Текст книги "Цена верности (СИ)"

Автор книги: Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== Часть 1 ==========

Командир Углук ненавидел место своего дежурства. Ненависть его была по-орочьи глубокой и полной тупой безысходной тоски, несмотря на то, что в черном наречии и слова-то такого не было. Вся глубина чувств, а также все изысканные нюансы смурных орочьих переживаний обычно выражались словом «дерьмо». Для него существовало аж целых десять оттенков.

Орк Углук был начальником почетного караула тронного зала Ангбанда. Он сохранял за собой эту должность уже больше пары десятков лет, что само по себе было редкостью. Он знал, что о нем поговаривали всякое: и что он вовсе не орк, а из тех, что повыше, и что он поубивал всех, кто претендовал на его место.

«Ну, может, и было дело с парочкой».

Тяжелые золоченые двери тронного зала были распахнуты настежь. Немеркнущие хрустальные лампы разливали резкий огненный свет, который причудливо играл на золоте дверей: от пола до потолка их покрывала искусная ковка и мелкие вкрапления блестящих самоцветов, рассыпанных по чешуе прожорливых ядовитых змей. Найдись здесь кто-то с более изысканным вкусом, нежели орки, он бы признал, что от самих дверей впечатление исходит тяжелое и тревожное, словно змеи собирались сползти со своих мест и сожрать нерадивого любителя искусства.

Углук уже битый час делал вид, что ничего не слышит и не видит. Ыхзаг, державший пост на другой стороне двери, следовал его примеру, только вытянулся в струнку и таращил зенки так, словно искренне желал, но никак не мог просраться. За два месяца он пока что не привык к характеру Владыки, поэтому такое выражение лица у него было каждый раз, когда личная аудиенция для кого-то заканчивалась бубхош пушдуг*.

Никто понятия не имел, к чему Владыке караульные у дверей тронного зала, если тот и сам может напугать до смерти кого угодно. Углук одно время тоже пытался понять, но смирился, когда одного шибко умного из его ребят Тар-Майрон приказал высечь плетьми за глупый вопрос. Гхышрак орал как свин, пока его не заткнули, а вот Тар-Майрон что-то говорил о…

«Как сказал-то…»

Сомнениях. О как. Сомнениях на службе. И порядке. И правилах. И беспокойстве Владыки по ненужным делам. Углук ничего не понял, кроме одного: вопросов о решениях Владыки задавать не надо. А вот стоять молча – надо. Даже если его постоянное присутствие напоминало занозу в жопе: не присесть, не прилечь и не привстать.

Одно слово – Моргот.

«Башку б мне только не сняли за такую мысль».

Из тронного зала донесся отчаянный вопль. Углук глубоко вздохнул и покачался с мыска на пятку. Перевел взгляд на парадный штандарт в руках. В воздухе громыхнул голос Владыки, от которого у Углука кишки скрутило так, словно их вытаскивали промороженными клещами:

– Эту работу я должен оценить?

Ыхзаг издал неопределенное бульканье и вытянулся еще прямее.

«То-то он на тебя еще не смотрел. Как глянет своими глазищами, так кажется, что подохнуть лучше».

Что-то Углуку подсказывало, что Ыхзаг долго не протянет у него тут.

Голос Владыки, все более разъяренный, тем временем продолжал:

– Эту, Азог?! – У Углука внутри все поджалось от ужаса, когда он услышал тяжелые шаги и металлическое цоканье окованных железом огромных сапог. Послышался громкий треск и звон металла по мраморному полу, а из дверей тронного зала полыхнуло алым. Болезненный вой ввинтился в уши на такой высокой ноте, словно резали барана. – Я могу отличить баллисту от кучи мусора! Если в следующий раз принесешь мою статую из золота в полный рост – проку от твоих мастерских и то больше будет! Пошел вон! Можешь поцеловать мои сапоги за то, что даю еще один шанс.

– Повелитель! – Азог скулил. – Владыка! Все сделаю!

Ыхзаг опять забулькал.

«Мамка твоя что ли так кряхтела, пока тебя делали?»

