Текст книги "Skin for Secrets (ЛП)"

Автор книги: HwaetWeGardena

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== 1 ==========

Комментарий к 1

Чтобы обозначить в тексте русскую речь Долохова, я использовала латинские буквы.

– Umnitsa.

После того, как железная дверь тюремной камеры закрылась за ней, он встал со своей койки, где до этого читал, и посмотрел на нее с тревогой, делая еще один небольшой шаг вперед.

Она дрожала и поняла, что не может ответить, скованная искренним взглядом, который стал для нее таким желанным. Его глаза цвета самой темной синевы, которую она когда-либо видела, – берлинской лазури, синевы штормового моря, замерзших зимних прудов, торопливо расстегнутой джинсы, смятой и брошенной на пол в порыве страсти. Такой страсти, которую, как она думала, никогда не почувствует снова.

– Гермиона, – выдохнул он, ее имя на губах было радостью и болью. – Что случилось?

Было неловко, что Антонин Долохов, бывший Пожиратель смерти, узник Азкабана, был чертовски красив даже в простой белой хлопковой тюремной униформе, даже со спутанными темными волосами, отросшими и падающими на глаза, со щетиной, которая всегда так манила ее прикоснуться, и сейчас представляла собой полноценную бороду.

Было неловко, что она стала отчаянно ждать своих еженедельных свиданий с этим человеком, якобы чтобы выудить у него информацию для Министерства. Свиданий, которые постепенно стали единственным украшением ее правильного, однообразного существования.

Было неловко, как он с неподдельным интересом смотрел ей в глаза, опираясь локтями на колени, пока они проводили время за разговорами об ученых, зельях, заклинаниях и историях – его, ее и остального волшебного мира.

Было неловко, что этот человек, этот убийца в настоящее время представлял собой ее самого искреннего собеседника, выделяющегося в череде поверхностных и скучных разговоров, которые составляли ее повседневную рутину.

Было неловко, что этот час в неделю стал теперь самым важным для нее.

И было чрезвычайно неловко, что это был последний раз, когда она могла увидеться с ним.

<> <> <> <> <>

Двумя часами ранее

– Гарри, это, должно быть, гребаная шутка.

Гермиона презрительно усмехнулась, глядя через стол на своего старого друга, который формально теперь был ее начальником. Обычно он не придавал этому большого значения; обычно он обращался с ней в Министерстве как с близким человеком, а не как с подчиненной, но сегодня, одетый в строгий темно-синий костюм, он пригласил ее присоединиться к нему за утренним кофе в своем кабинете, закрыл дверь (что было первым признаком того, что что-то неладно) и выказал неподдельную наглость сообщить, что снимает ее с дела Антонина Алексеевича Долохова.

– Я… совершенно серьезно, Гермиона.

– Гарри, я получу нужную нам информацию – милый Мерлин, я так близко – ты не можешь вывести меня сейчас из игры! Я посвятила этому делу год своей жизни…

– Именно, – рявкнул он, снимая очки и протирая их нагрудным платком. – Ты занималась этим в течение всего года. Как видишь, впустую.

То, насколько прямо выразился ее друг, ранило. Она отшатнулась, словно Гарри плюнул в нее, и увидела, как его плечи поникли, когда он снова надел очки.

– Прости, Гермиона. Это было грубо. Просто… на меня давят сверху по этому вопросу. Чертовски сильно.

Хоть она и разозлилась, но прекрасно понимала, что это правда. Гермиона не захотела бы должность Гарри за все свитки в Александрии – и она именно так ответила, когда ей первой предложили эту работу. Хотя Гарри совсем не обязательно было знать это.

– Я понимаю, Гарри, понимаю, – сказала она, смягчая тон, – но я уже близко.

Гарри вздохнул и сделал нечеткий жест вверх, чтобы указать на тех, кто был выше его в иерархии.

– Они думают, что Долохов – наш единственный способ найти остальных, и, ну… они дали понять, что пришло время для новой стратегии.

