Текст книги "Слепое кино"

Автор книги: Ганеша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Ганеша
Слепое кино

Введение к серии.

Это произведение из шести книг под общим называнием «Трепанация любви» в жанре сексуальная фантастика про весьма юного, по космическим меркам, но с огромным умом и самомнением, невероятно тщеславного, романтически настроенного Ангела, самым невероятным образом попавшего в Ад. Куда он, для чистоты эксперимента, захотел попасть, родившись под маской одного из мелких Бесов, чтобы ни у кого из местных Демонов не вызвать сомнений. И в процессе взросления мучительно осознавал себя – среди его жутких обитателей, соблазнявших его на те или иные, совершенно непозволительные в его светлом и чистом мире, искушения и чудачества среди парней и девушек голубых и розовых полу тонов. И заставляя его, начитавшись в юности адских мыслителей, совершенно искренне отрицать всё, что могло быть связано с религией, организованной в древности некоей группой интеллектуалов-повстанцев, писавших под псевдонимом «Платон». То есть всего, что могло способствовать духовному, а вслед за этим и его физическому возрождению в качестве того, кем он всегда и был – прекраснейшим Ангелом. Которого мы знаем как Ганеша.

Который начитался у себя в совершенном Ангельском Мире романов о попаданцах, внезапно попадавших в самую гущу исторических событий в аду и начинавших там наводить свои прядки, используя все доступные им высшие знания и магию. Совершенно искренне пытаясь воссоздать в аду то мироустройство, что царило в их мире – до того, как они его покинули. И, вдохновлённый их литературными успехами, попытался выпустить в своём ангельском мире пару-другую подобных вирш. Но из-за отсутствия умения строить сложную сюжетную линию, потерпел полнейшее фиаско.

Но ничуть не отчаялся и совершенно искренне пожелал сделать то же самое, но уже – на самом деле. С целью сбора фактологического материала для своего будущего бестселлера. Который он намеревался написать, по горячим следам, прямо в Аду. И попытаться там же и самиздать. Чтобы перещеголять своих «собратьев по оружию». Угрожая пытающимся тут же помешать ему в этом, когда его книга уже была написана, стоящим у власти Архидемонам организовать на их планете ровно те самые «подвиги», что были так подробно описаны в романах его литературных конкурентов. Устроив им бурю в стакане с чаем без Сахарова. И уже действительно всех их перещеголять, войдя в историю этого Нижнего Мира не только как художник Слова, но и Дела. Пусть – вынужденно. Что у него и на своей планете получалось всегда намного изящнее, чем высокий слог.

Книги содержат многочисленные сцены сексуального характера, сцены насилия с сексуальным характером, сцены готовности к насилию ради секса и готовности к сексу ради сцен насилия. Так как демоны и демонессы только этим и живут, то и дело вовлекая главного героя в свои брачные игры. Где он проходит путь от глубокого циника в юности, как и всякий конченный материалист, помешанный на поклонении науке и искусству, до истинно верующего – в подлинно Прекрасное. Мир Ангелов. Но неугомонные Архидемоны, окопавшиеся на данной планете, продолжают с каждым годом всё сильнее его искушать, постоянно подсылая к нему отъявленных грешников и бредовые идеи, пользуясь его наивной жаждой обрести в этом мире свою «вторую половинку» (апельсина), которых он постоянно пытается завести. Причём – с толкача. Но из-за отсутствия в них топлива…

Стоит ли упоминать о том, что данная книга является чистейшей социальной фантастикой, не имеющей ни к кому из современных нам людей, ни к представителям древности ни малейшего отношения. Тем более что у автора, как и у любого самостоятельно мыслящего философа, давно уже выработался сугубо свой метаязык, который он постоянно показывает современной ему науке, отставшей от него на несколько тысячелетий. Всё описанное в романе является чистейшей выдумкой автора, в том числе и – его герои, их слова, действия, мечты и не менее бурные, чем у автора, фантазии. И проводить какие-либо параллели с героями исторических событий (не смотря на многочисленные аллюзии и сноски) в жизни автора данной книги и данной планеты вообще означало бы поддаться на искушение проникнуть во внутренний мир автора данной книги и стать ещё одним из его персонажей. Ещё одним попаданцем, но уже – во внутренний мир книги. Которая внезапно так вас очаровала, что заставила совершенно искренне поверить в реальность происходящего у вас в голове и буквально втянула вас в себя. Вывернув в виде точно такого же потенциального Ангела у себя дома, возжаждавшего точно так же реализоваться на основе опыта восхождения главного героя. Тем более что это оказалось не таким уж сложным. Даже – для таких наивно-демонических созданий, как и любой житель этой планеты, на которой наш герой неожиданно для них очутился.

