Текст книги "Необратимые искажения"

Автор книги: Хелег Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Хелег Харт
Необратимые искажения

Глава 1

– … Говорю тебе, всё изменилось. Мир другой теперь, понял? Раньше ведь как было: едешь по тракту седмицу, две, и всё одно и то же. Рутина такая, что перестаёшь дни различать. А теперь и лигу не проехать, чтобы в какую-нибудь невидаль не вляпаться!

Погода стояла ясная, почти безветренная и оттого малость морозная. Зимнее солнце, едва выплыв над горными вершинами, с часок сонно посмотрело на мир, после чего неспешно покатилось обратно за горизонт. По крутой тропе, щурясь от косых лучей, играющих бликами на холодной белизне снега, шли двое: мужчина с обветренным морщинистым лицом и молодой парень, в тёплой одежде кажущийся квадратным из-за ширины плеч и сравнительно невысокого роста.

Валлис шёл первым, и идти ему было сложнее, чем Гвину – снег лежал выше, чем по колено. Пожилой чистильщик торил дорогу, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух. И неудивительно: пошагай-ка по заснеженному бездорожью несколько часов к ряду! С непривычки язык на плечо повесишь. Впрочем, Гвин уже и так повесил, но такого заядлого болтуна, как Валлис, какой-то усталостью было не остановить.

– Ты вот говоришь – одному лучше работается, – продолжал наставительным тоном чистильщик. – Да только одиночки в нашей профессии долго не живут, понял? Это даже раньше так было, а уж теперь, когда каждая пятая химера – сильная… Ты молодой, прыткий, это я вижу, да только прыткости одной против сильной химеры маловато будет! Говорю ведь, не жадничал бы, взял ребят в помощь. Награду, конечно, делить придётся, но зато целее будешь! Сожрёт ведь она тебя. А если не эта, так другая. Рано или поздно какая-нибудь точно сожрёт, помяни моё слово…

«Если не заткнёшься, я тебя сам сожру», – подумал Гвин раздражённо.

Он был голоден. Последняя «трапеза» состоялась больше трёх недель назад, и теперь пустота внутри настоятельно требовала чем-то себя заполнить. Точнее, кем-то.

Обычно Гвин тоже был поболтать не прочь, но только не на голодный желудок. Голод начисто лишал кантернца говорливости и хорошего настроения. Поэтому первые пару часов пути Гвин честно пытался поддерживать разговор с Валлисом, а потом решил, что сдержаться и не сожрать старого болтуна – уже достаточная жертва с его стороны. И демонстративно замолчал.

Валлис намёка не понял и свой фонтан мудрости не заткнул. Осталось только терпеть, скрипя зубами, и сдерживать рвущегося наружу кровожадного хищника. Если бы старик только знал, кого поучает, если бы он хоть немного имел понятие о Голоде и том, что Гвин сделает с этой химерой, когда найдёт…

Несколько раз посторонние люди случайно заставали Гвина за «трапезой». Мало кто из них после этого не сбежал в ужасе, безнадёжно испачкав исподнее. И уж тем более ни разу после этого Гвину не удавалось с кем-то из них заговорить. Они при виде его, как правило, убегали с обидными воплями. «Чудище», «убивец», «выродок», «демон» – как только его не называли… Поэтому Гвин предпочитал есть в одиночестве и теперь с радостью бы избавился от лишней компании, да только никогда в этих краях не бывал. А химера, которой он рассчитывал подкрепиться, по слухам угнездилась в ущелье, которое просто так не найдёшь. Как назло, именно Валлис оказался единственным местным чистильщиком, который весь север Синих Гор знал как свои четыре пальца. Пятый ему ещё в молодые годы откусил гоблин, и эту захватывающую историю Гвин уже услышал во всех деталях.

