Текст книги "Эровый роман. Книга первая"

Автор книги: Георгий Мо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

И тусклый вечер вокруг нее. Очередной тихий вечер в неизменной жизни, в необновляющемся мире вокруг нее и вокруг меня, соответственно. И рядом льющееся забытие сверху на плечи, и без того уставшие от тяжести лет, когда в очередной раз бабуля рассказывает мне одно и то же. И я лишь тоскливо вздыхаю от этого. А когда она плачет, плакать хочется и мне. В очередной раз проглотив огромный ком слюней, я сдерживаюсь. Но тогда большая светлая комната все равно превращается в комнату плача. В ней много слез бабули и моих, невыплаканных. И когда горькие пару минут позади, уже нет накрашенных глаз и губ. Даже пудра на лице бабушки полностью осталась на нескончаемых платках, упавших на пол. Мне оставалось только еще больше ненавидеть свою жизнь, потому что я ничего не мог с этим поделать.

Я не помню отчетливых конфликтов между нами, после которых она могла бы плакать. Эти слезы были ее личным горем от грустной несостоявшейся жизни, как женщины. Без любви и без тепла. И долгожительское диво стало для нее мукой. Стариковское ненастье год от года усиливалось, и желаемое счастье таяло окончательно в немых звуках неуклюжих ночей. Только предвкушение будущего у внука, которым она жила от рассвета до заката, было единственным чудом в ее жизни – его воспитание. Она была убеждена, что у нее точно получится сделать из него достойного человека. Настоящего мужчину. Но она поминутно помнила, что стара. И все свои нравоучения ускоряла, будто боялась не успеть. Медленные и пространные речи становились порой быстрыми и даже тараторными, где смысл можно было ловить только на лету. И тревожный голос выдыхался. Тогда она останавливалась, переводила дух и смотрела на часы, будто на них стрелки отстукивали ее личное время. Она все ждала тот последний роковой час, чтобы сказать самое главное. То, что еще не сказано. То, что еще сказать рано.

Однажды бабушка, красочно одетая, рассказала мне о толстой косе, которую она отрастила почти до пола к семнадцати годам. Она обещала ее отрезать после того, как выйдет замуж. И перед тем, как любимый должен был отправиться на фронт, у них состоялось последнее свидание. Он просил его ждать ни смотря ни на что, взяв ее ладонь в свои руки; говорил много о будущей свадьбе и их семейной жизни. Она же молча слушала его и опускала глаза, потому что знала, что молчание – всегда знак согласия и покорности. И этому тоже научил ее Коран. Клятвой в любви стала та самая коса, оставшаяся в его руках после того, как бабуля смело резанула остро заточенными ножницами по волосам.

Глаза, полные тоски и безутешного горя, в которых жизнь прогорела до тла. И огромная любовь, которую она сохранила. Она билась в ней к нему одному. Эта любовь грела ей желание жить дальше. И ждать. День ото дня. Но он так и не вернулся с войны. Числился в списках пропавших без вести, что не давало ей похоронить его и жить дальше. Чтобы ждать вновь. По ее рассуждениям она не могла найти другого и изменить. Это было недостойно любящей девушки. Она подарила ему себя навсегда. Он забрал с собой ее честь на тот свет.

Грустная полумгла нависла над ее рассказом в тот день. Слабеющей рукой бабуля перебирала фотокарточки своей юности и слегка улыбалась. Но в этой улыбке не было воспоминаний счастья о жарких поцелуях, томительных речах с любимым. На ее лице замер ручей улыбки из убитой жизни хладом бытия, ледяное оцепенение скул от впитавшей соли слез кожи, сжатой в гармошку, и отцветшие глаза, устремленные куда-то в окно. На ее лице давно нет следов минувшей красоты, которую видно на фотографиях. Но все те же черные глаза легко узнаваемы. Уже тогда они горели с любовью. Редкие снимки. И бабушка на них уже без косы.

