Текст книги "Золотой билет"

Автор книги: Habi_tat

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Habi_tat
Золотой билет

«Мы ждем неминуемого, но получаем неожиданное»

Джон Мейнард Кейнс

Я открыл почтовый ящик и к моим ногам упал конверт. Внутри лежала открытка с пейзажем – бирюзовая гладь воды на фоне скалистых Альп. Lago di Como. Озеро Комо. «Единственному и неповторимому» прочел я на обратной стороне. И подпись – «I».

Она уже здесь!

1 Потоп

До того как меня настигла шальная пуля, которая, как позже выяснилось, предназначалась вовсе не мне, я никогда не думал, что могу умереть. Да, я в курсе, что «все там будем», «Бог дал, бог взял» и все такое прочее, но мне, как и многим, казалось, что лично меня смерть не коснется. Разве что когда-нибудь, в глубокой старости. И еще я был уверен, что перед тем как сыграть в ящик, человек непременно почувствует свой конец – увидит вещий сон, получит знак свыше, ну или что-то в этом роде. Ничего подобного!

Все началось с того, что в моей квартире забила нефть. Прямо из раковины на кухне.

До этого месяц или два в ней что-то утробно булькало и клокотало.

Раковина плевалась бурыми ошметками, а однажды из сливного отверстия вырвался мощный фонтан вонючей маслянистой жижи черного цвета.

Я схватил со стола чашку и лихорадочно бросился ее вычерпывать, носясь с полным ведром к унитазу, а когда бегать из кухни в туалет и обратно надоело, просто заткнул слив пробкой и уселся перед компом досматривать фильм.

Все было тихо и спокойно, но тут с потолка на кухне забарабанил дождь.

Оказалось, не найдя привычного выхода, «нефть» ринулась к верхним соседям.

Те такого сюрприза не ожидали, поэтому к решительным действиям приступили не сразу, а лишь спустя полчаса. К этому времени жижа уже успела заполнить соседскую раковину и, перелившись через край, хлынула на пол, вновь устремляясь ко мне.

Прибывшая «аварийка» быстро установила виновника. Им оказался дедок с последнего этажа. По слабости ума старик часто путал раковину с мусорным ведром и спускал туда картофельные очистки. В результате стояк забился прямо под моей кухней, что и спровоцировало потоп. Одного аварийная бригада не могла понять: почему вода пошла не ко мне, а к соседям? О том, что слив был заткнут пробкой, я стыдливо умолчал.

После отъезда «аварийки» мне пришлось до утра ползать по полу с тряпкой, размазывая по углам липкую грязь. Прибегала разгневанная соседка снизу, хотела поскандалить, но, увидев бедлам, учиненный в кухне слесарями и меня, перепачканного с ног до головы грязью, поперхнулась: у-е! И поспешно притворила за собой дверь.

На работу я явился не выспавшийся, со следами черных жирных пятен на лице.

– Ты нефть, что ли, добывал? – хохотнул при виде меня Кубышкин из отдела коммунального хозяйства.

– Угу, – буркнул я, прошел к себе и включил компьютер.

Кубышкин смерил меня подозрительно взглядом, вынул из-за уха сигарету и поспешил в курилку, делиться последними новостями.

Из курилки сплетни, подобно табачному дыму, распространились по всей редакции.

– О, а это тема! – обрадовался редактор. – Ты вот что, Петелин, поезжай-ка вечерком в аварийно-диспетчерскую службу, сделай репортаж на двести строк.

– Почему я? – я сунул руки поглубже в карманы. – У нас, кажется, Кубышкин спец по мокрым делам, вот пускай он и пишет. Вы же не посылаете его на выставки или в театр.

– Считаешь себя выше Кубышкина? – взглянул на меня исподлобья редактор.

– Нет, – я выдержал паузу. – Просто отделы разные. Я за культуру отвечаю, он – за трубы.

– Вот! – Дубонос трагически потряс в воздухе растопыренной пятерней. – Вот! Это-то и плохо! Очень плохо! Журналист, чтоб ты, Петелин, знал, – это универсальный солдат, он должен выполнять приказ, вне зависимости от того куда и зачем его Родина посылает.

– Пал Петрович, мы ж не а в армии, – напомнил я (когда-то Дубонос служил прапорщиком в дорожных войсках в степях Средней Азии, где выпускал боевой армейский листок «На дорожку»).