– И приспичило же тебе на ночь глядя туда переться, – проворчал Валлис, в очередной раз сменив тему на ровном месте. – Химеру надо утром брать, понял? Сразу после рассвета – они тогда слегка не в себе, медлительные. Не все, конечно, если сильная – то тролль её знает, какой у неё распорядок… Не изучены они. Говорят, столичная Служба взялась за расследование, откуда они берутся, да только это разве выяснишь наверняка? Кто вообще может объяснить, что с миром происходит? Куда ни глянь – чудеса необъяснимые. Вот под Жатовником, говорят, роща ожила. Деревья ожили, понял? А в трон-гарадских руинах недалеко от Катунга поселилось божество, которое исцеляет калек и карает нечестивцев. Уже лет пять ему там поклоняются. В Аль-Назире, по слухам, посреди пустыни зацвели оазисы, а в Южном море затонуло несколько островов. В янгварских степях то тут, то там возникает дворец – пустой, но как будто из него все минуту назад вышли: еда на столах, огонь в очагах зажжён, а выйдешь, отвернёшься – и нет его. И как ты это объяснишь? До Великого Света такого не было… А про тварей всяческих и вовсе историй без счёта: один заезжий рыцарь рассказывал, например, что охотился на помесь мантикоры и паука! А другой говорил, что видел химеру, которая жрала души, а потом её саму сожрала тварь, похожая на человека. Представляешь?

«Ещё как представляю, – огрызнулся про себя Гвин. – А ещё изо всех сил представляю, как ты молчишь – интересно, такое чудо вообще случается?»

Рыцарь Ратибор, душу которого чуть не высосала вышеупомянутая химера, уже несколько лет имел немалый успех со своим рассказом про «тварь, похожую на человека». Гвин слышал самое меньшее шесть разных версий этой истории, и каждая из них имела довольно косвенное отношение к правде. По крайней мере везде была опущена та часть, где Гвин на своём горбу тащил хныкающего полупарализованного рыцаря из логова убитой химеры. Однако имя «твари» ни в одной из них тоже не звучало – видимо, Ратибор счёл за лучшее эту самую «тварь» лишний раз не дразнить. Весьма благоразумно с его стороны, кстати. Гвину было до свечки, как его называют, но если бы его имя стало слишком известным, это существенно осложнило бы ему жизнь. Например, стало бы проблематично выдавать себя за чистильщика, что было очень для кантернца удобно.

Чистильщиков уважали повсюду, и Гвин не был исключением. Да и трудно не уважать тех, кто охотится на чудовищ, от которых большинство разбегается в ужасе. А ведь они – самые обычные люди, не обладающие ни магией, ни другими особыми талантами. Несмотря на общепризнанную важность их занятия, из уст работников Службы не услышать бахвальства и патетики, коими полнятся рассказы тех же рыцарей. Чистильщики – профессионалы, они как никто знают, что в их ремесле романтики – ноль. Зарабатывают они, конечно, неплохо, но всё же трудно себе представить более собачью работу. Каждый день ведь, как последний. Вечное лазанье по тёмным, грязным, вонючим подземельям и пещерам, вечное выслеживание тварей, которые тобой с радостью полакомятся – ну кто в здравом уме на такое пойдёт? А чистильщики вот идут. Всё-таки нужна для этого какая-никакая отвага и душевное благородство, которое Гвин в людях приветствовал.

И до сегодняшнего дня он и представить не мог, что может до такой степени возненавидеть одного из этих уважаемых людей.

– Словом, поберёгся бы ты, малец! Если за подвигами гонишься, или за смертью героической, то зря. Нет в смерти ничего прекрасного. Смерть – это просто… тупик. Да, глухой тупик, в котором ты остаёшься один на один с собой. Всё остальное, что ты сделал – оно останется где-то в другом месте, понял? А в тупике будешь только ты.

«Вот так сентенция! – охнул про себя кантернец. – Сразу видно, что о смерти ты ничего не знаешь, старик. Ровным счётом ничего не знаешь».

Чистильщики Гвина тоже уважали. И побаивались – как и все, подсознательно, не понимая, что именно их пугает в этом юноше. Чистильщики его называли Бледным, реже – Мраморным. Потому что он к ним приходил в основном тогда, когда подступал Голод, а в это время Тварь набирала силу и чем становилась голоднее, тем сильнее меняла облик кантернца. Хорошо ещё, что он не попадался людям на глаза в худшие свои часы, когда под белёсой кожей пульсировали красные ветви-вены. Вот уж когда он действительно напоминал ожившую мраморную статую…

Впрочем, даже в лучшие дни все чувствовали, что Гвин странный, и веяло от него чем-то неприятным, но всё же ему всегда предлагали помощь и провожали, потому что так было принято. А ещё самую малость жалели, потому что на вид Гвину больше двадцати пяти никто бы не дал, а выглядел он так, будто собирался преставиться.

