Текст книги "Королевская прислуга (СИ)"

Автор книги: Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– А… – она сама не очень понимала, что хочет спросить, поэтому просто издала звук. Наверное, намекающий на ее присутствие, которое всегда игнорировали.

Таска продолжала прыгать вокруг дублета, и Ронтаэвн осталось смаргивать и глотать вопросы, когда на манекене словно из воздуха появился рукав. Таска всего-то притащила черную ткань, что-то сделала пальцами – и вот!

Портниха отошла в сторону, замерла на мгновение, задумчиво собрав губы бутоном, и широко взмахнула руками.

– Фиолетовый – прекрасный цвет! – Таска уставилась на Ронтавэн, будто ожидая какого-то мнения, которого у нее, как и всегда, не было. – Он очень ему идет! Ты даже не представляешь, насколько! Никогда не думала предложить амарант, но уверена, что с золотом и короной лицо просто расцветет! – Таска мечтательно прижала кулаки к груди, выделив это слово, и экстатически вздохнула. И мгновенно уперла кулаки в бедра. – Ох, нужно заказать ювелирам булавки для короны! Непременно с аметистом, но оттенок пусть покажут мне! Яркий! Не помойный серый! Запомни!

Ронтавэн почему-то только сейчас заметила, что брови на бледном лице Таски – фиолетовые, а ресницы – синие.

– Лангон… – слабо попыталась возразить она, намекая, что не поняла, что именно должна запомнить и передать, но на всякий случай мысленно повторила последнюю фразу слово в слово.

«Булавки для короны? Что? Она же сама держится, нет?»

Таска уже не смотрела на нее, вновь перемещаясь вокруг манекена и тканей по безумной траектории, сверкая лезвиями ножниц.

– Мне кажется, сейчас прекрасный момент! – увлеченно рассуждала она, похоже, больше разговаривая сама с собой. –Он раньше предпочитал более строгие оттенки, но сейчас – это просто возрождение цвета! Даже не знаю, что случилось! – Таска вынырнула из золотых драпировок, зажав в уголке рта булавку. – Ты представляешь, прошлый дублет был практически целиком из желтого шелка! Потрясающая ткань! Мы должны воспользоваться таким прекрасным временем, как ты думаешь?!А корона… о, это просто произведение искусства! Она умеет отражать любой цвет! Смотрится с чем угодно! Гениально! Представляешь?!

– Я не…

Ронтавэн издала сиплый звук горлом, поняв, что за то время, пока Таска мельтешила вокруг манекена – из складок ткани появился не только второй рукав, но и узор на нем.

Она наконец-то начала замечать, что именно делает Таска, а не терять ее в месиве узоров и шелка. Майэ ловко орудовала иглой и белой ниткой, прихватывая подол.

У Ронтавэн даже хватило духу задать вопрос.

– А вы не боитесь… – она запнулась, едва не ляпнув глупость по привычке, и принялась растягивать время. – Ну… Его?Machanaz.

Фраза закончилась неловко.

«Ответит она тебе, как же!»

Таска выглянула из-за манекена, приподняла брови и энергично пожала плечами с изумлением, будто Ронтавэн поинтересовалась, где найти хлеб.

– Милая, как же можно бояться кого-то с таким потрясающим вкусом?

«Исчерпывающий, сука, ответ!»

Майэ глубоко вздохнула, чувствуя, как предательский страх внутри начинает стискивать еще сильнее, как заползшая во внутренности змея.

«Уж лучше бы это и правда была змея!»

Таска, будто бы желая добить ее окончательно, грациозно взмахнула свободной рукой и бросила:

– Иди, дорогая! Ты очень мне помогла!

Ронтавэн поплелась к выходу из сумасшедшей комнаты, но не понимала одного.

«Чем я тебе помогла и что это было?!»

В глубине души Ронтавэн надеялась, что после визита в разноцветный мир безумия Таски что-нибудь изменится: например, Лангон решит, что ее все же не стоит пускать в спальню. Или придут стражи и подскажут что-нибудь. Даже поздороваются.

Но нет. Залитый издевательски мягким светом мраморно-золотой коридор оставался пустым и казался Ронтавэн настолько огромным, что тут, наверное, верхом ездить можно было.

«А ведь если Ему упрется – говорят, Он может. Конь же влезет».

