Текст книги "Коробка с угольными карандашами (СИ)"

Автор книги: Ie-rey

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Кай крепко сжал его запястья, дёрнул к себе и опалил поцелуем шею, поймал губами мочку левого уха и тронул кончиком языка маленькую серьгу. Горячо и сладко ― до дрожи.

– Пусти… ― Хань сам прекрасно расслышал, насколько неубедительно прозвучала эта просьба. Он не хотел, чтобы его отпускали. Он всё ещё хотел огня, а Кай ничем не хуже Сэхуна, даже лучше, потому что Ханя и Кая не связывало странное и запутанное прошлое, перечёркнутое в один из серых дней и порой восстающее из могилы по вине то Сэхуна, то Ханя. Мертвецам место в земле, и Ханю давно следовало порвать с Сэхуном и запретить даже такие пустые отношения. Просто секс ― и ничего больше, но только не с Сэхуном. Раньше не было выбора, но сейчас ― есть.

Конечно, демона трудно назвать равноценной заменой, но чего Ханю бояться? Кай рано или поздно выпьет его душу ― уже всё равно.

Кай поймал руки Ханя и заскользил губами по тонкой светлой коже, как будто повторяя голубой узор вен. Раскрытая ладонь и мягкий поцелуй у основания, почти на самом запястье. Хань зажмурился и предположил, что Кай сейчас губами отчётливо ощущает его пульс, знает, как сильно и быстро бьётся его сердце.

Кай избавлял Ханя от одежды так, как обычно ребёнок разворачивает блестящий фантик, чтобы добраться до желанной шоколадной конфеты. Лёгкие и нежные движения, бег смуглых пальцев по шее, плечам, груди. Огладить, приласкать, одновременно упиваясь ощущениями.

Хань вздохнул и распахнул глаза, чтобы встретить горящий взгляд Кая. Вертикальные зрачки стали ещё заметнее. Это пугало почти так же сильно, как в самом начале их… знакомства, если это вообще можно назвать знакомством.

Всего на миг лицо Кая исказилось, будто от сильной боли, и он тихо попросил:

– Не бойся меня… ― Нежно и влажно губами ― к груди. Жгучий поцелуй, как клеймо. Нежность опять, и цепкие ладони на уже обнажённых бёдрах Ханя. ― По твоим бёдрам… выше… взбираясь выше… ― Пальцы мягко впились в мышцы. ― Я ведь смогу попасть на небо?

Хань обхватил смуглое лицо ладонями и решительно поцеловал. От наивности демона щипало глаза непролитыми слезами, как и от желания Кая обрести то ли прощение, то ли… что-то ещё. Сколько же ему лет?

– Давно… давно ты демон? ― прошептал в перерывах между поцелуями Хань и потянул с плеч Кая рубашку.

– Люди столько не живут. Я старше, чем ты думаешь. Уместнее сказать ― древний.

– Древность глупости не помеха, понял.

Кай немного грустно улыбнулся и притянул Ханя к себе плотнее, чтобы рисовать губами узоры на шее, плечах и груди.

– Я тень. Обычно время моего пребывания в этом мире сильно ограничено. В облике человека. В облике демона я не гожусь для общества смертных. И… ― Кай помрачнел, ― мне уже пора уходить.

– Ты издеваешься, что ли? ― Хань с силой прижался к гибкому и твёрдому телу, чтобы Кай как следует прочувствовал, до чего тут довёл человека и с какой серьёзной проблемой собирался сейчас его оставить.

– Прости, ― прошептал Кай. ― Но я ничего не могу изменить. Моё время почти вышло.

– Ты говорил про облики. ― Хань решительно обхватил Кая за шею руками, не собираясь отпускать.

– Но ты же не… ты же не…

– Именно что да.

– Ты же не собираешься заниматься этим с демоном! ― Хань впервые видел Кая таким ошарашенным.

– Собираюсь.