Углук покосился на него, пытаясь не забыть дышать от ужаса, который привычно нагоняла ярость Владыки. С того, что они слышали вопли на кого-то другого по пять раз на дню и по четыре раза из тронного зала выносили хотя бы один труп, легче не становилось. Азог вылетел в широкий коридор с таким видом, словно ему в зад сунули горящую головню, после чего сказали через час добежать до королевства южной ведьмы.

Сегодня вынесли только два трупа, а это означало хорошее настроение Владыки.

Углуку не давало покоя только одно. Он задумчиво почесал лоб о древко штандарта.

«Статуя-то Повелителю нахера?»

Но он был хорошим караульным и еще лучшим солдатом, потому что навечно запомнил простую истину Ангбанда: приказы начальства всегда следует исполнять тупо.

В этот раз исполнение приказов себя ждать не заставило.

Первородное зло Арды смотрело на главного конструктора перед собой. Конструктор перед злом смотрел в пол, потел и бледнел еще сильнее, чем может бледнеть пещерный орк, которые и без того были цвета скисшего творога.

В остальном первородное зло и величайшая мощь из созданных Эру обладало нездоровой любовью к персикам, крайне вспыльчивым характером, похабно тонкой душевной организацией и недурственным поэтическим вкусом. А еще изрядно сбивало с толку черными очами трепетной лани, лебединой шеей и дивной красоты смоляными кудрями, заплетенными в косу – ниже пояса и толщиной с кулак.

На этом оттенок отвратительного склочного очарования Моргота себя полностью изживал, ибо все уравновешивало именно то, о чем гласили многочисленные легенды. И корона с Сильмариллами, и чудовищные черные латы, изукрашенные мертвыми древами Валинора, и даже величественная королевская стать, и дух смертного ужаса, подступавший к сердцу от одного присутствия айну – все, как и полагается, было на своем месте и при деле. Даже тяжелый шаг, напоминающий не то грохот кузнечных мехов, не то гулкие боевые барабаны. Да и держался Моргот с таким омерзительно неприступным и самодовольным достоинством, словно тленное бытие мира было недостойно и одного его взгляда.

Кое-кто заметил бы, что металлические накладки на сапогах тихому шагу не способствуют, а сапоги-то и вовсе из самой мягкой кожи, да еще и с вышивкой, да еще и нитями драгоценными, да еще и разные чуть не каждый день, но умничанье в Ангбанде приветствовалось виселицей. Согласно приказу номер сто сорок пять, изданному и подписанному главным комендантом крепости. Пергамент с ним висел на столбе указов в каждом селении, казарме, тюрьме и, как гласил все тот же приказ «иных местах службы и пребывания гарнизона». С напоминанием, что вся крепость является лагерем действующей армии.

Читать орки, конечно же, умели за самым редким исключением, предпочитая топить книгами костры (дак пергамент-то хорошо горит, начальник!), но Тар-Майрона это не интересовало. Порядок есть порядок.

Углук, денно и нощно отрабатывающий свой долг, мрачно проворчал бы на этом самом месте, что ни косы всех мастей, ни звякающие на них золотые побрякушки, ни вышивка на тряпках не мешала целым легионам срать кирпичами от одного голоса Владыки так, что на руинах Утумно было слышно. А еще добавил бы, что разок в пару лет находились шибко умные, которые после трех кружек самогона поговаривали, будто Владыка иногда похож на эльфийскую бабу с такими-то волосами и белой, что эта ваша треклятая луна, рожей. Да только больше, передавая дословно орочье определение, «говенных умников» – обычно никто не видел.

Во всяком случае, в виде целого тела. Ноги точно находили пару раз. В канавах у жилых нор, похожих на города. А вот куда девалось остальное, никто не знал.

Мелькор нетерпеливо постукивал когтями черных латных перчаток по подлокотнику трона: изголовье черно-золотым нимбом возвышалось над короной с Сильмариллами. Сам трон представлял собой кошмарную и причудливую вычурную вязь всего, что могло бы быть создано в этом мире не без помощи загребущих рук падшего айну – иссохшие деревья и ядовитые змеи, агрессивные чудовища и смертельно опасные травы.

И, разумеется, груды костей врагов у подножья. Без этого не мог обойтись ни один трон первородного зла.

– Это – что? – елейно-вкрадчивым бархатным тоном поинтересовался Моргот.