И только немногочисленные чистильщики-старожилы знали, что на двадцать пять Гвин выглядит уже лет пятнадцать, а то и двадцать. А ещё знали, что он всегда берётся за самую сложную работу и уходит – один, лишь изредка с проводником. И как бы болезненно Бледный не выглядел, он всегда возвращался, а про химер, за которыми он отправлялся, больше никто не слышал. Многим было интересно, в чём тут секрет, но вопросов ему не задавали. Жуть, которую невольно излучал Гвин, всякий раз оказывалась сильнее.

К сожалению, Валлис видел Гвина впервые и пока ещё к нему не присмотрелся, так что обычный барьер между ними вырасти не успел.

– У нас тут химеры явление нечастое, – в очередной раз отдышавшись, продолжил чистильщик. – Чаще всякие отродья – гоблины да тролли, которые с Острохолмья добегают. Ну и мутанты, конечно, куда без них. Волколаки, мантикоры, гарпии – они по пещерам живут, да по брошенным шахтам, а как наглеть начинают, мы их выслеживаем и разом стаю – чик! Режем. Рутина… А эта химера из ряда вон, да. Ну, тебе рассказывали. Людей-то особо не трогает, а вот прочую живность истребляет. Да верещит как противно, ужас! Уж если заорёт, так вся деревня просыпается, даже глухой дед Пафаний. Поэтому мы её по осени выследили до Острого Серпа, но с нахрапу брать побереглись. Здоровая она, судя по следам… И лап у неё многовато. Так что славно, что ты решил с ней разобраться, да только тут целую бригаду надо…

Даже сам звук голоса чистильщика вызывал у Гвина головную боль. Солнце уже скрылось за ближайшей горой, и пейзаж сразу стал намного неприветливей. По расчётам кантернца они углубились в горы на пару десятков вёрст, а Валлис всё шёл и шёл, так что у Гвина появились подозрения: а не удлиняет ли старик путь, чтобы подольше поболтать?

– Долго ещё? – спросил он.

Прозвучало чуть более резко, чем он рассчитывал, но и наплевать.

– Устал небось? – оживился Валлис. – Заночуй где-нибудь, а на химеру утром иди. Говорю, утром их как будто к земле пригибает…

– Так долго или нет? – ещё резче бросил Гвин, и этим Валлиса наконец пронял.

Старый чистильщик только обернулся на ходу и после замолчал. В тишине злоба Гвина постепенно ослабла, а совесть, напротив, зашевелилась. «Обиделся, – подумал кантернец. – Ну нет, извиняться не буду. Столько терпел! Старик, конечно, в Голоде не виноват… Спасибо, что проводить взялся. Целый день по сугробам – и ему ещё домой одному возвращаться. Я бы на его месте хромым притворился, или тугим на ухо. А он вот сам вызвался. Ещё бы болтал поменьше, вовсе был бы славный человек! Можно его понять, тут же глухомань дремучая, новости раз в неделю в лучшем случае кто-то приносит. А деревушка небольшая, все лица приелись давно небось. Я бы, наверное, тоже рвался с незнакомцами поболтать… Но извиняться всё равно не буду!»

Ещё минута и он бы всё-таки извинился, но тут они обогнули очередной скалистый выступ, и Валлис указал за него:

– Вон туда поднимемся и уже ущелье видно будет.

Гвин вздохнул с облегчением и тут же ощутил волну нетерпения. Она лёгкой дрожью взбежала по позвоночнику и собралась в основании черепа, а потом хлынула по всему телу, до ломоты оголяя каждый нерв. Обычно обострённые чувства играли на руку кантернцу, помогали избегать опасностей и вели по следу; благодаря способностям Твари он ощущал течение энергетических токов поблизости, вплоть до того, что иногда мог считывать чувства окружающих. Но во время таких вот приступов, как сейчас, чутьё усиливалось настолько, что обращалось против обладателя. Гвина словно пронзали его же оружием.