Еще и на столике возле дверей спальни, словно виселица, красовался роскошный золотой поднос, а на нем – столько посуды, что Ронтавэн едва поняла, что это не завтрак. Два чайника, чашка, мед, сливки, варенье, салфетки, свежий хлеб, масло, свежая морошка с поленикой, вода. И, словно все остальное недостаточно напоминало поцелуй в жопу поутру, предусматривающий любые прихоти, еще и ваза с букетом свежих цветов.

Не то чтобы она была против поцелуев в королевскую жопу, потому что в крепости так поступали все, но посуда смотрелась так, что Ронтавэн мгновенно почувствовала собственные руки неуклюжими граблями. Фарфоровое черно-золотое роскошество красовалось на подносе с высокомерием наместника и элегантностью свежего пиона.

«И почему я вспомнила именно их?».

Майэ мучительно постояла перед подносом.

«А если рано? А если что-нибудь случится? А если он меня прогонит?»

И рассердилась на себя же.

«Отнеси гребаный чай! Он тебя и не заметит! Лангон же сказал, что раз поставили – неси! Когда-то же ты должна будешь это сделать, раз работаешь здесь!»

Ронтавэн глубоко выдохнула, решительно взяла тяжелый поднос и распахнула дверь в королевскую спальню.

Ее мгновенно окутали разноцветные лучи света, что лились через балконный витраж, и душистый аромат благовоний в приятно прохладном воздухе.

Шелковые одеяла на огромной резной кровати пошевелились. А из-под них выбрался и сел такой мужчина, что она едва не выронила поднос.

«…кажется, вот почему сюда не брали женщин. Ох-хо. Дура! Подбери слюни! Он же убьет тебя и прямо тут скормит волкам!»

Полуобнаженному произведению искусства, на которое она сейчас смотрела, точно не было нужды представляться: все говорило само за себя. И мраморная кожа, и тело бога, филигранно сочетающее мощь и изящество, и черное, как уголь, облако вьющихся волос.

Ронтавэн бы стошнило от поэзии, которая рождалась в ее голове прямо сейчас, но ничего другого на ум не шло.

«Вот о чем должен был предупреждать Лангон! Что пялиться нельзя, а есть, на что!»

Она поспешила склонить голову, пока Machanaz не увидел, как она смотрит.

А после все случилось за считанные мгновения, но Ронтавэн показалось, что прошло по меньшей мере полчаса.

Омерзительно неловкие полчаса.

Она даже не успела как следует насладиться зрелищем перед собой,когда замерла в ужасе и почувствовала, что в который раз за утро в животе смерзается липкий ком тошноты, глаза снова выпучиваются, а губы растягиваются в гримасе предчувствия катастрофы.

«Твою мать!»

Ронтавэн против воли уставилась на постель, как всегда бывало, когда появлялось нечто одновременно прекрасное и отвратительное, потому что среди откинутых одеял обнаружилось второе тело.

И это тело было совершенно точно обнаженным, потому что она видела узловатый от мышц бок, переходящий в роскошное бедро и живот.

Мужское бедро. И мужской живот.

Она не стала развивать мысль, почему Machanaz раздет, когда рядом с ним валяется в постели настолько неожиданный для Ронтавэн мужик.

– Тебя стучаться не научили? – Голос оказался низкий, резкий, чистый и очень злой.

Король скрестил руки на груди и посмотрел так, что Ронтавэн захотелось развоплотиться и умереть.

От страха.

Черные глаза, бездонные, как самые глубокие озера, по-змеиному уставились на нее.

«Но если меня вырвет на этот чайник, лучше точно не станет, правда?»

– Что там? – второй мужчина в постели пошевелился, приподнимаясь на локтях, и Ронтавэн почувствовала, как хрипит вместо того, чтобы сделать вид, что ничего не происходит.

Потому что, в отличие от Его Могущества, Тар-Майрона она знала в лицо. Эту каменно-угрюмую рожу в копне золотых волос она бы и в кошмаре не перепутала!

«Да вы издеваетесь?! Он?! Здесь?! Вот здесь?!»

Она больше не могла ни смотреть на это, ни думать об этом, поэтому не нашла ничего лучше, чем плотно зажмуриться и глубоко вздохнуть.

«Я ничего не вижу. Я ничего не вижу. Все в порядке».

