Текст книги "Особо коварен и хитёр (СИ)"

Автор книги: Ie-rey

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

После очередной попытки клиента впиться поцелуем в полные губы Кая, тот, видимо, не выдержал, вышел из парня, сдёрнул с выступа и резко развернул лицом к зеркалу. Через миг клиент прижимался щекой к гладкой поверхности и вновь раскачивался от сильных толчков. Он едва удерживался на месте ― руки заметно дрожали. И клиент больше уже ничего не говорил, не мог из-за вконец сбитого дыхания, только всхлипывал и тихонечко поскуливал.

Закончили они минут через десять. Кай отстранился, избавляясь от защиты, включил воду, а клиент обессиленно сполз на пол, посидел там, приходя в себя, и принялся натягивать бельё и брюки. Кай накинул рубашку на плечи, ополоснул руки, закрутил кран и взял полотенце. Когда он наклонился за кушаком, на пол перед ним шлёпнулся тяжёленький конверт из плотной бумаги. Лицо Кая застыло, но он всё же поднял и кушак, и конверт, выпрямился и смерил типа в синем таким взглядом, что Хань всерьёз забеспокоился. Левую руку Кая Хань прекрасно видел из своего укрытия, и видел, с какой силой Кай сжал кулак ― под побелевшей кожей отчётливо проступили вены.

– Ты лучше, чем мне обещали, но мог бы поработать подольше, ― небрежно сообщил клиент и двинулся к двери.

“Подольше? Да ты бы сдох, скотина… И так еле на ногах держишься”.

Щёлкнул замок, и Кай остался у раковин один. Только тогда его брови дрогнули, на лице на миг появилось непонятное выражение, и он отвернулся к раковинам. Конверт лёг на выступ, кушак обернулся вокруг бёдер и свесился концами вниз. Уперевшись руками в края раковины, Кай с минуту стоял неподвижно, глядя на собственное отражение. И Ханю казалось, что он вот-вот разобьёт зеркало кулаком. Не разбил. Просто включил воду, плеснул в лицо, смыл краску с глаз и прижал полотенце ко лбу. Шумный выдох, вновь конверт. Кай заглянул внутрь и проверил сумму, потом сунул конверт в задний карман брюк и закрутил кран. Он вновь стал таким, каким Хань увидел его впервые: отстранённым, замкнутым, неприступным. Словно он смахнул с себя недавнее незаслуженное унижение, как пылинку с плеча. И Хань сам не понимал, почему до сих пор испытывает сочувствие. Ведь Кай сам пошёл на это, значит, сам и виноват, что с ним так вот обошлись. Но Хань продолжал сочувствовать ему, даже хотел, чтобы Кай набил тому типу морду ― Хань закрыл бы на это глаза.

Кай провёл ладонью по лицу, круто развернулся и тоже покинул туалет. Только тогда Хань рискнул выбраться из кабинки, заметил на полу серебристый квадратик, подобрал и отправил в мусорный бак.

***

Через две недели отмечали день рождения Сэхуна. Как раз утром, после закрытия. Пришёл Чанёль с огромным тортом, а Чондэ приготовил для всех напитки. Небольшая компания из нескольких артистов, администратора кухни Чжан Исина, Чондэ и Ханя, Кая и Чанёля устроилась за ближайшим столиком. Зажгли свечи и включили приятную музыку. Сэхун задул свечи, смущаясь совсем как ребёнок, и приготовился принимать подарки. Хань вручил ему коробку с модными кроссовками, о которых Сэхун ему как-то говорил. Потом слово взял Чондэ.

– Мы тут подумали и решили скинуться по возможности. Давайте сыграем в обычный день, а Сэхун изобразит клиента. ― Чондэ протянул Сэхуну увесистый конверт и подтолкнул к Каю. Кай мгновенно всё понял и резко качнул головой.

– Нет.

У Сэхуна предательски задрожали губы.

– Но почему?

– Нет. ― Кай поднялся из-за столика и ушёл к барной стойке. Сэхун порывисто сунул конверт в руки Чондэ и метнулся следом за Каем, схватился за плечо и неожиданно для всех врезал кулаком в челюсть. Кай отшатнулся, но на ногах устоял. Сэхун явно не успокоился, однако на новом замахе Кай крепко стиснул его запястье, встряхнул и поволок за собой.

– Мы на минуту. Скоро вернёмся, ― сообщил он компании и закрыл дверь в помещение для персонала.