Антонин Долохов оказался единственным Пожирателем смерти, оставшимся под стражей. Исцеленный и задержанный Филиусом Флитвиком после битвы за Хогвартс, предположительно участвовавший в отчаянной схватке с Ремусом Люпином, он провел последние несколько лет в недавно преобразованном реформами Азкабане. Остальные были либо мертвы, например как Беллатриса Лестрейндж и Скабиор; либо пропали без вести, как Уолден Макнейр и Август Руквуд; или уже предоставили всю информацию, которой владели – согласившись на сделку, включающую прием веритасерума за свою свободу – такие как Люциус Малфой и Торфинн Роули.

Но Торфинн находился довольно низко в иерархии Пожирателей, а Люциус последние два года жалкой змеиной жизни Темного Лорда был изгнан из внутреннего круга Волдеморта из-за впечатляющего провала в Отделе Тайн. Драко, вынужденный принять метку против своей воли, конечно же, с самого начала знал очень мало.

Гермиона обнаружила, что Антонин, как она знала сейчас, хотел быть в рядах Пожирателей не больше, чем Драко, особенно в последние годы. Но поскольку он являлся членом этого самого внутреннего круга, хоть и против своей воли, штаб аврората был уверен в его осведомленности о местонахождении всех оставшихся Пожирателей смерти. Антонин был их последним источником, но он отвергал все предложения и раздражающе упорно что-то скрывал.

В прежние времена кто-нибудь тайно подлил бы ему дозу веритасерума, однако теперь совершить подобное без согласия заключенного считалось жестоким и неприемлемым. И Гермиона хорошо знала новые правила, потому что она их и написала.

Гермиона каждую неделю предлагала Антонину ту же сделку, которую заключили Малфой и Роули – свободу за информацию – и каждую неделю он отказывался.

– Гарри, – неуверенно попыталась начать она, положив руки в умоляющем жесте на поверхность стола, – если бы ты только мог дать мне еще немного времени – хотя бы месяц…

– Зачем? Чтобы ты могла принести ему еще подарков? – рявкнул Гарри.

Гермиона склонила голову набок, сбитая с толку его тоном.

Она никогда не рассказывала Гарри о небольших предметах, которые она приносила в камеру Антонина.

«Надзиратель Маклагген», – предположила она. У нас с ним давние счеты.

– Я… я каждый раз получаю на них одобрение, – пробормотала она. – И никогда не приносила что-то, что он мог бы использовать для побега, только маленькие фрагменты внешнего мира. Это затем, чтобы заслужить его доверие.

– Я думаю, ты пытаешься заслужить больше, чем доверие, Гермиона, – возразил Гарри.

Она выпрямилась в кресле и сложила руки на коленях.

– Я не знаю, на что вы намекаете, аврор Поттер, – тихо произнесла Гермиона. Ее тон оставался спокойным и профессиональным, несмотря на полыхающую в глазах ярость.

– Я не намекаю – я заявляю. Ты влюбилась в него.

– Как ты смеешь! – закричала она, прежде чем Гарри, выругавшись себе под нос, вытащил палочку и наложил заглушающее заклинание на кабинет.

– Это одна из причин, по которой я отстраняю тебя от дела. Оно стало слишком личным для тебя.

– Гарри Джеймс Поттер, ты уже выбил у меня почву из-под ног, незачем вдобавок меня оскорблять, – прошипела она, ее миниатюрное тело тряслось от ярости.

– Я не хотел, чтобы это звучало как оскорбление, – сказал он и, потянувшись через стол, крепко сжал ее руку в попытке немного успокоить. Она хотела отдернуть ладонь, но не решилась сделать хоть что-нибудь в этот момент, даже моргнуть, боясь взорваться от негодования.

– Просто… я знаю тебя, Гермиона. Я каждый понедельник вижу, какой ты возвращаешься из Азкабана после часа, проведенного с ним. Ты же словно паришь на седьмом небе от счастья. Как будто ничто не может задеть тебя. И это разрывает меня изнутри, потому что… я вообще не должен был давать тебе это задание.

– Что ты имеешь в виду? – отважилась спросить она, пытаясь восстановить дыхание.