Ведь в данных книгах описано ровно то, как этот потенциальный Ангел, благодаря своей отзывчивости и жажде социального эксперимента сумел-таки отыскать истоки подлинной религии. Благодаря проповеднику Вити прорвался на космический корабль повстанцев, существующий, к его удивлению, и до сих пор. Преодолел-таки все искушения и соблазны, заставлявшие его ранее перерождаться в Аду из жизни в жизнь. И, используя свои пан-исторические воспоминания, неожиданно для себя духовно переродился в этом воплощении в настоящего Волшебника. Для того чтобы начать чудить и чудотворить в этом Социальном Аду, но уже – по-настоящему!

Продолжение которого не заставит себя долго ждать. Неожиданно мутируя и вырываясь со страниц в нашу с вами реальность. Точно так же, как и периодически по ходу всего повествования. Где наш герой, подобно Орфею, постепенно спускается в самый настоящий Ад в поисках своей «Эвридики».

Данная книга является не только первой в цикле, но и одним из ключевых моментов группы книг, в которой раскрывается не только юность главного героя, пока он был духовно слеп (которая и далее, по мере развития повествования будет всё полнее и ярче раскрываться, как во сне, откидывая покров за покровом в каждой из последующих книг, постепенно обнажая его в постельных сценах), но и то, как именно данный ангел-попаданец впервые осознает то, что он сошёл со звёзд. То есть не обычный себе земляшка, каким он до этих трёх, выхваченных из его (сексуальной) жизни дней, хотел бы себя видеть – на постели главной героини его жизни. Пока из разговора со своим юным другом ему внезапно не открылись глаза на то, кто он такой – на самом деле, которое он там впервые для себя обнаружил, начав задумываться над тем, что творится на данной (ему в распоряжение) планете.

Все совпадения случайны, герои, их имена и происходящие с ними события выдуманы. Так же как и сам автор.

Банан

Под ногами у беспокойно блуждающего по двору Виталия, завёрнутого в домашний прикид, стоически спокойно возлежал бетонный пол. Залитый (вином) ещё в расписную лажу летописных совковых времён Виталия родителем.

Сегодня к нему пришёл Лёха. Сверху на него была грубо натянута чёрная футболка с кроваво-красной аппликацией изнывающего черепа в кровяных подтёках в виде земного шара под когтистым орланом и прочей металло-требухи, да серебряная полоска на шее. А снизу – отварные вкрутую джинсы вчерашней свежести, броско заземлявшиеся чёрными китайскими тапками с белой окантовкой подошвы.

Стыло замерев перед носом у осталированной калитки, он подловил Виталия в непроизвольных блужданиях по двору. Тот, картавый блондин с пеньковыми волосами, имевший маленький, спортивного вида череп и наработанный имидж земляничного франта, склонив голову, толи загруженную покатыми гирями тяжёлых раздумий, толи тяжким бесплодным поиском невесть чего на земле-матушке, не сразу его заметил. Когда Алексей окликнул его от неблаговидного занятия, Виталий поднял свою тугую от изобильной нафаршированности увесистой кучей толстых, не укладывающихся в голове мыслей, голову, что минуту назад то и дело вываливались из него в виде междометий, обрывкой слов, а иногда и фраз, и продолжал по инерции ещё пару мгновений о чём-то промыслять, напряжно шлифуя зазубрины мыслей, пока глаза его не высветились изнутри собачьей радостью узнавания:

– А-а! Бананище! – воскликнул герой с мозолистым сердцем. – Ну, чего стоишь? Проходи! – разрешил он. – А где это ты вчера западал? – спросил Виталий, вероятно имея в виду день своего рождения. – Тут такая тусня была! Мальчишки из армейки подтянулись. Вот вчера кураж был! По всему городу фест устроили. На базаре крышевому табло помяли! Вот я вчера исполнял! – восхищаясь собой, заливался Виталий.

– Что ж то за крышевой такой? – спросил, заходя, Лёха, на ходу удрученно натягивая социальную маску «Банана», каким его звали в этом кругу общения.

