Текст книги "Lied uber dich (СИ)"

Автор книги: ghjha

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

И она сглотнёт, смаргивая слёзы, тщетно ногтями по доспеху поскребёт, напарываясь подушечками на острый конец звезды. Ей неприятно, ей хочется вырваться и бежать, бежать куда подальше, туда, где сильные руки не дотянутся до неё, туда, где он потеряет её из виду, но всё это разбивается об предупреждающее сдавливание шеи, на мгновение перекрывающее ей воздух. Бесполезно, от её отчаянного желания он не исчезнет.

А Дайнслейф что-то болезненно-ласковое на ухо нашёптывает, размазывает проклятый сок по пальцам, дразнится, проводя по краям половых губ, довольно урчит, едва до уха громкий вздох донесётся, стоит ему начать плавно вводить пальцы в чужое нутро.

Бездна видела её своей матерью, теперь же она породит их погибель. Дайнслейф облизывает губы, а после шершавым языком принимается зализывать края метки. Она дёргается в его руках, тихо скулит, пытаясь зубами за пряди чужие схватиться. Но осознавая, что это куда тяжелее чем казалось, зажмуривается, пытаясь голову немного повернуть набок, хотелось увидеть чужое лицо, хоть краешком глаза, но…

Она догадывалась, что сейчас на чужом лице оскал красуется, а глаза словно металлической пылью посыпали, оставив лишь отвратительно низкое желание, которое от вовсю исполняет. Она слышит тихое фырканье, слышит капли восторга и почему-то совсем затухает, внезапно вскрикивая от резкого движения чужих рук.

Альберих чувствует – с ней не церемонятся, чувствует как чужие ногти нетерпеливо стенки расцарапывают, не позволяя даже понадеяться на что-то нежное. Неужели это долгое подогреваемое её нахождением рядом желание, или подстроенное возвращение домой, но не сияющей звездой и спасительницей, а позорной грязью и клеймом?

Она не знает того, что от тех, кто заключил её когда-то в детстве уже ничего не осталось. Или знает и радуется, думая, что кошмар прекратился раз и навсегда. Она ошибалась, а потому, теперь у неё есть веская причина проклинать своё бессмертие.

И Кэйа выдохнет, едва пальцы чужие прекратят копошиться, прикроет глаза, невольно сжимаясь, в защитном жесте. Вот только этого недостаточно, пальцы рыцаря размазывают её соки по спине, пока возятся с тем, чтобы логически закончить всё происходящее.

И всё-таки, она решается выпросить себе хоть каплю ласки, хоть один повод поверить в лживые слова о любви, слетающие с чужого языка, пока чужой запах не забил ноздри вновь, пока она может говорить, не захлёбываясь болезненными стонами, пока Дайнслейф способен услышать её…

Руку с шеи убирают, мягко проводят по плечам, словно отвлекая от происходящего, а чужие губы покрывают загривок, словно услышав чужие мысли, словно давая той ложную надежду на то, что это не кончится плохо. Она опустит голову, под поцелуи чужие ластясь, внутри же от страха дрожа. Неужели яд так стремительно действует, заставляя думать о том, что это правильно?

– Дайн… – тихо позовёт она, едва почувствует как к бёдрам прижимается чужой орган, раскроет рот, желая обратить на себя его внимание вновь, но тот перебьёт её раньше, чем она успеет хоть что-то сказать.

– Я не буду ничего тебе… обещать… – негромко скажет он, относительно мягко толкаясь вовнутрь, лишь для того, чтобы чуть наклонить её, утыкая лбом в стену и коленями в изголовье кровати.

Ласка пропадёт, едва он замолкнет. Ногти вопьются в бёдра, алыми полосами спадая к коленям и возвышаясь к рёбрам. Словно укуса и запаха мало, словно всё в ней должно кричать о принадлежности ему одному, и выжидает пару мгновений, чтобы почувствовать что та успокоилась, чтобы вдохнула без страха, на мгновение поверив в чужую ласку, сию же секунду забыв о зуде царапин. Он поддаётся вперёд, снова вводя зубы в чужие плечи. Довольно урчит, слыша ещё приглушённый вскрик, пусть кричит, никто и подумать не посмеет, что с ней что-то делают против её воли, ведь… Ветра свободны, подобно смерти. Смерть обычно сопутствует ему, может ли он рассчитывать на благосклонность шторма?