– Но… ― Кай умолк и попытался отвернуться, только Хань не позволил ему это сделать. Удерживал голову ладонями и смотрел, как Кай меняется. Кожа становилась ещё смуглее, блестела, как полированное дерево, и по ней струились живыми узорами тёмно-фиолетовые и чёрные ленты-змейки. Красные глаза слабо светились в обрамлении чёрных ресниц, но вместо ярости в них отражался только немой вопрос.

– Ну… не такие уж и глобальные перемены, ― нарочито бодрым голосом отчитался Хань. ― Две руки, две ноги, хвоста нет, рогатым тоже не назвать, когтей и копыт не вижу… и самая важная вещь на месте, даже уже стоит и выглядит… весьма соблазнительно.

– Но…

– Продолжай, ― прошептал Хань, почти коснувшись губами губ Кая, ― просто продолжай говорить о том, о чём говорил чуть раньше. Куда ты собирался путешествовать по моему телу и зачем? Ты остановился на самом интересном… Можешь даже соврать, что влюбился в меня.

Между ними повисла гнетущая тишина. И кое-кто старательно отводил глаза. Тот самый «кое-кто», недавно заявивший, что он чёрт знает какой древний и страшный. И вообще ― демон.

– Правда, что ли?

Ответа Хань не узнал, если ему вообще ответ требовался. Ну или ответ просто перевели в поцелуй ― один из тысячи. Их вообще было слишком много, намного больше, чем Хань привык. Его вообще никто столько не целовал, сколько целовал Кай. Скоро губы сладко саднило, как и кожу там, где её обжигало страстью Кая.

Потом Хань упирался ладонями в прохладные плитки на стене, притирался бёдрами к бёдрам Кая, запрокидывал голову и почти не дышал ― боялся дышать. И страдал от желания закрыть глаза и не закрывать их, потому что страшно было смотреть на тёмных змеек, опутывающих его руки, ноги, пояс. Но не смотреть на них ― ещё страшнее.

Кай говорил: «Не бойся меня». Хань не боялся ― его, своего персонального проводника на тот свет. Но эти ленты-змейки, тени, дымчатые следы на коже после… Это всё ― пугало. Хотя Хань и в этом умудрился найти плюс: возбуждение со страхом пополам обостряло все ощущения и усиливало удовольствие в сотню раз.

Он глухо застонал от глубокого толчка, отозвавшегося в теле яркой вспышкой, и, наконец, закрыл-таки глаза. Позволил себе окончательно раствориться в удовольствии от прикосновений Кая. Губы на шее, пальцы на груди, твёрдое и горячее ― у него внутри, и повсюду ― дымчатая ласка теней, привязанных к демоническому облику Кая. Тени оплетали Ханя, гладили, дразнили, удерживали за запястья, не позволяя прикасаться к себе, зато сами забирались всюду.

Хань выдохнул имя, хотел сказать, что больше не выдержит, но не смог. Он снова боялся дышать. И боялся открывать глаза. Наверное, именно поэтому финал оказался ярче, чем он ожидал. Это было настолько хорошо, что почти больно.

Кай поддерживал его, водил пальцами по его лицу и смотрел так, как редко умеют смотреть люди. И Ханю хотелось плакать от той печали, что намертво впиталась в красные глаза.

– Что? ― невольно выдохнул он с трудом ― ещё не отдышался.

Кай едва заметно покачал головой и закусил нижнюю губу в сомнении. Хань поймал его пальцы на собственной щеке и сжал в ладони, немо потребовав ответа.

Горькая усмешка на тёмных губах, её отражение в красных глазах с вертикальными зрачками.

– Я должен буду выпить тебя. Вроде бы так и так получу, но знаешь…

– Если ты меня выпьешь, продолжить эти увлекательные упражнения мы уже не сможем? ― немедленно всё опошлил Хань. Чтобы было не так больно. Как будто это помогало.