И потребовала от пересохшего горла издавать хоть какие-то звуки.

«Говори так, словно это нормально! Нормально!»

– Я… – она заставила себя улыбнуться, так и стоя с закрытыми глазами, как идиотка, и запищала, как птенец. – Доброе утро, Machanaz. Хотите, я принесу вторую чашку?

Ей подумалось, что все осталось бы в порядке: она даже услышала шорох ткани и смешок Тар-Майрона, пока пятилась к двери, неловко ощупывая на каждом шаге пространство за спиной, чтобы не врезаться во что-нибудь.

– Ронтавэн! – от крика Лангона все внутри оледенело, а дальше время ускорилось, и все полетело коту под хвост.

Лангон влетел в королевскую спальню, оборвался на полуслове и издал звук, какой бывает, когда в безвоздушную скальную полость наконец-то попадает воздух.

И, как будто этого было недостаточно, придурок по инерции врезался в нее, подтолкнул, а Ронтавэн с ужасом почувствовала, как, несмотря на все ее попытки удержать черно-золотое роскошество в равновесии, поднос в руках кренится, посуда опасно дребезжит, и…

– Лангон, ты сука! – она даже не поняла, что взвизгнула это вслух.

Грохот разбитой посуды был такой, что она зажмурилась.

И прикрылась жалобно голым золотым подносом, когда наконец-то осознала, что произошло, а бедра разгорелись от боли: кипяток плеснул выше колен.

Повисло мгновение абсолютной тишины: Тар-Майрон скруглил губы этаким насмешливым «о», словно собрался присвистнуть, Machanaz убийственно смотрел в упор.

Глядя на месиво разбитого фарфора, меда, варенья и хлеба, что размок в темно-карамельном чайном пятне, Ронтавэн почувствовала, что сейчас разревется. И от стыда, и от боли.

«Не облажаться! Дура!»

Она шмыгнула носом – думала, что выйдет тихонько, но, как назло, получилось звонкое хрюканье на всю спальню.

– Machanaz! – как будто этого было недостаточно, в дверях появилась Таска – как всегда, неуместно жизнерадостная. – Ах!– сквозь липкий туман ужаса и мутные от слез глаза Ронтавэн услышала, как майэ восторженно вздохнула и звонко хлопнула в ладоши. – Поздравляю! Как чудесно избавление от одиночества!

Главная портниха смылась.

Повисло мгновение тишины, которое заполнил Тар-Майрон.

– Я так понимаю, ты не предупредил девчонку,– его голос прозвучал над общим побоищем особенно угрюмо. Майа от души потянулся, особенно не стесняясь, и зевнул во весь рот. –А знаешь, в отличие от тебя, она мне предложила чашку.

Ронтавэн почувствовала, как внутренности смерзаются в липкий ком, потому что на лице Короля неотвратимо, как гроза, скапливалась такая злость, что ей захотелось смыться немедленно.

– Вон отсюда оба! – Король рявкнул на них так, что Ронтавэн впервые ощутила всей душой истинный смысл фразы «их сдуло ветром».

Она не была уверена, что помнила, как оказалась за дверью.

«Твою. Мать».

– Я ее убью, – Мелькор раздраженно плюхнулся на спину рядом с ним, и издал странную смесь ворчания и скрипа, потирая глаза. И тут же пружинисто подскочил, словно укушенный кем-то между лопаток.

Уселся и уставился на Майрона, всклокоченно-кудрявый и сверкающий от злости.

– Я точно ее убью. Это был мой любимый чайник, а его создатель мертв!

Майрон медленно сморгнул и закатил глаза вместо ответа. За все время, пока Мелькор успел сесть, улечься, поворочаться и снова сесть, он и не пошевелился, наблюдая за ним.

«Видел бы ты себя моими глазами».

По сравнению с этими угольно-черными волосами в ореоле разноцветных лучей света, белыми плечами с жилистыми текучими мышцами и хищно-угловатым светлым лицом – и целый мир казался несущественным. А уж чайник – тем более.

Майрону казалось, что по телу до сих пор блуждал, словно щекочущие искры в крови, призрак ночного удовольствия, который в равной степени отшибал здравомыслие и способность злиться, оставляя на их месте блаженное созерцание одного-единственного мужчины.