Сущие глупости, глаз бога – сделка с лживым небом, что обрушилось в один прекрасный момент на их дом и обязательно будет падать снова и снова, напоминая о том, кто правит балом в этом мире.

Он глубоко вдохнёт, резко подаваясь бёдрами вперёд, вдохнёт прекрасный цветок, чтобы приструнить его ядом. Чтобы выучить болью, чтобы отпечататься на самой подкорке. Он смеётся, едва чувствуя движения её пальцев. Жаль, что латы, даже несмотря на то, что они гораздо легче боевых доспехов, мешают, но снимать их… Всё равно немного проблематично, тем более, касания к металлу чувствуются куда ярче, чем просто кожа к коже. Он прикрывает глаза, сдёргивая ленту с чужого глаза, глушит чужой крик ладонью, резко перетягивая её на себя.

Капитан кавалерии? Что ж, самое время ей показать все свои навыки верховой езды, и плевать что вся кавалерия была уведена на верную смерть, в объятия бездны, о, она наверняка устроила пир в честь их прихода, и плевать, что угощением служили они сами.

– Скажи, когда ты сидела в седле в последний раз? – тихо спросит он, надавив на чужие бёдра, заставив ту резко опуститься и закричать, пронзительно и слишком громко, для устоявшейся тишины.

Он усмехается, чувствуя как по члену течёт тёплая струйка, кажется это её кровь… Не то чтобы его это остановит, всего лишь даст повод на пару мгновений отдыха, прежде чем осторожно приподнять её, тут же резко подаваясь навстречу. Кажется, капитан Альберих не такая уж и развратница, как про неё говорят и думают. Экстравагантный образ не мешал ей оставаться влюблённой девочкой, чьи мечты так легко и приятно ломать. И он восхищённо вздыхает, обманчиво-мягко проводя по царапинам, беспощадно оставленным на её теле, нашёптывает что-то спокойное, словно не он прямо сейчас истязает чужое тело и ломает чужую волю, словно это не он…

И Кэйа задёргается вновь, когда почувствует хватку на локтях, заплачет, от въедающегося в глаза запаха, вздрогнет, понимая, что тело больше не желает слушаться, лишь прошипит недовольно, а после снова и снова зажмуриться, от резких, совершенно лишённых ритма движений. На мгновение отклониться, губами стены касаясь, и кажется позабыл все слова о любви Дайнслейф, кажется что просто берёт то, что уже принадлежит ему, изредка, слишком быстро теряющихся на фоне её всхлипываний и крика.

Она опускает голову и вздрагивает, замечая собственную кровь. Неужели именно это должно происходить? Почему он замолчал и остановился. Она обессиленно укладывает голову на чужое плечо, краем глаза замечая кровоподтёки на месте укусов и старается не обращать внимания на зуд, на пару мгновений пытаясь почувствовать хоть какую-то прелесть в происходящем, не зря же это называют занятием любовью…

Вот только от любви здесь лишь маниакальное желание присвоить и ни за что не выпускать. От любви, отголоски привязанности, слишком сильно похожей на родительскую любовь, всего-то пять веков назад. И осознание этого бьёт куда сильнее, чем всё, что проделал с ней Дайнслейф, когда-то воспринимаемый самой прочной стеной и самым надёжным другом.

Но он не сумел уберечь от заточения, позволил им даже подумать о том, что её можно бы оставить её в живых. Он допустил это! Отошёл в сторону, когда она нуждалась в его защите, подарив лишь мерзкий жалостливый взгляд.

А сейчас он просто взял и решил стать её новым кошмаром, оправдать все её страхи, сделав безвольной куклой в своих руках. И на иссохшие глаза снова наворачиваются слёзы, она осознаёт что они замерли, понимает, что расслаблена и почти ничего не чувствует.