«Я правлю безмозглым ничтожеством. Во имя меня же, откуда только такие берутся?!»

Строго говоря, Мелькор-то точно знал, откуда, но прямо сейчас ни за что бы в этом не признался.

Слово, вертевшееся на языке, было почерпнуто из лексикона отдельных преданных эдайн и обладало лаконичной точностью, характерной для ряда тупых последышей Илуватара. Мелькор никак не мог его вспомнить, памятуя лишь о том, что находил в его звучании нечто, прекрасно олицетворяющее ситуацию с фонетической точки зрения, а точность фонетики в языках он любил.

«Как же это звучало… ведь просто же, у аданов через раз все связано с совокуплением! А, будь все проклято! Какой кошмар! Какое мерзкое тупоумное хвастовоство! Какая наглость!»

Ему понадобилось не меньше минуты, чтобы осознать дурную шутку, которую сыграла с ним орочья тупость. И еще с минуту, чтобы припомнить, как Азогу пришло в голову припереть в тронный зал этот оскорбительный выблядок эльфийского скульптурного искусства.

Впервые за тысячелетия первородное зло Арды на полном серьезе лишилось дара речи.

Во-первых, статуя действительно была покрыта золотом с головы до ног. Во-вторых, и впрямь была одного с Мелькором роста. А еще выглядела как отвратительный, насквозь лживый, несправедливый и до глубины души оскорбительный манифест пленных эльдар, поскольку никто больше не мог сотворить такого филигранного и при этом издевательского портретного сходства! Статуя от макушки до пят была пропитана таким отвращением к сотворенному, что Мелькор чувствовал насмешку безо всяких объяснений.

Вся поза источала дутое самодовольство. В одной руке у статуи был зажат Гронд. Вторая упиралась в бедро, выставленное достаточно, чтобы начинало угадываться похабное сходство с легкомысленной девицей, но придраться к фривольности позы было невозможно, так как под ногой обнаружилась гора чьих-то черепов, а доспехи были на своем месте. Доспехи при этом кричали о всесторонней мужественности их носителя и количестве мышц так рьяно, что Мелькору стало дурно. Картину завершали преувеличенно длинные пышные локоны почти до полу, струившиеся поверх плаща.

Мелькор смотрел на статую. Статуя смотрела на него. Главный конструктор смотрел в пол и был готов упасть в обморок. Вала угрожающе поднялся с трона: всколыхнулся тяжелый плащ, вышитый чуть заметной вязью угловатых арабесок, блеснул отсвет пламени на тугой черной косе.

«Да у меня в жизни не было кирасы, намекающей на полураздетый вид! И волосы короче! И лицо совсем не такое! Откуда вообще… а это еще что?!»

Он лишь сейчас заметил тончайшую золотую филигрань, которая покрывала кайму наплечей статуи и плащ. Филигрань складывалась в руны на тенгваре, и чем сильнее приглядывался Мелькор, с тем большим ужасом обнаруживал, что, во-первых, тенгвар покрывал не только плащ, но и все свободные узкие места вроде тесьмы, делившей вычурные рукава-буфы, а, во-вторых, складывался в вереницу оскорбительно саркастических поэтичных воспеваний.

Оскорбления, нужно сказать, не повторялись. Даже шли целыми сонетами и четверостишиями. И, разумеется, по доброй традиции поэзии подобного сорта поминали все, что можно помянуть – от манеры одежд и прически до скабрезных подробностей постельных утех и формы носа.

«Нолдорские твари. Даже размер и ритм соблюли».

– И кто сделал это… творение? – голос Мелькора прозвучал слаще меда.

За дверями тронного зала старший караульный Углук, едва услышав эти интонации, дернул ушами и вытянулся так, словно проглотил палку. Он-то хорошо помнил, что если голос Владыки становился выше и начинал звучать весело, а то и хуже – дружелюбно – окружающим следовало накрываться щитами и ползти либо в сторону рва, либо, если не повезет – кладбища.

– Я спрашиваю: кто это сделал! – Мелькор рявкнул так, что по коридору прокатилось звучное эхо, а Ыхзаг вздрогнул, хрипло пискнул и подпрыгнул на месте, стукнув зубами.