Все ошарашенно молчали несколько секунд, а потом дружно рванули к двери, где образовалась давка и стихийная потасовка за лучшие места. Все норовили прижаться к двери ушами, чтобы лучше слышать, что ж там происходит внутри.

– Может, тебе пора подумать о жизни уже?

– И это мне говоришь ты? ― заорал Сэхун.

– Да, я.

– Ну так объясни мне, почему им ты говоришь “да”, а мне ― “нет”! Чем я хуже? Тем, что у меня не такой толстый кошелёк? Какая тебе разница, с кем и когда?

– Ты лучше. Тем, что у тебя есть жизнь. Этим ты в тысячу раз лучше, чем они. Они пресыщены и ищут только острых ощущений. Больше им ничего не надо, да и не умеют они больше ничего. И они не хотят большего, чем у них уже есть. Просто приходят и покупают то, что хотят. Потому что они пустышки и никто, кошельки на ножках. Ясно? А ты хочешь совсем другого, ведь так? Один раз, ну конечно… Как будто тебе этого хватит. Ведь не хватит, так? Ты хочешь большего. А я не тот, кто может тебе это дать.

– Почему? ― Сэхун уже не кричал, что радовало. ― Почему ты не можешь?

– Потому что в один прекрасный день я исчезну из твоей жизни. Потому что я по уши в этом болоте. Потому что всё, что я делал и делаю, нельзя смыть и отменить. Потому что меня будут узнавать и напоминать о том, что тебе не понравится. Потому что ты этого не вынесешь. Потому что я грязный. Тебе нужны ещё причины? Просто возьми свою жизнь в собственные руки и найди того, кто достоин тебя и сможет дать тебе то, что ты хочешь получить. Потому что это точно не я. Считай меня тем, кем ты считал меня всегда. Это справедливо. И ищи того, кто не будет таким, как я. А теперь пошли обратно, отпразднуем твой день рождения, чтобы ты смог начать этот год сначала и счастливым. И чтобы ты больше не стремился испачкаться об меня, потому что ты стоишь большего. Идём?

Все дружно рванули обратно к столику, торопливо занимая свои места. Когда же Кай и Сэхун показались из-за двери, вся компания степенно пила кофе из чашечек с невинно-умным видом.

Притихший Сэхун взял у Чанёля нож и принялся резать торт, а Кай убрался в дальний угол вместе с чашкой горячего шоколада. Постепенно обстановка разрядилась и наполнилась весельем и праздничным настроем, но Хань настороженно поглядывал в сторону Кая. В ушах эхом отдавались все те слова, что Кай наговорил Сэхуну.

После кофе и торта в ход пошли коктейли, а Кай так и не выбрался из своего угла, не выбрался и тогда, когда начались танцы. Обеспокоенный Хань подошёл к нему и сел рядом.

– Разве ты не будешь танцевать?

– Что? ― Очень тихий, чуть хриплый голос. Кай сидел, откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза.

– Ты в порядке?

– Что… Да, в порядке. Уже пора расходиться?

Нет, с ним явно что-то было не так. Хань рискнул и прижал ладонь к смуглому лбу, сдвинув длинную чёлку.

– Чёрт, у тебя жар, кажется. А всё потому, что носишь обувь на босу ногу. Давно тебе плохо?

– Мне нормально, ― рыкнул Кай, смахнув руку Ханя со лба. ― Я же сказал ― я в порядке.

– Нет, ты не в порядке. Какой адрес?

– Что?

– Какой твой адрес? Я вызову тебе такси. Или лучше сразу в больницу? Если не скажешь адрес, вызову “скорую”.

Кай смерил его оценивающим взглядом и недовольно поморщился, правильно определив, что Хань не отстанет. Вздохнул и тихо назвал адрес. Хань прикинул, что это где-то сильно на окраине, где жильё подешевле. Странно, но ладно. Он вызвал такси, проследил, чтобы Кай надел куртку и застегнул как следует, потом обмотал шею Кая собственным шарфом и заглянул в аптечку, чтобы прихватить самое необходимое.

Когда такси прибыло, Хань полез в салон вместе с Каем, проигнорировав недовольное ворчание. В дороге Кай задремал, и Хань охотно подставил плечо, чтобы Кай мог использовать его в качестве подушки. А ехать пришлось долго ― из-за пробок, Хань едва сам не уснул.