Ей снова становится страшно, она пытается поёрзать, но тут же чувствует как ей кладут руку поперёк живота, не позволяя отстраниться, как крепко прижимают к себе, мягко проводя по низу живота, словно пытаясь извиниться за, как ей показалось, развороченные внутренности.

– Я ведь… Дайн, постой…– он выдохнет, прикрывая глаза от осторожного поцелуя в висок, словно это была лишь вспышка гнева, что сейчас он отстранится, пытаясь загладить свою вину, жаль что она не знает, что теперь удавка на её шее завяжется ещё туже.

– Ты понесёшь от меня… – холодно говорит он, мысленно усмехаясь с того, как напряжётся её тело, проведёт носом по хрящам уха, лизнёт тот, и почувствовав чужое желание возмутиться, снова проведёт пальцами по чужим губам. – Не пытайся сопротивляться, милая…

Громкий визг, от ощущения белёсой и вязкой жидкости почти заглушит его, он нахмурится, успокаивающе проведя по чужим бёдрам. Пусть отрицает, пусть молит об удаче, она уже ничего не исправит, и едва она стихнет, он оставит её, отстранится, позволяя той упасть в кровать, склонит голову на бок, хитро в заплаканное лицо заглядывая, но не спешит высвобождать чужие руки. Пусть привыкнут хотя бы к ремню, пока те не оказались в кандалах.

Усмехнувшись, коротко проведя кончиками пальцев по чужой щеке, он отойдёт к столу, открывая чернильницу. Услышит тяжёлое копошение, снова одарив её мимолётным взглядом, она сейчас не встанет, а недовольное шипение можно будет проигнорировать.

Он должен оборвать все нити, что могли бы вести прямо к ней, что могли бы дать наводку на место, где её стоило бы искать. Он не позволит. Чернилами по бумаге выводит угрозу для всякого, кто решится искать её, для всякого, кто надумает вернуть её в объятия свободы.

Змея, зовущаяся ревностью капает в глаза своим ядом, полноценно рассудка лишая, и он принимает эту темноту благословением, широко улыбаясь, и чувствуя затылком страх застывший в глазах девушки, укладывает бумагу на стол, в середину, чтобы точно увидели.

Когда Кэйа уснёт, от них не останется и следа, когда Кэйа уснёт, он спрячет её в самой глубокой бездне, там, куда даже прокаженные создания не решаются засунуть свой нос, туда, куда никто из тех, кто может быть в силах ей помочь не доберётся.

Остаётся лишь дождаться, пока сомкнуться её глаза, а пока он отстёгивает плащ, накрывая им чужое обнажённое тело, оглядывает постель, примечая следы крови и усмехается.

Они вкупе с густым, почти острым запахом ноготков, красноречиво дадут понять, что им не найти её, что им не вернуть капитана Альберих, что сейчас из собственных ремней вырваться пытается. Это вульгарное одеяние было ей к лицу, однако, больше оно ей не понадобится.

Устроившись рядом, он позволит себе запустить руку в её волосы, мягко и ласково растрепав их, и плевать что девушка шипит о том, что ненавидит его, плевать на чужую сломанную жизнь, осталось лишь дождаться рассвета, расставит все точки над и, лишая её даже иллюзорной надежды на свободу и жизнь вне его кольца рук.

– Зато я люблю тебя, милая… – ответит он ей, замечая в чужих глазах сомнение и отчаянное желание ударить его, такого наглого вруна.

Жаль только то, что в его словах нет ни капли лжи, зато скверны в чужих желаниях – бесконечные океаны, в которых он с радостью утопит её.

– Дилюк… – тихо говорит она, мелко подрагивая и подушечками пальцев проводя по краям укуса, кусает губы, пряча лицо в подушке, не желая смотреть на рыцаря, чей взгляд на мгновение загорится гневом, но тут же утихнет, когда за окном начнёт заниматься рассвет, когда она всхлипнет, проклиная его за содеянное и сдастся, позволив себе на мгновение расслабиться, приластившись к чужой руке.