– Викентий! – повысил тот голос. – Не начинай. В общем так, подождет твоя культурка. Все же залили тебя, а не Кубышкина, тебе и писать. Только это, звякни на всякий случай Прощелыгину, договорись с ним, а то мало ли что.

Ровно в шесть вечера я стоял на крыльце под табличкой с крупной надписью «АД». Последняя буква – «С» была кем-то старательно замазана черной краской.

Снизу теснились буковки помельче. «Жилищно-Коммунальное Хозяйство», – прочел я.

В слове «жилищно» рукой неизвестного шутника первая «И» была зачеркнута и исправлена на «У», что придавало вывеске весьма двусмысленную окраску.

Начальник аварийно-диспетчерской службы Макс Прощелыгин, самодовольный тип с кудрявой шевелюрой и бегающими глазками за круглыми стеклами «хамелеонов», встретил корреспондента «Городской газеты» не очень-то дружелюбно:

– С какой целью пожаловали? Жалобы от населения или как?

Узнав, что жалоб нет, но есть острейшее желание написать репортаж «на злобу дня», Прощелыгин отмяк и даже позволил себе ослабить узел галстука.

– Написать-то можно, отчего ж не написать? – хмыкнул он. – Давай, пиши.

Он откинулся в кресле, вытянул под столом ноги и принялся диктовать, что и как, по его мнению, я должен был отразить в газете. По идее мне следовало послать его подальше, развернуться и уйти, но, во-первых, у меня было редакционное задание, во-вторых, я уже по опыту знал, что с такими типами лучше не спорить. Надо прикинуться простачком, принять их правила игры, чтобы, так сказать, внедриться в стан врага, разведать тихой сапой обстановку и сделать в итоге по-своему. Правда, в последнее время эта тактика начала давать сбой, поскольку, не желая осложнять себе жизнь, ссориться с властями и потенциальными рекламодателями, редактор, втайне от журналистов посылал все материалы «наверх» – на вычитку, дабы, как он выражался «не вышло греха».

– На сегодняшний день в рамках жесткой экономии в АДС работают посменно три бригады, – бубнил начальник «аварийки». – В каждой, согласно штатного расписания, числятся по два электромонтера, три сантехника и две автомашины УАЗ. Записал?

– Две машины? – поднял я голову. – А я вроде четыре во дворе насчитал.

Прощелыгин нахмурился и строго взглянул на меня:

– Сказано две. Вот и пиши. Какая тебе разница?

– Никакой, – я перевернул страницу.

– Смена начинается в пять вечера и заканчивается в восемь утра, – продолжал бубнить Прощелыгин. – В праздники, когда жэки закрыты, бригады несут трудовую вахту в две смены, и наша с тобой первостепенная задача донести до населения тот факт, что если «аварийка» долго не едет на вызова, значит, у нее есть дела поважнее.

– Можно узнать, какие? – оторвался я от блокнота.

Прощелыгин неопределенно дернул плечом:

– Ну, батарею там прорвало, или трубу с горячей водой.

– Или сортир засорился, – машинально подсказал я.

– Не-е, – запротестовал Прощелыгин. – К какашечникам выезд в последнюю очередь. Даже если кого-то заливает дерь… то бишь нечистотами, кипяток всегда в приоритете, так как опаснее. Соображать же надо! Пресса, блин. Вторая, понимаешь, древнейшая…

Чрезвычайно довольный своей шуткой, он расхохотался и поднялся из-за стола:

– Ну в общем, суть я тебе изложил. Дальше давай сам, не маленький. А теперь айда в диспетчерскую, с ребятами познакомлю.

2 Знакомство с Ромашкиным

Диспетчерская оказалась клетушкой три на три метра с обшарпанными стенами, выкрашенными в грязно-желтый цвет. Занавески на окне отсутствовали. На подоконнике стоял старенький телевизор Funai, батарею отопления загораживало продавленное кресло без подлокотников. У двери, под фанерными стульями, скрепленными понизу доской – чтоб не свистнули, были свалены в кучу промасленные ватники с эмблемой АДС. Взглянув на них, Прощелыгин брезгливо поморщился, и, думая, что я не вижу, незаметно пихнул их носком ботинка вглубь.