Машина остановилась у обшарпанной невзрачной виллы, рассчитанной на двух съёмщиков, соответственно, в доме было два входа, и Хань понятия не имел, где нужный. Благо, что в кустах у дома копалась весёлая дамочка-пышка в годах. Она выпрямилась, смахнула пот со лба и помахала им рукой.

– Чонин, ты уже с работы вернулся? Ой, а что случилось-то?

– Он простыл, тётушка, ― объяснил Хань. “Чонин, значит”. ― Скажите, куда мне его вести?

– Ох, беда с вами, вечно как забегаетесь по холоду, да и погода в этом году так переменчива… Иди направо, мальчик, вот это его крыльцо.

– А дома есть кто-нибудь?

– Откуда? Нет никого. Родители его в горах живут, его матушке полезнее горный воздух. Он тут один крутится, как может. Бедный ребёнок. ― Дамочка горестно вздохнула, махнула рукой и вновь склонилась над кустами. Что-то она темнила, но Хань решил прощупать почву чуть позже. Он закинул руку Кая ― или теперь уже Чонина ― себе на плечо и повёл к крыльцу, открыл дверь ключом, найденным в кармане куртки, и доволок Чонина ― это имя ему нравилось всё больше и больше ― до дивана, где и уложил, предварительно размотав шарф и стянув куртку.

Хань осмотрелся на месте, сунул нос в ванную, покопался в аптечке, поставил чайник и повесил своё пальто у входной двери. В общем-то, в этом доме самыми дорогими вещами были те, что висели в шкафу, ― одежда Чонина ― да зеркальные стены в центральной комнате, где из мебели один диван и красовался. В остальном ― просто и даже бедно. С трудом верилось, что этому человеку платят огромные деньги за секс. Где же эти деньги? И куда они все вдруг подевались?

Хань вернулся в просторную комнату с диваном, сел рядом с Чонином и аккуратно стал снимать с него рубашку.

– Одеяло у тебя где лежит?

– Убирайся к чёрту.

– Как только, так сразу. Надо дать тебе лекарство и, пожалуй, компресс сделать.

– Ничего мне не надо.

– Тогда звоню в больницу, потому что ты болен и тебя надо лечить. Это где-то неделя…

– Сколько? ― Чонин оттолкнул его руки и сам стянул с себя рубашку. Хань зорко следил за каждым движением и проверял кожу на запястьях и сгибах локтей. Чисто. Значит, точно не наркотики. Деньги уходят на что-то иное.

– Неделя. Если будешь хорошо себя вести, я поставлю тебя на ноги за два-три дня. Вот и выбирай.

– С какой радости тебе со мной возиться?

– Мне так хочется. Хобби у меня такое.

“Потому что я маньяк. Латентный. Наверное. И у меня сдвиг по имени “Чонин”, вот так. И потому что я тебя получу ― никуда не денешься”.

Хань вздохнул и постучал пальцем по пряжке, намекнув, что брюки надо снять тоже.

– Так как? В больничку едем? Или ты потерпишь меня?

Чонин молча расстегнул брюки, снял их и указал куда-то влево.

– Одеяло в шкафу. В соседней комнате.

Хань сходил к шкафу, достал одеяло и закутал в него Чонина с ног до головы.

– Сейчас принесу лекарства и горячий чай. В сон клонит?

Чонин не пожелал ответить на вопрос, так что Хань пожал плечами и отправился за чаем. Заодно он сам принял несколько таблеток ― для профилактики. Простуда в этом году отличалась свирепостью и протекала в довольно тяжёлой форме. Помимо обычных симптомов она могла сопровождаться общей слабостью и тошнотой, многие падали в обмороки прямо на улице. Чонин в обморок не падал, на тошноту не жаловался, но слабость явно ощущал. Что забавно, Хань ни разу не слышал, чтобы он кашлял или чихал, хотя такое тоже могло быть.

Хань заставил Чонина выпить часть таблеток и сунул ему в руки чашку с чаем. Едва тот сделал первый глоток, как зашипел, словно большой разъярённый кот.

– Что это за мерзость?

– Просто пей, не задавай вопросов. Иногда лучше знать меньше. У тебя красивое имя ― Чонин. Почему Кай?

– Слушай, я тебя не звал и ни о чём не просил, так какого чёрта ты ко мне лезешь со своими вопросами? Я тебе благодарен за помощь, но это не значит, что ты вправе лезть ко мне в душу, ясно?

– И не пытался. Просто хочу помочь и веду светскую беседу. Или ты имеешь что-то против светских бесед?