Буря чувств в очередной раз вздымалась в потоке воспоминаний, и бабушка вновь плакала. Почти беззвучно, всплескивая лишь руками иногда от сожаления и, прижимая губы плотно друг к другу, будто целует саму себя. Униженная жалкой старостью, без любви и тепла, она еще много лет жила после этого разговора. Влачила свой мрачный век и дальше на второстепенной роли, постепенно рассыпаясь в песок все больше. И перед каждым сном она самой себе шептала о былом, будто повторяя заученное стихотворение, чтобы не забыть. Усталый ум тренировала памятью льющихся кадров жизни о любимом. Чтобы однажды умереть с его именем на устах. И мечтать, что он встретит ее на том свете, вернувшийся с войны.

– Рустем… Мин сиңе яратам11
  “Я тебя люблю”. Перевод с татарского языка.


[Закрыть], – каждый вечер шептала бабуля перед сном.

Она верила, что однажды вечерняя заря превратится в прощальный свет. А сердце, которое безропотно просило счастья, наконец-то сбросит свой туман, впустит и телесную любовь, выстраданную почти столетием. Лишь бы только этот Рустем был тем, каким она его представляла и знала. Лишь бы только он сам дождался ее. Лишь бы он сам оказался настоящим и достойным мужчиной. Именно таким, каким она его и помнила в привычном бытие своих предсмертных лет, когда плакала сердцем и прятала приступы одиночества в ночи, забыв про сон.

Она жила в предвкушении перехода в обитель теней. Ей уже просто было не о чем мечтать. Только смерть ее привлекала. И она, под сумраки тишины, внимая грустные песни птиц с открытого окна, утопала в мечтах о расторжении уз с землей и встрече с неизведанным. И эта мысль была ей уже ближе той любви, что по итогу не случилась. Усталость от жизни и мудрый холод, струящийся по изъезженным жилам, листал бабушке ее старость. Она жила, считая дни до финала. Коварные недуги и слабость белых рук, мрачные дни и смрадное солнце вокруг старой плоти. Но не душа. Душа у нее не была дряхлой. Она была чиста и невинна. Замерший бутон до лучших времен. Под мерцающий свет свечей когда-то, возможно, он еще распустится.

Ее хрупкое худощавое тело было уже похоже на вопросительный знак, но она все также продолжала красить губы в красную помаду и начесывать редкие рыжие волосы в кокон вокруг головы. А потом, наведя марафет, садилась смотреть телевизор, проживая очередное шоу через себя. Последние годы она все-таки осмелилась включить телевизор, который столько лет простоял в виде интерьера.

Закат жизни бабули принес ей особую сентиментальность. Всматриваясь в мое лицо с уже давно отсутствующим взглядом, она говорила мне, что я красив и даже слишком, чтобы быть таким правильным, каким она меня хотела воспитать. У нее даже хватало сил привстать, чтобы дотронуться до давно возмужавшего лица своими морщинистыми сухими руками. В идеальной тишине истомленные ноги медленно делали вокруг моего тела целый круг. В эту минуту ее безмолвие давило на меня тяжестью свинца, потому что я ждал после осмотра ее приговор. Но она лишь кривила бессмысленную улыбку и тяжело вздыхала. Кажется, что ей было горько, но изменить ничего она уже не могла. Я давно уже не был правильным… Однако, я каждую минуту своей уже давно неправильной жизни помнил самые главные слова из ее уст, что именно любовь – самое ценное, что есть в мире.

– А с чего Вы взяли, что у Вас есть проблемы сексуального характера? Вы – молодой мужчина. Тяга к множественным сексуальным контактам – норма. Вы не обременены постоянными отношениями, тем более без каких-либо обязательств, штампов.

– Пожа-алуй, – протянул я несколько загадочно.

– Тогда почему Вас это так волнует?

– Вы меня, кажется, не понимаете. Это даже обидно.

– Поясните, пожалуйста.

– Меня не беспокоит как таковой сексуальный контакт, и проблем с мужским здоровьем, как Вы понимаете, я не имею. Меня также не интересуют проблемы, которые бывают от множественных связей в виде болезней. Я умею пользоваться средствами защиты. Поверьте, уделяю этому много времени и не жалею денег. Сдаю анализы. Меня волнует абсолютно друго-ое, – бесился я.

– Что же?

– Скажите, а Вас устраивает, что в этой вазе всегда стоят только эти цветы? Вам не хочется внести какой-то новый акцент?! – я кивнул головой в сторону огромной вазы с искусственными цветами.