– Вот такой крышевой, – выдал «заключение» Виталий.

– А я снова в числах заблудился. А когда очнулся, было поздно. Хотел тебе в подарок «командирские» с самолетиком купить, да не нашел. А другие не стал, не в тему. Ты ведь служил в авиаполку.

– Я не нашу часов, – обрубил тот проросток в сияние сферы благородных устремлений. – Ладно, пойдём, кое-что покажу.

И машинально сунув друг другу стальные сенсоры, проникли в дом.

– Да-а-а! – Попытался, впрочем, безуспешно, из-за отсутствия переднего зуба, театрально присвистнуть Банан. – Кто привёз, папик? – Глядя как Виталий нежно, как не всякую в его жизни женщину, поглаживал призывно блестящие огромные черные кожаные кресла, брошенные посреди комнаты.

– Да кого… Знаешь, где мы их нашли? В «Туристе».

– Хм-м! – в усмехнулся Банан, вспомнив как Виталий по всему городку безутешно мыкался в поисках злополучных кресел.

– Ну что, давай их расставим? Сейчас Бизон дожует свой салат, да придёт, поможет.

Когда выпуклые кресла были вбиты по углам у окна, а мебель с потом пополам задвинута на новые рубежи – обрюзгший диван у левой, секретер у правой стены – явился довольный, слегка зардевший хлебосольным румянцем в щеках ротвейлера Бизон, делая челюстями сосредоточенный вид. Мол, из-за стола сорвался.

– Где ты был, Бизон? – онедоумел Виталий.

– А чего ты не подождал? – отработал Бизон, для убедительности ковыряя пальцем во рту и, на пухлый миг овив банановую руку талым щупальцем, с порога прыгнул в правое кресло. – А клёвы кресла, а?

– Ага! – согласился Банан, запрыгнув в левое.

– Чего ты сел? – упрекнул Виталий Банана. – Пойдём, сперва, руки помоем.

– В натуре, – повёлся Банан и, неохотно поднявшись, двинул к двери.

– А клевы кресла, а? – на рекламу бросил Виталий, прыгнув на его место.

– Вот гад!

– Бывает, – утешил его тот, сгребая с журнального столика, всунутого в меж кресельную промежность, пачку сигарет. – Я потом помою.

Банан, гнило ухмыляясь, вышел из комнаты Виталия, наспех сотворенной из веранды, и зашел в центральную часть дома, где единолично изживала свои одинокие вещие дни его маман.

Ноздри продрало отстойным воздухом старческого говенья. Но он, не подав и вида, спешно ополоснул руки и даже зачем-то сказав «спасибо», щелкнул в обратку.

– … кстати, должна позвонить сегодня, – услышал Банан, открывая дверь.

– Кто? – Взлетел он бровью.

– А-а… Я и забыл с этими креслами, – начал Виталий. – Вчера мамка зовёт к телефону: «Тебя женский голос!» Я думал, это те жабы с «Болота», помнишь?

– Ну, – нетерпеливо поддакнул Банан, подсаживаясь на раскладной стульчик к столу.

– Я иду и по ходу отмазку уже придумываю. А на фиг эти жабы нужны мне на дне рождения? Подымаю трубку, Аня с Белкой! Полагай?

– Аня? – удивился Банан. – С Белкой? Ещё помнят?

– И не только помнят. Мы вчера с ними и куражились.

– Ни фига! – ошалел Банан от неожиданности.

– Сегодня опять должны прийти. У тебя как по деньгам?

– Да, я взял пару соток.

– Чё-кого, подсидим сегодня, – сказал Виталий и кинул обглодыш сигареты в открытую «варежку» окна.

– А как же твоя любовь? Как же Ада? – усмехнулся Банан с гримасой наработанного удивления.

– Любовь? Настоящая любовь – умеет ждать, – стебанул Виталий. – Да и неудобно как-то. Болич мне уже вроде бы как другом стал.

Болич приходился Аде сожителем, резинка связи с которым растянулась уже на пару годовых витков. Видимо, пресытившись Боличем, Ада и повелась на Виталия, как на свежий кус худосочного мяса с франтующей ядрёнкой. Тем более, что после разговора с Виталием в ней опять взыграли трубы тех впечатлений, что Виталий оставил ей почти два года тому назад, протяжно призывая оставить Болича. И продолжить крутить тот роман, которым Виталий крутил Адой до самого своего ухода в армию.

