Текст книги "Снегопад (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Обвешанная пакетами, Хайнкель пыталась достать ключи.

– Позволите вам помочь? – раздался позади нее приятный голос с незнакомым акцентом.

«Первое знакомство с новыми соседями». Милостиво кивнув, Хайнкель с облегчением освободила руки. Волк при виде незнакомца прижал уши, глухо заворчал и мрачно уполз в спальню, даже не сделав попытки зарычать или познакомиться поближе.

– Я – Хайнкель Вольф, раньше тут жила, лет семь назад.

– Войцехович Роберт, работаю тут… моя дверь – напротив… вы совсем одна?

Предложить вина, отказаться, пригласить на чашечку кофе в кофейне за два квартала, поговорить о погоде, о том, что снегопад небывалый. Перейти на «ты», улыбаться, смеяться. Отпустить веселую – но все еще – пристойную шуточку. Попрощаться. Закрыть дверь, улыбаясь самой себе.

– Эй, Волк, ты где? – позвала Хайнкель, и обнаружила наглого пса на собственной кровати – торжественно он разлегся прямо на простыне, и смотрел на Хайнкель с выражением непередаваемого презрения.

Что не помешало Хайнкель запустить в лохматого нахала тапочками.

– Тоже мне, Отелло! – кричала она, заваливаясь на кровать, – мне, может, скучно!

В ответ на это из-под письменного стола раздалось уже знакомое ворчание. Волк был с хозяйкой явно не согласен.

Хайнкель всегда мечтала поиграть роль роковой женщины, которую ревнуют, которую обожают, из-за которой разыгрываются нешуточные страсти. Но никогда в жизни не могла подумать она, что ревновать ее будет ее собственный пес – и мстить «сопернику» с ужасающей изобретательностью и коварством. И ругать Волка было бесполезно – он мгновенно делал честные глаза, а поймать его на месте преступления было невозможно.

Единственное, что он делал открыто – и не просто открыто, а демонстративно – это метил дверь незадачливого кавалера, и делал это как минимум четырежды в день – по дороге на утреннюю и вечернюю прогулку и на обратном пути. Также Хайнкель подозревала его в намеренном подгрызании ножек у табуретки, на которой сидел Роберт, воровстве дорогих ботинок соседа; и пару раз Хайнкель удавалось застать Волка, который с озверелым выражением морды чесался о пальто воздыхателя.

Однако Роберта это не могло остановить: он только улыбался, приходя день за днем, и даже пытался понравиться строптивому псу, принося ему сосиски и свиную вырезку.

– Лучше пиццу, – сказала Хайнкель, и встретила укоризненный взгляд Волка.

«Ведь это был наш секрет, да?».

– Скоро Новый Год, – Роберт выразительно поднял левую бровь, – ты еще не знаешь, как будешь встречать?

Вот и первый вестник очевидного. Улыбнуться. Сказать, что планы неясны. Пообещать позвонить, и позвонить-таки; и потом, по накатанной, проверенной веками дорожке пройти короткий путь к спальне – закрутив очередную ничего не значащую интрижку с открытым финалом…

– На Новый Год я отсюда уеду, – вырвалось у Хайнкель словно само собой.

– Жаль, жаль…

Едва за Робертом закрылась дверь, как Волк сорвался с места и принялся хрипло лаять ему вслед.

Но он все-таки позвонил. Пригласил к себе. Не приставал.

Теперь Волк сидел мрачнее тучи, на прогулках носился вокруг Хайнкель кругами, словно встревоженный овчар вокруг отары овец, и на каждый телефонный звонок реагировал истошным воплем негодования. А у Хайнкель оставалось все меньше терпения. Снегопад, снегопад, снегопад… засыпающая Штирия, скучные люди…

– Может, все же позвонить ему и встретить с ним Новый Год? – спросила Хайнкель у своего отражения в зеркале утром тридцать первого декабря.

Не успела она даже озадачить произнесенным вслух вопросом, как с пронзительным звоном рухнул и разбился старенький телефон с журнального столика. И – на этот раз даже не пытаясь скрыться рядом сел Волк и пристально взглянул на Хайнкель, словно ожидая ее реакции. Первым же ее желанием было позвонить в представительство Гиннеса и сообщить о феноменальном уме собаки.

Однако второй реакцией было раздражение.

– Знаешь, что, мой дорогой? – спокойно произнесла Хайнкель, опускаясь на колени и заглядывая в голубые глаза Волка, – ты считаешь себя умнее, чем я. Чем люди. Ты думаешь, я не знаю, кто такой Роберт? Чего он хочет? Да я прекрасно знаю!

Хайнкель встала, нервно закурила, достала собачью миску и пакет хлопьев.