И пусть обыкновенно это длилось не больше часа, это всегда был очень хороший час: золотой, дымный и теплый. И меньше всего хотелось обрывать его очередной порцией чужих кровавых соплей, слез, мольбы и, в конечном счете, убийства.

«До этого сегодня все равно дойдет. Как и всегда».

– Что? – Мелькор нахмурился, требовательно глядя на него.

– Да ничего, – Майрон дернул уголком рта и лениво пропустил между пальцами крупный завиток волос айну: гладкий и мягкий.

Мелькор скривился, по обыкновению склоняя голову к плечу, когда собирался съязвить.

– Вновь предаешься утреннему созерцанию? У всех с утра…

«Так, хватит».

Майрон не дал Мелькору договорить, сгребая его в объятия полу-драчливым рывком, и надежно оборвал возможные колкости поцелуем – не слишком страстным, зато крепким.

Вот оно, важнейшее достоинство: знание, когда важнее целовать, а не говорить.

Мелькор издал недовольный звук, но устроился в его объятиях поудобнее, закинув руки в тонких ночных перчатках за шею, а колени – за талию: мягкий и разнеженный, словно белое тесто, и полный желчи, как ядовитая ящерица.

– …а у тебя утренние слюни, – недовольно закончил айну, когда их губы разомкнулись с неприлично звонким звуком. – И ты обещал сначала зубы чистить.

Майрон огладил теплую спину под щекочущей копной волос и шумно втянул с шеи аромат чужого тела. Мелькор в его руках пах теплой постелью, любовью и призрачным ароматом духов, еще не выветрившихся с горячей кожи.

Он почувствовал, как его тело, живот к животу, грудь к груди, дышит ленивым приглашающим теплом.

«Если он продолжит так сидеть, утро не закончится».

– Времени немножко не было, – голос майа прозвучал хрипловато-мягко.

Мелькор тяжело вздохнул и запрокинул голову к потолку, снова издав странный ворчащий звук через стиснутые зубы.

– Думаешь, я перегнул с убийством?

Майрон промолчал и красноречиво приподнял светлые брови.

– Ну? – Мелькор вызывающе посмотрел глаза в глаза.

Майрон легонько стукнулся лбом о лоб. Почувствовал тепло чужого дыхания на губах.

– Это же просто чайник, – золотые ресницы коснулись черных. – На счастье.

Мелькор отодвинулся и поморщился.

– На счастье? Бессмыслица. Откуда ты это взял?

«Да и какая разница?»

Майрон полагал, что суеверие подкреплялось грязной действительностью: даже орки понимали, что новые горшки и тарелки из глины, когда-то чистые, невозможно отмыть до первозданной чистоты, и смена треснувшей посуды на новую едва ли не оберегала от болезней и ожогов кипятком.

«Но не про шахтерские байки же говорить сейчас?»

– Сам подумай, – он легонько прихватил зубами кожу на шее Мелькора и будто бы невзначай, соскользнул ладонями по бокам на его бедра, жесткие и горячие.– Пока заварят новый чай, пока найдут посуду… Точно на счастье.

– Дурак, – он по голосу слышал, что Мелькор улыбался. –Хорошо, я видел, что Лангон врезался ей в задницу. Возможно, это единственная женская задница, которую ему…

Майрон фыркнул и придержал Мелькора за талию покрепче, укоризненно прищурив светло-янтарные глаза.

– Ты теперь весь день будешь говорить гадости, да?

Мелькор энергично кивнул ему, довольно ощерив зубы.

– Да. Пусти.

Майрону остался лишь разочарованный мечтательный вздох, когда Мелькор ловко выскользнул из постели и его объятий: мелькнули, как сон, точеные сильные ноги, впадины на ягодицах, похожие на следы поцелуев, и мраморно-светлая спина с мышцами, похожими на крылья бабочки.

Как по нему, так это тело скрылось за бельем и утренней шелковой накидкой слишком быстро: утренний золотой час рассыпался стремительно уходящей сладкой дымкой.

Майрон уселся на кровати и прищурился, наблюдая, как Мелькор, устроившись перед столом с огромным зеркалом в золоченой раме, бегло прочесывает пальцами пушистую копну на голове, то и дело корча рожи со всем спектром разочарования от запутавшихся волос.