Дайнслейф вздохнёт, мягко проводя пальцами по чужой щеке, поднимается, собирая чужую одежду, всё же, им придётся останавливаться в паре мест, не смотря на то, что он сумел овладеть бездной, он не сможет за один раз перенести её так далеко, как он желает. И всё-таки… Он мягко улыбается, находя в соседнем помещении воду. Мочит в ней нечто похожее на полотенце. Возвращается к ней, обтирает ту, пока она разморенная потрясением и чужими действиями, обтирает чужие бёдра, стирая с них жидкость, целует её в лоб, и мягко улыбаясь, мягко трясёт ту за плечи.

– Рагнвиндр не придёт за тобой, – спокойно говорит он, беря в руки гребень. – Поднимайся, Кэйа…

Он не будет продолжать, надеясь на то что она не свернётся калачиком, не будет от усталости брыкаться, и когда она поднимается, закрывает лицо руками, усевшись на постели, он мягко прикоснётся зубьями в синеве, осторожно поведёт вниз, заставляя ту прищуриться, невольно приластившись, а потом она вздрогнет, едва тот закончит, осторожно целуя её в затылок. И неприятным жжением напомнит о себе чужая метка, заставляя её вздрогнуть, отползти от него, всё ещё озлобленно поглядев на хранителя ветви. Сглотнёт, замечая как поднимутся чужие уголки губ, а потом она проследит за движением чужих рук, кладущих рядом с ней её одежду.

– Не волнуйся о том, как объяснить своё исчезновение. Я написал им красноречивое послание о том, почему им не стоит даже думать о том, чтобы искать тебя… – опасно сверкнут чужие глаза, заставив её раскыть рот руками, она прижмётся спиной к стене, не веря своим ушам.

Это же Дайнслейф, что обещал ей стать любящим защитником!

Человек что позволил им запереть её, что позволил посмотреть на неё как на пищу для дерева…

Человек, что забрал её девственность и мечты…

Человек что обрезал все пути к отступлению и с мягкой улыбкой пытается заставить её поверить в чужие слова, поверить в то, что с ним ей будет хорошо и никто иной не сумеет защитить её ото всех невзгод.

А ещё она понимает, что он может заставить её повиноваться. Особенно когда чужая рука мягко проводит по низу живота, а потом мягко хватает её за руку, кончиком языка проводя вокруг безымянного пальца, чуть прикусывает, напоминая ему кто она, и где её место.

Тяжело вздохнув, она принимает свою одежду, медленно, от боли по всему телу, принимается одеваться, опустив взгляд. И почему только это всё происходит именно с ней? Почему именно на её голову свалилась участь пищи и выжившей в чёртовом кошмаре? И она прижимается затылком к стене, сдерживая крик.

– Ты не позволишь мне и попрощаться? – отчаянно и тихо спросит она, застегнув пуговицы на рубашки, а потом схватив того за руку, склонит голову, понимая, что не позволят, облизывает губы, и тут же отстраняется, продолжив, всхлипа она уже не сдерживает, как-то отчаянно поглядывая на алеющий восход.

– Нет, тебе стоит вообще забыть о том, как он выглядит и о том, что ты могла бы оказаться рядом с ним. Не волнуйся, я позабочусь о том, чтобы ты забыла его имя, – он говорит это спокойно, словно это единственно верный путь.

Одевшись, она позволяет себе заплакать, игнорируя вопросительный взгляд хранителя. Метка нещадно жжёт, заставляя съёжиться, обхватив себя за шею. Это действительно так похоже на рану… Вот только из увечий лишь следы чужих пальцев и укусы, рассыпанные по всему телу. Она не знает, в каждом ли из них был яд или только в самом болезненном из них, что подобно бутону цветка проступил на её шее алым пятном?

Рядом закопошились, заставив её прищуриться, и потянуться к клинку. Если она убьёт его, ей останется лишь избавиться от метки и тогда она вновь сможет… Не позволяют. Он мягко касается её затылка, а после приподнимает ту с постели, заключая в крепкие объятия. Если бы только они не решили открыть разлом…

Придётся уйти в другое место. Он помнит, в далёких владениях электро архонта есть пара мест, куда никто даже не додумается заглянуть. Кроме, пожалуй Люмин, но… Если она разогнала туман, если уже разгадала все загадки этого места, то… У неё нет никаких причин вернуться туда и помешать им. Да, он уведёт её именно туда, до тех пор пока он не уверен в том, что орден не сунется искать её там, в руинах старого замка. Там, откуда они все вышли, там, где в предсмертной агонии архонт природы проклял их, осквернив их жизненную силу, заставив их медленно терять рассудок.