– Это тоже, хотя я о другом. ― Кай вновь закусил губу и умолк. Печали в глазах меньше не стало. ― Всё равно глупо, как ни крути. Демон и человек… ничего не выйдет из этого. И зря мы…

– Не зря, ― твёрдо возразил Хань, но ничего объяснять не стал. Не стал рассказывать, насколько особенным всё оказалось. Не стал говорить, что ещё никто не целовал ему руки с такой трогательной увлечённостью, не осыпал множеством поцелуев шею, плечи и спину… и ― уж тем более ― никто прежде не собирался взбираться на небо по его бёдрам.

Кому вообще такая глупость могла в голову прийти?

☆☆☆

Хань сосредоточился на наброске, работая простым грифелем и помогая себе иногда пальцами. Он не услышал шагов, как обычно, лишь довольно зажмурился на пару секунд, когда висок согрело тёплое дыхание ― сначала, а потом ― невесомое прикосновение твёрдых губ. Кай умудрился устроиться у Ханя под боком, как большой кот, почти клубком свернулся и просунул голову между правой рукой и боком Ханя, упёрся подбородком в чужое бедро и устремил взгляд на набросок. Хань машинально перехватил грифель в левую руку, а пальцами правой зарылся в тёмные волосы, взлохматил и пригладил, затем вернулся к наброску.

Пока всё шло хорошо, и Хань рисовал сам. Он лишь раз прибегнул к помощи Кая после той выставки и понял, что с каждым разом это будет всё хуже, потому что после третьей своей картины он восстанавливался намного дольше, чем после двух первых. И читал в глазах Кая осуждение. Кай не хотел, чтобы Хань сокращал отпущенный ему срок, но запретить или остановить Ханя не мог.

– Ты всё ещё хочешь нарисовать меня? ― внезапно спросил Кай. От неожиданности Хань сломал грифель, потому что до этого знаменательного момента Кай, что называется, «упирался всеми конечностями обо все попадающиеся навстречу предметы», лишь бы только Хань не рисовал его.

– Ты перегрелся на солнышке? ― участливо полюбопытствовал Хань.

– Неважно, ― буркнул Кай и тут же ретировался в самый дальний угол студии, чтобы смешаться с тенями.

– Эй, я всё ещё хочу тебя нарисовать, ― позвал через пару минут Хань. В ответ услышал ожидаемое тихое рычание. ― Совсем шуток не понимаешь. Ты почему спросил, скажи хоть.

– Мне не хочется.

Хань шумно вздохнул и вскинул голову, поискал на потолке признаки существования высших сил, не нашёл, отложил в сторону набросок, поднялся и отправился в угол к Каю, потеснил немного, усевшись рядом, и пристроил голову у Кая на плече. Точно знал, что Кай не продержится больше двух минут ― хоть секундомер выставляй. В этот раз Кай сдался на второй минуте и кончиками пальцев погладил Ханя по щеке.

Хань почти сразу приметил эту особенность у Кая: тот не мог находиться рядом с ним долго и не прикасаться. Его руки словно сами по себе тянулись к Ханю, чтобы приласкать, согреть, потрогать и убедиться в реальности Ханя, повторить тонкие черты. И Каю нравилось смотреть Ханю в глаза. Когда Хань донимал его расспросами, тот что-то туманно отвечал о небе. Можно подумать, у Кая какой-то пунктик на небеса, хотя… Кто ж этих демонов поймёт?

Каю вот вообще полагалось выпить душу Ханя, а он вместо этого… Вот именно.

Хань накрыл собственной ладонью пальцы Кая, прижал к своей скуле и тихо спросил:

– Ты хочешь, чтобы я тебя нарисовал?

– Если согласишься, чтобы я нарисовал тебя.

– Что? ― Хань резко сел прямо и уставился на Кая круглыми глазами. ― Ты умеешь рисовать? Ты? Рисовать? И молчал?

– Нет, это не то… ― Кай вздохнул. ― Я никогда не учился рисовать. По-настоящему не умею. Я рисую по-другому, но это неважно, как буду тебя рисовать я. Без разницы. Просто в обмен. Ты рисуешь меня, а я ― тебя. Или так, или никак. Думай.