Майа покосился на балкон, ведущий прочь из спальни. Вздохнул.

Он растягивал время и не любил эти тягучие мгновения между ночью и утром, поскольку неизменным оставалось одно – перед прислугой приходилось делать вид, что Его Могущество отдыхает только в одиночестве. Даже невзирая на то, что выражение лица Лангона оказалось непередаваемым, когда тот впервые застал его в этой постели.

«Разбитая посуда – на счастье, да?»

– Знаешь, что? – он выдохнул и решительно встряхнул плечами, будто бы сбрасывая груз любых сомнений.

– Ну? – Мелькор даже не повернулся к нему, и ответил неразборчиво.

В основном – из-за зажатого в зубах кожаного шнурка. Его пальцы скользили по волосам, ловко подбирая их по обеим сторонам головы.

– Я сегодня никуда не полезу.

Мелькор аж выплюнул изо рта заколку. Замер на мгновение и повернулся к нему на пятках с приоткрытым ртом.

– С ума сошел?

«Может, и да».

Он прочесал пятерней волосы и неловко развел руками.

– Послушай… – Майрон выдохнул, собирая слова по закоулкам головы. – Мелькор, нас и так видела твоя новая девчонка. Это уже не Лангон, который все знает и делает вид, что ничего не происходит. Я постоянно делаю вид, что ночевал у себя, а затем возвращаюсь сюда же завтракать. Даже таскаю с собой белье. Это глупо, и… – он запнулся, сам не зная, как сказать лучше, не говоря уж о том, что выражение лица Мелькора не помогало ему ни капли. – Мне будет приятно, если хотя бы одно утро мы не будем… делать вид.

Мелькор слушал его с непроницаемо сложным лицом: напряжение перетекало в удивление, удивление в задумчивость, задумчивость превращалась в растерянность, растерянность в решительность – и, наконец, решительность оборвалась коротким смешком.

Впервые за много лет он не смог даже близко представить мысли Мелькора, и в желудке раздула зоб уже позабытая липкая жаба волнения.

«Вот и конец золотому утру».

Наконец, Мелькор озадаченно взъерошил волосы и даже отложил гребень.

– Подожди! – айну взмахнул руками, будто дирижируя невидимым оркестром. – Я, конечно, видел, что ты то и дело таскаешь с собой всякое барахло, но я правильно понял, что ты грозишь шахтерам, строишь солдат, а у тебя в это время спрятаны в сумке запасные…

Мелькор не окончил фразу и глумливо прищурился.

«Что? Я тебе говорю о притворстве, а ты спрашиваешь меня про белье?! Какого хрена?!»

Майрон пожал плечами.

– Вроде того. И что…

Мелькор вместо ответа взорвался таким громким и заливистым гоготом, что он только и смог обескураженно заскрипеть, накрывая лицо ладонью.

Этот смех, неожиданно высокий и вибрирующий, наверное, даже в саду был слышен.

– Мелькор…

– Нет, я не могу! Ха!

«Ох, во имя него же».

Мелькор не дал ему ни шанса оправдаться или пояснить что-либо: сверкая подолом утренней золотистой накидки, словно большая диковинная птица, он упорхнул за дверь, которая вела к самым уединенным местам покоев: купальням, уборной и гардеробной.

А он остался в спальне, как дурак, и даже через три двери слышал, как Мелькор ржет!

«И что это было?!»

Он наконец-то выполз из постели и присел на корточки рядом с собственной сумкой, в которой большую часть времени носил тряпки для сабель, бумаги, чернила и прочие мелочи. К недавнему времени в мелочи стало входить сменное белье. Сумка валялась там, где они ее швырнули вечером: прямо посреди роскошного черно-золотого ковра.

Мягкая ткань приятно касалась ступней.

Натягивая белье, Майрон хмуро косился на лужу осколков и стекла, которая осталась от утреннего чая Мелькора. Бурое пятно расползлось по теплому мрамору пола. Остатки чайника печально торчали из свалки осколков, будто тундровый олифант, задравший хобот. Более уныло смотрелся только осиротевший букет утренних цветов в миниатюрной вазе: нечто нежно-фиолетовое, мелкое и воздушное.