«Черт побери твою проницательность, Гарри. Я думала, что была осторожна».

Гарри указал на ее грудь, и Гермиона сразу поняла его, хотя застегнутая белая рубашка не позволяла ничего увидеть. Он указывал на шрам, который Антонин оставил ей в пылу битвы, когда она была юной девушкой, оказавшейся там, где ей не следовало находиться.

– У вас двоих уже было прошлое. Но когда Долохов заявил Маклаггену, что ты единственная из нас, с кем он будет работать, ты умоляла меня дать тебе эту работу, что я и сделал. И теперь он втянул тебя в какую-то гребаную комедию со стокгольмским синдромом.

– Чепуха, – насмешливо упрекнула она, наконец отдергивая руку, – он не похищал меня.

– Разве нет? – ответил он, наклоняясь вперед. – У него в заложниках твоя карьера. Он манипулирует возможностью узнать правду, чтобы заставить тебя снова и снова возвращаться к нему.

– Гарри, – выплюнула она, скрестив руки, – это абсурдно, и…

– Он использует тебя, Гермиона. Он играет с тобой для собственного злого развлечения, и в ту минуту, когда его выпустят на свободу, – я могу гарантировать тебе, – он схватит первый портключ обратно в Сибирь, оставив тебя с разбитым сердцем. И я, блядь, не смогу смотреть, как ты проходишь через это снова.

Гермиона глубоко вздохнула. Ни один из них не указал на почти телесное присутствие Рона в комнате – тень опустошения, оставшуюся после него, когда она узнала обо всех женщинах, с которыми он изменял ей во время их короткого и печального брака.

– Я… Прости меня, подруга, – сказал Гарри, вставая. Сейчас такое обращение звучало для нее фальшиво, даже если где-то в глубине души Гермиона могла понять его действия, могла предположить неприятную вероятность того, что его слова могли быть правдой.

– Ты меня тоже, – коротко ответила она, вставая и разглаживая юбку.

– Я… рад обсудить с тобой это позже, но уже ровно десять утра, – заявил он немного неловко, прежде чем открыть дверь кабинета. – Суть в том, что сегодня твоя последняя встреча с Долоховым, на следующей неделе его дело передадут Дину. Учти это.

Она не смотрела, физически не могла даже взглянуть на него, выходя из кабинета.

<> <> <> <> <>

– Держу пари, ты счастлива покончить с этим заданием, а, Грейнджер?

Кормак Маклагген, надзиратель Азкабана, высунулся из своего кабинета и с насмешкой посмотрел на Гермиону, пока она проходила мимо, цокая каблуками по кафельной плитке и неторопливо двигаясь по коридору, который, как она уже прекрасно знала, приведет ее в камеру номер 1380.

Гермиона даже не замедлила шаг и не взглянула на него, пробормотав: «Рада, что с тобой покончено».

Грегори Гойл стоял на страже у своей будки перед блоком D и читал журнал по квиддичу, когда она подошла к нему. По мнению Гермионы, это была не очень хорошая должность, но, учитывая все обстоятельства, достичь большего Грегори бы вряд ли смог. За последние двенадцать месяцев, пока она приходила допрашивать Антонина, между ней и Гойлом установилось удивительно легкое взаимопонимание.

– Хэй, Грейнджер, – поприветствовал он, делая шаг ей навстречу, и вежливо помахал рукой.

После того как она в свою очередь поздоровалась с Грегори, он медленно провел палочкой вдоль ее тела, как делал каждый понедельник, чтобы обыскать с помощью магии, ища что-либо, что могло бы помочь заключенному сбежать. Он никогда не находил ничего подозрительного, но, как ребенок, всегда интересовался крошечными предметами, которые ей разрешали приносить.

В самом начале их встреч Антонин попросил ее о чем-то незатейливом – о простых маленьких осколках внешнего мира. Он уже много лет не видел солнца, облаков, ветерка, колышущего полевые травы, и он более трогательно, чем, по ее мнению, способен был Пожиратель смерти, умолял поделиться с ним любыми фрагментами, которые она находила в повседневной жизни.