– Имею.

Чонин раздражённо отставил чашку, одолев только две трети горького настоя, закрутился в одеяло и демонстративно отвернулся носом к спинке дивана.

– Я позвоню Чанёлю и предупрежу, что ты не сможешь выходить дня два.

– Смогу.

– Не сможешь. Или хочешь свалиться на сцене на глазах у публики?

– Не свалюсь, не волнуйся.

– Свалишься. Хватит уже строить из себя неуязвимого героя.

– Тебя послать фигурально или нецензурно?

– Опасаюсь, что это будет звучать одинаково.

– Правильно опасаешься, ― подумав, согласился Чонин. ― Ладно. Ты можешь стоять у меня над душой столько, сколько влезет. Но стой тихо. И не попадайся мне на глаза. Идёт?

– А ты будешь паинькой? Если будешь, то я превращусь в невидимку.

Чонин хмыкнул.

– Я забыл, что это такое. Но ты можешь не лезть на стенку, я не выйду на работу, пока не буду чувствовать себя хорошо. Доволен? Но ради тебя я не собираюсь менять собственные привычки в своём же доме. Мой дом ― мои правила.

– А ты деспот, оказывается.

– Ничего подобного. Я привык жить один и не терплю, когда кто-то пытается влезть в мою уютную вселенную и устроить там бардак. От тебя пока больше шума, чем пользы. Делай выводы. Думаю, рассчитать пределы моего терпения ты сможешь без труда, как и вероятность того, что я вышвырну тебя за дверь.

– Всё понял. Теперь просто поспи, ладно? Грабить тебя я не буду, всё равно тут красть нечего…

– Заткнись! ― с неожиданной злостью рыкнул Чонин, натянул одеяло на голову и затих.

Хань осторожно поднялся и убрёл в другую комнату, растерянно размышляя на ходу, что это вообще было. Чонин в последние несколько часов напоминал ему одну из “умных” мин в джунглях Камбоджи ― никогда не угадаешь, когда под ногой щёлкнет и что станет причиной взрыва. Между прочим, последствия от взрыва наверняка будут столь же плачевными: голова улетит в Японию, а ноги вернутся в Китай, всё остальное выпадет в виде осадков в Корее.

Хань бесшумно ходил по комнатам и всюду совал свой любопытный нос, пытаясь найти ответы на незаданные вопросы. Чонин зарабатывал больше, чем кто-либо ещё, но почему же он жил в такой дыре? У него даже запасов еды никаких, да и видно, что он почти ничего не готовил. Скорее всего, он просто не умел готовить вовсе, поскольку все продукты, которые нашёл Хань, можно было либо сразу есть, либо требовалось запихать в микроволновку. Хуже того, Хань отметил, что Чонин ел мало ― ясно, почему такой худой и жилистый.

Облазив жильё Чонина, Хань так ничего подозрительного и не отыскал, подсказок, впрочем, тоже. Подумав немного, он засобирался: решил сбегать за продуктами и приготовить Чонину нормальной горячей еды, ибо кормить больного сухими пайками или полуфабрикатами ― последнее дело.

Хань возвращался с покупками, когда вновь столкнулся с соседкой Чонина. Оставив пакеты на крыльце, он помог ей перетащить кадку с выкопанным кустом на её половину дома.

– А я думала, ты уже ушёл.

– Нет, тётушка. Я присмотрю за Чонином пока.

– Правда? ― искренне удивилась соседка. ― И он согласен? Обычно он всегда один и не любит, когда к нему ходят в гости.

– Ну… Я думал, может, друзья-студенты… ― забросил первый пробный камень Хань.

– Какие друзья? Ему пришлось бросить учёбу ещё год назад, и ни разу никто из его однокурсников не пришёл. Они и раньше не приходили. Да и чего им приходить? Денег у него нет, да и во всякие тёмные делишки он никогда не впутывался. Было раз, конечно, но давно, ему лет пятнадцать было. Насилу уговорили отпустить из полиции. Мать взяла с него слово, что такого больше не будет. И он слово не нарушил. А так-то… он всё время танцевал. Кто бы стал с ним дружить, если он то танцует, то волком смотрит?

