Текст книги "Тот самый день (СИ)"

Автор книги: Хольда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

На «Нормандии» не существовало дня и ночи в привычном понимании. Конечно, корабельные системы их имитировали, меняя температуру и степень освещенности, а дежурства бывали «дневными» и «ночными», но никакие компьютерные ухищрения не могли заменить настоящую смену времени суток. Отрываясь от поверхностей множества планет, космические корабли оставляли на них дни и ночи, как нечто, что нельзя увести с собой, и члены их экипажей постепенно забывали, что это такое. Закаты и рассветы подергивались дымкой прошлого, как и облака, и зарождающиеся на горизонте грозы… всё это оставалось в родных мирах и колониях, заменяемое красивым, но бесконечно равнодушным светом миллиардов звезд.

Шепард всегда любила звезды, они завораживали ее даже после Алкеры. Хотя теперь к живущему в глубине души детскому восторгу примешивался едкий оттенок страха. За годы, проведенные на звездолетах, и ей звездный пейзаж казался обыденным, но только не сегодня. Не в этот день.

Она лежала на кровати, не шевелясь, и смотрела в широкий иллюминатор в потолке. Звезды не светили сегодня ярче или бледнее обычного, они никогда не менялись, менялся лишь взгляд смотрящего.

Сегодня звезды казались Шепард точно такими же, как в злополучную ночь много лет назад. Такие же яркие и многочисленные, такие же далекие и манящие, складывающиеся в созвездия и запредельные, недосягаемые миры других галактик. Ничто не затмевало их блеска, как и тогда.

В тот день ветер дул в другую сторону от поселка, и шестнадцатилетняя девушка, лежащая в густой траве под звездами, не чувствовала запаха гари от пожаров, ветер не доносил до нее звуков поднимающейся суматохи и криков, а дым пока не затягивал небо, пряча звезды. Она пришла сюда – в свое тайное место на холме – после того, как в очередной раз поссорилась с родителями. Шепард всегда, сколько она себя помнила, манили звезды, та, другая жизнь, кипящая среди них. Жизнь, полная приключений, полетов на космических кораблях, сражений и открытий – там было ее место, Шепард знала это, но никак не могла объяснить своим консервативным родителям, безмерно ее любящим, но уверенным, что ей будет куда лучше здесь, на родном Мендуаре.

Злость и обида давно схлынули, и теперь Шепард улыбалась, разглядывая светящиеся точки в небе и представляя, как побывает на каждой из них. Она придумала уже с десяток новых доводов для родителей, когда тишина взорвалась потоком выстрелов.

Мир треснул, переламываясь надвое в тот самый момент. Шепард бросилась к дому.

Она не помнила, как преодолела расстояние до поселения. Она была молодой и глупой, ею владели эмоции, и в голове не было ни единой мысли о стратегии, когда она, спотыкаясь, бежала к своему дому. В памяти снова и снова прокручивалась дурацкая ссора, и с каждой новой оружейной очередью страх до тошноты сдавливал горло. Она должна была успеть, хотя понятия не имела, что будет делать и чем сможет помочь.

…и она успела. Как раз вовремя, чтобы увидеть всё своими глазами. Сарай горел, по лужайке носилась домашняя птица, все небо было в зареве пожарищ. Шепард видела, как двое высоких пришельцев с двумя парами глаз выволокли из дома упирающуюся мать. Та была женщиной крупной и даже эти неумелые попытки сопротивления создавали незнакомцам проблемы. Один замахнулся прикладом тяжелой штурмовой винтовки, но тут из какого-то укрытия выскочил отец. Он налетел на одного из нападавших, и они повалились на землю. Отец откатился в сторону и потянулся за топором, брошенным у забора… его рука конвульсивно дернулась, когда ее прошил выстрел. А потом раздался и второй, на этот раз – в голову.

Мать закричала. Шепард тоже закричала бы, но от увиденного у нее перехватило дыхание. Она споткнулась.

Расстояние было невелико, и мать вскинув голову, увидела ее. Их взгляды встретились. Всего на мгновение, но именно тогда Шепард впервые ощутила тот свой дар, который впоследствии многократно спасал ей жизнь и помогал уберечь от гибели подчиненных: умение предугадывать события. Шепард застыла, будто проваливаясь в материнский взгляд, и как наяву увидела ее намерения и всё, что будет происходить дальше. Мать напряглась, это было почти неуловимое движение, искра, промелькнувшая за мгновение до взрыва. Ее взгляд вспыхнул, приказывая: «БЕГИ!», а в следующую секунду она бросила своё массивное тело на батарианца, попытавшись одновременно сбить его с ног и закрыть собой линию огня, если ее дочь всё же заметили.