Пока Хань думал, Кай согревал губами его запястье и кончиками пальцев водил по коже, повторяя рисунок вен. Слишком сосредоточенно и увлечённо. Чересчур.

Хань прищурил глаза и отобрал у Кая свою руку.

– Зачем тебе это? Ты ведь был против всё время.

– Просто так. Подумал, если мы нарисуем друг друга, то это будет честно. ― Кай отвернулся и пробормотал: ― И у меня хоть что-то останется после.

Дальше Хань додумал сам: хоть что-то останется после того, как душа Ханя будет выпита. Рисунок вроде сувенира на память, да уж…

– Хорошо. Предлагаешь сделать это просто набросками на бумаге?

– Можно и так, ― пожал плечами Кай и едва заметно улыбнулся, лишь приподняв уголок рта.

Хань смотрел ему в глаза целую минуту и пытался понять, в чём тут подвох, потому что подвох был. Речь шла о демоне, а демонам полагалось дурить людям головы.

Он осторожно обнял Кая и уткнулся носом в тёмные волосы, которые издавали почти неуловимый кофейный аромат. Он прижимался к горячему телу и прислушивался к ощущениям. Кай отчётливо воспринимался как опасность, угроза. Это усилилось после того, как Кай сделал третий «глоток» и выпил ещё немного души Ханя, едва не прикончив его в процессе.

Хань что-то неразборчиво промычал, обнаружив ладони Кая под своей рубашкой, поёрзал, сильнее распаляя, и прошептал на ухо:

– Если ты не намерен остановиться на этом, я предпочёл бы продолжить под зеркалами.

Кай правильно его понял, так что вскоре они перебрались на большую кровать, где Хань мог смотреть вверх и видеть собственное удовольствие ― словно записанный кем-то фильм. И мог видеть, как Кай теряет человеческую обычность и оплетает себя тенями ― и себя, и Ханя. Видеть и наслаждаться путешествием полных губ от выступающей косточки над ступнёй с внутренней стороны по лодыжке и голени к колену, от колена к верхней части бедра ― быстрыми сухими поцелуями. И следом за губами ногу Ханя оплетали теневые змейки, обострявшие ощущения.

– Если я напишу ещё одну картину… ― Хань притянул Кая к себе и провёл ладонями по тёмной спине, прогоняя змеек с кожи. ― Если я напишу ещё одну ― с твоей помощью… Это будет последнее произведение искусства для…

Кай закрыл ему рот поцелуем, а потом ― после ― пробормотал:

– Ты сам как произведение искусства.

Хань слабо улыбнулся и чуть выгнулся в его руках. Немного горько ― Кай никогда не звал Ханя по имени. Ни разу. Наверное, на этот счёт у демонов непременно есть какие-то правила, но Ханю было на них наплевать. Немного сердито он провёл ладонью по бедру Кая, погладил ощутимо пульсирующий под пальцами член и потёрся о него собственным. И затаил дыхание, устремив взгляд в зеркальный потолок.

Гибкие мышцы под тёмной кожей, непохожесть двух сплетённых тел, игра на контрастах, медленное проникновение, томный стон и уверенный толчок. Смятые белые простыни и извивающиеся теневые змейки на кровати. Кай любил его сам, любил тенями и заставлял сходить с ума. Потому что столько чувственных впечатлений за раз ― это чересчур для обычного человека.

Хань слизнул капельку пота с подбородка Кая и крепче обхватил его ногами, сильнее притягивая к себе. Он задыхался, устав постоянно задерживать дыхание. Из-за нехватки воздуха голова кружилась, а последствия от каждого толчка, от движений внутри его тела ослепляли яркостью и силой. Хань жмурился от прикосновений горячих пальцев к собственной груди, но снова упрямо открывал глаза, чтобы видеть всё до мелочей в отражениях на потолке. Видеть потемневшие соски, как их ласкают, как прячут тёмные волосы, когда Кай накрывает их губами или покусывает, заставляя Ханя стонать в голос и рывками подаваться навстречу окутанному тенями телу.