Азог в зале грохнулся на колени, подобострастно распластался на полу и принялся тихо поскуливать.

– Но… Владыка… – выдавил орк, чувствуя, что сейчас помрет от страха или выблюет от него же все внутренности, что, в сущности, пред ликом Мелькора было равноценно. Второе вело к первому, круг замыкался в безвыходном отчаянии.

Мелькор ошеломленно поглядел на орка, который посмел не только подать голос, но, что еще хуже, возражать.

«Неслыханная наглость!»

– Ты собрался мне перечить?!

Углук на посту услышал визг дикой боли, который раздавался здесь даже не один раз на дню, пусть и с разной интенсивностью. Тот, что издал Азог, оказался особенно длинным, и меньше всего Углуку хотелось выяснять, какое именно наказание приготовил тупоголовой глыбе мышц Владыка.

«Туда и дорога. Совсем сдурел начинать ответ Повелителю со слова «но».

Поговаривали, будто дерзость прощалась одному Тар-Майрону. Углук обычно ни слова не понимал из разговоров Владыки и коменданта, но слыхивал, как знатно те порой орали друг на друга. Аж потолок трясся. А однажды из открытых дверей тронного зала и вовсе вылетел золоченый кубок Владыки.

Кубок уже с неделю валялся возле жаровни: убрать как мусор боялись, вернуть обратно – боялись еще больше. Углук подозревал, что дело кончится, когда бесхозную штуковину, уже позабытую Повелителем, кто-нибудь сопрет, но становиться этим идиотом не собирался.

Тар-Майрона за наглость ненавидел весь Ангбанд, но о причинах благосклонности Владыки предпочитали не задумываться, с тем большим интересом ожидая дня, когда великий подъем наглого ублюдка кончится столь же сокрушительным падением.

«У Повелителя под носом служить, это ж навроде как в шахте работать. То там что-нибудь ебнет, то здесь пизданет».

– Вы двое! – раздался нетерпеливый окрик Владыки.

Ыхзаг икнул, услышав голос Повелителя.

«Ох, мамка, и помянуть-то больше некого, кроме тебя».

Углук махнул рукой Ыхзагу, и они засуетились, мелким шустрым бегом пересекая тронный зал. Проклятый рисунок отполированных плит пола с медными прожилками орк уже запомнил до рези в глазах.

«Просто не смотри на Владыку. Просто не смотри. Он жеж как змеюка – не смотришь в глаза, вот и не сожрет».

Углук, разумеется, знал, что с Повелителем это работало далеко не всегда. С тем же успехом за знак неуважения могло считаться, что в ответ на прямой вопрос кто-то пялится себе под ноги. Но явно не сегодня.

При взгляде на искореженный труп Азога с выпученными глазами Углуку показалось, что Владыка просто переломал ему все кости, причем поочередно.

– Уберите этот мусор, – Углук видел краем глаза, что Владыка снисходительно повел рукой и опустился обратно на трон, окутанный тьмой и жуткими тенями, которые как будто струились по всем углам зала. – И это убожество тоже с глаз моих долой!

Углук почувствовал почти физическую головную боль от натужных размышлений. Вроде бы Владыка не приказал уничтожить подарок. Только убрать.

– Мне что, ждать? – поторопил их раздраженный звучный бас, который скручивал кишки ужасом и омерзением.

– Нет, Повелитель! Нет, Хозяин! – Углук не дал Ыхзагу вставить свое бульканье, избрав единственно верный ответ, и резво схватился за труп, оттаскивая его подальше.

Мелькор с неудовольствием наблюдал за орочьей возней. Статую эти двое вынесли с трудом, кряхтя и сопя, но все-таки вынесли – возможно, со страху, но это Мелькора не интересовало.

«Нолдор потом получат. Пошутить решили, твари. Пожалеют, что на свет родились».

Когда позорный манифест непокорности и презрения покинул зал, Мелькор раздраженно поправил выбившуюся из-под венца прядь волос.

– Кто там еще?!

«Хана тебе, Урукхаш» , – мрачно подумал Углук, кряхтя под тяжестью статуи. – «У Владыки настроение с выгребную яму. Не утони в ней, тупая жопа, у меня и так сейчас хребет переломится».