Шепард бросилась бежать. За спиной раздалась ругань, три сливающиеся воедино выстрела, топот ног преследователей. Она бежала среди густых теней, не разбирая дороги, а в голове бешеным пульсом бился звук этих выстрелов. Она знала, что они были смертельны. Холодный, отстраненный механизм, пришедший в движение у нее в голове, бесстрастно производил расчеты, и по всему выходило, что шансы самой Шепард спастись от батарианцев стремительно сокращаются, а шансов найти мать живой и достаточно быстро привести к ней помощь, вовсе не существуют.

Она бежала сквозь огонь и рушащиеся постройки. Всюду кричали и стреляли, батарианская речь будто ржавый металл раздирала мозг, а страх сжимал горло. Невыносимо! И в какой-то момент Шепард перестала все это видеть. Посторонние мысли и чувства отключились, оставив лишь узкий коридор, проложенный инстинктом. Нет ссоры с родителями. Нет их прошитых пулями тел на лужайке. Нет мечущихся вокруг людей. Нет их полных ужаса и боли воплей. Беги быстрее. Ещё быстрее. Ни на что не оглядывайся. Не отвлекайся. Не существует ничего, кроме спасения впереди и опасности позади. Беги.

И она бежала. Тело выжимало последние ресурсы, но Шепард даже не осознавала этого, она просто бежала, отдавшись этому порыву. В какой-то момент это даже перестало причинять боль, а бег стал похож на полет. В первый момент ей показалось, что она может бежать так целую вечность. Во второй подумалось, что она умирает.

…а после истошный детский визг резанул по ушам. Ноги подкосились, и Шепард упала на землю, разодрав лицо о щебень и только чудом не лишившись глаз.

Крик продолжался, он как сирена лился в воздухе и вибрировал, пробирая до кишок. Он заставил Шепард напрячься и встать. Он заставил ее, уже плохо соображающую, что она делает, взять с земли камень. Камень был тяжелым, он тянул к земле, хоть и умещался в кулаке. Крик пропитал весь воздух и поддержал трясущуюся руку, не давая пальцам упустить оружие.

Шепард ссутулилась, чуть сгибая ноги в коленях, будто настороженный звереныш, и огляделась по сторонам в поисках опасности. Улица горела. Кое-где дома уже полыхали как свечи, хотя большинство только занималось; на другом краю, возле перекрестка, мелькали какие-то тени, но четырехглазых чудовищ нигде не было видно. Шепард судорожно вздохнула и пошла на крик, неуклюже стирая с лица кровь и силясь понять, в какой части поселения она находится.

Дом, из которого доносился крик, тоже уже горел, занавески на окне второго этажа превратились в факелы, а ветер нес едкий дым, который щипал глаза. На заднем дворе истошно кричали оказавшиеся в ловушке животные, но сюда ее привел не их крик. Тот был человеческий. Детский. И он доносился из дома.

Небольшой коридор привел в гостиную, и когда Шепард перешагнула порог, то сразу увидела того самого ребенка. Мальчику было года два, он забился в щель между книжным шкафом и тумбочкой и, сжавшись в комок, кричал, глядя куда-то мимо Шепард. Девушка крепче стиснула камень и начала медленно обходить межкомнатную перегородку, служившую укрытием. Тонким, почти эфемерным укрытием, по другую сторону которой притаился какой-то кошмар. Сердце у нее колотилось в горле так громко, что, казалось, могло привлечь к хозяйке внимание врага.

Но как выяснилось, врагу не было до нее дела. Батарианец склонился над распластанной на полу женщиной. Шепард не видела ее лица, только безвольно упавшую на пол руку, оголенные колени и лужу крови, растекающуюся по полу.

Холодная, незнакомая сущность, проснувшаяся в голове, мигом оценив позу батарианца, его отрывистые движения и разворот плеч, заключила, что одну руку он держит на горле своей жертвы. Если та и жива, это вряд ли продлится долго. Второй рукой он упирался в пол, прямо возле пистолета. Но все же, его палец не лежал на курке. А протяжный вой ребенка в углу заглушал звуки. Холодный расчет.