– Тётушка, а почему же он бросил учёбу? Он ведь в танцевальном…

– Потому что. На учёбу тоже деньги нужны, на дом, на семью, а у них долг огромный, который надо выплачивать. Отец и мать уже немолоды, здоровье не то… Эх, ― соседка махнула рукой и попыталась повернуть кадку в другую сторону. Хань помог ей и безразличным тоном поинтересовался:

– А что за долг-то? Отец в казино много играл, что ли?

– Ну что ты! Нет, там какие-то махинации незаконные были в компании, потом компанию прикрыли, всё наружу вылезло, стали разбираться и разделили долг между всеми, кто был указан в бумагах. Где-то справедливо, где-то нет. Вот так и вышло. И ничего уже не докажешь, так суд решил. Несколько раз пытались опротестовать решение, проводили повторные слушанья, но всё напрасно. Так вот всё и осталось.

– И большой долг?

– Сынок, я не знаю, сколько именно, знаю лишь, что очень много. Было бы мало, Чонин учился бы дальше. Он танцует очень красиво, ― грустно улыбнулась соседка. ― Молчаливый, но хороший. Всегда поможет, если попросить. Жаль мальчишку, на работе пропадает всё время, иногда и дома не ночует. Нельзя так. Теперь вот приболел. Как он?

– Через пару дней будет в порядке, я позабочусь.

Соседка нагрузила Ханя фруктами и салатами, только после этого он смог вернуться к Чонину. Затащил всё накупленное в дом и взялся за готовку, разумеется, перепачкался с головы до ног, поскольку кулинария никогда не числилась среди его талантов. Пришлось полазить по вещам Чонина и взять без спроса футболку попроще, с брюками возникла заминка, но Хань нарыл-таки спортивные и просторные, в которые смог влезть, правда, пришлось подвернуть штанины. Свою одежду он запихнул в старенькую стиральную машину и после повесил в ванной сушиться.

Оглядев себя, Хань невесело усмехнулся ― вот и поменялся местами с Сэхуном. Если раньше Сэхун сходил с ума по Чонину, то теперь этим же занимался Хань. Только Хань не зелёный юнец и привык добиваться своего так или иначе. Вспомнилось не ко времени, как он пять лет боролся с собственной природой ― и ведь успешно. Пока не появился Чонин. И всё пошло прахом в течение одной секунды. Первый лишь взгляд на Чонина: мгновенно выхватить резкие черты, глаза с тлеющим в глубине опасным огоньком, красивый рисунок чувственных губ, дерзкий подбородок, длинные ноги, волшебную грацию, сплетённую с силой, огонь и лёд в одном человеке ― и всё, пропал без права возврата. Так не бывает, так не могло быть, но случилось ― вопреки всему. И Хань забыл об обещании, что дал самому себе пять лет назад, ― никогда не думать о мужчинах и быть всегда одиноким, потому что женщины его просто не возбуждали. Совсем. Любые женщины, самые разные. Его тело никогда на них не реагировало, чего нельзя было сказать о мужчинах.

Тут была, конечно, трудность, поскольку Чонин на женщин реагировал и явно предпочитал сопровождать именно их, а не мужчин. На мужчин он соглашался, но за двойную плату. С другой стороны, Хань сам видел, что мужчины вполне способны вызвать у Чонина возбуждение не хуже, чем женщины, ― это давало надежду. Надежду на что-то большее, чем просто переспать разок. Ведь Хань, как и Сэхун, тоже хотел от Чонина немало. Если уж начистоту, Хань хотел Чонина целиком и полностью, только себе одному ― в частную собственность, бессрочно, что означало “навсегда”. Смело? Конечно. Но Хань привык добиваться своего и драться за желаемое. И он собирался драться за Чонина, если придётся. Даже с самим Чонином. Всё, что угодно, лишь бы приручить его и сделать своим. Прямо сейчас судьба явно была благосклонна к Ханю и подарила уникальный случай, чтобы он смог изменить ситуацию в свою пользу. Всего два дня, казалось бы, так мало, но за два дня можно сделать много, если захотеть и постараться.

Хань был коварен и хитёр. Он не намеревался упускать столь редкую возможность.

***

Ближе к ночи Ханя потревожил шум, донёсшийся из центральной комнаты. Он кинулся туда, машинально тронув переключатель. Свет залил просторное помещение, позволив Ханю полюбоваться на собравшегося куда-то Чонина. Тот застыл на месте, выглядывая из-под одеяла, в которое завернулся, словно в плащ. Он забавно щурился от яркого света.

– И куда ты собрался?