В такие минуты Хань готов был упиваться собственной уникальностью. Он единственный человек, которого любил самый настоящий демон, порождение теней. Любил даже этими самыми тенями.

И он раскинул руки в стороны, выгибаясь на смятых простынях, когда Кай изливался в него, принял ещё несколько плавных толчков, сильнее разводя бёдра, и кончил сам, запрокинув голову так, что уже ничего не видел в зеркалах, даже самих зеркал больше не видел…

Его баюкали в объятиях, сплетённых из теней, расчёсывали пальцами спутанные и влажные от пота волосы, согревали припухшие от поцелуев губы тёплым дыханием, прижимали к твёрдому и гибкому телу, гладили по лицу, а он пытался прийти в себя после всего, что было. Потому что для обычного смертного всё это…

Чересчур.

– Дыши… ― робкая просьба, низкий глуховатый голос над ухом, невесомый поцелуй в уголке рта, ― пожалуйста, дыши.

Да, воздуха маловато, то есть, его нет вовсе, но Хань не помнил, как делать вдох. Что же для этого нужно? Да и нужно ли вообще, если ему и так хорошо?

– Дыши! ― Нежные раньше губы стали злыми и требовательными, как и пальцы, которые вдруг зажали нос. Вдох в итоге сделать получилось, но каким же лишним он теперь казался…

Хань закашлялся, сипло втянул в себя новую порцию воздуха и снова подавился кашлем. Кай что-то шептал ему на ухо и баюкал в объятиях, словно ребёнка.

– Как глупо… так и знал… прости… не нужно было… с самого начала было слишком глупо…

– За… ткнись, ― велел хриплым голосом Хань. Смуглые пальцы забрались вновь в его волосы, и Кай прижался лбом к его лбу.

– Не трудись, сам знаю, что дурак, ― пробормотал он. ― Боюсь, следующий раз может стать последним.

– Как и следующая… картина? ― вернулся к проигнорированному ранее вопросу Хань.

Кай промолчал, но это молчание оказалось красноречивее любых слов.

– Это из-за разницы сущностей? Или у меня не осталось почти ничего? Ни сил, ни души…

– Из-за разницы сущностей, ― неохотно ответил Кай и погладил пальцами его левую бровь. ― Ну и сил у тебя тоже осталось немного. Всё вместе. Ты всё ещё хочешь меня нарисовать?

– Сейчас?

Кай кивнул.

– И я нарисую тебя. Посмотрим, у кого получится лучше. Отнести тебя в ванную?

– Я сам! ― обрычал Кая Хань, с сожалением выбираясь из тёплых объятий. И он едва не упал, когда поднялся с кровати ― ноги подкашивались, от слабости кружилась голова и чуть подташнивало из-за мелькающих перед глазами пятен.

Кай молча закинул его руку себе на плечо и повёл в ванную. Спасибо, что не понёс, а то совсем бы…

– В теории… сколько мне осталось? ― тихо спросил на ходу Хань. ― По времени? День? Неделя? Месяц? Час? Год? Сколько?

Кай ничего не ответил, ещё и глаза отвёл в сторону.

– Что, прямо сейчас могу сдохнуть? ― ядовито уточнил Хань, но Кай вновь промолчал, не поддавшись на провокацию. ― Послушай…

– Если ты всё ещё хочешь рисовать, советую поспешить, ― перебил его Кай, сунул в руки полотенце и захлопнул дверь ванной, оставшись по другую сторону.

– Эй!

– Не имею ни малейшего желания обсуждать сроки твоей смерти, потому что предпочитаю тебя живого. Отстань и поторопись, ― донеслось из-за двери в ответ на возмущённый вопль Ханя.

☆☆☆

Они уже довольно долго сидели напротив друг друга и в полной тишине водили по бумаге карандашами, время о времени обмениваясь быстрыми взглядами и оценивая копию и оригинал.