Пять шагов со спины: мягких, со всей осторожностью, которую только можно было выжать из истощенного бегом тела. Первый, второй. Батарианец прорычал что-то, дернув плечами и, видимо, стискивая пальцы сильнее. Три. Рука женщины конвульсивно дернулась в луже крови, преступно отвлекая, почти заставляя сбиться с шага. Четыре. Ребенок, наконец заметивший Шепард, поперхнулся криком, батарианец начал поворачиваться в его сторону… Пять.

Камень обрушился точно в цель. В ту конкретную точку, которую указал холодный голос в голове. Шепард вложила в удар всю свою силу и весь адреналин, бурлящий в крови. Послышался хруст, и батарианец повалился на свою жертву. У Шепард закружилась голова, и она сама едва не упала. Но все же не упала. Вместо этого руки будто сами собой поднялись и обрушились на голову батарианца еще трижды, пока его затылок не превратился в кровавое месиво.

Ребенок снова подал голос, но теперь это был не надрывный визг, а жалкое подвывание. Шепард тряхнула головой и зажмурилась, когда мир перед глазами закружился тошнотворным водоворотом. Когда взгляд сфокусировался, она покосилась на ребенка. Тот уткнулся головой в колени и выл, чуть раскачиваясь и затыкая уши руками.

Оно и к лучшему, – заметил голос. – Не нужно ему видеть.

Шепард отбросила липкий от крови и мозга камень, подобрала пистолет батарианца и только после этого с огромным трудом стащила его тело с женщины. Она потянулась к покрытой ссадинами шее, чтобы проверить пульс, но замерла, наткнувшись взглядом на остекленевшие мертвые глаза. Ее вырвало. Ужин, обед, завтрак… каждый чертов прием пищи за прошедшие шестнадцать лет жизни. Она на четвереньках отползла от мертвой женщины и повалилась на пол. Ее трясло. Она бы тоже завыла, как этот несчастный ребенок в углу, если бы на это были силы, но сил не осталось даже на то, чтобы глубоко вздохнуть.

Поднимайся, если не хочешь разделить ее участь, – жестко приказал голос, и Шепард содрогнулась в новом приступе сухой тошноты от одной только мысли о такой судьбе. И о степени ее вероятности.

Она поднялась. Она не знала, как. Ни тогда, ни годы спустя. Шепард так и не поняла, откуда взяла силы, чтобы встать на дрожащих ногах. Откуда взяла силы, чтобы послать подальше так помогающий ей голос, когда тот посоветовал ей оставить мальчишку здесь. Откуда взяла силы выволочь его из укрытия, поднять на руки и объяснить, что он должен держаться крепко. Держать его было неудобно, и девушка не сразу поняла, что причиной тому был пистолет, который словно прирос к ее руке.

Пистолет – это хорошо, – резюмировал голос. – Это повышает наши шансы.

И они выскользнули из дома до того, как огонь отрезал путь к отступлению. На улице было жарко, ветер нес искры, а некоторые дома, загоревшиеся раньше остальных, вот-вот грозили рухнуть. Шепард побежала, лихорадочно вертя головой в поисках пути к отступлению, но проулки тоже полыхали. Ребенок вжался в ее футболку и часто-часто дышал. Этот звук раздражал. Сбивал концентрацию, заставляя отвлекаться. Шепард крепче прижала мальчишку к себе, и ей показалось, что его дыхание чуть замедлилось. А в следующую минуту и она выдохнула, заметив, наконец, проход, не заваленный полыхающими обломками.

Пробежав по нему так быстро, как только смогла себя заставить, Шепард выскочила в узкий переулок. В обычную ночь тут должно было быть совсем темно, но сейчас хищные отблески пламени проникали даже сюда. Они покрывали землю, как призрачная кровь. Шепард прижалась к стене и пару раз глубоко вздохнула. Ноги у нее тряслись, колени того и гляди норовили подогнуться, сердце колотилось в горле, а виски разрывались от боли. В голове шумело, и было невероятно трудно продираться сквозь обрывки мыслей, чтобы сформулировать цель.

Не останавливайся, – велел голос, и Шепард выпрямилась, заставляя себя встать ровнее. Она знала, голос прав. – На ногах тебя держит только адреналин.