– Вы что мне сюда приперли? – старший надсмотрщик Шагар ошалело выпятил рассеченную когда-то челюсть, стянутую пополам полосой железа, и с недоумением выкатил глаза, пялясь на то, как Углук и Ыхзаг, шатаясь и матерясь, тащат гигантскую золотую статую Владыки.

Вокруг кипели жизнью огромные цеховые кузни. Грохотали прессы и молоты пленников. Шипели меха и отливаемое железо. В безумном мрачном блеске алого света раздавался свист бичей, и корчились закованные узники, принужденные к работе.

Было жарко, пахло раскаленной сталью, гарью, дымом и камнем.

– Работать, твари! – рявкнул Шагар, отвлекаясь на пленного нолдо, грязного и изнуренного, который поднял на статую ненавидящий, лихорадочно блестящий взгляд.

Углук и Ыхзаг со стоном облегчения и грохотом свалили с плеч статую. Прямо на пол. Без особого почтения, но сейчас им было не до него. Ыхзаг вывалил красный язык и сопел, как кузнечный мех.

– Владыка сказал – убрать с глаз долой, – мрачно буркнул Углук. – Вот и убираем, – он вытер пот со лба, хрустнул шеей и почесал зад. – Приказ надо выполнять. Поставь его тут, авось пленники твои работать лучше будут!

Шагар опять выпятил уродливую челюсть с кривой железной спайкой. Пошевелил губами, выставив нижние клыки. И, наконец, выпалил с ревом:

– Да вы там вконец оборзели, крысы притронные?! Куда я это дену?!

Углук гаденько ощерил желтоватые зубы, которые, в отличие от шагаровых клыков, у него были поровнее и помельче. Ыхзаг тупо смотрел на главного надсмотрщика и сопел из-под низко надвинутого полукруглого шлема.

– А что, Шагар? – вкрадчиво поинтересовался Углук, покачивая ятаган на поясе. – Мне так и сказать Повелителю? Хочешь?

Шагар помолчал с полминуты. Огромные ноздри злобно раздувались. На широченной шее вспучились вены.

– Нет, – ворчливо рыкнул он. Крыть было нечем.

Что-то подсказывало Шагару, что Углук, хитрая скотина, его подставляет, да вот только отдать статую ублюдочным караульным он не мог.

– Твои ж сделали? – кивнул Углук на пленников, умничая и ухмыляясь так, словно возомнил себя одним из высших. – Твои. Вот и гребись с этим. Мое дело малое – Владыка сказал убрать с глаз долой, я и убрал.

Если бы Шагар мог, он бы утопил Углука и тупорылого Ыхзага прямо в чане со сталью. Но этого он сделать, увы, не мог.

«Ну, погоди, Углук. Когда-нибудь Он и до тебя доберется!»

Шагар проводил рослых караульных Повелителя мрачным взглядом, а потом хлестнул бичом, срывая злость на ближайшем рабе и еще нескольких, проревев:

– Вы, твари помойные! А ну сюда! Поднимайте статую!

Творение пленных эльфийских мастеров простояло в кузнях ровно три дня. Шагар с ног сбился, хлеща бичами пленников, и зверел час от часу, потому что с появлением огромного изваяния Повелителя в нише кузнечного цеха (и ведь место-то хорошее было – аж свет падал снизу!) работа почти встала. Голуг как ополоумели: через одного поглядывали на статую и начинали мерзко посмеиваться.

С чего они ржали, когда у статуи все было на своем месте, Шагар понять не мог. Тем более что сам он на Владыку и посматривать боялся: как краем глаза увидишь, так во плоти вспомнишь и глядишь, уже и жить-то не больно хочется. Только работать, пока не надорвешься.

«Ох, скотина. А Он еще и в спину смотрит. Обосраться ж можно».

На третий день, после того, как они запытали с десяток эльфийских мастеров и не содрали с них ничего, кроме смеха, Шагару надоело возиться с монументом. Как назло, Тар-Майрон запрещал от безделья убивать рабочих эльфов и следил за этим так, что приходилось каждый раз морщиться, вспоминать, а то и вовсе думать, с чего сдох тот или другой.

Получать за это плетьми ему не хотелось. Никогда.