– Никогда не думал об этом, – доктор немного насторожился.

– Для меня девушка подобна цветку. После того, как его сорвать или срезать – время его сочтено. Меня все время тянет менять букеты. Иногда я даже устаю от этого.

– Устаете любить женщин? Секс – приятное времяпрепровождение, тем более если есть на это время и возможности.

– Разве это можно назвать любовью? – я усмехнулся. – Секс… Вы, конечно же, правы. Секс он прекрасен. Любопытство от новых впечатлений с разными женщинами подстегивает на новые приключения.

– Тогда, что же Вас смущает? Я не понимаю Вашу мысль.

– Я боюсь, что это никогда не закончится. Но, предугадывая Ваши доводы, я скажу, что дело не в моем возрасте, а в том, что девушки быстро становятся мне неинтересны. Я боюсь, что тяга к новой женщине прекратится не от того, что я начну стареть и мои физические возможности, как мужчины, ослабнут. Нет, совсем не так. Я боюсь, что не захочу больше пробовать. Боюсь устать от постоянных поисков.

– Рустем. Сказать честно?

– Конечно. В чем смысл разговора, если юлить. Честность, тем более врача, – это то, за чем я и пришел.

– Я не уверен, что за этим. Я вообще не уверен, что Вам нужен психотерапевт.

– Хы.

– Когда ко мне приходит человек за помощью, он всегда охвачен тревогой, навязчой идеей. Его мучают фобия, бессонница. Он зависим от чего-то или очень устал. В Вас я не вижу ни того, ни другого, ни третьего.

– Который раз Вы желаете от меня отделаться. Неужели я такой сложный пациент? – несколько с иронией спросил я.

– Не-ет. Кажется, что помощь Вам не нужна. Вы очень уверены в себе. Допускаю, что очень успешны по жизни. Женщины…

– Беседа ради беседы. Как Вам такой ответ?

– Даже так? Тогда зачем психиатр? Почему не психолог? Я врач. Я лечу людей. От чего мне Вас лечить?

– Хы, – улыбка все сильнее наполняла меня.

– И снова хы. Снова я попадаю в точку. Не так ли, Рустем?

– Так ли. Только выговариваться мне не хочется каждому встречному и поперечному. Я не готов выворачивать свою жизнь, свою подноготную у человека, который работает психологом. Просто болтает о том, о сем. Я не могу довериться любому. Вы – врач. Вы – профессионал своего дела.

– Вновь вопрос о доверии. Ну, конечно.

– Зачем мне рисковать? Прыгать в пропасть с неизвестным дном? Я не такой человек.

– Вы боитесь того, что откровения, услышанные от Вас, уйдут куда-то? – доктор сильно встревожился.

– Меня приучили к тому, что не стоит рассказывать то, чем потом тебя могут ранить.

– Разговор о семье. Разве этим можно ранить? – беспокойство в голосе врача все больше выдавало напряжение, охвавшее его по какой-то непонятной причине.

– Ошибаетесь.

– П-почему? Почему-у?

– Потому что семья – это всегда очень близко к сердцу. Как не этим можно сильнее ранить человека. Причинение вреда семье – всегда наивысшее надругательство. А уж над памятью о любимых – тем более. Потому что у любви не бывает старости. Она всегда молода. Она не умирает по естественным причинам. Ее смерть – всегда трагедия. Она либо есть и остается навсегда, либо умирает резко, – вздох. – Да, я не раскрываю тайны космического масштаба. Но для меня лично это очень важно. То, что мне дорого.

– Вы про предательство.

– В том числе. Врачу довериться как-то сподручнее. Не считаете? Меня очень устраивает, что Вы даете клятву. Пусть это все и несколько…

– Я понимаю Вашу мысль. Но Вы все равно не переубедите меня в том, что Вы не нуждаетесь в моих услугах.

– Пусть так. Вы мне просто симпатичны.