«Зачем их только носят? Он же не любит такие цветы. Нашли бы что-нибудь…»

Он так и не успел обдумать эту мысль, но в фантазии мелькнуло нечто огромное, яркое и размером с целый поднос. Преимущественно такое, что могло бы откусить половину руки. Мелькор оборвал его раздумья и выплыл словно из ниоткуда: умытый и посвежевший.

– Лови, – айну без предисловий швырнул ему комок кремовой ткани, который Майрон едва успел поймать.

– Чт… ты серьезно?

«Что происходит?!»

Комок ткани на поверку оказался нижней рубашкой: только эта оказалась тоньше, мягче и чуть уже в плечах. Майрон так и держал ее, ошарашенно растянув перед собой.

От ткани едва ощутимо пахло растертым корнем ириса.

Мелькор коротко пожал плечами вместо ответа и вернулся к зеркалу и гребням, будто ничего не произошло – неприлично свежий и умиротворенный, как весенняя роса.

– Можешь не возвращать, она мне не нравится. И ради меня, уберись с глаз моих и вымойся. Вторая зубная щетка в ящике у фонтана.

Он решил не задавать вопросов и даже утратил способность язвить.

И говорить, судя по всему, тоже.

«Откуда у тебя вторая зубная щетка, которой ты не пользуешься?!»

Ронтавэн не помнила, когда последний раз чувствовала себя настолько же погано.

Никакой страх не шел в сравнение с тем, как теперь ее трясло, и какой жалкой она себя чувствовала! Мокрое лицо горело, глаза щипало от слез, а нос не дышал от соплей, которые еще и приходилось глотать!

Поднос дребезжал, когда она пыталась его поставить – так сильно дрожали руки. Ронтавэн спрятала их подмышками и прижалась спиной к гладкой стене, чувствуя затылком ее прохладу: хоть какая-то опора!

Она в жизни не думала, что будет хрюкать, как свинья, если придется плакать!

«И что теперь будет? Меня убьют? Повесят?»

Косорукая, тупая, бесполезная дура! Хотела остаться не в шахтерской помойке: как же! Можно подумать, кому-то интересно, что ее толкнули!

Лангон стоял прямо перед ней, сцепив руки за спиной, и от унизительности ситуации она даже не могла перестать реветь! Каждый раз, когда ей казалось, что дыхание становится ровнее, она видела безразлично-брезгливое лицо Лангона, вспоминала взбешенное лицо Его Могущества, и сопли забивали нос сами собой, а слезы катились только сильнее!

Она никогда не была настолько бесполезной, но разве это докажешь теперь?!

«Вон отсюда оба!»

Она вспомнила взбешенные глаза Его Могущества, этот его крик, и пришлось подавить горький позыв к тошноте в желудке.

Лангон смотрел на ее агонию, словно на дохлого таракана.

– Итак, Ронтавэн, – медленно процедил домоправитель королевских покоев. – За первый час службы ты уничтожила королевский сервиз, свою репутацию, и, вероятно, собственную жизнь. Я приказывал тебе стучаться, но ты вломилась без предупреждения, и твои неуклюжие руки не смогли даже удержать поднос.

«Нет уж! Нет, говнюк!»

И куда ей теперь? Снова ползать в узких шахтовых норах, раздавать еду и заниматься непонятно чем, когда этот придурок даже не предупредил ее, что Его Могущество не один?!

Она шумно шмыгнула носом и выпалила, словно во сне:

– Это ты меня толкнул! Если бы не ты, я бы просто вышла! И ничего не разбила бы!

Лангон и бровью не повел.

– Ты хамишь мне, девочка, – сказал он, сухо констатируя факт. – Твоя служба закончена. Я надеюсь, тебе хватит благоразумия не пытаться сбежать от стражи. Мы найдем тебя, а пока – стой здесь и жди. Если прикоснешься к чему-нибудь – я убью тебя сам. Дальше твою участь решит Machanaz. Ты поняла меня?

«Убьет?! За чайник?!»

Она стояла перед ним, ошарашенная, зареванная и злая, не веря в глупость происходящего. Даже слезы высохли, а страх испарился, выдавленный непониманием и неверием.

– Я поняла, – заставила она себя произнести, вытирая мокрые щеки. – Я поняла.

«Нет уж. Меня никто не накажет за гребаный чайник! И вообще, может, его еще Нузма починит!»

Лангон снисходительно усмехнулся, почти не меняя выражения лица.