Одну стену диспетчерской полностью занимал стенд с ключами от всех городских подвалов и чердаков, на другой висела подробная карта города. В центре стоял письменный стол с красным дисковым телефоном. Телефон был треснут пополам и склеен липкой лентой. За столом сидел совсем юный паренек с нежным девичьим румянцем на щеках и что-то усердно писал в журнале. Практикант, наверно, – подумал я.

Паренек поднял взлохмаченную голову, устало посмотрел на вошедших, и представился:

– Константин Сергеевич Ромашкин. Дежурный мастер.

Заметив мое растерянное лицо, улыбнулся:

– Да вы не удивляйтесь, меня часто со школьником путают. Прибегут: «Где мастер? Дайте мастера!» А когда узнают, что мастер – это я, не верят, бывает, даже кричат.

– Садись, – небрежно кивнул Прощелыгин на кресло.

Я сел, вынул из кармана ручку и блокнот и приготовился записывать. Но тут с очередного вызова вернулась бригада. Взмыленные мужики в спецовках шумной гурьбой ввалились в каморку и, не обращая внимания на незнакомца, сразу потянулись к пульту телевизора. Экран вспыхнул и замерцал бледно-голубым огоньком. Показывали футбол.

– Про это, смотри, не пиши! – спохватился Прощелыгин. – А то еще подумают, что мы тут телик смотрим с утра до вечера, и потому на звонки граждан не отвечаем.

Мужики опасливо покосились на меня, потом на начальство и на всякий случай выдернули шнур из розетки. Зазвонил телефон. Мастер с излишней, как мне показалось, поспешностью схватил трубку:

– Аварийка слушает!

Трубка нервно взвизгнула женским голосом.

– Понял, – вздохнул Ромашкин. – Выезжаем.

– Что там? – насторожился Прощелыгин.

– Да, похоже, опять на Советской провода сперли.

Мужики похватали шапки и высыпали за дверь.

– Второй месяц банда каких-то электриков орудует, – пожаловался мне Ромашкин. – Умельцы! Взламывают электрощитки, как-то по-хитрому составляют электросхему, вытягивают провода с первого по последний этаж и обрезают. А ровно через два часа свет разом вырубается во всем подъезде. Техника горит, жильцы рвут и мечут, а злодеев, конечно, и след простыл.

– А как их поймаешь, – Прощелыгин зевнул и посмотрел на часы. – Никак. Ну, я пошел. Если что, звони. И это…, – начальник строго взглянул на дежурного мастера. – Много, смотри, не болтай! А то он, – кивок в мою сторону, – понапишет еще про нас всякого.

Когда за начальством захлопнулась дверь, Ромашкин облегченно выдохнул. Спросил:

– Чай будешь?

И, не дожидаясь ответа, вынул из-под стола пластмассовый чайник и вышел в коридор. Где-то щелкнул выключатель, из крана с шумом полилась вода. Вернувшись, Ромашкин высыпал в чайник полпачки черного чая и стал ждать, пока тот заварится.

– А вы что, воду не кипятите? – удивился я.

– Зачем? – простодушно ответил он. – В трубах и так кипяток. И потом – чайник-то все равно сломанный, спираль сгорела, а на новый денег не дают.

Ромашкин откинул крышку, помешал внутри алюминиевой ложкой, достал стаканы из ящика и нацедил бледно-лимонной жидкости себе и мне.

– Извини, сахара нет.

Я придвинулся к столу вместе с креслом и, глядя на чаинки, вихрем гоняющиеся друг за другом, вслух заметил:

– Моя бабушка называла такой чай ослиной мочой…

– Нормальный чай, – обиделся Ромашкин, отхлебывая и причмокивая губами. – Ну так на чем мы остановились? На электричестве. Вообще, должен тебе сказать, народ у нас дикий, в щитки суются все, кому не лень. Двух проводов соединить не могут, а туда же. Помню, случай был – заискрила у мужика стиралка, так он, недолго думая, прикрутил провод к батарее, а в это время сосед снизу решил побриться, потянулся за полотенцем, а его как током шандарахнет, чуть коньки не отбросил, да!

Ромашкин отодвинул недопитый чай, раскрыл журнал и, послюнявив палец, стал листать засаленные страницы.

– У меня за смену обычно бывает полсотни звонков. Зашкаливать начинает весной во время опрессовки, ну и само собой осенью.

– У психов, что ли обострение?