Так подступал Голод. Гвин никому и никогда не пытался объяснить, что это такое, потому что никто бы всё равно не понял. Человеческий голод совсем другой. От него можно ослабнуть и умереть, но всё же это намного лучше, чем то, что испытывает Тварь. Потому что для всего живого еда то же, что топливо для костра, а для Бестии – это пробка, которой затыкается Бездна. И если вовремя эту Бездну чем-то не заткнуть, то Бездна начнёт вытекать наружу и вгрызаться в естество Твари, а значит и Гвина. Эта боль… пожалуй, «бесконечная» – верное слово. Бесконечно сильная боль, которую не прекратить ничем, даже смертью. Только новой порцией «еды».

Безумие нахлынуло и пошло на убыль. Гвин даже не поморщился – он давно привык внешне каменеть в такие мгновения. К тому же бывали приступы и пострашнее. Главное – поскорее добраться до химеры. Тогда, набив брюхо, какое-то время можно будет жить спокойно в нормальном человеческом обличье. Ходить на рынки и ярмарки. Засиживаться допоздна в трактире с самыми заядлыми выпивохами. Трепаться с незнакомцами. Нормально спать. Словом, не обнюхивать всё, что движется на предмет съедобности, не терпеть постепенно усиливающуюся боль, а просто… жить.

Пока Голод не вернётся, конечно.

Они поднялись на возвышение, с которого открывался неплохой вид на окрестности.

– Вон там, за горбатым пиком, тёмный провал видишь? – Валлис вытянул руку, указывая направление. – Это Острый Серп. Там уж не промахнёшься, следы у этой химеры куда как приметные…

Гвин присмотрелся. За упомянутым горбатым пиком возвышался ещё один, склон которого обрывался широкой трещиной, которая и впрямь формой напоминала серп.

– Чудно, – сказал Гвин и пошагал в указанном направлении. – Спасибо.

– Что, не передохнёшь даже, не перекусишь? – окликнул его чистильщик через несколько шагов. – Стемнеет ведь скоро. Заплутаешь в темноте!

– Не заплутаю. Будь здоров, Валлис!

Старик помолчал и со смятением в голосе крикнул кантернцу в спину:

– Тебе точно помощь не нужна?

Гвин закатил глаза и обернулся.

– Ты уже помог, Валлис! – крикнул он и махнул рукой. – Иди домой! А то вернёшься к остывшему ужину.

Последнее он сказал уже вполголоса, снова повернувшись к чистильщику спиной. Обострённым чутьём Гвин улавливал, что Валлис стоит и в растерянности смотрит ему вслед с каким-то не то сожалением, не то грустью. Старик, небось, решил, что заезжий молодчик решил покончить с собой. Ну что ж, не он первый так думает. У Гвина нет времени притворяться обычным человеком, который боится темноты, холода и смерти. Когда не так хочется есть, это даже весело, но сейчас…

Обернувшись ещё раз спустя пару минут, Валлиса на возвышенности Гвин уже не увидел. И снова вздохнул с облегчением. Ему было спокойнее, когда никто не мешал утолять Голод. Даже не потому, что кантернец опасался проблем со стороны чистильщиков, которые запросто могли записать его в выродки и объявить охоту. Просто Гвин не любил без необходимости показывать кому бы то ни было свою мрачную сторону. Эти взгляды, в которых только страх и омерзение… К ним можно привыкнуть, но приятнее они от этого не становятся.

Словно почуяв, что скрываться больше не нужно, Тварь начала проситься наружу. Она изнывала от Голода, её словно не торопясь жарили на сковороде с кипящим маслом, и поэтому она стремилась как можно скорее превратить тело Гвина в смертельное оружие, чтобы сподручнее было охотиться: зачесался шрам на груди, начали гореть лицо и пальцы, заныла нижняя челюсть. Всё это было неприятно, но пока ещё терпимо. И чтобы поменьше думать о Голоде, Гвин решил подумать о чём-то ещё.