Однажды это была только что разбитая яичная скорлупа из гнезда малиновки, в крапинку и цвета Тиффани; в другой раз – бордовый лист эвкалипта, сорванный осенним ветром и увиденный ею на прогулке; как-то раз она принесла кусочек флюорита Блю Джон из Дербишира, с чередующимися блестящими полосами цвета индиго, пурпура и золота. Антонин собрал с ее помощью целую коллекцию, которую, по-видимому, с гордостью разложил в ряд у стены напротив своей койки.

– Что принесешь сегодня этому парню? – спросил Грегори.

Гермиона улыбнулась, не в силах злиться на него за любопытство, и вытащила из сумочки маленькую стеклянную вазу с благоухающим английским пионом, лепестки которого были ярко-розовыми, а центр – кремово-желтым.

– Но… это же ненадолго, Грейнджер, – сказал Грегори в искреннем замешательстве.

«Да, как и мое время здесь», – подумала Гермиона с острой обидой.

– А что ты принесла мне?

Она немного печально усмехнулась, копаясь во внутреннем кармане сумки в поисках шоколадного батончика «Кэдбери», который она всегда тайком проносила для Грегори. С одной стороны, этим она пыталась добиться его расположения, а с другой – насолить Кормаку, который не хотел, чтобы Грегори перекусывал в рабочее время.

– Это наша девочка! – одобрительно произнес Грегори, возвращаясь на свой пост и разворачивая конфету. – Заходи. Он будет очень рад тебя видеть, как всегда. Ты знаешь, что к нему никогда не приходят другие дамы, кроме тебя? – явно намекнул он.

– Да, – ответила она, не в силах сдержать горечь в своем голосе. Гермиона подошла к камере Антонина и услышала, как Грегори наложил заклинание, чтобы открыть железную дверь.

«Я знаю», – мысленно добавила она.

========== 2 ==========

– Umnitsa.

После того, как железная дверь тюремной камеры закрылась за ней, Долохов встал со своей койки, где до этого читал, и посмотрел на нее с тревогой, делая еще один небольшой шаг вперед.

Она дрожала и поняла, что не может ответить.

– Гермиона, – выдохнул он, ее имя на губах было радостью и болью. – Что случилось?

Она попыталась взять себя в руки и противостоять его порыву заботы и привязанности.

Он использует тебя, Гермиона. Он играет с тобой для собственного злого развлечения…

Гермиона перетащила складной стул, стоявший в углу, так, чтобы он стоял лицом к его койке. Прежде чем сесть, она вытащила ароматный цветок и протянула ему. Антонин прищурился, не делая ни одного движения, чтобы принять цветок.

– Ты не уйдешь от моего вопроса, kroshka, – предупредил он.

Она втайне лелеяла русские ласковые обращения, которые он имел обыкновение использовать по отношению к ней. «Umnitsa» означало «умная девочка» – похвальный эпитет (от кого-то, несомненно, гениального), от которого она всегда краснела. А этот означал «крошка», как Долохов однажды объяснил ей, ласково намекая на то, насколько она мала по сравнению с его большим ростом.

– Да что ты… как будто ты не избегал всех моих за последний год? – возразила она.

Но Гермиона говорила это без сарказма, только слегка дразня его.

– Я не избегал всех твоих вопросов. На самом деле, я ответил на многие, – поправил он и наконец потянулся за цветком, при этом как будто ненароком касаясь ее руки.

Антонин не стеснялся словесного флирта, но был осторожен, всегда предельно осторожен, когда дело доходило до пересечения любых физических границ. Она заметила, что он прилагал большие усилия, чтобы прикоснуться к ней хотя бы один раз за каждый визит. И каждое такое касание позже можно было списать на случайность. Гермиона знала также – это притворство для них обоих.

– Только не на те, которые удержали бы меня с тобой, – пробормотала она, раздраженно падая на расшатанный стул.