– Что ты поняла?

Он мог и не называть ее дурой, потому что это читалось в голосе.

Как же Ронтавэн теперь злилась на него! Только это и заставило ее выпрямиться, нахально расправив плечи, и говорить громко и резко:

– Что я должна стоять здесь и ждать стражу. Не двигаться и никуда не лезть.

Лангон фыркнул и оставил на ней, сопливой и взбешенной, последний пренебрежительный взгляд, оглядев с ног до головы, словно мешок паршивого зерна или дерьмовую скульптурку!

«Сука!»

Когда Лангон ушел, она постояла какое-то время, глядя себе под ноги, и вздрогнула, когда из-за двери раздался чудовищно громкий хохот.

«Что?»

Она понятия не имела, что делать, зато знала одно – назад в шахты она не хочет. Никогда. Ни за что. Больше никаких грязных и сбитых от работы рук и ног, никаких котлов с похлебкой, никаких сломанных костей шахтеров и задиристых орочьих детей!

«Он же меня подставил! Даже не знал, что там будет Майрон! И ничего не сказал!»

Ронтавэн сжала кулаки и часто задышала, зло глядя на змеиные двери перед собой.

«Если тут кто-то и решает больше Лангона, это Machanaz».

Она снова прикусила губу до боли и быстро отерла набежавшие слезы. Голова казалась пустой и легкой, решительность колотилась внутри, словно перезвон колоколов, который заставляет вибрировать каждую кость и мышцу.

Можно подумать, ее жизнь могла стать еще бесполезнее и отвратительнее, чем была или есть сейчас.

«Только бы он не вернулся!»

Ронтавэн глубоко вдохнула несколько раз и взяла из потайного шкафчика несколько тряпок, два ведра и налила воды из кувшина. Постучала в двери спальни, когда услышала, что смех наконец-то стих.

Тишина.

Живот вновь скрутило от ужаса. Ноги подкашивались, воздуха не хватало.

«Давай! Можно подумать, будет хуже!»

Ронтавэн заставила себя постучать настойчивее – уже не костяшками пальцев, а кулаком, в полную силу. Дернулась, когда из-за двери послышался ледяной голос:

– Что там?

«Кудри он любит! Да уж!»

После ночных извращений Майрона Мелькор понятия не имел, сколько времени понадобится, чтобы распутать волосы.

– Что там? – лениво огрызнулся он на стук в дверь, очередной раз отбрасывая гребень и раздраженно разбирая узел в волосах пальцами.

Возможно, Лангон наконец-то принес его чай.

Отсутствие Лангона он понял по непривычной тишине и робкому скрипу двери.

«Да что еще?»

Мелькор нетерпеливо обернулся.

«Она здесь?»

Он даже брови приподнял, когда увидел, как в дверную щель, прямо на него, уставился здоровенный темно-розовый глаз цвета спелой малины, а затем в спальню просочилась зареванная девчонка, которую он не звал.

Девчонка, разбившая его чайник, держала в руках ведра и кучу тряпок. Смешная. Ее лицо смотрелось так, словно его лепили как попало: здесь глаза побольше, здесь нос, здесь шлепнуть большие пухлые губы, черные брови пожирнее, похожие на лисьи хвосты – и сойдет. Из-за ушей, несмотря на серебряный ободок, торчали всклокоченные черные волосы, необычно короткие для женщин и непослушные.

Заморыш от Диссонанса, по-другому и не скажешь.

«Из какой помойки Лангон это достал?»

Теперь ему казалось, что и казнить такое ниже собственного достоинства. Такой и волю ломать не нужно, потому что невозможно сломать то, чего и так нет.

«Или есть? Смелая что ли?»

Он-то думал, что больше не увидит дуреху, но…

– Девочка, ты смерти не боишься?

Он даже отложил щетку для волос – все равно успел расчесать едва ли треть всех волос, разделенных сейчас на пять прядей.

Девчонка посмотрела на него, сжимая в руках тряпку, громко хрюкнула своим смешным носом, и приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать. А затем поморщилась, скривилась, словно собираясь зареветь, и глубоко задышала, не то пытаясь сдержать тошноту от ужаса, не то пытаясь не плакать.

– Machanaz…дайте я уберу хотя бы! – сдавленно выпалила она.