Аванс для души, в виде моего доверия, доктору стал более понятен. Но от этого его неуемные тараканы в голове не разбежались прочь, скорее наоборот, сгустились в одну область и стали натягивать струны нервозности еще больше, пытаясь наконец-то выучить какую-либо мелодию. От этого он сдвинул густые брови ближе к переносице и задумался на мгновение. Но мое доверие, данное ему мною как награда, было ему испытанием.

– Что же Вы хотите…

– Не понимаю.

– Что Вы ищете, Рустем?

– Что ищу?

– Да. Вернемся к разговору о девушках!

– А-а. Я думаю, что… Что-то необыкновенное. Наверное, так. То, что поразит меня сверх меры.

– Однажды все равно Вы полюбите. И все изменится.

– А Вы считаете, что я не любил? – спросил я почти шепотом.

– А любили?

– Любил…

Только к ночи капли за окном перестали хлюпать. Скоротечная жизнь этого дождя пришла к логическому завершению. Он весь день и весь вечер пытался справиться со своей задачей – добить последние ржавые листья с деревьев. Но, кажется, снайпер из него так себе – снова придется его подельнику ветру заканчивать мокрую работу. И тогда влажные серые улицы покроются новыми красками. Все цвета палящего солнца окажутся в лужах: от бледно-желтых до темно-карминных, похожих на вязкую венозную кровь. Но осени давно пора закругляться со своим багрянцем, а потому этот листопад совершенно не жалко. Я бы и сам мог расстрелять эту странную погоду, но боюсь, что патронов и сил на этот маскарад не хватит.

Разговор с самим собой всегда намного длиннее, чем в кабинете психиатра. Именно потому в гостинной сейчас так сильно накурено. Сигарета за сигаретой поглощается мною лежа в удобном кресле. Серым пеплом осыпаются мои воспоминания о детстве. А предрассветный час делает думы еще более горькими. Оттого и вкус сигарет, кажется, снова не тот. С шумом выдохнутая боль, и глоток крепкого алкоголя смоет прогорклую память до следующей жалости к самому себе. Я все еще тяжело переживаю, что бабули со мной уже нет. И пора бы взять себе за правило, что нужно снимать напряжение каким-то другим способом, ведь алкоголь совсем мне не друг. Он лишь бьет меня в печень до тошноты, движения мои делает испуганными, а давление по утру зашкаливает в диапазоне к двумстам. И лишь белый порошок был бы способен исправить ситуацию, нормализовав сердцебиение осени. Но он, как назло, кончился не вовремя…

Глава II

Телефон звенел как сумасшедший. Звонкой мелодией он разрывал идеальную тишину спальной комнаты, заливаясь все снова и снова. Я проснулся через несколько таких длинных звонков, вздрогнув в ответ. Мой быстрый взгляд пронзил циферблат часов и, скривив губы от негодования, я ответил.

– Рустем. Ты где? Все ли нормально? – интересовались по ту сторону телефона.

Это был Андрей. Он вызвал у меня неподдельную улыбку. Я ответил ему, что проспал и что через полчаса буду на месте.

– Слушай, тут как раз анекдот в тему… Слушаешь? – продолжал он.

– Ну… – я отвечал заспанным голосом.

– В общем, опоздал мужик на работу. Его начальник спрашивает, мол почему Вы опоздали? А мужик отвечает: “Да я лег вчера между двух…”. Ну и начальник ему на это: “Вот завтра ложитесь с одной и тогда не проспите!” – довольно заливался Андрей от своего анекдота.

– Очень смешно, – саркастически выдавил я.

– Ну что ты такой?! Даже поржать не можешь! – недовольно пробубнил Андрей и добавил, напустив тон серьезности. – Ладно, просыпайся. Кофе стынет. Все ждут…

– Скоро буду! – услышал он в телефоне. – Неисправимый шутник, – предсказуемая ухмылка накрыла меня, уже когда я спускался по лестнице в сторону автомобиля.

Улица встретила меня совсем не осенним морозцем и пробкой. Пустой желудок просил еды и бодрящего напитка. А измученный снами мозг просился обратно в кровать с бесподобно мягким молочным пледом. Но доза кокаина делала свое дело, и я быстро забыл и о сне, и о еде.