– Причем здесь это? – он поднял глаза и как-то чересчур внимательно посмотрел на меня. – Просто отопление еще не дали, а в квартирах дубак, вот народ и врубает обогреватели. Ну а сети-то в домах старые, на такие перегрузки не рассчитанные, так что пробки вышибает будь здоров. Тепло дадут, тут новая беда, трубы лопаются, без этого у нас никак. Людей топит, а сантехников на весь город три штуки. И что прикажешь делать, самому в подвал лезть?

– Но больше всего я праздники не люблю, – Ромашкин налил себе еще чаю. – Все готовят, жарят – парят, а отходы, знаешь куда? В канализацию!

Я напомнил о соседе-пенсионере, забившем картофельными очистками сток.

– Ой, раковины – это фигня! – отмахнулся он. – Вот унитазы – да. Тряпки, памперсы, соленые огурцы, дохлые щенки с котятами – чего только оттуда не выловишь.

Вновь затрещал телефон. Ромашкин скорчил недовольную гримасу, снял трубку и быстро опустил ее на рычаг. Телефон тотчас же затрезвонил снова.

– Вот блин, дорассказать не дают! – дежурный швырнул трубку на стол.

И как бы в свое оправдание пояснил:

– Все равно бригада на выезде. Так о чем это я? О сортирах. Помню, старуха одна вывалила в толчок мешок мелкой картошки. Мужики в трубу полезли, а картошка как пошла оттуда строчить, как из пулемета – тра-та-та-та. Вот была потеха.

– А еще было дело, – он понизил голос, – Иваныч, ну бригадир сантехников наших, из канализации младенчика достал.

– Живого? – глупо спросил я.

– Зачем, дохлого. Ну то есть нет, не живого. Выкидыш, короче. Мать-курва смыла, прикинь, жуть какая, да?

Вернулась с вызова бригада. Ромашкин водрузил телефонную трубку на место, и в ту же минуту аппарат заверещал, как резаный.

– Але! Аварийка слушает. Что? – мастер сердито сдвинул брови. – Что значит, долго занято! Вы что же, думаете, одна сюда звоните? Занято – значит, занято, чего тут непонятного, – он поморщился и, отстранив от уха визжащую трубку, рубанул себя ладонью по горлу, мол, достала.

– Успокойтесь, гражданочка. Всех заливает. У меня не тысяча человек в штате. Что? На выезде они, на вы-ез-де! Нет, говорю, бригады сейчас. Потерпите, чего вы так нервничаете. Приедут к вам. Сказал же, приедут. Да. Как только, так сразу.

Ромашкин грохнул трубку на рычаг. Аппарат жалобно бдзынькнул.

– Опять эта ненормальная с Молодежной. Третий раз звонит.

– Ну так мы съездим? – с готовностью взялся за дверную ручку бригадир.

– Погоди, успеется. Сперва в новый район сгоняйте. Соседи звонили. Час уж без холодной воды сидят.

– Опять что ли, водоканал напортачил? – хмыкнул Иваныч.

– Не, водоканал божится, что они ни при чем. Похоже, кто-то из местных. И это, Иваныч, корреспондента с собой захватите. Покажете ему что там и как.

Через десять минут наш аварийный уазик был на месте.

На снегу виднелись свежие следы мужских сапог, ведущие в подвал, однако, железная дверь была на замке. Бригадир похлопал себя по карманам и, выудив из куртки нужный ключ, сунул его в замочную скважину.

Дверь скрипнула, в нос шибануло теплой подвальной прелью и кошачьей мочой.

Сгибаясь под низкими потолочными сводами, сантехники на ощупь пробирались в глубь подвального лабиринта, туда, где тускло мерцала одна-единственная лампочка Ильича.

За ними, брезгливо смахивая с лица паутину и стараясь не измазаться о склизкие ржавые трубы, полз на полусогнутых я.

– Ага, вентиль закручен, вода слита, кто-то здесь уже до нас побывал, – Иваныч довольно потер шершавые ладони. – Ну щас мы ему устроим фонтан дружбы народов!

Бригадир слегка приоткрыл вентиль, сдвинул рукав куртки и посмотрел на часы.

– Ща, прибежит, как миленький.

Прошло пять минут. Иваныч взялся за вентиль и сделал еще два оборота. Но даже после полного включения воды в подвал никто не явился. То ли вредитель успел устранить неполадки, то ли в этот самый момент боролся с внезапным наводнением в квартире.