Гермиона смотрела, как Антонин зачарованно рассматривал цветок. Ей нравилось то, как он придирчиво изучал каждый крошечный подарок, который она ему приносила. Девушка задалась вопросом, не было ли глупо приносить мужчине цветок, но она не могла не сорвать его из цветника перед кабинетом Гарри из чистой досады, прежде чем аппарировать из Министерства в Азкабан. Как бы то ни было, Антонину он, похоже, понравился.

– Мне нравится это, umnitsa, – заявил Долохов, ненадолго прикрыв глаза и растворившись в запахе. – Это… пион? – спросил он, поднося его ближе к свету от потолочной лампы.

– Это он! – подтвердила Гермиона. – Они есть у тебя дома?

Он знал, что под «домом» она имеет в виду Россию, которую, если он останется таким же несговорчивым, может никогда больше не увидеть.

– Да, – ответил он, нежно улыбаясь и садясь на койку. – Но они отличаются. Их называют… кажется, по-английски… пионы с листьями папоротника. У них меньше лепестков и они… красные, с желтым центром. Они похожи на большие маки, но листья у них большие, пушистые, как у папоротника, – объяснил он, разводя руки на расстояние, указывающее их размер. – Они выглядят… причудливо.

– Кажется, ты много знаешь о них, – сказала она, скрестив ноги и сложив руки на груди.

– Моя мама их выращивает, – ответил он, усмехнувшись, и поставил крошечную вазу с розовым цветком на пол рядом с койкой. – Ты когда-нибудь видела такие, umnitsa?

– Нет, – покачала она головой, – но я очень хотела бы увидеть.

– Тогда я принесу тебе их букет, однажды. Obeshchayu. Я обещаю.

И в ту минуту, когда его выпустят на свободу, – я могу гарантировать тебе, – он схватит первый портключ обратно в Сибирь, оставив тебя с разбитым сердцем…

Гермиона не могла смотреть на Антонина в этот момент и уставилась в пол. Она заправила за ухо прядь распущенных волос, выбившихся из аккуратного пучка. Но каково же было ее потрясение, когда почувствовала прикосновение кончиков его пальцев к своему подбородку. Антонин преодолел расстояние между ними и поднял ее лицо, чтобы встретиться с ней взглядом. Это ни при каком раскладе нельзя было расценить как случайность.

И он не стал сразу убирать руку.

– Что ты только что имела в виду? – спросил он тихим голосом, проведя пальцем по ее подбородку. – Когда сказала: «Только не на те, которые удержали бы меня с тобой»?

Гермиона достала свою палочку, заставив его отстраниться с опаской, и тут же мысленно отругала себя за то, насколько близкий контакт допустила.

– Это для комнаты, а не от тебя, – пояснила она, накладывая на камеру заглушающие чары.

Гермиона не думала, что Грегори станет шпионить за ними, но Кормак уже зарекомендовал себя как безнадежный стукач, так что вполне мог подслушивать. И если это действительно была их последняя встреча с Антонином, она хотела, чтобы все прошло на ее условиях. Она покосилась на маленькое квадратное стекло в железной двери и прошептала заклинание, чтобы покрыть его инеем, затем наложила еще одно заклинание, чтобы запереть дверь изнутри на всякий случай, прежде чем повернуться к Антонину. Он не мог использовать магию, ни один заключенный не мог, из-за подавляющих ножных браслетов, которые они носили не снимая, даже во время душа. Но, к счастью, ей использовать магию ничто не мешало.

После всех приготовлений Гермиона глубоко вздохнула, обнаружив, что слова с трудом складываются в предложения.

– Гарри отстранил меня от твоего дела. Это последний раз, когда мне позволили прийти сюда.

– ЧТО? – Антонин взревел, вставая со сжатыми кулаками, словно хотел тут же найти «мальчика, который выжил» и врезать ему между глаз.

Долохов часто предупреждал Гермиону о своем вспыльчивом характере, но раньше она никогда не наблюдала подобного. И это казалось странным поведением для того, кто, по мнению Гарри, только использовал Гермиону в своих интересах. Степень возмущения Антонина, казалось, было трудно подделать.

– Чертов самодовольный mudak! – не успокаивался он, его кулаки яростно сжимались.