Нужно было найти укрытие, но Шепард не понимала, в какой части поселения находится. Подумалось, что стоит спрятаться там, где уже побывали батарианцы, но они, похоже, поджигали дома намеренно, а те, которые оставались в целости, вероятно, собирались для чего-то использовать.

Ненадежно.

Значит, оставалось одно: выбраться из поселения, спрятаться в холмах и надеяться, что там тщательно искать не будут. Шепард с трудом отодвинула от себя мальчика, чтобы посмотреть ему в лицо. Зареванное, опухшее от слез, перекошенное от страха. В блестящих глазах едва проглядывали искорки разума.

Голос в голове холодно предположил, что ребенок помешался от стресса. Шепард велела голосу заткнуться на этот счет и зашептала уже вслух:

– Мы отсюда выберемся, хорошо? Ты меня понимаешь? Я тебе обещаю, мы выберемся. Только ты должен вести себя тихо. Очень-очень тихо, ладно? Даже если тебе будет страшно. – Мальчик смотрел на нее, не моргая, совершенно замерев, будто кукла. Шепард поднесла к губам другую руку, в которой был пистолет, и попыталась изобразить жест тишины. Но не выпуская оружие это было сложно. А выпускать оружие она не собиралась. – Ни звука, ты понял? Если будет страшно, не кричи, а… – она кивнула на свое плечо, на которое собиралась его пристроить, и медленно изобразила укус. – Нас никто не должен заметить.

Так и не добившись от мальчика реакции, Шепард закинула его на плечо и трусцой побежала прочь, стараясь прижиматься к стенам там, где тени были гуще всего.

Впереди, над дальними домами, призрачно маячили темные силуэты деревьев. Шепард всегда считала, что их поселение маленькое, она проходила его из конца в конец даже не устав, но сейчас околица, казалось, переместилась на тот конец Вселенной, и продираться к ней надо было сквозь пожары и звенящий от воплей и выстрелов воздух, который стекловатой набивался в легкие и душил.

– Мы выберемся, выберемся, выберемся… – бормотала она, то ли для себя, то ли для прилипшего к плечу мальчишки, которого продолжало трясти. Да и ее саму трясло не меньше, судя по тому, как вибрировал голос.

Они шли и шли, бормотание Шепард превратилось в едва уловимый речитатив, гипнотизирующий их обоих. Деревья приближались мучительно медленно. Но приближались.

– Мы выберемся, выберемся, выберемся.

…а в следующий момент в воздухе прогрохотал выстрел. Пуля пронеслась настолько близко, что Шепард ногой ощутила движение воздуха.

Нога, – тут же начал свой анализ бесстрастный голос. Не тратя времени на понимание того, как их заметили. – Значит, хотят только ранить, не убить. Батарианцы – работорговцы…

Голос продолжал свои расчеты, считая, что этот факт дает больше шансов на выживание, ведь она молода – значит более перспективна в качестве живого товара, к тому же молодую не воспримут, как серьезную опасность, а следовательно, приложат некоторые усилия, чтобы поймать живой. Это давало время и место для маневра. Но у Шепард уже в самом начале этой логической цепочки потемнело в глазах от отвращения и ужаса, и она, припав к стене за кучей какого-то ненадежного хлама, начала стрелять в ту сторону, откуда прогремел выстрел, а теперь звучали голоса. Она стреляла снова и снова, едва ощущая боль в плече, когда в него впились зубы мальчишки. Время растянулось на вечность…. А вот заряды бесконечными не были.

Они в укрытии, но через несколько секунд поймут, что заряды кончились. Беги, – скомандовал голос.

Снова надо было бежать. Шепард закричала, потому что не было сил сдержать досаду и отчаяние, но побежала. Пистолет стал бесполезен, и она бросила его, поудобнее перехватив мальчика и перетянув его ближе к середине своего тела, уменьшая вероятность того, что батарианцы прострелят мальчишке голову. Впрочем, тогда она едва ли осознавала свои действия. Улица шаталась и прыгала; казалось, что после каждого шага нога попадает в яму, сохранять темп становилось все сложнее, но вдруг дома кончились, и укрытие за деревьями оказалось так близко! Всего один рывок, еще всего один!

А потом впереди появились какие-то люди. Шепард слабо осознавала, что происходит, мир перед ее глазами пульсировал красным и то и дело расплывался. Но она была уверена, что у этих по два глаза, не по четыре. И они стреляли ей за спину, а там раздавались характерные звуки падающих тел.