«Интересно, что Лангону это так и не пришло в голову».

Он приподнял бровь, с любопытством разглядывая это маленькое хлипкое чудовище с лицом лягушки.

– Тебе приказали? Где Лангон?

Девчонка покачала головой и снова отвратительно громко втянула сопли.

– Нет, Machanaz. Он пошел за чаем и… – она глубоко вздохнула и всхлипнула. – За стражей. Machanaz.

«Интересно».

На его памяти еще никто из слуг не начинал своего пути в его покоях таким катастрофическим провалом и умоляющими рыданиями. Но что-то в упрямстве этой маленькой дурехи выглядело… забавно.

Мелькор вновь взялся за гребень. Заморыш за его спиной так и стояла, уставившись глазами-плошками, и неловко мялась, не обращая внимания на текущие по лицу слезы.

Он видел ее отражение в большом зеркале на столе.

«Лангон бы умер, но не пустил ее сюда. Значит, оставил в покое, и девчонка воспользовалась возможностью».

– Лангон тебя выгнал, и ты его ослушалась, верно?

Девчонка склонила голову в пол, так и держа в руках огромные ведра. Ему показалось, что с ее носа, прямо на форму, капнула слеза.

– Да, Machanaz.

Она снова хрюкнула.

«Значит, ты неуклюжий, но сообразительный и упрямый заморыш».

Мелькор фыркнул, продолжая расчесывать волосы.

«Как странно. Даже не раздражает».

– Назови мне хоть одну причину, по которой ты заслуживаешь второго шанса. Быстро.

Она открыла рот, застигнутая врасплох.

– Вы…

– Быстро! – поторопил он ее.

Девчонка дернулась, словно ее ударили под дых, но все же заговорила, растерянная.

– Я… я решила, что убрать здесь – важнее, чем дождаться Лангона, Machanaz. Я не сплетничаю. Я всегда буду думать только о том, чтобы вам было удобно. По-настоящему, а не… потому что так сказали! Я не хочу назад в шахты! Дайте мне шанс! Пожалуйста!

«Значит, вот как».

Мелькор оглядел отражение девчонки в зеркале, задумчиво скривив губы. Лягушка выглядела отвратительно простодушной и смотрела с надеждой побитого щенка, которым, в целом, и являлась.

Он поторопил упрямую дуреху жестом.

– С этой службы уходят только на смерть, заморыш. Убери за собой. Лангон тут появится в любом случае.

Ронтавэн ушам своим не поверила. Фана гудело, словно готовое рассыпаться на сотни крошечных осколков. Голова звенела.

«И… ничего? Никаких унижений, никакой казни?!»

Она опустилась на колени, на теплый мрамор, снова пытаясь унять дрожь в руках, и принялась собирать тряпкой осколки, чай, мед и варенье. Разве что осколки от чайника собирала отдельно.

«Спроси его! Может, Нузма еще починит».

Какой же медленной она себе казалась!

Она принялась собирать тряпкой большую массу чайного пятна и выжимать жидкость в ведро.

«Ничего. Просто вытирай пол».

Она невольно покосилась на Его Могущество. Он сидел перед зеркалом, и руки в перчатках аккуратно прочесывали гребнем густые темные кудри, слегка золотящиеся в лучах света, падающих сквозь балконный витраж.

Он разделил их на пять прядей, и сейчас взялся только за третью.

«Так странно не видеть его в короне, даже если и знала издалека».

Корона стояла тут же, повернутая сиянием Камней к стене.

Дыхание мало-помалу выравнивалось. Даже тошноты от страха не было. То ли ее успокоили монотонные движения тряпки, то ли присутствие Короля, который почему-то не приказал ее немедленно казнить.

Он что-то капнул на гребень и перчатки, и принялся вытягивать и разглаживать уже расчесанные волосы. Ронтавэн почувствовала запах трав, густой и сухой от масла, и невольно шмыгнула носом еще раз.

– Хватит пялиться, – одернул ее резкий голос. – Если мужчина не может последить за собой – это не мужчина.

Ронтавэн резко замотала головой, сбитая с толку.

– Я не… я это знаю, Machanaz.

Она даже не солгала. Холеные мужики всегда нравились ей больше. Хотя что там – она до этого и подумать не могла, будто Его Могущество занят по утрам такими вещами!