– Он сказал, что они… хотят попробовать с тобой новую стратегию, – продолжила она, вновь не в силах встретиться с ним взглядом, сосредоточившись вместо этого на лепестках цветка. – В сущности, он ругал меня за то, что я не добилась никакого прогресса за целый год наших встреч.

«Он также думает, что я влюблена в тебя, – добавила она мысленно. – Потому что – будь проклят мой дьявольский идиотизм – так оно и есть».

Конечно, она поняла это уже несколько месяцев назад, и не то чтобы она была настолько наивна, чтобы думать, что из этого что-то выйдет. Этот факт делал обвинение Гарри еще более возмутительным, поскольку он был совершенно прав.

Антонин теперь метался взад-вперед по камере, словно тигр в клетке, которого не кормили несколько дней. Он выглядел слишком сердитым, чтобы разговаривать, но она знала, что у них заканчиваются драгоценные минуты, и, как сказал Гарри, она должна была это учитывать и попробовать использовать в свою пользу.

– Антонин, – начала она, поворачиваясь на стуле. – Я не знаю, что будет, когда Дин возьмет твое дело. Я знаю только, что спрашивала тебя не менее пятидесяти раз, и ответ всегда был отрицательным. Но если бы ты только согласился на сделку с веритасерумом, ты бы вышел отсюда в течение недели…

– Я не могу… сделать это, kroshka…– пробормотал он и остановил свою лихорадочную ходьбу, чтобы посмотреть на нее, она выглядела безмерно разбитой. – Я хотел бы, но не могу.

Однако через несколько секунд он прищурился и оценивающе оглядел ее, его ярость сменилась холодным расчетом, а на лице появилось выражение, которого она раньше не видела, – ухмылка одновременно соблазнительная и злорадная, демонстрирующая его ямочки на щеках.

– Но, – продолжил он, – мы можем найти другой способ получить то, что хотим мы оба.

– Я заинтригована, – ответила она, доставая из сумочки ручку и блокнот и гадая, что он собирается предложить. Маггловский фломастер с тонким стержнем не обладал щегольством пера, но зато его гораздо проще использовать на ходу, что Гермиона и делала при любом удобном случае.

Долохов прислонился спиной к железной двери и прошелся взглядом сверху вниз по ее сидящей фигуре так, что у Гермионы от головы до кончиков пальцев ног пробежали мурашки.

– … Антонин? – рискнула спросить она, внезапно смутившись.

– Я бы хотел предложить другую сделку, – сказал он низким, полным угрозы голосом.

– Хорошо, – сказала она, балансируя блокнотом на колене. – Продолжай.

Он скрестил ноги, поставив одну перед другой, и сложил руки на груди. В этой позе он выглядел как повелитель всего, что можно представить, а не как человек, отсидевший в тюрьме половину десятилетия.

– За каждый предмет одежды, который ты снимешь со своего тела, я дам тебе местонахождение одного Пожирателя смерти, которого ты ищешь.

– ЧТО? – теперь настала очередь Гермионы кричать. Блокнот со шлепком упал на пол, когда она резко встала, увеличив между ними дистанцию.

– Не бойся меня, kroshka, – проворковал он, не отходя от двери. – У меня нет планов насиловать тебя, и даже если бы были, ты единственная, кто имеет здесь доступ к магии, – рассуждал он. – Я просто хочу или, вернее, нуждаюсь в том, чтобы увидеть тебя, – умолял он.

– Антонин, – выдохнула она, нервно сжав нить жемчуга на шее от удивления и, честно признаться, волнения. – Ты… никогда раньше не был таким… агрессивным.

– Раньше я не знал, что у меня заканчивается время с тобой, – ответил он, беспечно пожав плечами. – Но у меня есть одно условие: я не выдам Роули или Яксли. Я презираю остальных, и они могут идти лесом, мне все равно, но эти двое – мои товарищи, и я не могу их предать.

– Это… – поняла она, собрав кусочки головоломки вместе. – Вот почему ты никогда не соглашался принять сыворотку. Это единственная причина, по которой ты говорил мне «нет» все это время.

Она не знала, то ли раздражаться из-за его упрямства, то ли растрогаться от его преданности.

