляться. Почему вы не сказали, что чужие истории могут напасть?

– Напасть? – бармен выглядел огорошенным. – Ни разу такого не видел. Не думаю, что такое возможно.

– Зато я видел, как четверо схватили ее за руки и пытались куда-то утащить. Если хотите, можете подняться и посмотреть на ее руки. Они все в ожогах.

– Я не могу войти ни в одну из комнат, – покачал головой бармен. – Но эти ожоги заживают долго, так что когда мадам придет в себя и сможет спуститься, я получу возможность удостовериться в правдивости ваших слов.

– Я бы попросил проверить всех постояльцев, – хмуро проговорил Невилл, забирая у бармена шоколад и зелье. – Четверо из них расхаживают с ожогами на руках. И если против них можно принять какие-то меры – я бы попросил, чтобы эти меры были приняты.

– Конечно, – бармен мелко закивал. – Такое здесь впервые, мне надо связаться с главным вокзалом, но, думаю, с ними можно что-то сделать.

Невилл кивнул, удовлетворенный таким ответом, и принялся пить горячий шоколад. Ему еще предстояло лечить Лестрейндж, но для начала самому не мешало бы унять дрожь. Обжигающая сладость напитка успокаивала, заставляла поверить в свои силы, и от приятного тепла, разлившегося по телу, казалось, что решение уехать было крайне опрометчивым. Невилл поставил чашку на стойку и посмотрел на бармена.

– Скажите, а это нападение никак не связано с тем, что я хотел оставить ее здесь?

– Нет, что вы, – бармен усмехнулся. – Такого никогда не было ранее, а те, о ком я говорил утром, совершенно спокойно покинули эту станцию. Я хочу сказать – без последствий для их бывших подопечных.

– Это все, что я хотел знать, – Невилл удовлетворенно кивнул и направился в комнату.

Лестрейндж лежала под одеялом и тихо всхлипывала. Он уже испугался, что она вновь уснула, и сейчас начнется очередной приступ, но обойдя кровать, увидел ее широко раскрытые глаза и отсутствующий взгляд, направленный в одну точку.

– Лестрейндж, выпей, – Невилл протянул ей бутылочку с зельем, которую она осушила одним махом. Но, похоже, ничего не изменилось, напротив – Лестрейндж била крупная дрожь, взгляд по-прежнему оставался безучастным, как у жертвы поцелуя дементора, а губы шевелились, бесконечно повторяя одно и то же.

– Не трогай, не трогай, не трогай, – от ее умоляющего шепота у Невилла по коже бежали мурашки. Он присел рядом с ней на кровать и осторожно тронул за плечо.

– Лестрейндж, – позвал Невилл, но она оставалась глуха, лишь дрожь усиливалась, – Лестрейндж!

Она даже не повернулась в его сторону, а плечо под его рукой ходило ходуном. Невилл бережно усадил ее, стараясь не дышать, будто она могла рассыпаться от неосторожного движения. Лестрейндж безвольной куклой стала заваливаться на бок, и он прижал ее к себе, пытаясь не касаться обожженных рук. Он и сам обжег ладони, когда расталкивал нападавших, но он справлялся со своей болью, а вот бьющейся в его руках Лестрейндж было намного хуже.

– Все будет в порядке. Их накажут, слышишь? – проговорил он над самым ее ухом, как будто так слова точно донеслись бы до ее воспаленного разума. – Успокойся, Лестрейндж. Беллатрикс.

Она дернулась от звука собственного имени и посмотрела на Невилла выпученными то ли от страха, то ли от изумления глазами.

Он успокаивающе прикоснулся губами к ее виску, снова и снова повторяя, что все будет в порядке, и почувствовал, что Лестрейндж потихоньку расслабляется.

– Ты обещаешь? – хрипло спросила она.