– Хоть бы предупредил, что стояк перекрыл, – в сердцах сплюнули мужики. – А то из-за этого охламона весь дом без воды сидит. А виноваты кто? Мы, кто ж еще!

3 Предложение мастера

– Ну как? – поинтересовался у Иваныча Ромашкин, когда бригада ввалилась с мороза в диспетчерскую.

– Порядок. Вызовы есть?

– Не, футбол все смотрят. Только эта психованная с Молодежной никак не уймется.

– Ну так мы съездим?

– Ладно, валяйте.

– Ты с нами? – обернулся в дверях Иваныч ко мне.

– Нет, он со мной, – опередил меня Ромашкин. – Я тут еще пару случаев вспомнил. Ты ведь никуда не торопишься?

– Никуда, – кивнул я. Было видно, что мастеру до смерти хочется с кем-то поговорить.

– Ну и отлично! Тогда слушай. Только ты про это не пиши, я тебе как другу, не для печати. В общем, одному мужику в Новый год жена на бутылку не дала, так он психанул, пошел и снес молотком в сортире вентиль с горячей водой. И сам, дурак, ошпарился и шесть этажей затопил. Отомстил, называется. Полгода потом соседям ущерб возмещал.

– А жена тоже дура, – внезапно разозлился он. – Бутылка сколько стоит, а ремонт сколько? Вот люди! Ни ума, ни фантазии. Еще есть умники, сантехнику под давлением меняют. У одного такого, помню, вентиль сорвало. Звонит: с чего бы вдруг? А воду-то кто за тебя перекрывать должен, – спрашиваю. – Я что ли? Там давление шесть атмосфер. А он мне, знаешь, что. Я, говорит, думал, раз дом маленький, значит, и давление так себе. Во дает!

– А бывают и совсем дурацкие звонки типа: «У меня пока батареи не грели, телевизор показывал, а сейчас греют – не показывает», – хихикнул Ромашкин. – Слушай, а тебе часто психи в твоей профессии попадаются?

– Да постоянно! – выпалил я.

Сумасшедшие наведывались в нашу редакцию с завидной регулярностью. Чаще всего осенью и весной. Одни жаловались, что враги изводят их ультразвуком и облучают рентгеновскими лучами, другие обвиняли соседей – те якобы, травят их ядовитыми газами, который закачивают в электрические розетки.

Мадам Галин, пожилая экстравагантная дама в шляпе с перьями, бывшая учительница французского языка, заваливала отдел писем виршами собственного сочинения. Стихи посвящались двум известным в городе психиатрам, лечащим врачам мадам Галин.

Она любила их безответной платонической любовью. По очереди. Сначала одного, потом другого. В моменты, когда возлюбленные в ее галоперидольной реальности менялись местами, она, чрезвычайно возбужденная прибегала в редакцию и требовала тетрадку со стихами назад. Тут же на коленке перечеркивала ненавистное имя, вписывала другое и со словами «вот теперь можно печатать», счастливая, уходила домой. Стихи, конечно же, никто не публиковал, но мадам Галин втайне была этому даже рада. Она боялась ненароком обидеть обделенного любовью соперника – не ровен час чувства к нему вспыхнут опять, ну и как тогда бедной женщине быть? Снова слетать с катушек?

Пчеловод «с приветом» Евграф Мордин специализировался на ауре, НЛО и лечении всех болезней прополисом и пчелиной пергой. Он появлялся в редакции с рамочкой в виде буквы Г и методично обходил кабинеты, выискивая в них гепатогенные зоны. Попутно запугивал барышень из канцелярии, что те никогда не «рОдят», поскольку ксерокс и принтер – зло. Барышни не обращали на тронутого пчеловода внимания. Зато опасались другого психа по кличке «Маньяк». «Маньяк» обзванивал телефоны редакции строго по четвергам. Хорошо поставленным голосом он сообщал, что облачился в дамское белье с кружевами. Барышни взвизгивали и отбрасывали от себя трубку с таким неподдельным ужасом, будто только что сжимали в руках очковую змею. Псих перезванивал. Пока однажды не нарвался на завотделом писем Варвару Ивановну Суровцеву, за плечами которой простирались сорок лет непрерывного журналистского стажа.

– На мне трусы и лифчик, – как обычно начал он

– Записала. Дальше? – не переставая строчить в номер, осведомилась заведующая.