До них оставалось всего ничего, особенно по сравнению с уже пройденным путем, но тут под ногу Шепард попал обломок, и она вновь полетела на землю, едва успев сомкнуть руки вокруг головы мальчишки, чтобы хоть немного смягчить для него встречу с землей.

Батарианец вырос над ней, как тень смерти. Его образ – высокий, сильный, с двумя парами яростно горящих глаз и кривящимся в злобном оскале ртом каленым железом отпечатался в мозгу девушки. Она увидела, как он поднимает пистолет, и голос в голове констатировал:

«Это конец». Она не успела бы сделать ничего, лишь сдвинуться на пару сантиметров и дать мальчишке последний шанс выжить, если случится чудо и выстрел не прошьет насквозь их обоих. Это она и сделала.

Сердце замерло, взгляд впился в глаза врага, Шепард хотелось зажмуриться, но она как зачарованная смотрела на собственную смерть и не могла отвести взгляда. Она видела, как батарианец оскалился сильнее, и в глазах вскипела ярость от подобной дерзости.

Я скоро снова буду с вами, мама, папа… – пронеслось в голове у Шепард.

Грянул выстрел. Она приготовилась к боли, но вместо этого батарианец зашатался и пистолет в его руке дрогнул – пуля попала врагу в бок. Голову Шепард пронизала острая боль, побуждающая к мгновенным действиям. Она не стала разбираться в них, поддавшись порыву.

Девушка бросилась вперед, повалив замешкавшегося противника на землю, и изо всех сил ударила его по запястью, вынуждая разжать пальцы. Стоило пистолету оказаться в ее руках, как прогремел новый выстрел, он снес батарианцу половину головы, тело под ней дернулось, вызвав букет тошнотворных воспоминаний о том, что она видела в горящем доме. И Шепард выстрелила снова. А потом еще раз и еще, и еще… пока и здесь не закончились заряды, после чего в ход пошел приклад.

К тому времени, как солдаты Альянса оказались рядом, этого батарианца можно было опознать лишь по зубам. Два мертвых батарианца. «Ложечку за маму, ложечку за папу» пришла в голову дикая ассоциация… и Шепард закричала.

Ее трясло, но она отбивалась с отчаянием и звериным ожесточением, когда кто-то стащил ее с мертвого тела и увел в сторону. Далеко не сразу она осознала, что с нею говорят на родном языке, повторяя: «все в порядке, ты в безопасности, все закончилось». Когда она проморгалась, то увидела перед собой встревоженное лицо смуглого офицера с темными глазами… и исцарапанными ее ногтями щеками. Впрочем, рассерженным он не выглядел.

Он выглядел понимающим. А еще рядом с ним было безопасно. И это стало последней каплей. Сжатая внутри пружина распрямилась, дыхание заклокотало в горле.

– Они убили мою маму… – прохрипела Шепард, слабеющими пальцами цепляясь за китель офицера, – … и папу… они… они всех убили…

– Мне очень жаль, девочка… – вздохнул тот, прижимая ее голову к своей груди. – Мне очень жаль…

Его голос стремительно отдалялся, кровавый туман, пляшущий перед глазами Шепард, сгущался и темнел, уплотняясь и затягивая ее в себя. В самой его глубине тускло поблескивали звезды.

– В чем дело?

Знакомый и столь любимый голос с рокочущими нотами вырвал Шепард из воспоминаний. Она моргнула и перевела взгляд на Гарруса. Турианец лежал рядом на боку и наблюдал за ней, приподнявшись на локте.

Как давно он не спит?..

– Плохие сны, – не стала скрывать она. – Плохие воспоминания.

– Расскажешь?

Гаррус смотрел на нее прямо, и она знала – он действительно хочет знать, но в его голосе не было никакого нажима. Она могла бы сказать «потом», и он бы терпеливо ждал, когда наступит это «потом». Она могла бы сказать «никогда», и он бы больше не спрашивал. Но он надеялся, что она расскажет.

– Мне часто снится тот мальчик с Земли, – ответила Шепард, вновь переводя взгляд на звезды. Боль от воспоминаний о Земле всё ещё обжигала изнутри, но рядом с Гаррусом что-то менялось. Когда он был рядом, боль и страх не могли пробраться в глубину сердца. Ему она могла рассказать. – Глупо так думать, я знаю. Что сделано, то сделано. Но просыпаясь, я не могу отдаться от мысли, что он был бы жив, если бы я потратила тогда пару минут и вытащила его из чертовой вентиляции. А сегодня во сне его место занял другой мальчик. С Мендуара.