Какие-то отчеты, новые контракты в распечатанном виде, парочка заявлений от сотрудников, а также небольшая горка писем ждали меня в офисе на моем рабочем столе вместе с довольным лицом Андрея. Несмотря на залежи бумаг, все было в идеальном порядке. Каждый листик буквально был на своем месте. Все, что от меня требовалось, это поставить свою довольно сложную роспись и заверить печатью. Во время затянувшегося совещания с непонятными для меня разговорами, я завис минут на двадцать – смотрел в одну точку и ничего не слышал. Мои мысли не были о чем-то определенном, я просто был погружен в непонятное состояние нирваны. До рабочих бумаг и проблем фирмы мне и вовсе не было дела. Голова не кружилась от закипания мозгов, мне было абсолютно все равно, что происходит в коллективе, где я, по сути, главное лицо. Мое тело накрывала легкая истома. Дивное утреннее настроение природы за окном, которое навевало мне полное безразличие ко всему происходящему в офисе до неприличия. Я ловил на себе множественные взгляды, но моя удрученная физиономия от нескончаемого финансового потока была довольно красноречива. Расслабление до состояния транса, когда раем растекается по телу кайф. От пальцев ног до пальцев рук бегут медленно волны онемения. И все это выглядит как любовное лобзание наркотического искусства. И, дойдя до исступления, пульсация в районе сердца усиливается, пробуждая организм замереть в восторженном блаженстве, отринув недавний груз множества цифр и задач. И, когда мерцающий свет через полуоткрытые жалюзи зарезал молниями мне по глазам, и звуки угасающих капель дождя за окном в полностью размытых очертаниях добили мое онемение до крика, я ударил кулаком по столу со словами, что надо работать лучше. Менеджеры тут же зашуршали в сторону двери. Андрей же качнул привычно головой. А я все также в предчувствии рвоты от душного кабинета потянулся к проигрывателю. Легкое движение пальца по кнопке включения, и полилась любимая музыка.

Инопланетной походкой аутентичный рок из колонки проигрывателя вливался в мое тело и наполнял мои мысли. В душу огромной лавиной обрушивалось волнующее настроение. Манящие звуки языка любви и протяжная гармония соединялись в единый водопад. Капали рядом секунды. Минуты текли в состоянии обнаженных чувств под томные раздольные этнические мотивы. Уже с раскатов первых аккордов я погружался в привычное трансовое состояние, где тихонько звенели сладостный тонкий голос певицы Инны Желанной и нервы, которые успокаивались только с хрустальными трелями весенних птиц из песни.

Под вялотекущее состояние природы в кокаиновом кольце я думал о своей так называемой жизни. Где бархатом нежным укрывала меня любимая ночь, перед погружением в бесконечную даль. А затем миллион кадров с призрачным светом прошлого и отзвуками грядущего будущего. Где печальный сумрак ночи вновь напоминал про зыбкий песок под моими ногами. И душа скользила по моей яви, заставляя дышать взволнованно глубоко. Где бренное тело немело от откровений, открывающихся в морфиевых волнах. Где умиротворяющая сладкая нега превращалась в бесконечные мытарства проживания такой жизни. Как глубокая тайна, поглощающая мою вторую половину. И дрожащие глаза ночной тенью проносят одно и то же действие – где хватаюсь за пистолет, чтобы это закончить.

Мою задумчивость прервала рука Андрея, которой он водил перед моими глазами. А потом он пару раз щелкнул пальцами, отчего я с улыбкой блаженства посмотрел на него. Философские мысли сразу же рассеялись, а рука потянулась к проигрывателю. Музыка была остановлена.

– Ну чего?

– Снова слушаешь этнику? В чем прикол?

– Говори, что хотел? – по мне было заметно, что я не желаю отвечать на его конкретно поставленный вопрос.

– Я тут для кого стараюсь? – он говорил с возмущением, активно жестикулируя.

– Не знаю, Андрон, – произнес я с некой надменностью. – Наверное потому, что ты-ы… мой подчине-енный, а я на-а-ча-альник! – медленным, слегка протяжным тоном самодовольства я отвечал ему в шутку.

– Только на бумаге. Тебе совершенно не интересно, что происходит в фирме?

– Честно?

– Можешь не отвечать. И так понятно.

– Мне именно это в тебе и нравится. Ты всегда все понимаешь без слов.