Но за три дня Шагар понял две вещи: во-первых, голуг ничерта не пугало изваяние Владыки, а даже наоборот. Во-вторых, что разбираться с этим он не хочет. А потому он решил избавиться от статуи, раз уж Владыка пожелал убрать ее с глаз долой, и преподнести ее в знак старой дружбы кому-нибудь еще.

«Ты меня подставить как-то хотел, Зирбаг, говоря, что это не ты мне дохлых крыс на жратву поставляешь, а я в три горла жру? Вот и получи подарочек, урод».

Начальнику снабжения казарм и кузниц Зирбагу статуя Владыки не сдалась ни разу. Он по натуре был хитер, а подчиненные его уважали – ну, насколько это возможно у орков. Скорее запомнили, что у Зирбага всегда водились спирт и вполне нормальная жратва, и он, что было куда важнее, мог разрубить кого-нибудь другого от черепа до паха одним ударом.

Поэтому когда Шагар припер Зирбагу золотое изваяние Владыки, начальник снабжения сразу почуял, будто что-то здесь не то. Во-первых, это был Шагар, который лаялся с ним до хрипоты. Во-вторых, золотых статуй Повелителя в Ангбанде отродясь не было.

Поэтому на всякий случай Зирбаг спрятал бы статую подальше с глаз Владыки без всякого приказа – скажем, в кладовку или сортир, куда тот уж точно не заявится, но чутье подсказывало Зирбагу, что последнее опасно не только делать, но и об этом подумывать. Потому что Владыка знал все. Даже то, чего знать не мог.

«Но это ж Владыка. Он все может».

Поэтому когда Шагар с нахальной улыбочкой на своей раскроенной роже чуть не поклонился, тыкая пальцем в изваяние, Зирбаг крякнул и сосредоточенно уставился на скульптуру в пару раз больше себя, пытаясь понять, в чем крылся подвох. Золото в полумраке зала мерцало густым богатым блеском.

– Это хорошо, конечно, почетно, но куда ж я ее дену? – потянул Зирбаг и зыркнул черным глазом в сторону главного надсмотрщика кузниц. – Никак подставить меня хочешь, а, Шагар?

– Да хорош тебе заливать, Зирбаг, – махнул рукой Шагар. Для орка он собирался проявить чудеса хитроумия и вранья, но взвалить собственную проблему на чужой горб было настолько животрепещущим вопросом, что ради этого Шагар мог и подумать. По-настоящему подумать. – Я ж из это…

Шагар напрочь забыл нужное слово. Рыкнул, поморщился, потирая пальцами занывший шрам на подбородке, и, наконец, нашелся, как соврать:

– У меня с Его фигуры голуг так пересрались, что работать не хотят. С ног сбился всех пытать, – он косо глянул на Зирбага, надеясь, что тот ничего не замечает. – Я лучше по старинке, бичами да пинками. – Шагар почесался и махнул рукой. – Поставь Владыку что ли куда… ну это, чтобы видно было. Чтоб жратву не пиздили. Мы ж привычней к Нему будем, вот как раз что надо.

Зирбаг задумчиво поскреб когтями плешивую голову с клоком потрепанных черных волос. Сначала захотел сплюнуть через дырку от правого клыка, потом поглядел на статую Повелителя, который как будто смотрел прямо на него, и поостерегся.

«Врешь Шагар. Врешь, скотина».

В остатках черной души Зирбага боролись алчность, страсть к накопительству и недобрые предчувствия, что Шагар что-то замыслил.

«Куда ж Повелителя девать-то… ох, не просто так ты припер его сюда, Шагар. Ох, не просто так».

Наконец, в голове Зирбага созрел план, а в борьбе между разумом и жадностью победила жадность.

– Ладно, – проворчал он. – Оставляй здесь.

Статую Зирбаг пристроил посреди площади, куда стекались дороги от западных складов, казарм и жилых бараков. Там же после побудки проводилось построение.

Он решил, что то всяко лучше, чем зал жратвы или сортиры. Так было как-то…

«Следно? Не. Сволодно…»

Зирбаг без конца забывал это шибко умное определение, которое однажды произнес Тар-Майрон и которое, кажется, означало что-то правильное в этой ситуации.