Хань закусил губу, чтобы спрятать улыбку. Он отметил, что Кай рисует плавно, аккуратно, но слишком сильно нажимает карандашом на бумагу. Сам Хань рисовал линиями определённой длины, тонкими, частыми, поэтому он и любил технику сфумато ― она идеально подходила ему игрой теней и света, неявной дымкой, туманной завесой. Хотя рисовать в такой манере Кая было трудно, ведь в нём сочетались исключительно резкие и чёткие линии, без двусмысленности и туманности. Техника сфумато чересчур смягчала облик Кая. До неузнаваемости. И Хань сердито шипел, растирал линии пальцами и начинал снова. Его карандаш легко скользил по бумаге, совсем не так, как у Кая. Он оставлял на белом только тонкие тёмные линии ― больше ничего. У Кая помимо линий оставались вмятины на бумаге.

Когда Хань в очередной раз взглянул на свою модель, обнаружил, что Кай закончил уже и просто смотрит на него немного задумчиво и мечтательно.

– Быстро…

– Мне портреты даются легче, ― пожал плечами Кай и легонько улыбнулся уголками губ. ― И тебя приятно рисовать ― ты красивый.

– Ты тоже, но, чёрт бы тебя… ― Хань стёр пальцем ещё одну неуместную линию.

Теперь Кай улыбался уже открыто и широко.

– Но во мне нет равновесия, ― договорил он за Ханя. И до Ханя дошло, где именно проблема в образе Кая. В том самом отсутствии равновесия. Хань упрямо пытался как-то добиться равновесия в своём наброске, даже добивался, но образ сразу же и совершенно закономерно переставал походить на Кая. И Хань начинал заново, искал ошибку, думал, что нашёл, переделывал и опять ошибался точно так же. Равновесия Кай умудрялся добиваться в своих движениях, пластике, походке, но в его внешности равновесия не было никогда.

– Хочешь сказать, это твой изъян?

– Если тебе это нравится, можешь думать именно так, ― развеселился Кай.

Хань подумал с минуту, поставил Каю диагноз «засранец» и вернулся к наброску. Он закончил через полчаса.

– Ну что? Обмен рисунками? ― Хань протянул свой Каю и ухватился за чужой.

– Да. Но только…

Хань не верил до последнего, что Кай это сделает. Ведь Кай сам обещал ему растянуть отпущенный срок настолько, насколько это будет возможно.

Ошибся.

Кай смял его губы уже знакомым поцелуем. Не обычным, а «тем самым», когда делал глоток его души. На Ханя обрушились удовольствие и слабость, смятение и восторг швыряли его как щепку по волнам в шторм. И было нечто новое ― его рука, которой он прикасался к рисунку Кая, замёрзла, как будто превратилась в кусок льда.

– Пообещай, что будешь всегда рисовать для меня, ― слабый шёпот возле уха. Хань распахнул глаза и уставился на Кая. На призрак Кая, на почти прозрачный силуэт, едва различимый на фоне ярких красок реальности и медленно растворяющийся без следа. В воздухе над полом кружил лист, медленно опускавшийся на пол. Там улыбался Хань, написанный обычным карандашом на обычном листе бумаге, но с непередаваемой любовью, пропитавшей каждую карандашную линию.

Рисунок ― это всё, что осталось.

Сколько бы Хань ни крутил головой по сторонам, сколько бы ни звал, Кая он больше не видел и не чувствовал.

– Какой дурак…

Хань уже без особого удивления взглянул на гостя, вышагнувшего из зеркала. Тот подошёл к нему и властно протянул руку.

– Коробку, ― велел он.

Хань не сразу, но понял, что тот требует чёрную коробку-пенал с угольными карандашами. Машинально Хань нашарил её на низком столике и отдал странному типу. Тот открыл коробку, достал карандаши, коробку небрежно бросил себе под ноги, а карандаши сломал и сжал в ладони, потом просто сдул угольную пыль.