– Ну хватит! Это даже не смешно. Ты порождаешь очередные сплетни о себе в коллективе. Ты что не мог обдолбаться после совещания?

– Фу, как грубо!

В следующую минуту аккуратно сложенная кипа бумаг полетела в меня. Я только и успел что увернуться, согнувшись к коленям. Смачный треск двери шкафа позади меня, и бумаги оказались на полу. Некоторые из них не сразу остановили свое движение и, как жидкая лава, растекались по идеально гладкому паркету. А я смеялся.

– Хочешь ты того… Или не хочешь ты того. Все-таки ты подчиненный! Прости, но приходится повторяться. – снова подшутил я над ним, дожидаясь реакции еще сильнее, чем минуту раннее.

Он, конечно, понимал шутливость этих фраз, но сделал вид, что немного обиделся, прищурив пронзительные голубые глаза, а потом с шумом вышел из кабинета.

– Ну-ну, на-а-ча-альник, е-мое, давай заставь меня! – и он из губ сложил довольную ухмылку, непривычную для него.

Я наконец встал со стула и подошел к окну ближе. Открыл форточку. Свежий воздух наполнил комнату. Я поймал себя на мысли, что сегодня явно холоднее, чем вчера. Я повернул голову, охватывая взглядом весь кабинет и, в частности, несчастный шкаф. Оттуда меня улыбала разбросанная кипа бумаг по полу. Я не беспокоился за их чистоту. Пол был девственно чистым из-за моей скрупулезной борьбы с грязью. А также моей отчаянной нудности, с которой я составил лично подробный трудовой договор с графиком уборщице, где каждые три часа нужно было освежать полы в моем кабинете и протирать стол всякий раз новой влажной салфеткой.

– Да,– подумал я. – С этого ракурса кабинет кажется явно больше, чем со двери. Может быть нужна перестановка мебели? Да и вообще, я давно хотел поменять стул… – говорил я сам с собой, рассматривая черное кожаное кресло. – Черт! Снова хочу курить! – мечтал я вслух.

На моем столе завибрировал телефон. Я взглядом окинул имя на табло. Это был Василий Пегов. Человек, от кого звонки всегда были мне неприятны и, скорее, тревожны. Они не несли положительные новости. Но не ответить на него я не мог.

– Да, Кот, я слушаю тебя…

– У меня есть имя!

– Серьезно? Не напомнишь? – я явно над ним издевался.

– Дерзишь. А где привет?

– Привет.

– Привет-привет, дорогой! И тебе при-ивет! – как всегда, сладко растягивал он. – Что-то ты пропал, не появляешься совсем. Когда мы, наконец, лицезреем такого красивого дяденьку?

– Мы?

– Ну…

– Что? Что-то хотел? – интересовался я.

– Ну я же говорю, Рустемчик, соскучились все. Приедь проведать. У нас тут рыбка с Камчатки пришла. Икорка. Ты же любишь икорку… Не желаешь?

– Икорку? Я больше по рыбке.

– Хочешь значит рыбку съесть? – слышно было как он довольно улыбается.

– Хы.

– Ну приезжай…

– Буду вечером!

Я сразу сбросил вызов, услышав, как Андрей открыл дверь и привычно вздохнул. Определенно, любопытное жизненное наблюдение, когда не слышишь голос человека, но по манерам и даже дыханию его можно четко отличить. Андрей был именно таким. Даже тишину он разрезал каким-то особенным строгим вздохом.

Андрея, конечно же, заинтересовало с кем это я так напыщенно разговариваю, но я, как всегда, отмолчался и технично съехал с темы. Он лишь на это повел бровью с неверием, понимая, что я это делаю специально, когда не желаю отвечать. Да и в последнее время это стало обыденным, а потому его реакции на съезд с тем были все проще. Он что-то буркнул о том, что, если я и мухлюю что-то, то чтобы осторожно, и добавил, что ждет меня на улице. А потом хлопнул дверью.

– Эллечка, там мы немного насорили на полу. Пожалуйста, собери все бумаги в нужном порядке и положи на стол. А когда соберешь, просьба, захлопни мой кабинет. Я, наверное, уже сегодня не вернусь в офис.