– Тебя забыл спросить. ― Без паузы и размышлений. И весьма сердито. Хань поставил в уме галочку: спросонья Чонин не в духе, и это, похоже, хроническое. Мило. В самом деле. Мило настолько, что Ханя потянуло на улыбку.

– Ты же сказал, что никуда…

– Я не собираюсь за пределы дома, придурок! ― тут же обрычал его Чонин и двинулся к ванной, но едва не загремел на пол. С координацией у него прямо сейчас, как видно, дела обстояли тоже неважно. Более того, в смущении от собственной неловкости он выглядел убийственно очаровательным.

– Давай помогу… ― Довольная улыбка всё-таки расплылась на лице Ханя. Смотреть на одновременно дерзкого и смущённого Чонина он мог бы вечно.

– Вот ещё! ― Чонин выдрался из рук Ханя, оставив в качестве добычи одеяло, и скрылся за дверью ванной. Хань аккуратно положил одеяло на диван и прислушался, выждал минут пять, после чего заглянул-таки в ванную и застал Чонина у раковины. Тот плескал в лицо холодной водой.

– Не переборщи. Тебе жарко, но это обманчивое ощущение.

– Без тебя знаю.

– Ты всегда так ворчишь?

– Представь себе. И отстань от меня. Ты обещал притвориться невидимкой. Пока плохо выходит.

– Есть хочешь?

Чонин замер, потом медленно закрутил кран и потянулся за полотенцем. Размышлял с минуту и покачал головой.

– Точно?

– Нет. Но, боюсь, еда не полезет.

– Тогда давай обратно на диван.

На сей раз Чонин отмолчался, прошёл мимо Ханя, улёгся и знакомо укрылся одеялом с головой. Что называется “уединился”.

Через четверть часа Хань проведал его и убедился, что он уснул. Хань поправил одеяло, пальцем смахнул капельки пота с виска и откинул в сторону влажную чёлку. После Хань разложил еду по контейнерам, навёл порядок, принял душ и вновь вернулся к Чонину. Обнаружил у дивана сброшенные остатки одежды и невольно подумал о том, что Чонин теперь полностью обнажён, там, под одеялом. Зря подумал, поскольку воображение немедленно разыгралось. Хуже того, Хань точно знал, что игра воображения померкнет рядом с действительностью, так что лучше сразу посмотреть, а то и потрогать, и не мучиться.

Чонин свернулся под одеялом в клубок, значит, теперь ему уже не жарко, а холодно. Хань осмелился просунуть руку под одеяло и прикоснуться к плечу. Ощутил дрожь, что подтвердило его опасения. Он помялся рядом с диваном, но всё же отмёл все колебания в сторону, как и расшалившееся воображение. Низменные желания стояли на порядок ниже, чем благополучие человека, эти самые желания внушавшего.

Хань торопливо разделся и юркнул под одеяло, потеснил Чонина и крепко обхватил его руками. Ещё и зажмурился, словно это помогало меньше чувствовать. Он отчаянно прижимался к Чонину, пытаясь согреть собой, напоить теплом тела собственного. И точно так же отчаянно пытался не верить, что соприкасается кожей с Чонином. Ханя самого затрясло всего через минуту, но отнюдь не от холода. Напротив его груди гулко билось чужое сердце, до него доходили лишь отголоски размеренных ударов, но даже это вынести было невозможно. Это казалось таким нереальным и волшебным, что Хань невольно распахнул глаза и уставился на Чонина.

Зря…

Хань не мог видеть это лицо так близко даже в полумраке. Настолько близко, что его дыхание играло на смуглой коже и возвращалось к нему же, оттолкнувшись от сухих и чуть потрескавшихся губ. Хань был попросту к этому не готов. Если к этому вообще можно быть готовым хоть когда-нибудь… Пять лет воздержания и отлучения осыпались тонкой струйкой невидимого праха на подушку ― прямо между Ханем и Чонином. Оставалось лишь придвинуться ближе, забыв обо всём, и смотреть, смотреть, смотреть… и дышать. Если получится вспомнить, как вообще нужно дышать и для чего. Вспомнить не получилось, зато в голову пришла спасительная мысль: если не выходит дышать, то почему бы не заменить вдох поцелуем? Вдруг поможет.