– Что это… значит? ― пробормотал Хань.

– Ничего. Просто забудь и живи дальше. Он выбрал за двоих, вот и всё.

Хань проводил гостя больным взглядом, потом опустился на колени и поднял пустую коробку, прижал к груди, прикоснулся к рисунку Кая, взял и его, всмотрелся в собственное лицо, перенесённое на бумагу. Черты медленно теряли чёткость и тонули во влажной дымке.

– Тебя… больше нет?

В студии висела мёртвая тишина, а тени в углах вели себя обычно и теперь не казались живыми.

«Он выбрал за двоих».

«Пообещай, что будешь всегда рисовать для меня».

– Но разве ты увидишь?..

☆☆☆

– Господин Лу, ваши «Тайваньские открытки» впечатляют…

– Когда вы планируете провести выставку в Шанхае?

– Господин Лу…

Он сбагрил журналистов личному помощнику и ретировался в дальний конец выставочного зала, чтобы чуть передохнуть и набраться сил перед новым рывком. Прижав к груди папку с документами и чёрную коробку, он одновременно пытался потуже затянуть галстук на шее. Так увлёкся, что налетел на кого-то и выронил папку и коробку.

– Извините, ― прозвучал за его спиной низкий голос. Говорили по-корейски.

Хань торопливо обернулся, в недоумении изогнул бровь и посмотрел вниз. Высокий смуглый парень опустился на колено и незряче повёл рукой над плитами, нащупал коробку для карандашей. Вокруг рассыпались документы из папки Ханя и рисунки из чужой папки. В основном ― карандашные портреты.

Хань опустился на корточки и стал помогать собирать листы, к тому же, незнакомец явно не мог увидеть, где рисунки, а где документы. Он вообще не потрудился открыть глаза. А потом Хань замер и уставился на него.

– Простите, но вы… вы…

– Я не слепой, ― немного смущённо улыбнулся смуглый парнишка, безошибочно повернув голову в сторону Ханя. ― Просто в самолёте мои очки сломались, а новые пока не сделали. Без очков я вижу очень плохо. И у меня редкое осложнение ― я лучше всего вижу в сумерках, а днём или ночью ― хуже всего. Поэтому пока вот проще держать глаза закрытыми ― так удобнее. Я вас не ушиб?

– Нет, что вы. И в столкновении больше моей вины… ― Хань испытывающе осмотрел лицо корейца. Если это шутка судьбы, то у неё, определённо, извращённое чувство юмора, потому что этот молодой кореец напоминал Ханю одного чертовски древнего и глупого демона.

– Вы ведь… китаец? ― Хань осторожно взял его руку, чтобы чуть потянуть вверх, подсказав тем самым, что все листы собраны. ― Говорите чисто, но лёгкий акцент я всё равно слышу.

Хань немного запрокинул голову, чтобы рассмотреть получше смуглое лицо. Рост такой же, широкие плечи, гибкое тело. Светлая одежда ещё сильнее подчёркивала тёмный оттенок кожи. Только нет дымчатых змеек-теней, и глаза, скорее всего, тёмные, а не красные.

– Да. Как вас…

– Ким Чонин, ― представился кореец и учтиво поклонился, вновь безошибочно определив на слух, где именно стоит Хань. Затем Чонин легко провёл пальцами по чёрной коробке, немного неловко улыбнулся и протянул её Ханю. ― Что это?

– Это коробка для угольных карандашей. Я художник. Меня зовут Лу Хань. Вы, я вижу, тоже рисуете? Приехали учиться? ― Хань забрал коробку, но продолжал с интересом разглядывать Чонина.

– Я только портретист, ― вновь смутился Чонин. ― Так себе выходит. А вы… Так это ваша выставка? Жаль, что не могу сегодня посмотреть ваши работы вместе с однокурсниками.

– Вас поселили в кампусе Академии Живописи?

– Нет ещё. Вопросы с документами и прочая возня… Пока мы остановились в отеле «Плаза».