Например, что Валлис был не так уж не прав, говоря, что мир стал другим. Так говорили многие, главным образом старики, которые захватили предыдущую эпоху. И хотя Валлис родился через пару лет после Великого Света, даже он заметил изменения.

Пятьдесят восемь лет назад, когда по Нириону бродили орды выродков, и сама природа сходила с ума, небеса вдруг вспыхнули, превратив ночь в нестерпимо яркий день. Нет, Гвин не видел – он родился позже – но эту историю знали все без исключения, потому что с неё начался новый отсчёт. Именно тогда, если верить старожилам, всё сдвинулось. Долгое время никто не замечал изменений, потому что сначала все были заняты кровавой войной с выродками, а после победы – восстановлением городов и оплакиванием павших. Но спустя пару десятилетий жизнь снова вошла в обычное русло. И тут вдруг тысячи мелочей, которые раньше не бросались в глаза, выплыли на поверхность.

Гвин был всегда в дороге, а потому наслушался и навидался всякого. Ему уже давно были не в диковинку самые разные чудовища и небылицы. Вот только чистильщики болтали, что раньше, например, не было такого понятия, как «сильная химера». И не было божеств помимо тех, которым поклонялись в церквях. И не было немагов – только обычные чародеи, которые имели большое влияние, а не прятались по углам, как сейчас. Зато якобы существовали так называемые элементали, которые теперь все куда-то подевались. Охотники говорят, что многие животные и птицы ушли с насиженных мест и переселились в другие. Моряки жаловались, что сезоны штормов сдвинулись почти на месяц, да и многие течения изменили направление. Одна старуха на эту тему изрекла: «Боги веселятся, людишки хоронятся», и на взгляд Гвина попала прямо в точку.

Складывалось впечатление, что у всех послевеликосветных странностей один корень, но Гвину как-то было не досуг копаться в людских пересудах. Мало ли кому чего показалось? Все эти россказни путешествуют по миру как зараза. Один услышал, десятеро повторят; сегодня скажут – икнул, завтра – обгадился. Верить можно только тому, что сам наблюдаешь, а Гвин наблюдал за миром в основном в разрезе своего Голода. И он знал, что пища как минимум делится на вкусную и невкусную. Люди и зверьё – что сырая капуста: съедобно, но толком не наешься. Обычные химеры и мутанты уже интереснее, но их тоже надолго не хватает, дней на пять-семь в лучшем случае. А вот сильная химера или, например, тролль, умеющий делиться надвое, которого в прошлом месяце Гвин прикончил – ну чистый деликатес. По какой-то причине чем необычнее выродок, тем лучше от него насыщение, и это кантернец уже давно заметил.

Гвин спустился в лог между склонов и теперь брёл к темнеющему впереди спуску в Острый Серп.

– Это что же получается, – продолжил он размышления вслух. – По идее, можно этим воспользоваться. По идее. Если выяснить, откуда берутся все эти необычности, вдруг… получится? Вдруг-вдруг-вдруг… Да только как именно? Ну узнаю я это. Неужто начну сам сильных химер клепать? Нет, тут чародей нужен. Человек разбирающийся. Да. Да… Только я их терпеть не могу. Ну да ладно, предположим, наступлю себе на горло… И что? Где взять такого чародея, который и не испугается, и помочь согласится? Где? Ну, где? Да у лешего в бороде! Гадство, а какая хорошая идея была… Придумать, как не тратить время на всю эту охоту и всегда быть сытым. М-м-мечта, а не жизнь!..

Тут Гвина снова скрутил приступ Голода, и пришлось стиснуть челюсти, чтобы не зареветь на всю округу диким зверем. Впрочем, он сам бы этого крика толком не услышал – потому что мир бы перекричал, перекрыл его, сделавшись громче и ярче стократ. Каждый раз в таком приступе Гвин превращался в одну большую болевую точку, на которую Нирион падал всем своим весом. И вести сторонние рассуждения после такого уже не очень-то получалось.

К счастью, уже и не надо было. Гвин дошёл до спуска в ущелье и дальше побежал.