Поняв это, Банан по инерции ещё раз зациклено усмехнулся, и из памяти самострелом выскочила одна сценка. Он слепо посмотрел на улицу своим туманным шаром и в мгновение ока ещё раз пересмотрел её на ускоренной перемотке по узкоформатному экрану окна.

– Вот она! Тормозни её, я прикинусь.

– Ада, Ада! – закричал Банан в окно. – Подожди секундочку! Буквально пять сек!

– Что такое? – Повернула Ада акварельно расписанную миниатюру своего тела, стоя метрах в пятнадцати от дома Виталия, на дороге.

– Ада, одну минутку! Сейчас всё решится!

– Не угорай так! – бросил Виталий.

– Она всё равно не поймет, – усмехнулся Банан, посмотрев как Виталий со скоростью духа на утреннем подъёме пытается вдеть себя в черные брюки, туфли и свой малиновый пиджак. При помощи которых Виталий организовывал в глазах самок иллюзию «доминантного самца». Подумав с улыбкой о том, что разница между реальностью и симуляцией полностью стирается в явлении. А поскольку симуляция это то, что призвано оказывать на нас конкретное воздействие, то это и есть атрибут действительности. Таким образом, действительность, как экзистенциальная мода, есть стихия. И лишь разумная организация наделяет её онтологическим статусом реальности, позволяя обслуживать и подчиняться человеку, служа ему для краткосрочных целей. А это и есть симуляция. Именно поэтому любой вымышленный образ и воспринимается нашим подсознанием гораздо реальнее, чем банальная серая действительность. Чем и пользуются рекламщики, внушая нам свои иллюзии, дизайнеры, и вообще все те, кто создает то, чего никогда до этого не было, а теперь – есть. Заставляя нас это есть. Да ещё и причмокивать!

Но долгое отсутствие тренировки сказало о себе устами Ады:

– Ну, что там?! – беспомощно озираясь, крикнула она, натянув на невнятное беспокойство маску нетерпения.

– Ада! Ада! – тормозил её Банан. – Поимей уважение к моему терпению, я только ради тебя здесь исполняю!

– Обломись гнать! – крикнул Виталий, бросаясь в растопыренные руки своей судьбы.

Как на экране телевизора, в окно было видно, как Виталий, как обычно, о чем-то учащенно жестикулировал.

Банан врубил «шарманку» и, закурив, упал спиной в блекло-красную яму старого просиженного кресла.

Через пару минут обернулся потерянный Виталий.

– Ну, что? – Затушил сигарету Банан.

Виталий контужено осмотрелся, молча сел на диван, достал сигарету и, глубоко осмотрев дыру окна, подкурил. И лишь потом ответил:

– Хрен пойми что, – растерянно констатировал Виталий. – Вообще, пургу нёс какую-то.

– Как это? – удивился Виталию-такому Банан. Ведь он ещё до службы в армии, в шутку, прозвал его «Экспэбэ». Эксперт по бледным леди.

Немного о чём-то помолчав, Виталий отвесил, непонятно и глупо улыбаясь:

– Кажется, я влюбился.

И это было последнее, что удалось вытащить из него щипцами вопросов.

– А ты как, Бизон, сегодня у бабки ночуешь? – продолжал разговор Виталий.

– Да нет, – отработал Бизон от возможной издержки, – у меня сегодня ещё одна стрелочка на Пади. Надо к одному шершню заскочить.

– Тёмные дела? – бросил Виталий, скорчив рот в презрительной усмешке.

– Да нет, это по другой части, – отработал Бизон.

Виталий только одержано поморщился.

– Пойду я руки помою, – сказал Виталий и двинул на выход.

– Мы лучше подопьём сегодня, – дополнил Банан. И пыхнув дымом, бросил пачку на стол вместе с огнивом. – А, Виталя?

Но Виталий уже хлопнул дверью.

– Сколько времени? – ожил вдруг Бизон и увидел часы на верхней полке серванта. – Ну, что, пойду я.

– Я тоже, – подхватил Банан. – Пойду, покурю, – добавил он и вышел на улицу.

Головой, устало вывесив её из окна.

– Передавай всем привет! – бросил он в окно фразу, зычно хрюкнувшему калиткой Бизону.

Тот поймал её и налепил на рожу в виде кислой лыбы.

Банан стрельнул окурком за забор и, включив магнитофон, увяз в кресле и стал медленно погружаться в транс.