– Ты – Волк, – сказала девушка, обращаясь к Волку, – вы создаете пары на всю жизнь. А вокруг люди. Я тоже хотела быть волчицей. Только вот пары не нашлось. Да, и кстати: у меня есть еще и мобильный телефон.

Она отвернулась, насыпала хлопья в тарелку, поправила поясок на халате, и…

…тарелка покатилась по полу. Рассыпанные хлопья захрустели под босыми ногами.

Хайнкель ощутила, как мгновенно взмокшая спина прилипла к горячему чайнику. Правая рука машинально потянулась к верхнему ящику – без пистолета она чувствовала себя совершенно беспомощной. Потому что точно перед ней, на том самом месте, где только что ждал завтрака Волк, стоял совершенно обнаженный мужчина. Болталась блестящая бляха на шее, он потянул за ремень ошейника – и тот упал к ногам оборотня.

– Капитан… – ящик был пуст.

Шаг вперед. Хруст хлопьев под босыми ногами. Еще шаг. Хайнкель вжалась в кухонный столик до боли в бедрах.

Капитан оперся ладонями о стол, наклонился к шее девушки. Она зажмурилась. Но – вместо того, чтобы укусить – оборотень провел носом от плеча к уху, вдохнул, выдохнул, и медленно – очень медленно – прижался щекой к ее щеке. И замер. От его светлых волос еще пахло шампунем для собак, дубленой кожей ошейника. Его руки заскользили по ее телу, распустили туго затянутый пояс махрового халата.

– Ганс…

– Тшшш.

Он заворчал, совершенно по-волчьи, легко прикусил ее плечо – не оставив следов, не причинив боли, но послав сладостную дрожь по всему телу.

– Ганс, пожалуйста…

Уверена ли она была, о чем именно хочет попросить?

…Самым странным было то, что это не казалось противоестественным.

И молчание, прерываемое лишь сбивчивым дыханием – возбуждало. И хруст хлопьев под ногами Капитана. И его дрожащие ресницы – очень густые и пушистые. Хайнкель слышала, как бьется его сердце. Как часто он вздрагивает от каждого прикосновения. Как судорожно вздыхает, заглатывая воздух.

И руки. Очень сильные руки, которые крепко держали Хайнкель Вольф почти на весу. Каждую мозоль на пальцах оборотня она ощущала всем телом. Несмело закинула руки ему на плечи, прижалась крепче, закрыла глаза, двигалась с ним вместе, и даже дыхание было общим на двоих. Руки так сильно ослабли, что – не держи Ганс ее сам, не будь за спиной опоры в виде кухонного столика – она непременно свалилась бы, обессиленная, на пол. Перед сомкнутыми веками темнело, а потом вдруг заливало белым, нестерпимо ярким сиянием. Ей казалось, она мчится волчицей по заснеженному лесу, и слышит за спиной его бег. А перед ними – ускользающая темнота, загнанный зверь, добыча…

Вздох, всхлип, хриплое рычание, стоном вырвавшееся из груди мужчины. Дрожь в ногах, сжатые до боли кулаки. Закушенная губа.

И Хайнкель услышала свой собственный голос – показавшийся чужим – хриплый, торжествующий выкрик, не то вой, не то яростный лай.

Обессиленные, они медленно осели на пол. На кафельную плитку кухни. Сверху тяжело упал махровый халат, а под босыми ногами заскрипели раскрошенные в пыль кукурузные хлопья. И только тогда Капитан открыл глаза. Целую вечность смотрел серьезно и немного надменно в глаза Хайнкель, прежде чем поцеловать ее.

Поцелуй, от которого перехватило дыхание и остановилось сердце. Нечто большее, чем простой секс, животный и безудержный, на кухонном столике, нечто более значительное, интимное.

И снова тишина. Они сидели на полу, тесно прижавшись друг к другу, впиваясь друг в друга ногтями, как будто боясь отпустить, и молчали.

– У меня тоже… очень давно не было женщины, – словно извиняясь, наконец произнес оборотень.

Хайнкель только теперь ощутила, как безумно болит поясница, которой она ударилась о стол. Молчание. Почти тишина. Где-то за стеной глухо слышится радио, на кухне пищит таймер, напоминая, что микроволновка давно уже разогрела так и не пригодившийся завтрак, а на улице буксует увязшая в снегу машина.

«Договаривай».

– А теперь что? – Хайнкель нашарила рукой зажигалку, мужчина молча протянул ей пачку сигарет, – что теперь?

Она подавилась дымом. Ганс молча смотрел на своего бывшего врага. Хайнкель как наяву увидела, как садится в поезд, который стоял на станции Мурау всего три минуты – и уезжает в снежную новогоднюю ночь, а на платформе навсегда остается ждать ее большой лохматый волк, который стеснялся залезать при ней в ванну и больше всего на свете боялся ветеринаров. Но все случилось именно так, как случилось.