Чутьё подсказывало: впереди что-то есть. Ещё непонятно что именно, но что-то особенное, выпуклое, выделяющееся на общем фоне. Гвин напрягся, пытаясь различить больше деталей, но только сбился с шага, споткнулся о спрятавшийся под снегом камень и полетел кубарем по крутому склону. Сначала он юзом ехал по накатанной дорожке оползня, а когда она кончилась, кантернца как куклу стало бить о лежащие на спуске булыжники. Гвин сначала пытался остановиться, но потом решил, что так спустится быстрее и просто сгруппировался. Боль падения не пугала его ни капли – она ничто по сравнению с болью, сочащейся из Бездны.

Внизу Гвина ждал гостеприимный сугроб. Будь на месте кантернца тот же Валлис, он бы после такого спуска костей не собрал, а Гвин просто вправил рывком выбитое плечо и пошёл себе дальше.

Темень здесь, на дне ущелья, была уже непроглядная, и ориентироваться приходилось шестым чувством. Гвин был не против – он давно привык к подобного рода местам, и если бы вдруг оказался в теле обычного человека, непременно бы растерялся, ощутив себя настолько слепым и глухим. Сейчас же он хоть и не видел глазами, но чувствовал всё. Тонкую вибрацию камня. Напряжение и текучесть воздуха. Лёгкость и оцепенение воды, ставшей снегом. Сон растений, спящих под ним. Сердцебиение химеры, спящей в своём логове… два сердцебиения.

Гвин даже остановился, принюхиваясь. Да, он уже чувствовал добычу, и да, она была вкусна. Но или у этой химеры было два разных вкуса, или поблизости находился кто-то ещё.

Нетерпение не позволило Гвину разобраться в ситуации – он уже видел цель, и ничто не могло его остановить на пути к ней.

Ущелье изогнулось сильнее, обе его стены накренились в одну сторону, и одна стала менее отвесной, а другая теперь нависала над дном, по которому пробирался напряжённый, как сжатая пружина, кантернец. Звёздное небо еле проглядывало в разломе, Нира совсем не было видно. Снег здесь лежал неровно – глубокие сугробы сменялись прогалинами, покрытыми галькой. И как в любом логове чудовища, здесь пахло смертью. Не в буквальном смысле – всё позамерзало и гнить ничто не могло – но тяжёлый дух мучений и гибели отчетливо различался.

Смешно, но за десятилетия охоты этот запах стал для Гвина чем-то вроде предвестника скорого насыщения, так что от вони, которая у обычных людей вызывала отвращение, у кантернца, наоборот, слюнки текли. И как тут поспоришь с теми, кто называл его выродком?

Химера впереди отдыхала, лёжа в скальном углублении. Сильной она была во всех смыслах: даже на расстоянии ощущались толстые жгуты жизненной силы, переплетённые внутри чудища. Как же восхитительно эта сила пахла! То, что нужно, чтобы набить утробу и на какое-то время забыть о еде. Проблема только одна – одолеть такую тушу будет непросто. Но Голод – не тётка…

Кисти рук разбухали, покрывались костяными наростами и зверски чесались. Из-под ногтей лезли острые, словно заточенные, когти. Глотка и нижняя челюсть перестраивались, и дыхание стало звучать совсем по-звериному. Гвин больше не мог всё это контролировать – чтобы сожрать химеру, Твари необходимо было выйти наружу, превратить неудобный мешок с мясом и костями в оружие. А как иначе завалить здоровенную химеру?

Добыча была уже в паре десятков шагов и всё ещё не заметила подкрадывающуюся опасность. Вот так ирония – чудовище, наводящее ужас на всю округу, сейчас играло роль овечки, на которую охотился хищник более высокого порядка.

В десяти шагах от химеры разум Гвина окончательно заволокло кровавой пеленой. Спящее чудище наконец почуяло чужака, встрепенулось, но поздно: одним рывком Бестия оказалась сверху, её когтистые лапы вцепились в свалявшуюся грязную шерсть. Под толстой шкурой, точно артерии, пульсировали потоки вкуснейшей энергии, которая встречалась не так уж часто; Тварь замахнулась, чтобы пробить плоть химеры и вырвать средоточие этой энергии с корнем, а потом жрать её, жрать, заполняя невыносимую пустоту внутри…

… но прямо перед глазами её вдруг возник магический огонёк. После кромешной темноты он казался таким ярким, что Тварь на мгновение отпрянула, прикрывая лицо. Химере этого мгновения хватило с лихвой, чтобы вскочить и отшвырнуть нападающего к противоположной стене ущелья.