– Хорошо, – сказала она. – Будет сделано! – и, виляя бедрами, сразу же пошла выполнять поручение.

Андрей уже ждал меня вблизи машины и отбивал налипшую грязь с колес.

– Курнуть есть чего? – спросил я его.

– Ну, конечно, нет, Рустем! Что ты выдумываешь? Я ж не курю, да и ты, вроде, бросать хотел. Садись давай, я замерз.

– Ладно-ладно, нытик, поехали, – нырнул я в машину огорченный.

– Подожди… Ты что изменил звонок на своем телефоне?

– С чего это?

– Кажется, мне послышался стандартный рингтон Samsung. А ведь ты обещал…

– Что я обещал? Что на тебя я поставлю определенную песню. Это я обещал? Я и поставил.

– А-а. Только на меня. Ну пусть хоть так.

– Ты, конечно, забавный. Песня “Черный бумер22
  исполнитель Серёга 2004г.


[Закрыть]” нравится тебе, но слушать ее должен я, когда ты мне звонишь. Это очень в твоей манере.

– Ну как-то так, – он, с легким сочувствием ко мне, улыбнулся. – Слушай еще анекдот… – и продолжил свою традицию юморить.

Выехав со двора офиса, мы рванули в ресторан. По пути Андрей травил свежими пошлыми и порой глупыми анекдотами, которые, впрочем, периодически были даже очень смешными или в тему.

– Может же быть у интеллигента какое-то безобидное хобби, – крутилось у меня в голове под улыбкой анекдотов.

Поужинав, я довез Андрея до его дома. Он недавно приобрел себе квартиру совсем недалеко от моего жилья. В принципе, если правильно настроиться, то можно было бы даже дойти пешком от его дома до моего. Правда, вряд ли такой солнечный удар мог случиться. Я никогда не ходил пешком, да и Андрея за таким занятием не видел. Но все-таки, когда я ему сватал именно это жилье, одним из комментариев убеждения был именно этот пункт – удобство. Но на самом деле, я просто хотел, чтобы он жил рядом со мной, но произнести искреннюю фразу о глухой тоске без друга рядом я не смог, ввиду своей гордости. Ограничился лишь банальными фразами о практичности.

Попрощавшись, он скрылся за шлагбаумом, а я поехал дальше. Еще пару светофоров по прямой, поворот направо, тут же налево и вот я почти у дома. Меня встретил мой девятиэтажный дом современной постройки из кирпича цвета недозрелого абрикоса. Напротив моих окон обосновался крупный банк, а сзади него располагалась прокуратура. Здесь всегда можно было встретить грустных людей. Кредитное учреждение впереди дома было как знак цели к заработкам, а сзади находилось здание органа государственного надзора, которое намекало, чтобы я был очень аккуратен. Именно так я себе и объяснял такой странный судьбоносный выбор квартиры. И каждый раз, когда я шел от машины до подъезда, огромная вывеска этого слова из одиннадцати букв бередила мне нервы.

Я принял душ. Переоделся. Спешил на обещанные икру и рыбку. Я точно знал, что Василий не мог меня позвать для того, чтобы просто наслаждаться общением под деликатесы. Его сальной морде, конечно, что-то было нужно. И я наверняка понимал что.

По обычаю, он встретил меня показательно дружески с оттенком жеманности. Мне снова удалось подколоть его нагеленными волосами, предложив подкрасить и ресницы. Он, как всегда, злился. Его скулы пульсировали, выпуская из себя похотливую конскую дрожь. Но в этом и был весь Пегов. Он редко выдавал длинные монологи под мои подколы. Всегда лишь странно хмурился и натягивал тонкие губы от злости. Я же, в ответ на его гримасы, лишь одаривал вселенским равнодушием. И так было всегда. В этом было наше общение.

Он пригласил к себе в кабинет. Этот диалог должен был состояться непременно тет-а-тет, хотя и в приемной не было ни души. Он почти сразу стал рассказывать мне с огромной долей агрессии о своих проблемах и недавних разговорах с очередными бандитскими мордами. На что я лишь скупо ухмылялся.