Дайнслейф слишком хорошо помнит тот день, точно так же как и его милая звёздочка, упрямо упирающаяся руками в грудь, недовольно фыркающая и льющая тихие слёзы. Да, небо дало ей шанс, позволило вкусить чёртову жизнь без обязательств перед родиной и Ирмансулом. И теперь, поняв что сияющие звёзды лучше затхлых подземелий, она не желает возвращаться, не желает уходить от людей, живущих в счастливом неведении.

Вот только Каэнрия отобрала у неё право выбора в день, когда глубокий голубой значок затянули чернь и золото. И отобрано оно было безвозвратно. Без каких-либо намёков на возможность обрести его вновь. Он – отголоски крепких цепей, что руки её обвили, чей грохот приводил её в ужас в далёком детстве, и до того не особо радостном.

Под настоящими звёздами она почти забыла о них, прижимая руки к груди и подставляя лицо под ветер. Забыла и о пробирающем холоде в сырой темнице, особенно в момент наказания, когда туго натянутые цепи не позволяли отодвинуться от снежных хлопьев, что стелились на холодный пол. Забыла о том, что слёзы и мечты – непозволительная роскошь для таких как она. О том что, сквозь толстые стены никто не услышит её крика, кроме надзирателей, что с радостью напомнят ребёнку о том, что этого никто не разрешал.

Дайнслейф молча принимал это. Дайнслейф не собирался защищать её, если бы небеса не обрушились, забрав их всех. Она осознаёт это, пытаясь из крепкой хватки вырваться, лишь бы не чувствовать как мрачное прошлое руки к шее тянет, намереваясь стать удушающим настоящим и единственно-верным будущем. Она вздрагивает, замечая как темнеет круг за спиной хранителя, вскрикивает, когда тот делает шаг назад, увлечь её за собой, и прежде чем она успеет хоть что-то сказать, картинка перед глазами переменится. Она вздрогнет, понимая что совершенно не знает куда он привёл её.

Чужой взгляд спокоен. Дайн знает, в незнакомой обстановке она не решится убегать. По крайней мере, пока не осмотрится как следует, чтобы иметь запасные планы, в случае, если выбранный ею провалится. Быть может, она думает что сможет заручиться чьей-то поддержкой, но из живого, здесь лишь созданные их алхимией псины, да создания бездны, которых, как он понял по своим наблюдениям она искренне ненавидит.

– Здесь нет никого кроме нас, – тихо говорит он, целуя её в висок. – У тебя не получится ни с кем договориться, да и уйти отсюда можно лишь морем… Сомневаюсь, что твоего глаза и желания хватит для того чтобы добраться до другого острова…

Она стиснет зубы. Вот паршивец, всё предусмотрел. Неужели он действительно настолько одержим идеей стереть чёртову бездну, что готов испробовать все варианты, которые только сумеет найти? Она отходит от него на шаг, упираясь спиной в каменные глыбы. Дайнслейф лишь приближается, осторожно касаясь пальцами чужого живота.

Сопротивляться ему слишком тяжело. Запах въедается в глаза, почти лишая рассудка. Корсет оседает в умелых руках, прокаженная рука отодвигает полы рубашки, чуть оттягивают вниз пояс брюк, а потом кончики пальцев касаются её кожи, проводят пальцами чуть выше лобка. И она вскрикивает, чувствует, словно током ударило. И широко распахнув глаза, едва находит в себе силы на то, чтобы опустить голову и увидеть то, что она так боялась. Татуировка, контролирующая её ещё больше. Её волю сломает укус на шее, её тело подчинит татуировка.

– Почему ты так хочешь… – всхлипывает она, смотря на чернеющее витиеватое пятно, мелко подрагивает, касаясь своими пальцами краёв метки. – Отобрать у меня всё?