Гаррус напрягся, Шепард не увидела этого, но почувствовала его едва уловимое движение. Мендуар всегда был ямой со змеями, которую они не ворошили.

– Он погиб там? – осторожно спросил турианец, усаживаясь в постели и притягивая Шепард в свои теплые объятия. Температура его кожи была выше человеческой, да и пластины казались чуть теплыми. С тех пор, как начался их безумно-странный роман, Шепард успела привыкнуть к ощущению соприкосновения кожи и его пластин. Успела полюбить это ощущение, ведь оно означало, что в безумной гонке за выживание всей чертовой галактики всё ещё находилось время для чего-то, кроме смерти, крови и горя. Для чего-то хорошего и светлого.

Женщина оторвала взгляд от равнодушных звезд и посмотрела в голубые глаза турианца. Холодный оттенок, но такое теплое выражение. Гаррус поддерживал ее всегда: он лез за ней в пекло, он верил ей, когда даже она сама не могла верить себе до конца. Он прикрывал ее. Не только от вражеских пуль, но и от отчаяния. Ему она могла рассказать.

– Нет, он выжил. – Она покачала головой, а потом рассказала.

Рассказала о своем тайном месте на холме и о том, как ссорилась с родителями, называя их ограниченными и не способными видеть дальше собственного носа. Шепард впервые за всю жизнь осмелилась произнести вслух слова о том, как ей жаль, как она себя ненавидит за то, что эти глупые, злые слова стали последним, что она сказала родителям. Гаррус обнял ее крепче и коснулся своими жесткими губами затылка. Его пальцы бережно провели по ее щекам, стирая слезы. И Шепард рассказала, как убежала, как нашла того ребенка и как они едва не погибли. Как она впервые узнала о том, что потом в Академии называли «тактическим талантом». Как их спас отряд Альянса, как она, уже не соображающая, кто враг, а кто друг, разодрала лицо Андерсону. И о том, как после сводила с ума администрацию военной Академии, требуя, прося и умоляя принять ее на учебу уже сейчас, а не через два года. Как приемные родители тщетно пытались сблизиться с ней, как она отталкивала их, боясь, что стоит привязаться хоть к кому-то еще – и она снова ощутит запах гари и услышит скрежет батарианской речи в момент, когда меньше всего будет этого ожидать…

– Андерсон запомнил меня тогда, – говорила она, рассеянно водя пальцами по пластинам на руках Гарруса, сомкнутым вокруг ее тела. – Он приходил время от времени. Я любила эти встречи. Он приносил мне книги по военной истории, стратегии, тактике, учебники из академии. Родители не особенно одобряли, но, думаю, он понимал, что меня уже никто не разубедит. Но кое-что изменить во мне он все же старался.

– Месть? – негромко предположил Гаррус, и Шепард в очередной раз подумала, насколько хорошо этот мужчина ее знает. Если бы она доверяла ему хоть немного меньше, это обстоятельство пугало бы ее до чертиков.

– Месть, – кивнула она. – Я была очень упрямой. И я очень хотела извести в этой Галактике каждого батарианца. Мне было плевать, виноват он или не виноват. Мне было плевать, сколько ему лет, есть ли у него семья, каковы его взгляды… «хороший батарианец – мертвый батарианец» – вот мое кредо на тот момент. Это было что-то… – Шепард прищурилась, глядя в прошлое – …что-то по-настоящему темное во мне. И помимо прочего, я была достаточно умна, чтобы понимать: подобным кредо лучше не делиться с представителями Альянса, пусть даже и им батарианцы поперек глотки. Думаю, Андерсон тоже это понимал. И он очень мудро распорядился как своим знанием, так и моим расположением. Я ему благодарна. Не знаю, как именно, но в конце концов он сумел втолковать мне, что на одном желании убивать невозможно построить ни жизнь, ни военную карьеру. – Шепард на время умолкла, вспоминая те встречи, во время которых рассказы об удивительных далеких мирах частенько и, казалось, совершенно случайно перетекали на разговоры о чувствах, справедливости и разницей между воздаянием и местью. – Он говорил, что месть похожа на сильный огонь. С каждым новым поленом, подброшенным в нее, она все сильнее разгорается и поглощает, пожирая своего носителя, его цели, его личность, замещает собой все, что было важно… а в конце концов всё оказывается бессмысленно. Когда человек это осознает – уже слишком поздно что-то исправить.