– Чудесно. Как вы смотрите на совместный перекус? А потом я отведу вас в отель.

– Но разве эта выставка…

– Терпеть не могу журналистов, ― громким шёпотом признался Хань по большому секрету. ― И терпеть не могу перекусывать в одиночестве.

Насчёт последнего Хань сознательно солгал и ни на миг не устыдился.

– А ещё мы можем зайти в центр оптики и подобрать вам линзы, например. Линзы удобнее, чем очки. Хотите?

– Я… ― тихо начал Чонин, и Хань быстро сообразил, что студенту из-за границы такое удовольствие может быть просто не по карману.

– А вы нарисуете мой портрет в качестве ответной любезности, идёт?

Чонин растерялся от неожиданности, чем Хань охотно воспользовался: поймал его за руку и потащил на буксире в центр оптики. До смерти хотелось посмотреть ему в глаза и окончательно убедиться, что чертовщина под этим небом всё-таки случается.

– Постойте, ― окликнул Ханя Чонин после того, как споткнулся второй раз. ― Не так. Так неудобно.

Он тронул чуткими пальцами запястье Ханя, предплечье, локоть, плечо. Точно так же, как делал это некогда Кай. И потом твёрдо сжал плечо Ханя ладонью, оказавшись на шаг позади.

– Вот теперь можно идти, ― ярко улыбнулся Чонин, ― я буду чувствовать ваши шаги и дорогу впереди.

Хань безотчётно накрыл смуглые пальцы на плече ладонью собственной, погладил и вздохнул.

– Знаете, ходят слухи, что все свои работы вы посвящаете только одному человеку. Это правда?

– Да. Хотя я не уверен, что его можно назвать человеком.

– И кто этот человек? Или вы никому не говорите его имени?

Хань помог Чонину одолеть последние ступени лестницы и тихо ответил:

– Никому не говорю, но вам сказать могу.

– И?

– Не сейчас. Позже. Когда получу свой портрет. А насколько плохо вы видите без очков?

– Ужасно плохо, ― тихо засмеялся Чонин. ― Поэтому в самом деле лучше с закрытыми глазами полагаться только на слух и осязание, чем видеть слишком сильно искажённую картину мира.

– Но вы так и не узнаете, как я выгляжу. Разве это вас не огорчает?

– Ну… я мог бы… Если вы не против, то…

Хань был очень даже за, поэтому он сам взялся за руку Чонина и поднёс её к своему лицу, чтобы горячие пальцы смогли повторить каждую линию, приласкать, изучить и, если повезёт, вспомнить…

– Никогда не встречал настолько красивого человека раньше, ― пробормотал Чонин, отняв руку от лица Ханя. ― Наверное, всем вокруг вас кажется, что вы им снитесь.

– Свои работы я посвящаю человеку, который собрался по моим бёдрам взобраться на небо, ― тихо произнёс Хань, внимательно глядя на Чонина. ― И он сам попросил меня об этом ― писать картины для него.

Чонин молчал, и его лицо оставалось спокойным и бесстрастным.

– Идём? ― устав ждать, позвал Хань и повернулся к выходу.

– Должно быть, тот человек очень сильно любил вас, ― прозвучало за его спиной. ― Его можно понять. Я даже рад, что пока не могу вас увидеть. Пока я вас не вижу, моё сердце только моё.

– А если я хочу его? ― не удержался Хань и бросил быстрый взгляд на Чонина поверх плеча.

– Забирайте, ― легкомысленно улыбнулся Чонин.

– Вообще-то я не шутил.

Чонин отозвался уже на улице перед распахнутой дверцей такси:

– Я тоже. Если вы подарите мне вашу коробку для карандашей. Почему-то мне кажется, что она когда-то была моей. Ведь подарите?

Хань промолчал, с улыбкой посмотрел на чистое небо над головой и забрался в салон такси.

«Ты же знаешь, что я никогда не мог тебе отказать, мой древний и глупый демон…»