– Мне холодно, – вырвалось у Хайнкель. Ганс подал ей халат.

Она неловко завернулась в него, потом подобрала под себя ноги и прижалась спиной к дверце кухонного шкафа.

– Ты здесь случайно оказался? – спросила Хайнкель, просто для того, чтобы разрушить появившуюся неловкость, – или нет?

– Я здесь вырос.

Как легко, оказывается, отвыкнуть от звуков мужского голоса.

– А как ты…

Он покачал головой. Хайнкель замолчала. Они довольно долго сидели так – она в халате наизнанку, он – совершенно обнаженный, – сидели рядом, ничего не говоря, ни о чем не думая. За окном сверкало, отражаясь миллионами бликов в стеклах, яркое солнце.

– В шкафу должна быть мужская одежда, – тихо сказала Хайнкель.

Но не встала с пола, даже когда Капитан легко поднялся и отправился к тому самому шкафу. «А, ну да, – мелькнула у девушки мысль, – я и забыла, что он знает этот дом. Он ведь в нем тоже живет».

– Новогодняя ночь обещает быть звездной, – радостно вещал диктор по местному каналу, – можете отправиться на каток, но не забудьте прихватить шарфы – на случай метели!

…Открыв глаза, Хайнкель села на диване. Все тот же халат наизнанку, только кто-то – и она знала, кто – накрыл ее клетчатым пледом, когда она заснула, заснула неожиданно для самой себя.

– Ганс?

Привычная тишина. Телевизор. Свист дворника на улице.

– Ганс! – в спальне было пусто, в ванной не шумела вода, никого не было дома, кроме нее.

– Ушел, значит, – Хайнкель прикоснулась к ошейнику, который лежал на кухонном столе.

За окном уже раздавались крики первых гуляк, в окнах напротив зажигались гирлянды. Сколь стояла так Хайнкель, она потом бы ни за что не смогла сказать. Повторяла про себя почему-то «Волка ноги кормят» и «Сколько волка не корми…», но никуда не девался мутный серый осадок где-то на дне души, оседающий тяжелой свинцовой пеленой.

Еще один мужчина, который ушел, не попрощавшись. Не то, чтобы очень жалко, но отчего-то Хайнкель Вольф очень захотелось тоскливо завыть в углу, рассказывая всему миру, как несправедлива – в очередной раз! – оказалась жизнь. «В конце концов, Господь, ну хоть на этот Новый Год можно было нормальный подарок организовать?» – пыталась Хайнкель возроптать хотя бы на равнодушные небеса. Но и в этот раз – как и прежде – не получалось.

Хлопнула входная дверь. Отряхиваясь от снега, в прихожую вошел Ганс. Пальто Михаэля было ему узко в плечах, а штаны, наоборот, велики, но оборотень не обращал внимания на свой внешний вид. Хайнкель, припавшая к двери, ощутила внезапную слабость в ногах.

Словно почуяв ее странное состояние, Ганс неуверенно замер, потом снял пальто, под которым был старый растянутый свитер.

– Я не мог позвонить, у меня телефона нет, – проговорил он, и отряхнулся еще раз.

Она только покачала головой. Ганс бережно вынул что-то из-за ворота свитера. Сначала проворчал что-то, затем протянул ладони Хайнкель. На его руках сидел крошечный белоснежный котенок.

– Вот.

Хайнкель не двинулась с места. Котенок мяукнул – еще совсем детским голоском пискнул.

– Это подарок.

«Святая Магдалина, я, кажется, онемела».

– Я люблю кошек, – Ганс чуть наклонился – по его глазам пробежался блик от гирлянды за окном, – Хайнкель?

«И еще, кажется, немного втюрилась. С кем не бывает».

– Хайнкель?

Никогда прежде, никогда раньше никто не называл ее по имени с такой нежностью. Как ее угадала в ровном голосе Капитана Хайнкель, она и сама сказать не могла. А может быть, это он сам внушил ей – при помощи телепатии или иных способностей оборотня. Гадать не хотелось.

Нереальность. Уют необустроенной квартирки, разноцветные лампочки гирлянды. Свернувшийся на коленях белый котенок, которого Хайнкель еще не придумала, как назвать. Двадцать три минуты до нового года. Двадцать две. Двадцать одна.

В сущности, рассуждала Хайнкель, жизнь выдавала и не такие кульбиты. Это – как заглянуть в полутемную комнату с прошлым, а потом навсегда закрыть дверь. Жить прошлым нельзя.

– На центральной площади Вены уже собрались радостные жители и гости столицы…

Двадцать минут ровно. Хайнкель зажмурилась.

…Писк, очень противный писк. «Разряд! Не дышит. Разряд!». Хайнкель помнила. Энрико. Она молилась за Энрико. Не за Максвелла – она прекрасно понимала, сколько бед натворил из-за своего тщеславия архиепископ. Но Энрико был не таким.