«Солидно! О!»

В чем состоял подвох, Зирбаг понял через неделю, и виновником выселения статуи из орочьих селений оказался не иначе как Мелькор.

Нужно сказать, Мелькор обладал неповторимой способностью, уникальной среди айнур. Его бессознательная интуиция, порой напоминающая хаотичные прихоти, служила для подчиненных тем кирпичом, который падает на голову именно в тот момент, когда были предприняты все меры предосторожности против кирпичей. Другими словами, Мелькор воплотил собой то, что обычно называлось «законом подлости».

Периодически Мелькор нисходил до бренной жизни Ангбанда. Исключительно ради того, чтобы подчиненные помнили, что внимание Владыки может настигнуть каждого и будет столь же внезапно и сокрушительно, как упавший на голову сарай с коровами.

В тот день жизнь шла своим чередом. Зирбаг любовно начищал тряпкой черепа возле правого сапога Моргота. Резервно-тыловой пехотный полк, который Майрон именовал подчеркнуто официально, а Мелькор брезгливо обзывал «гвардией безруких мудозвонов», отрабатывал на площади удары пиками, с трудом удерживая ровный строй под золотыми очами ненастоящего, но все же Повелителя. Орали командиры и десятники. Охали и ругались солдаты. Щелкали бичи.

Появление Владыки во всем блеске облачений, разумеется, вызвало переполох, и совсем не того порядка, на который можно было бы рассчитывать. Кто-то упал на колени. Кто-то издал вой, который тут же оборвался. Кто-то захныкал от ужаса.

Моргот стоял на верхнем лестничном пролете шаткой деревянной конструкции, перекинув через плечо дивную косу, и наблюдал за солдатами и бытовой суетой на дорогах с непроницаемым выражением лица.

Зирбагу хватило одного беглого взгляда на лицо Повелителя, чтобы понять, что случилась катастрофа. Потому что бесстрастное выражение лица Владыки медленно, но верно расползалось в улыбку.

«Да чтоб я сдох… а-а-а, нет, нет! Сдохнуть я не хочу!»

Зирбаг подавился воздухом, так и замерев с тряпкой в руках с перекошенной мордой.

– И почему я вижу здесь это?

Низкий голос Владыки звучал почти нежно и разносился до каждого уголка огромной пещеры, а Зирбаг ощутил, как на теле встает дыбом от ужаса каждый волос, и даже больше: зад поджался сам собой в готовности бежать подальше, сломя голову.

«Мамка, роди меня обратно! Только б не Его гнев!»

– Сейчас все сделаем, Повелитель, – раболепно заорал Зирбаг прежде, чем айну успел произнести хоть слово. – Простите нас! Мы склоняемся, как грязь под вашими сапогами!

Зирбаг орал очень вдохновенно, большей частью от ужаса, причем орал все подряд, что приходило ему в голову. Пехотинцы за ним сгрудились, потеряли строй и поскуливали от ужаса.

– Что встали?! – заорал Зирбаг, заставив себя перестать смотреть на Владыку. – Унесите это! Не слышали что ли?!

За несколько минут на площади образовалась настоящая свалка. Мелькор наблюдал за орками с каменным лицом, приподняв бровь, и не проронил ни слова.

«Идиоты. Даже избавиться от этого позорища не могут».

Двое самых тупых пехотинцев насадили друг друга на копья, свалились посреди тренировочного плаца, грохнулись в грязь пополам с кровью, и по ним пробежало несколько остальных. Мелькор видел, как орки внизу бросали взгляд в его сторону, натыкались на испепеляющий гневом взгляд, орали что-то на черном наречии и бежали дальше.

«Как-то медленно они шевелятся».

Звякнула кисточка-подвеска на кончике косы. А потом Мелькор произнес подчеркнуто мягким тоном то, что подействовало на орочьё сильнее ударов бича:

– Три минуты. У вас три минуты, ничтожества.

Он прекрасно знал, что тихий ровный голос почему-то действует на орков сильнее любого крика.

Ор, гвалт и бардак достигли пиковых пределов. Солдаты носились, как шлюхи в горящем борделе павших эдайн.