В ответ качают головой. Мягкое касание губ к виску. Всё кончено. Хранитель слизывает её слёзы, мягко обнимает за талию, прижимая к себе, по рукам растекается тепло. Ему так спокойно, что он позволяет себе тихо засмеяться, поглаживая ту по пояснице.

В бездне время течет гораздо медленнее. Он улыбается, облизывает губы, а потом мягко захватывает чужие губы, осторожно накрывая их. Она прекрасна, особенно сейчас, когда не понимает что происходит, когда не понимает почему тело не слушается, а мысли не собираются в единое целое.

– Я люблю тебя, звёздочка, ты ведь знаешь, так надо…– тихо говорит он, уложив руки на щёки девушки, а потом, заметив как недоумение на пару моментов угаснет в чужих глазах, а потом он усмехнётся, проведя по чужим бёдрам.

Она хочет возмутиться, но так хочется приластиться… И своему странному желанию она потакает, притянув того к себе. Кэйа глубоко вздыхает, позволяя поднять себя под коленями, заставив её обхватить за шею.

Сейчас он склонит её к близости, а после окончательно подчинит себе. Запрёт в удушающей тьме, и больше никогда их просторной тёмной клетки не выпустит. А потом, там, в бездне, спрячет от чужих глаз. И никогда более не выпустит обратно, к чёртовым звёздам и в объятия ветра.

***

Джинн забеспокоится слишком поздно. Пришлёт Рагнвиндру письмо, приглашение, зов о помощи, а потом всё-таки придёт, недовольно фыркая, пока та возится с дверью, чёртовы рыцари, совершенно некомпетентны. А потом Джинн зажимает нос, заставляя его нахмуриться. И через пару минут он поймёт, когда по носу ударит ядрёная смесь из мака и ноготков.

Что-то определённо не так. Он оглядывается, замечая смятую постель и пятно крови на простыни. Слабый привычный запах жалостливо бьётся сквозь тяжёлый запах. И кажется, он вздрагивает, понимая что… Её увели, и явно не по своей воле…

Джинн осторожно коснётся его плеча, протягивая конверт, адресованный лично ему. От бумаги тоже тянет гадкой смесью, заставляющей злобно стискивать зубы, и едва удерживать всполохи собственного пламени, чуть пугающих Гунхильдр. Она хмурится, ждёт, пока он вскроет послание, немного нахмурившись.

Я более чем уверен, вы будете первым, кто обнаружит пропажу Кэйи, господин Рагнвиндр. Более, я знаю, что вы точно придёте сюда и найдёте это письмо, знаю, что оно безумно удивит вас, ведь вы так отчаянно старались разорвать любую связь с вашей сестрой… И знаете, я безумно вам благодарен за это.

Она до последнего верила в то, что вы услышите её, но ваше равнодушие сделало всё, чтобы облегчить исполнение моего замысла.

Ведь именно благодаря вам я смог забрать себе то, что так долго искал в своём долгом странствии. Не беспокойтесь о ней, я никому не позволю её обидеть, хотя, не думаю, что вам есть до этого дело.

Ничего не бойтесь, более вы никогда её не увидите и никогда о ней не услышите. Не пытайтесь отыскать но, если такая мысль всё-таки у вас появится такое желание, забудьте о нём. Там, куда я увёл вашу названную сестру, не ступают даже твари бездны.

Забудьте о ней, господин Рагнвиндр, а я сделаю всё, чтобы стереть вас из её головы. Более мы вас больше не потревожим.

Не сомневайтесь в моей любви к ней, если это вас вообще интересует, я не посмею предать вашу сестру и в обиду тоже не дам.

Будьте спокойны. Прощайте.

Он распахнёт глаза, понимая как что отчасти, он действительно виноват в произошедшем. За их спинами послышатся шаги, Люмин заглянет в чужую комнату и осознает, Дайнслейф не соврал ей, сказав что более не станет ей помогать ведь…

Он слишком умело уходит от ответов о ней, не позволял вызнать хоть что-то ещё, помимо того, что он хочет сказать. И взгляд цепляется за письмо, чьи уголки были смяты в бешенстве.