Целоваться Хань не разучился, а Чонин практиковался в этом почти каждую ночь. Всё оказалось настолько естественным и простым, что совершенно не хотелось отпускать полные, но неожиданно твёрдые губы. Хань продолжал ловить их, мягко удерживая своими губами, проводя самым кончиком языка в намёке на ласку, но пока не отваживаясь заходить дальше. Пока он только изучал Чонина, пытался понять, что нравится, а что ― нет. Кому-то нравились именно такие поцелуи, напоминавшие игривые покусывания и посасывания, кому-то больше по душе поцелуи откровенные, глубокие, проникающие, а некоторые не любят целоваться вовсе. Чонин любил. Первый вариант ― по отношению к нему. Второй вариант ― по отношению к партнёру. Хань мог бы и догадаться: чувственные губы созданы для того, чтобы их ласкали. И он послушно продолжил начатую игру, дразня именно губы Чонина, заставляя их гореть, а потом позволил языку Чонина проскользнуть в его рот и отплатить тем же, но уже так, как нравилось Ханю, ― глубоким проникновением.

Хань запустил пальцы в спутанные тёмные волосы, притягивая Чонина всё ближе и ближе к себе, не давая ни единого шанса прервать поцелуй. И его совершенно не смущало то, что Чонин мало что понимает, если понимает вообще. Скорее всего, Чонин полагал, что видит сон. В любом случае, восприятие Чонина искажали его состояние, температура и приглушённый неверный свет, но Ханя сейчас это не беспокоило. Не беспокоило и то, что Чонин может после не вспомнить их близость. Ханя даже не волновало то, что он сам мог заболеть. Во-первых, он тоже выпил кое-что из лекарств; во-вторых, он даже хотел заболеть, чтобы остаться с Чонином подольше, а раз хотел, то точно не заболеет ― закон подлости. Но всё это сейчас не имело никакого значения.

Прямо сейчас Хань собирался нарушать все мыслимые и немыслимые правила, быть эгоистичным и беспринципным и идти до конца. Может, он и поменялся местами с Сэхуном, но он не Сэхун, он намного опаснее. И он жадный.

Ладони мягко коснулись груди, легко сдвинулись к животу, прошлись по бокам и задержались на узких бёдрах. Немного неудобно было действовать левой рукой из-за их поз, но это пустяк. Под пальцами ― гибкие мышцы, тёплые. Хань ещё медленнее сдвинул правую ладонь, чтобы ощутить округлость ягодицы ― жёсткость и твёрдость тренированного тела. Мышцы на ногах Чонина были столь же твёрдыми и сухими. “Небо” и “земля” танцора, как рассказывали им на лекциях по истории танца ― Хань помнил это занятие. Гибкая и пластичная верхняя половина тела ― “небо”. Сильная и надёжная, подобная каменной основе, нижняя половина тела ― “земля”. Чонин и впрямь хорошо учился танцам, коль добился правильного эффекта. Похоже, он продолжал заниматься сам до сих пор, раз сохранял эту форму, что считалась канонической в искусстве танца.

Хань решительно придвинулся ещё ближе к Чонину, обхватил его правой рукой и провёл пальцами по спине, рисуя воображаемую черту вдоль позвоночника и наслаждаясь безнаказанностью. Он мечтал об этом ― он это получил. Его руки всё смелее и хаотичнее изучали тело Чонина, повторяли каждую линию. Восхищение Хань мог выражать лишь шумными рваными вдохами или выдохами. Собственное сердцебиение становилось всё громче, всё быстрее, пока не примерещилось, что эти звуки вдруг заполнили помещение и теперь отдавались в ушах частой пульсацией.

Откинув одеяло, Хань приподнялся и сдвинулся, чтобы удобнее устроить Чонина, затем склонился к нему, поймал тихий выдох и потёрся о слегка приоткрытые полные губы собственными. Неторопливо помечал лёгкими поцелуями подбородок, шею, щёки и скулы ― пробовал на вкус смуглую кожу. Кажется, и впрямь стал маньяком, да вот только всё никак не мог поверить, что это по-настоящему. Понадёжнее уперевшись коленями для обретения опоры, водил руками по плечам и груди, наклонялся и касался губами, втягивал в себя запах, который принадлежал только Чонину, особенный запах, такой же горячий, как танцы Чонина. И улыбался, потому что Чонин испытывал возбуждение и дрожал. То ли всё ещё озноб, то ли уже дрожь желания, то ли сразу всё вместе.