Вместо ответа Невилл осторожно коснулся губами ее губ, не прекращая поглаживать жесткие, спутанные волосы. Лестрейндж замерла, но не напряженно, скорее, выжидающе, а затем сама подалась к нему, словно в поисках тепла. Невилл прижимал ее к себе, дарил ту нежность и заботу, которой она была лишена при жизни.

Чуть позже, после того, как Невилл еще раз сходил к бармену и взял еще одну порцию зелья, Беллатрикс уснула, удобно устроившись в его объятиях. Однако к нему сон не шел, оставалось лишь смотреть в потолок и думать об отъезде. После нападения Невилл уже сомневался, что принимает правильное решение. С другой стороны, если верить бармену, они провели тут уже три месяца, и за это время не случилось ни одного разговора, который бы не просто к чему-то привел, а хотя бы не закончился скандалом. Беллатрикс была невозможной, взбалмошной, почти бешеной, и Невилл мог найти к ней подхода.

«Завтра», – сказал он себе и задремал, прижимая к груди озябшую Лестрейндж, стараясь не думать о том, что это ее последняя ночь без приступов, и он фактически обрекает ее на вечные мучения.

***

Когда Невилл проснулся, Лестрейндж уже стояла у окна, задумчиво глядя в окно.

– Утро, – поздоровалась она, впервые за все то время, что они провели в этой комнате.

Поймав его недоуменный взгляд, Лестрейндж, видимо, решила объяснить.

– Я ждала, пока ты проснешься, – ее голос был похож как шелест осенних листьев. Невилл удивился еще сильнее, ведь ранее она никогда не дожидалась его, если просыпалась раньше. Впрочем, обычно первым вставал он и сразу же уходил вниз, чтобы не скандалить лишний раз.

Невилл поднялся молча, поправил свитер и распахнул дверь, выпуская Лестрейндж первой. Она казалась напряженной, словно за минувшую ночь что-то изменилось, и теперь она не знала, как себя вести.

Горячий шоколад они пили в абсолютном молчании. Невилл избегал смотреть на ее худые руки с выпирающими косточками, на обожженные плечи, на вечно спутанные волосы, потому что каждый взгляд, брошенный на нее, напоминал, насколько она беспомощна здесь и заставлял чувствовать себя предателем. Бармен недовольно оглядел руки Лестрейндж и пришел к выводу, что произошла какая-то ошибка, что кто-то нарушил правила и вышел через заднюю дверь.

– Я пройдусь, – неуверенно протянул Невилл, не глядя на Лестрейндж и надеясь, что она сама все поймет.

– Там моросит, – тихо проговорила она, – не простудись.

Он не смог ничего ответить и вышел прочь, оставив чашку с недопитым шоколадом на барной стойке.

На улице действительно моросило, но идя к рельсам, Невилл не обращал на это внимания. Перед глазами все еще стоял образ Лестрейндж, сухой и чуть дрожащей, которая стояла у окна и смотрела на улицу со смесью тоски и сожаления, словно предчувствовала что-то. Нельзя было даже надеяться, что он стал для нее хоть сколько-нибудь значимым, к тому же, он так и не рассказал о своих наблюдениях. О том, что ее истерики почти магическим образом прекращались, стоило ее обнять. Ни разу не признался ей в своей жалости – хотя это, наверняка, было к лучшему. Вряд ли Беллатрикс Лестрейндж обрадовалась бы тому, что ее жалеют.

За пеленой белого тумана, по которому бежала рябь, не было видно рельсов, а шипение со щелчками не давало возможности расслышать, насколько далеко поезд. Однако больше всего Невилл удивил человек, стоявший на тропинке.

– Профессор Дамблдор? – удивленно переспросил он, не веря своим глазам.

– Да, мой мальчик, – профессор грустно покачал головой. – Я вижу, ты решил отступить?

– Профессор, я не хотел, – Невиллу было неловко оправдываться перед бывшим директором. – Я пытался до нее достучаться, я жалел ее, я пытался ее понять.