Он понимает, автор послания – лицемер, коих поискать надо. Браво, леди Альберих, вы и правда учились лжи и лести у лучших. Он ведь чувствует, как удушающе действует чужой запах, видит оборванные элементы букв, послание явно писалось в спешке, то ли до того, как случилось нечто, что изменить он не в силах, то ли после, когда она ещё не могла оказать сопротивления достойного рыцарского звания.

Её погоны тоскливо лежали на прикроватной тумбочке, крепления чуть погнуты, явно снимались не ею самой. Он зажмуривает глаза, слишком отчётливо чувствуя как мак глаза продирает, а потому открывает нараспашку окна, на мгновения замирая. Это всё слишком странно. Её не могли выкрасть спонтанно, это как минимум требовало наблюдений и явно не поверхностных. Нет, течку или гон предугадать – легко, если нюх натренированный, да и сама путешественница не раз упоминала о том, что он был как гончая…

Гончая натренированная на мягкий туманный цветок. Натренированная на то, чтобы подчинить себе её без особых усилий… Если бы не легкомысленность сестры и его равнодушие, замены капитану искать бы не пришлось. Из его рук вылетает ещё одна маленькая записка, созданная, как кажется, лишь для его глаз. Он осматривается, замечая как Джинн ищет хоть что-то, что могло бы дать зацепку для поисков.

Ваша сестра никогда не обладала глазом бога, а тот, что она обрела в тот день… Я очень рад, что вы по достоинству оценили мой труд. Как носитель королевской крови, она обладает некоторыми силами, которые без наличия этого амулета вызывают слишком много вопросов. А дарование такого от самого божества, я бы счёл бы за оскорбление. Цена жизни такого архонта как Царица – невысока, а её глаза – сущая мелочь. Но знайте, я благодарен вам за то, что вы отвернулись от неё в ту ночь. Благодаря этому и гибели вашего отца мне удалось приблизиться к ней на достаточно малое расстояние. Жизнь под звёздами так изменила её… Вы знаете, что там, в падшей Каэнрии её ждала участь подпитки для великого дерева? А сейчас, когда от него не осталось и пепла, когда в предсмертной агонии бог проклял его остатки, создав бездну, она думает лишь о вас, вонзая своё лезвие в тела тех, для кого она должна была стать щитом… Но не бойтесь, я не позволю созданиям бездны навредить ей.

Она до последнего звала и надеялась на вас, когда мелко дрожала от моего яда и с жадностью вглядывалась в свой последний рассвет здесь, в городе ветров, который она полюбила слишком сильно, а ведь таким как она, честно сказать, не полагалось и гребня, что уж говорить о том, что она не готова променять заботу вашего дома и мира на руины человеческой гордости.

Вы никогда не найдёте её по следу элемента. Магия бездны подчиняется общим законам лишь отчасти. А глаз бога не настолько чувствителен, чтобы его разглядеть. В вас даже не течёт проклятой крови, чтобы почувствовать хоть отголосок от него. Но то огромная благодать для вас, ведь всё имеет свою цену. Не мне вам об этом рассказывать, посмотрите хоть на глаз порчи! Примитивнейшее тому доказательство! Настоящее расточительство.

Вы знаете как было приятно ломать её мечты, и нашёптывать ей о том, что вы никогда не будете испытывать к ней хоть что-то кроме презрения, что никогда не примете её той, кем она является под безумным количеством масок и щитов? Браво, вы засели настолько глубоко в её сердце, что малейшее сомнение заставляет её метаться, в поисках хоть какой-то нити, что позволила бы ей находиться поближе к вам, под щитами и масками, если честно, я сам удивился их количеству, но не волнуйтесь, я обязательно сломаю все до единой, пусть без желанного тепла, и призрачных надежд на что-то помимо обидных слов.

Дилюк ещё раз пробежится глазами по тексту, медленно осознавая почему это написали ему. Он, Дайнслейф, автор чёртового письма, видел в нём соперника, лишь потому что она пыталась сблизиться с ним. Он выдыхает, отводя то в сторону. И зачем это всё, если кроме отвращения, с той ночи, он ничего к ней не испытывал? К чему это послание? Сбросить вину за пропажу капитана на него? Или просто позлить, утыкая в несостоятельность рыцарей? Покачав головой, он снова обращает взгляд на магистра, что зажимает нос и чуть ли не плачет. Да, он знает, что она пьёт подавители, но запах действительно слишком стойкий. Он уверен, будь она бетой, тоже бы почувствовала.