Гаррус кривовато усмехнулся, у него был свой опыт в вопросах мести, грозящей сожрать душу, и Шепард была очень благодарна богу и турианским Духам, что они дали ей сил удержать Гарруса на этой черте.

– Надо будет сказать ему спасибо. И я представляю, как это было непросто донести до шестнадцатилетней девушки.

Шепард рассмеялась:

– Это для меня загадка. Я удивляюсь, как он не пристрелил меня к чертовой матери. Но быть может, в общем деле свою роль сыграл и Виро. Тот мальчик с Мендуара. Его отдали той же семье, и он постоянно вис на мне, стоило только появиться в поле зрения. – Шепард не заметила, как ее голос потеплел, зазвучав более мягко. Гаррус же заметил, задумчиво глядя на подругу. – Долгое время он вообще практически никого, кроме меня, к себе не подпускал, и меня дико бесило, что вместо подготовки к Академии я должна присматривать за мелким поганцем. Но… – Шепард усмехнулась, – …никогда об этом не задумывалась так, но может быть то, что он чувствовал себя в безопасности рядом со мной, заронило в мою голову мысль, что я могу научиться не только убивать, но и защищать. А Андерсон не упускал случая подчеркнуть это.

– Это меньшее, что он мог сделать, учитывая, что ты его спасла. – Гаррус улыбнулся на турианский манер и погладил Шепард по щеке. – Хоть об обстоятельствах спасения он, должно быть, и не помнит.

– Ему не повезло, – дернула плечом Шепард. – Те воспоминания частично у него остались, хоть он и был совсем мелким. Дело то ли в стрессе, то ли это какие-то выверты, связанные с биотикой… кажется, специалисты, к которым его таскали приемные родители, до сих пор спорят.

– Он в порядке? – Гаррус начал пропускать между когтей пряди ее волос. Медленное, почти убаюкивающее движение.

– Был в порядке, когда я последний раз узнавала, – кивнула Шепард. – Виро тоже пошел в Альянс. Поступил в тот год, когда мы начали гоняться за Коллекционерами. Упертый просто до зубовного скрежета, и иногда применяет это по делу, в учебе, например – уже хорошо себя зарекомендовал. Когда все это началось, его приняли в боевое, а не во вспомогательное подразделение, как многих курсантов.

С тех пор, как я уехала учиться, мы с ним виделись не часто, но он всё же был одним из немногих, кто, прослышав о том, что я жива, написал, что рад. – Шепард фыркнула – Ну на самом деле там было что-то типа: «Я так и знал, что когда-нибудь на этой работе ты долбанешься головой окончательно и начнешь творить редчайшую херню, но хорошо, что долбанулась ты не до смерти. Продолжай в том же духе. Ты круче, когда живая».

Гаррус рассмеялся, и его вибрирующий смех прошелся по коже Шепард почти осязаемой волной. Она откинулась назад, опираясь спиной на его грудь, и прикрыла глаза, пробормотав:

– Обожаю твой смех.

– Мне твой тоже по душе, – заметил он вкрадчиво, и когти скользнули по ее ребрам.

Шепард взвизгнула и встрепенулась, пытаясь отстраниться, но Гаррус ловко поймал ее, пользуясь длиной своих рук и вовлекая в поединок, столь отличный от всех тех, с которыми они сталкивались за пределами этой каюты, и столь желанный.

***

Шепард уснула, положив голову Гаррусу на плечо и перекинув ногу через его бедра. Она в самом деле была невероятно гибкой, и казалось, что ни непривычные изгибы, ни жесткие пластины, покрывавшие тело турианца, не доставляют ей ни малейшего неудобства. Гаррус слушал ее дыхание и надеялся, что воспоминания о Виро – мальчике, который выжил благодаря ей и прямо сейчас помогает выжить кому-то еще – хоть ненадолго оттеснили дурные сны о том, кого спасти не удалось. В конце концов, когда всё вокруг рушится, думать о мертвых не имеет ни малейшего смысла. Они ведь так и останутся мертвыми. Только стремление удержать в живых тех, кто ещё дышит, не давало сломаться под натиском этой войны.

– Мы справимся, Шепард, – прошептал он, целуя ее макушку. – Мы обязательно справимся.