Мелькор состроил скучающе-брезгливую гримасу, когда огромная золотая статуя покосилась на постаменте под хриплые вопли, а затем со звучным гулким звоном рухнула в лужу, попутно придавив еще нескольких орков. Орочья колонна, воя и вопя, схватила статую, перемазанную грязью, кровью и ошметками чьих-то тел, после чего потащила куда-то, виляя по дороге между бараками, как пьяная гусеница, которую заносило то влево, то вправо. Куда они потащили статую и что собирались с ней сделать, осталось вопросом без ответа. Мелькор уже начинал сомневаться, что у солдат вообще хватало ума, чтобы понимать его приказы.

«Тупые животные. Может, им еще по слогам говорить?»

Зирбаг остался перед очами Владыки и потупил глаза в пол. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что лучше бы молчать, и так и вышло, потому что под сводами пещеры раскатисто пронесся голос Повелителя:

– Увижу это здесь еще раз – убью всех, кто будет, а ты будешь подыхать в мучениях за свою глупость отдельно.

– Все сделаем, Владыка! – повторял, как заведенный, Зирбаг. Его сейчас не интересовало ничего, кроме жуткого всепоглощающего ужаса, сдавившего нутро. – Все сделаем! Простите глупых слуг! Только дайте шанс! Прошу, Владыка!

Зирбаг не видел, как Мелькор утомленно возвел взгляд к утыканному сталактитами потолку, брезгливо дернул плечами, затянутыми в черно-золотую парчу с рукавами-буфами, узко стянутыми к локтям, и исчез, как ночной кошмар.

То, что Владыка удалился, Зирбаг понял лишь по схлынувшему страху, порождавшему в его мозгах пустоту и истерический вой. А когда страх улегся, ему на смену пришла злость.

«Ну, Шагар! Ну, тварь! Попадись мне на глаза, уж я тебе жопу-то надеру!»

Перед Зирбагом восстал во всей мощи сложный дуалистический вопрос вечного и философского толка: кто виноват и что делать. И если с первым проблем не возникло в свете перспектив надирания чужой задницы, то второй был куда сложнее.

Сделать что-нибудь со статуей у него бы рука не поднялась. Да что там – он чуть не обосрался, когда увидел, как золоченый лик Владыки столкнулся с огромной лужей на плацу.

Поэтому о том, чтобы распилить статую и спрятать ее частями, а то и вовсе переплавить на что-нибудь, не могло быть и речи.

Но Ангбанд не был бы Ангбандом, если бы каждый в нем не хотел посчитаться с кем-то другим. У Зирбага тоже нашелся свой камень преткновения.

«Мурт, дрянь ты такая. Вечно валишь на меня, что у тебя пленники дохнут, а между тем сам выжираешь весь спирт и чего побольше. И без конца у вас виноват тот, кто жратвой занят. Теперь-то я знаю, чем с тобой расплатиться».

Начальник тюрем Мурт сразу почуял неладное, когда Зирбаг пришел к нему с пузырем самогона. Ни с того, ни с сего. Самогон на пустом месте не мог быть хорошим знаком.

– Слушай, Мурт… – издали начал Зирбаг. Он мялся, как баба, которая все никак не могла понять, рожает она уже или еще нет. – Нам тут принесли кой-чего, да только я думаю, тебе оно больше надо.

– Чего? – угрюмо поинтересовался Мурт.

Мурт походил на мускулистый лысый шкаф, здесь и там залатанный железом, и даже Зирбаг чувствовал себя неуютно в присутствии главного тюремщика. Но пузырь мутного самогона легко исправлял этот досадный дисбаланс, а Зирбаг знал, что между разумом и жадностью в голове Мурта всегда побеждает жадность. Особенно если в деле замешано чего покрепче.

Иначе орки не были бы орками.

– Да есть тут… кое-что, – Зирбаг кашлянул и жестом позвал Мурта выйти из той душной и тёмной караульной норы, где они устроились: пузырь стоял на грубом и кое-как обтесанном столе, в железной жаровне полыхал огонь, а пол укрывали засаленные шкуры. – Глянь.

Вообще-то Зирбаг предпринял попытку рассчитать, как они выйдут из караулки и Мурту аж по глазам ударит золотым блеском от статуи.