– Ты должен знать, – сказала она, сложив руки перед собой, – что Торфинна схватили вскоре после тебя – Кингсли выследил его. Он принял сыворотку и уже несколько лет находится на свободе.

– Правда? Тор свободен и чист? – удивился Долохов, подняв брови и изображая неподдельное счастье за ​​своего друга. – Ты с ним разговаривала? Как у него дела?

– Да, – ответила она, улыбаясь, на мгновение забыв об абсолютно распутной сделке, которую пытался заключить Долохов. – Я вижусь с ним в рамках его реабилитации. Он немного бунтарь, но у него все хорошо получается.

– Значит, ничего не изменилось, – ответил Антонин, подражая ее улыбке.

Гермиона не была уверена, что Антонин на самом деле удивился освобождению Торфинна, считая крайне маловероятным тот факт, что Торфинн не посетил бы Антонина в тюрьме. Она склонила голову набок, размышляя над тем, чтобы разобраться с этим позже, но пока решила продолжить разговор.

– Конечно, у Торфинна не было никаких серьезных обвинений, – пояснила она, – кроме попытки похитить нас в кафе на Тоттенхэм-Корт-роуд. Вместе с тобой.

– Ошибка, о которой я сожалею каждый день, – угрожающе промурлыкал он, делая шаг к ней.

Она почувствовала, как что-то внизу ее живота сделало небольшое сальто.

–Я меняю свое условие, – заявил он, делая еще один шаг. – Я не буду сдавать Яксли, но остальные – честный трофей, в зависимости от того, сколько предметов одежды ты снимешь.

– Поверить не могу, что ты вообще это предлагаешь, Антонин, – прошептала она не так обиженно, как хотела. – Ты совершенно спятил.

– Не могу поверить, что не предложил это раньше, – возразил он, медленно приближаясь к ней, вновь напоминая тигра, преследующего свою добычу. – Ты видела себя, Гермиона? Ты чертовски великолепна.

Ей уже потребовалось сделать несколько глубоких успокаивающих вдохов и выдохов, а ведь она еще даже не согласилась на что-либо. Антонин стоял так близко к ней, что она могла видеть каждый тонкий темный волосок, выбивающийся из-под его робы на крепкой груди, маленькую родинку сбоку на шее, располагающуюся прямо над сочетанием рун и цифр тюремной татуировки, тени его ключиц – так близко, что он, все еще не касаясь ее, мог наклониться и хрипло прошептать ей на ухо:

– За последний год единственными моментами, когда я чувствовал себя живым – даже отдаленно похожим на человека, – были часы, проведенные с тобой. Когда тебя нет, я смотрю с тоской на все, что ты мне принесла, провожу пальцами по каждому предмету, каждому камешку, каждой ветке, каждому зернышку, каждому кусочку морского стекла, потому что это напоминает мне о тебе, потому что все это говорит о тебе – о деталях, которые ты, в отличие от других глупцов, замечаешь. Тебя слишком долго игнорировали, Гермиона. Позволь мне обратить на тебя внимание. Позволь мне дать тебе информацию, в которой ты нуждаешься, чтобы ты могла вернуться к своей работе с триумфом, но позволь мне также увидеть тебя во всем твоем великолепии и сказать тебе, насколько ты заслуживаешь преклонения. Umolyayu tebya.

…и теперь он втянул тебя в какую-то гребаную комедию со стокгольмским синдромом…

Гермионе пришлось отвести взгляд от него вниз на бетонный пол, потому что от одного только его голоса намокли ее трусики, и ей отчаянно хотелось привести мысли в порядок.

Она должна была хорошо обдумать это предложение. Необходимо было помнить, что сделка, которую он предложил, нарушает всевозможные правила и профессиональную этику. Также ей нужно было исключить из уравнения то, что на каком-то базовом уровне она была чрезвычайно возбуждена его предложением. В этот самый момент она должна была игнорировать множество фантазий, которые хранила в себе, об этом самом мужчине, чье теплое дыхание сейчас касалось ее шеи, сокрушая Гермиону в этой самой камере.