– К-кружевные трусы и лифчик…– запнувшись, уточнил псих

– На мне тоже. Дальше что?

Маньяк бросил трубку. Больше в редакцию он не звонил.

Я мог бы долго рассказывать Ромашкину о редакционных сумасшедших.

Временами мне казалось, что я окружен одними безумцами, и с каждым днем их ряды множатся, сжимая газету, а заодно и меня в кольцо. От их жалоб путались мысли, голова пухла, хотелось выставить надоедливых посетителей вон, но я боялся, что меня сочтут невежливым, и выслушивал стариковские бредни, проклиная себя в душе за мягкотелость.

– А тебе твоя работа нравится? – неожиданно спросил меня Ромашкин.

– В смысле?

– В прямом, – он встал из-за стола и, подойдя к темному окну, всмотрелся в свое отражение. – Тебе никогда не хотелось начать все заново, уйти из газеты, например?

– Хотелось, конечно, – сказал я неуверенно. – Я бы давно ушел, но куда? Сам понимаешь, городок у нас маленький.

– А как насчет других вариантов?

– Ты имеешь в виду смену профессии?

– Ну, и это тоже.

– А у тебя что, есть какое-то предложение?

– Возможно, – уклончиво ответил дежурный. – Ты вот что, уже поздно. Иди домой. Завтра утром поговорим.

Я шел по ночному городу и думал о нашем с Ромашкиным разговоре.

Интересно, что он все-таки имел в виду? Хочет пристроить меня в коммунальную пресс-службу или у него на примете есть какая-то другая работенка? Я вдруг поймал себя на мысли, что перспектива все бросить и уйти из редакции меня пугает. За эти годы я уже успел привыкнуть к вечным авралам, к склокам с неуживчивыми коллегами, темам, набившим оскомину и повторявшимся из года в год. Как я без всего этого, будет ли на новом месте лучше? А ведь Ромашкин чего доброго возьмет завтра и позвонит. И что я ему отвечу – извини, я передумал? А если это и вправду мой шанс, а я как страус норовлю упрятать голову в песок. Хотя с другой стороны я не обязан вот так по щелчку все менять. Это же не вопрос жизни и смерти. Или вопрос? Ох, как все сложно, оказывается!

От страха перед замаячившими переменами меня бросило в жар, желудок сжался в тугой комок и подступил к горлу. Бешено заколотилось сердце. Ноги вмиг сделались ватными и непослушными. Я остановился, чтобы перевести дух, и тут что-то острое больно впилось мне в шею. «Допрыгался! – подумал я с тоской. – Инсульт!», и мешком повалился в снег. Как в старом ламповом телевизоре перед глазами вспыхнуло и погасло бледное пятно, а потом я увидел картинку. В ней спятивший пчеловод Мордин, вообразив себя солдатом армии Христа, брал в руки пневматическую винтовку и целился в тачки, припаркованные под его окном. Автомобили виделись ему космическими пришельцами, явившимися, чтобы захватить мир, а он, старый вояка Мордин, должен был их уничтожить.

Пули глухими щелчками дырявили кузовное железо. Чпок-чпок!

Вдруг одна пуля превратилась в осу и с угрожающим воем устремилась в мою сторону.

Я инстинктивно взмахнул рукой, чтобы ее отогнать, но было уже поздно. Оса ужалила.

Ни в жизнь бы не поверил, что костлявая старуха с косой придет за мной вот так, без всякого предупреждения, когда я буду возвращаться ночью домой, сверну за угол, и – бац, все уже кончено, извольте с вещами на выход.

А все потому, что какому-то прибабахнутому пасечнику вздумалось пострелять по «Чужим», а я просто подвернулся ему под руку. Скажете – не повезло, оказался не в том месте и не в то время. Может, и так. Но лично я не верю в случайности.

Помню, как возле моего распластанного тела суетились люди в белых халатах, натужно завывала полицейская сирена, кто-то пытался делать искусственное дыхание рот в рот.

А я стоял рядом и с тупым безразличием наблюдал за всей этой кутерьмой. Никак не мог взять в толк, что это я сам лежу на снегу, и то ярко-красное, чем забрызгано все вокруг – не краска, не кетчуп и не томатный сок, а кровь. Настоящая кровь. Моя собственная.

Все происходило будто во сне или плохом кино. А потом я попал в очень странное место.