– Зачем ты мне это рассказываешь? Мне какое дело до ваших дел?

– Ну да… Как же я мог забыть о Вашей животной персоне, кормящейся в каком-то другом водоеме.

– Пусть так. Тебя это раздражает?

– Не думаю. Я вообще предпочитаю не знать об этом. Но… неужели тебе совершенно не интересно, что происходит вокруг тебя и твоего любимого Шефа?

– Это не мои заботы. Мне и своих хватает. Я же не вешаю на тебя свои проблемы.

– А разве они есть? – лицо его исказилось. – Кажется, что мы все возимся в куче дерьма, как навозные мухи, а сливки жрешь только ты.

– Не знаю. Мне икру и рыбу никто не возит. Приходится отовариваться в местных супермаркетах. Как жаль… Что ты на один из них положил глаз.

– О! Ты даже об этом в курсе. Интересны твои источники. Хотя… Я знаю, что ты не проболтаешься.

– Жаль. Хорошая сеть. Мне нравятся там пиццы.

– Что больше негде пожрать пиццу?! – он невротично дернул головой.

– Не знаю. Мне нравилось там. Около дома.

– На кой хрен ты вообще купил себе жилье напротив моей работы? Вот что бесит.

– На это я лишь смог улыбнуться с присущей мне хладнокровной издевкой. Но это был верный признак того, что я под свежим наркотическим опьянением. Не более того.

– И кто тебе возит деликатесы с Камчатки?

– Да есть товарищи хорошие. Всегда угостят. Привезут вкусности. Я вот еще краба жду, – тянул он, как обычно, речь. – Если понравилась икорка – могу дать полкило. Еще не все по домам растащили.

– Какой ты щедрый. Других тоже подкармливаешь?

– Бывает.

– Меня не надо.

– Как не надо? Так похудел. Ты, кроме наркоты, что-либо жрешь? Переживаю.

– Да не переживай, я не голодаю, Вася. Я, в отличие от тебя, не имею склонность постоянно что-то держать во рту. Много жрешь. Живот растет.

Его взгляд замер на мне. Он внимательно осматривал мое лицо и молчал. И его глаза все также быстро моргали. Неестественный темный цвет глаз держал мертвой хваткой мой взгляд. Я видел, как они лихорадочно блестели. Именно это и выдавало его внутреннее волнение, которое он с усилием пытался побороть, дожевывая бутерброд с икрой. Мне было легко наблюдать за его играющими чертами лица. Они читались по щелчку пальцев – легко и понятно. Но все же он неплохо скрывал свое волнение, хоть и периодически брал в руки какие-то предметы со стола и менял их местами. А порой потирал ладонями лицо, будто сильно потея. Это был еще один верный признак того, что он был в определенном напряжении. Но речь его все равно была четкая и очень твердая – заученная, отчеканенная.

Наконец-то он перестал показно улыбаться и корчить из себя невесть что и кого. И только сейчас я заметил, что, помимо волнения, сегодня у него очень тяжелый взгляд. И дело было не в цвете глаз. Но он будто почувствовал мой мозговой штурм относительно него и расплылся довольно в улыбке снова. Показалось, что даже искренне. После чего он поменял позу ног и, как самый заботливый брат, стал интересоваться моей жизнью.

– Ну как поживаешь то? Что-то ты пропал, красавчик. Скучаемс.

– Ты или…

– По-всякому.

– Ты же знаешь, что я не фанат ваших тусовок. Я работаю. Да и, в целом, мне не очень нравится родниться с быками за одним столом.

– Все мы работаем. Но зачем ребят обижать. Давно ль ты сам то вышел в общество? – теперь подкалывал он меня. – Я вот помню, как ты и двух слов то связать не мог. Сидел скромно в сторонке, а теперь никого и знать не хочешь, – глаза торжественно блеснули. – Быстро, быстро. Не считаешь?

– Не считаю. Да и ты с кем-то явно меня путаешь. Я никогда не был забитым, как ты сейчас рассуждаешь. Не сидел в стороне.

– Не сидел. Пусть так… Обижаешься. Прямо сло-ова не скажи-и, – расплывшись в неге, Вася произносил каждое слово с каким-то особенным шармом, растягивая слога.