Смесь действительно отвратительная, бездушно вытеснившая запах его сестры. Джинн тщетно сжимает свой глаз бога, намереваясь отыскать хоть одну зацепку, но натыкается лишь на недостающие зубцы её глаза. И отдавало от них, отнюдь не льдом. Основания зубьев запылились, явно ни разу нетронутые её рукой, словно в поделке автора они никогда не составляли единого целого. Дилюк выдыхает, проводя по холодному металлу под удивлнный взгляд Гунхильдр.

– В письме есть что-нибудь, что может дать нам зацепку? – спросит она, и Рагнвиндр почувствует как беспокойно всполохи ветра окружили её, как она заморгает, ожидая ответа, и распахивает глаза, словно умоляя не затягивать со словами.

– Там о том, что боги никогда не давали ей своего благословения, и он рад, что мы оценили его работу, – фыркает он, проходя глазами по сточкам вновь. – И отговорки от поисков, что она там, куда не посмеет ступить ни одна тварь бездны… Это же самый настоящий бред…

Магистр кивнёт, протягивая руку к бумаге, и Дилюк отдаст ей послание, опустив глаза на чужое лицо. Интересно, как она отреагирует на подобное послание? Быть может, у неё удастся вытащить хоть что-то ещё, помимо благодарностей в его сторону?

– Выходит… За твоей сестрой следили… И судя по чистейшему исполнению, следили достаточно долго. Откуда им вообще было знать что она живёт здесь, если это не знал даже ты?

Тот пожмёт плечами, вновь разворачиваясь к окну. Если слова её в ту ночь были правдой, то… Он ещё раз оглядывает комнату, понимая что судя по письму, никаким шпионом падшего государства она не была, а вот беглянкой оттуда – очень даже. Но если она действительно пережила произошедшее пять сотен лет назад, то почему здесь, в момент появления в их доме она всё равно оставалась ребёнком? Почему росла как подобает всем обычным людям? Что с ней успели натворить?

Строки вновь всплывают в голове.

Жизнь под звёздами изменила её…

…не осталось и пепла…

…должна была стать щитом.

Она сделала свой выбор задолго до той ночи. Она выбрала их, она никогда их не предавала… Она знала и была уверена в этом с самого начала, и совесть осторожно колет под рёбрами, робко соглашаясь с автором письма.

Он позволил ему забрать ту неизвестно куда, в насмешливом тоне пообещав беречь и не беспокоиться. Позволил себе отвернуться от неё, бросая в бездну собственных, не шибко понятных чувств и эмоций…

Случайно ослабил её, почти что столкнув в объятия самых страхов и опасений. Но тогда, ему казалось что это она – виновница всех бед, произошедших в ту ночь. И теперь ему предлагают помучиться и винить себя в том, что произошло?

Нет уж, спасибо…

Дилюк осторожно похлопает магистра по плечу и пожелает удачи в поисках, не изъявляя желания в этом участвовать и подозревая, что ему придётся вернуться в орден, за нежеланием оставлять город уязвимым.

И всё-таки… Он попросит информаторов узнать хоть что-то о его сестре ведь… Невозможно покинуть город так, чтобы никто и ничего об этом не узнал, верно?

Комментарий к Unheil

кто, а главное зачем, придумал сюжет в пвп?

========== Lebendig Begraben ==========

Здесь безумно холодно. Альберих ёжится, оглядываясь по сторонам, прикрывает глаза, цепляясь за полы плаща хранителя, а после, слыша с его стороны спокойный выдох, понимая, что всё это происходит на самом деле, словно просыпается, невольно вздрагивая. Это так отвратительно… Горящий огнём след от зубов, что теперь навсегда останется с ней, хочется ей того или нет, привычное нашёптывание чего-то тёмного на ухо, словно всё это должно быть именно так, как есть, словно Дайнслейф – единственный истинный путеводный свет, в её жизни, словно иного желать греховно…