– Пожалуйста, Господи… – шептала Хайнкель, хоть и понимала – Он не слышит ее, не хочет слышать.

«Три двадцать шесть. Зафиксируйте время смерти». И вышедший доктор в белом халате: «Мы очень сожалеем…». И случайно замеченный вампир, принадлежащий леди Хеллсинг – точь-в-точь как и Хайнкель, обессилено привалившийся к стене приемного покоя.

А потом были похороны, потом был психотерапевт и долгие ночи, полные тревожных снов – и, наконец, увольнительная с приказом о выплате компенсации и назначении пенсии…

Когда очень много глотаешь соленой влаги слез, когда слишком много подставляешься по удар – не все ли равно, каким будет следующий поворот? Не перестаешь ли верить в подарки судьбы? Хайнкель Вольф привыкла ждать подлянки от жизни, и обычно жизнь никогда ее не обманывала; но все же и эта страница прошлого оказалась закрыта и припорошена нежным рождественским снегом.

Пятнадцать минут. Хайнкель открыла глаза.

Если допустить, что в жизни циничной, скучающей, самой обыкновенной наемницы случаются чудеса – определенно, настал миг чуда. «Хотя ничто не предвещало, – вздохнула девушка про себя, – обычная лохматая дворняга, виски с колой и разбившиеся черные очки». Ганс фыркнул. Отчего-то Хайнкель сразу поняла, что он «прочитал» ее последнюю мысль. Она залилась краской. Получается, он мог читать ее мысли и раньше?

«Что за вздор, – Хайнкель зябко поежилась, и отвернулась, – подумаешь, какой неженка! А что я должна была подумать? Что передо мной породистый оборотень с родословной до времен Иуды Искариота?».

– Я гораздо моложе, – раздался низкий голос от окна.

Восемь минут.

– Ганс, открой…те шампанское, пожалуйста.

Золотистые пузырьки бодро играли в высоких бокалах. Клетчатый диван заскрипел, когда Капитан сел рядом с Хайнкель. Белый котенок замурчал.

В доме напротив все встали, готовясь торжественно приветствовать новый год. Пять минут.

– В животном существовании есть свои преимущества, не так ли? – не отрывая взгляда от бокала с шампанским, тихо произнесла Хайнкель, пытаясь удержать нервный смех, – можно узнать то, чего никогда не узнаешь, пока остаешься человеком.

Она не ждала ответа – его и не последовало.

– Две минуты.

«Ну скажи уже хоть что-нибудь! Я же не сумасшедшая!». Хайнкель поставила бокал на стол.

– Чертовщина какая-то, – она встала с дивана и нервно заходила по комнате.

«…свои преимущества…».

– Тридцать секунд, – спокойно констатировал Капитан, щурясь, и кивнул в сторону окна.

Двадцать. В доме напротив замерли в предвкушении.

– С новым годом, – пробормотала Хайнкель, и бокалы – ее и Ганса – легко соприкоснулись даже без звука.

«…преимущества…».

– Ну к дьяволу эти традиции…

Она все-таки опередила оборотня – они даже легонько стукнулись носами за мгновение до того, как сорваться навстречу друг другу, как изголодавшиеся цепные псы.

Или как волки.

Продавленный диван, салют за окном, шум и гам, песни.

Хайнкель вновь открыла глаза. Ничего не изменилось. Или почти ничего. Наступил еще один новый год – сколько их было до этого дня! Разные, непохожие, с запахом снега, елок и шампанского. И все же было одно отличие.

Его звали Ганс Гюнше. Или Капитан. Она назвала его Волком, и не ошиблась.

– Ты линяешь, – лениво прошептала Хайнкель, проводя по дивану рукой, – это твоя… вчерашняя шерсть.

Оборотень ухмыльнулся, оскалив зубы.

– В этом году весна наступит очень рано, – ответил он, и натянул почти до подбородка плед – наружу у Хайнкель торчал только нос, – спи.

– Хочешь, я почешу тебе за ухом? – предложила сонно Хайнкель, и услышала уже ставшее родным утробное ворчание.

Запах хвои, меда, карамели и снега. Легкое почесывание за ухом Ганса, который не стал возражать – на его умиротворенном лице расплывалась блаженная улыбка. Хайнкель показалось – на мгновение – что его губы сложились в слово «Прекрати».

«Правда ли, что волки создают пару на всю жизнь?».

– А правда ли то, что ты написала на стекле? – внезапно спросил Ганс, открыв глаза и приподнявшись на локте.

Хайнкель показалось, что она целую вечность молчала перед тем, как сказать «Да». Капитан кивнул и улегся на свое место обратно.

– Спи.

Снегопад за окном усиливался.