Но даже если бы она исключила свои собственные желания, этот план – такой же сумасшедший, как человек, предложивший его, и как она, всерьез его рассматривающая, – вероятно, сейчас был самым действенным способом для Министерства найти оставшихся Пожирателей смерти.

Они никогда не смогут подобраться к ним ближе, если не используют этот шанс.

Гермиона понимала, не только из-за своего высокомерия, что Дин Томас не продвинется дальше, чем она. На самом деле, зная Антонина так, как она узнала его сейчас, он, скорее всего, замкнется в чистом упрямстве и вообще откажется с ним разговаривать.

И с этой точки зрения, разве согласиться не было ее долгом?

И, кроме Антонина, кто узнает об этом соглашении?

– Итак, – начала она, поднимая голову, чтобы встретиться с ним взглядом. – Я… просто сниму одежду? И все? Я не должна отсосать тебе или что-то в этом духе?

– Какое прекрасное предложение ты сделала, umnitsa! Но, к сожалению, я… сомневаюсь, что у нас будет время, – подразнил он, вскрикивая «Оу!», когда она слегка ущипнула его за руку. – Ладно, ладно, дерзкая wed’ma! Сейчас я говорю серьезно. Я не прошу тебя прикасаться ко мне, целовать или пробовать на вкус каким-либо образом, – пояснил он, глядя в потолок и бормоча что-то ужасно похожее на «Как бы мне этого ни хотелось».

Она сделала еще один глубокий вдох, расправила плечи и кивнула ему.

«Гриффиндорская смелость, не подведи меня сейчас».

– Тогда садись на койку, – сказала она, указывая ему место.

Антонин моргнул, замер и несколько секунд выглядел ошеломленным.

– Ты… ты действительно согласна?

Теперь настала ее очередь самодовольно ухмыляться, опираясь рукой на бедро.

– Передумал? – подразнила Гермиона, снимая свое жемчужное ожерелье и опуская его на пол. Затем она наклонилась и подняла блокнот, чтобы расположить его вместе с ручкой на стуле, где он был бы под рукой.

– Нет-нет! – Антонин с энтузиазмом бросился выполнять ее указание и, взгромоздившись на койку, посмотрел на нее с восхищением, которое при других обстоятельствах было бы просто очаровательным. – Пожалуйста, продолжай.

На самом деле Гермиона никогда раньше не пробовала показывать стриптиз – Рона не интересовало такое, – и она не знала, что снять в первую очередь, однако по какой-то причине решила начать со своих чулок. Она скинула одну туфлю на высоком каблуке, потом другую. Наслаждаясь чистым возбуждением, которое излучал штормовой взгляд Долохова, устремленный на ее тело, она залезла под юбку в тонкую полоску и избавилась от чулок, не спеша и мучительно медленно стягивая шелковистый нейлон сначала с правой голени, а затем с левой. Небрежным движением руки она позволила упасть им на пол, откровенно впитывая каждую унцию его внимания. Каждый мускул, который она могла разглядеть на нем, был напряжен, вена на шее пульсировала. Глядя на то, какое впечатление она производила на него, Гермиона ощутила себя наполненной каким-то новым чувством, совершенно не похожим на то, что она когда-либо испытывала, и которое могло бы вызвать у нее привыкание, не будь это их последней встречей. Обычно она не была такой смелой, такой раскрепощенной, такой открытой, но что-то в том, как с предвкушением Антонин на нее смотрел сейчас, как его нога отбивала дикий ритм по бетону, наделяло ее ощущением необузданной силы.

– Значит, первый Пожиратель смерти? – спросила она немного наглым тоном.

Долохов все еще смотрел на ее ноги. Можно было сказать, что он оцепенел, если бы не ритмичные удары ногой.

– Антонин, – позвала она более мягко.

Его взгляд сосредоточился на ее лице.

– Da, da – прости, Гермиона, – он быстро помотал головой, как будто пытаясь прояснить ее. – Я начну с Августа Руквуда, потому что ненавижу этого ублюдка больше всех из тех, кто еще жив.