Гвина от души приложило о камень, но он тут же снова оказался на ногах. Треклятый огонёк вспорхнул наверх; со стороны, противоположной той, откуда пришёл кантернец, мелькнула человеческая фигура. Взбешённая химера на неё не обратила ни малейшего внимания. Она издала такой пронзительный вопль, что даже скалам стало плохо, и бросилась на обидчика.

Здоровенная мохнатая туша с по меньшей мере тремя парами мощных лап налетела на Гвина, как таран. Тот ловко увернулся от одного удара, другого, но третий пропустил и под хруст собственных рёбер отлетел на добрый десяток саженей. Не ахти какая травма для Бестии, но всё же пришлось замешкаться, выбираясь из сугроба. Тогда-то Гвин и замер в изумлении.

Фигура, которую он прежде заметил лишь краем глаза, оказалась у химеры за спиной. Кантернец вдруг понял, что ощущал присутствие постороннего всё это время, но так увлёкся охотой, что и не подумал обратить внимание на что-то кроме добычи. А теперь этот посторонний, коротко разбежавшись, взмыл в высоком прыжке и воткнул в хребет химеры три пяди стали, утопив клинок по самую рукоять.

Химера грузно осела и попыталась отмахнуться, но незнакомец ушёл от удара. Опасаясь, что его добычу сейчас заграбастает другой, Гвин снова бросился в атаку.

Химера встала на две лапы, намереваясь раздавить незнакомца, но тот с нечеловеческой быстротой отпрыгнул на безопасное расстояние и выкинул руку в направлении чудовища.

Грянул взрыв.

Ударной волной Гвина швырнуло в сторону, и следующее, что он запомнил, это как по воздуху летит, разбрызгивая кровь, оторванная лапа химеры, а сверху прямо на него несётся огромная белая волна.

Тело не слушалось, голова не соображала, поэтому уйти из-под лавины Гвин не успел. Его мгновенно придавило, а потом продолжало придавливать ещё сильнее, пока совсем не обездвижило, похоронив заживо под холодной толщей.

Глава 2

Когда Гвина впервые проткнули насквозь костяным шипом, он подумал: «Наконец-то всё кончится». Но не кончилось – рана, которая наверняка убила бы любого человека, поболела и затянулась, словно царапина, за пару дней. После этого он стал намного меньше бояться столкновений с кем бы то ни было и выбросил кинжал, которым всё равно владел плохо. Затем на другой охоте слишком уж прыткий тролль оторвал кантернцу руку по самое плечо. Боль была кошмарная, почти такая же, как от Голода, но обозлённая Бестия всё же сумела справиться с противником и одной оставшейся рукой. На следующий день Гвин заметил, что из культи что-то торчит – оказалось, это отросла утраченная кость. За пару недель рука восстановилась полностью без каких-либо последствий, будто никуда и не девалась. И Гвин перестал бояться смерти и урона своему здоровью вовсе.

О, далеко не каждая охота для него заканчивалась бескровно. Его резали, рвали, ломали, кусали, жгли столько раз, что и не упомнить. Но в итоге на нём не оставалось ни царапины. Только шрам на груди – от магической фигуры, которая навек сплавила воедино человека и Тварь из энергетического пространства.

Поначалу Гвина ужаснула мысль о том, кем или чем он стал. Он носил в себе то, во что сам боялся заглянуть. Но однажды он случайно спас незнакомого мальчишку из лап тигра-людоеда и понял, что заглядывать в себя вовсе не обязательно. Лишнее это. «Если я настолько живуч, – подумал он, – надо просто этим пользоваться!» И начал пользоваться.