Хань, упиваясь ощущениями, погладил узкие бёдра и смело прикоснулся к паху, чтобы ощутить в руке твёрдость и уловить быстрый ток крови. Но он не подумал, чем может обернуться столь опрометчивый поступок. Хотя догадаться следовало бы ― по реакции Чонина. В чувственности они оба не уступали друг другу, и если Хань сходил с ума, дотрагиваясь до Чонина, то Чонин делал то же самое, ощущая касания Ханя на себе.

Хань рухнул на спину и задохнулся от неожиданности, когда Чонин навалился на него. Горячее дыхание на шее, жадные пальцы ― сразу везде, низкий хриплый стон и твёрдое колено между ног. Хань зажмурился и едва не взвыл, когда горячая ладонь обхватила его член, пришпорив и без того сумасшедшие ощущения. Такого с ним ещё не было, чтобы умереть хотелось на месте, лишь бы всё кончилось прямо сейчас или не начиналось никогда. А ещё хотелось остановить время вот на этой самой секунде, чтобы она повторялась и повторялась.

Они оба хватались друг за друга одновременно, словно поделить никак не могли два тела на двоих. Казалось бы, простое действие ― поделить два на два, но дополнительная величина “желание” плевать хотела на математику, логику, здравый смысл и рассудок вообще. Почему-то в процессе деления получилось вычитание подушки и одеяла, испарившихся с дивана неизвестно куда.

Хань запрокинул голову и сдавленно застонал от жгучего поцелуя. Он поёрзал немного, пытаясь стать ещё ближе к Чонину, если это вообще было возможно. Наверное, нет. Желание близости ― любой ― сжигало изнутри, сушило, причиняло почти невыносимую боль. И эту боль прикосновения не исцеляли, лишь усиливали. То же самое, что утолять жажду морской водой.

А стать предельно близкими у них не получалось. Всё-таки пять лет ― срок внушительный. Хань пытался расслабиться и не мог, а Чонин не хотел причинить ему боль ― это было настолько очевидно, что Хань чуть ли не рычал от ярости, потому что какая там боль, если он сейчас сдохнет тут от желания? И Чонину вообще не полагалось соображать в его нынешнем состоянии, но он почему-то соображал и отлично осознавал, что Хань не готов.

Ухватившись за запястье Чонина, Хань обхватил губами его пальцы, облизнул, снова взял в рот, уверенно и настойчиво. Отказываться от своих планов Хань по-прежнему не собирался, да и желание никуда не пропадало. Он невольно напрягся, почувствовав влажное прикосновение меж ягодиц, постарался дышать ровнее и спокойнее, будто это могло получиться, и вновь заставил себя расслабиться. Вовремя. Чонин втолкнул в него палец ― на две фаланги. Всего-то… Однако, ощутив внутри себя палец, Хань почти успокоился и действительно смог расслабиться достаточно, чтобы в него погрузился весь палец. Минута показалась вечностью, зато потом Хань смог принять второй палец и осознать, что этого ему мало. Он едва вынес то, что Чонин делал с ним пальцами. Понимал, что надо потерпеть и что это всего лишь два пальца, но терпеть не хотел, хотел сразу перейти к главному. И его уже изрядно достала осторожность Чонина.

Горячее прикосновение, мягкое давление… К чёрту! Хань сам подался навстречу, резко, с силой, глухо застонал, бросил ладони на бёдра Чонина, притянув к себе, заполнив себя им. Тяжело дышал, ловил ошеломляющие и такие разные обрывки впечатлений, слушал чужое сбитое дыхание у своего левого уха и вспоминал то, что успел забыть. Недолго, правда, потому что погасить огонь в крови он не мог ни у себя, ни, тем более, у Чонина. И снова поделить два тела на двух собственников оказалось чертовски сложно. Хань даже испытал некоторое облегчение, когда Чонин прижал его запястья к дивану и надёжно зафиксировал. Конечно, это не могло помешать Ханю изучать с пристрастием шею Чонина губами и мстительно оставлять на смуглой коже красноречивые следы ― чем больше, тем лучше, и такие, чтоб и за неделю не сошли. Припомнив рубашки для выступлений и узкие вырезы, Хань с энтузиазмом принялся метить кожу и на груди. Энтузиазму изрядно способствовали глубокие сильные толчки, смесь из удовольствия, неудобства и лёгкой боли и ноющие запястья, которые Чонин сжимал слишком сильно. А ещё Хань безумно хотел прикоснуться к себе и достичь освобождения, но не мог. И Чонин явно не собирался делать этого тоже, что выводило Ханя из себя, не мешая при этом продолжать сходить с ума.