Бессмертие оказалось штукой весёлой. Оно было козырем, который бил любую карту противника. Нет, Гвин понимал, что его живучесть имеет пределы, но при должной осторожности её с лихвой хватало на то, чтобы побеждать даже самых страшных тварей. Быть неубиваемым чудовищем оказалось не так уж плохо, а местами даже полезно.

Но точно не в ситуации, когда ты лежишь под завалом и не можешь пошевелиться.

Гвин даже не потерял сознание, когда его накрыло лавиной. Снег в считанные минуты проморозил одежду, поэтому холод вскоре убил все телесные ощущения кроме ломоты. Голод всё крепчал, разливался повсюду; его волны стократно умножали удушье и онемение. Хотелось выть, но тяжесть снежной массы не давала даже вдохнуть. Обездвиженный в ледяной темноте, кантернец медленно сходил с ума.

Время словно замёрзло вместе с ним. Где-то снаружи, в нескольких саженях, жизнь продолжалась, но в тесной снежной могиле были только холод и боль. Сначала Гвин на всех известных языках проклинал того, кто сорвал ему охоту. Спустя какое-то время он мог думать только о том, что хочет умереть. Казалось, он лежит так уже вечность, но Гвин понимал, что это не так – ведь снег должен был растаять по весне. Вопрос – сможет ли он вынести эту пытку до того времени?

Потом Голод стал ещё сильнее, и Тварь милосердно вытеснила Гвина из сознания. Он продолжал чувствовать, но больше не осознавал себя. В этом было его преимущество – человеческий разум способен выдерживать боль только до определённого порога, после чего просто сворачивается в комочек и перестаёт воспринимать что бы то ни было. А вот у Бестии такой лазейки не было.

Она страдала с каждым часом всё сильнее – ей не требовался ни воздух, ни свет, но позарез нужна была еда. Намертво прикованной к треклятому мешку с потрохами, Твари оставалось только терпеть и ждать, пока Бездна поглотит её.

И та наступала.

Безликая, бездонная, бесформенная – наступала.

Вгрызалась.

Заглядывала внутрь того, у кого нет глаз.

Терзала демона, который вынужден был её кормить.

Ей всегда недостаточно. Всегда нужно ещё

Поэтому она не убивает – лишь медленно пытает своего раба, своего пса, заставляя его искать любые способы хотя бы на время откупиться от жестокой хозяйки. Ведь убежать от неё невозможно. Как бы ты ни был страшен, каких бы чудовищ ни пожирал – она страшнее. И если она захочет, ты пожрёшь себя сам, лишь бы доставить ей мимолётное удовлетворение.

В какой-то миг демон так озверел от боли, что едва не выскочил из собственной шкуры. Гвин не запомнил как, но Тварь выбралась из-под завала. Она пробежала мимо окоченевшего трупа химеры и буквально взлетела по отвесному склону ущелья, а потом начала убивать.

Первым ей попался горный козёл. Затем медведица с медвежонком, спящие в берлоге. Следом – голодный волколак, на свою беду тоже вышедший на охоту. Всего этого было слишком мало, чтобы наесться – Голод немного уменьшился, но и только. Поэтому, побегав так какое-то время, Тварь покинула горы и вышла на дорогу, вьющуюся меж холмов. Гвин к тому времени уже вышел из комы и худо-бедно соображал, так что при виде первого же человека увёл Бестию в сторону – скорее подсознательно, чем намеренно.

Но демон всё ещё жестоко страдал от Голода, поэтому продолжил истреблять зверьё – словно надеялся наесться крошками со стола. Дважды темнело, дважды занимался рассвет, а бешеная Тварь всё носилась в глуши, распугивая всё живое.

Потом её вынесло на окраину деревни. И снова Гвин направил демона в обход; там-то, недалеко от охотничьей избушки, они оба и почуяли еду

Пахло очень вкусно, но направление угадывалось с трудом: нюх настолько обострился, что нужный энергетический след тонул в сотнях других. Тварь аккуратно двинулась вперёд, непрестанно принюхиваясь. Так она вышла на старую, явно заброшенную тропу, по которой добралась до спрятавшихся меж крутобоких склонов древних развалин. Вокруг них по какой-то причине совершенно ничего не росло.