Банан и Виталий сидели, курили, ждали звонка и по-тихой тупили… Когда недалеко от дома с бесшумностью скоростного бронетранспортёра тормознула пыльно белая иномарка. И из неё, качаясь на прорезиненных спиртным ногах, вышел Василиск Иванович – Виталия родитель – и взял петляющий курс на импровизированный «Дом свиданий».

Виталий опознал его первым и дал знак принять готовность №1.

Полу благополучно добравшись, тот зашел в дом и заставил их напряженно ожидать своего малоприятного визита, зависнув в покоях супруги. Где имел…

Профилактическую беседу.

Дело в том, что в то неспокойное время он спокойно жил себе со счастливой обла-дательницей двадцати восьми-летнего тела (понятно, что уровень её -летнего счастья стремительно падал, как подбитый самолёт, отчерчивающий шлейфом на синем листе неба грустную кривую исчезающей молодости) и время от времени благородно навещал растрёпанное родовое гнездо, находящееся в периоде полу-распада, так как на новом месте он официально зарегистрирован не был и потому поддерживал с семьёй самые заботливые взаимоотношения. Заставляя Виталия и его мать вынужденно поглощать радиацию семейного разлада. Что даже привело к патологии, выраженной в чрезмерной опеке «дорогого сынку» за счет его друзей.

Зайдя в комнату, Василиск Иванович, в качестве интермедии, стал неспешно рассказывать, что прибыл не один, что его ждут, и что он, вообще, спешит.

Пространство комнаты скучилось, скрючилось, скукожилось вокруг него.

– Ты видел Петрарха? – спросил он у сына, прицельно проткнув пальцем воздушно голубой экран окна, когда они приняли на уши уже достаточно вводных процедур.

– Я видел! – буркнул недо вольный отрок.

– Ну-у… Не заметить сто двадцать кэгэ в машине, – начал выстёбывать папаша, ещё раз ткнув указкой в растёкшуюся по салону тушу. Которому послышалось «не видел».

– Да я же сказал: я – видел, видел! – перебило его импульсивное чадо и обижено выскочило из «коморки Папы Карло».

– Вот так всегда, – вздыхая, заключил папаша. – Будешь пить? – протянул он Банану полупустую бутылку рома, вероятно пытаясь войти в доверие.

– Не хочу, – соврал Банан. И захлопнул двери в доверие.

Тот сразу как-то потускнел, скомкался на стульчике, стал сетовать на жизнь, на наследника, так грубо наследившего на белом полотнище его души, в который уже раз просил «приглядеть тут» за вероломным чадом «с кривым гвоздём в попе». И так как разговор никак не вязался к языку Банана, докурив, сказал, что пойдёт, проверит «госпожу сердца», вышел. И как показала практика, с концами.

Лишь лёгкое облачко угарного газа от укатившей машины прощально влетело в раскрытое настежь окно.

И как раз вовремя. Так как почти сразу же, словно выждав момента, вдруг дёрнулся и страстно зарыдал, навзрыд, изнемогая, красный телефон.

В опустевшей после визита хате царил добропорядочный переполох.

– Та-а-ак, – это в комнату зашёл Виталий, загадочно улыбаясь, подбросив брови на лоб, да потирая проворные ладошки. – По деньгам клёва. Водку они не пьют. По крайней мере, вчера ломались. Что, по лёгкой сегодня приколемся? – наконец-то обратился Виталий к Банану, полному коктейлем фруктовых предчувствий.

– По пиву, что ли? А им – чего?

– Чего? Шампусика, шоколадок. Сам, там, по деньгам прикинь. Да сигарет прикупи на вечер, – закончил он, с небрежностью патологоанатома осмотрев останки сигарет на столе. – Ну, чего сидишь? Бери сумку и дуй за пивом! А я пока бардак наведу, да их встречу.

Рябая дорожка торопливо сводила Банана вниз, по пути болезненно ударив по трубам ноздрей смердящим перегноем берёзового сока, что закисшей липкой жижей лез из огромных чёрных язв на белом берёзовом теле. «Когда поэты слагали гимны летним березам, стоял, наверное, изрядный ветер», – усмехнулся Банан. И скукожив лицо в гримасу, харкнул в уродливый сгусток корней берёзы. Изобилие чёрных бесформенных язв на которой делало её похожей на фрагмент шкуры снежного барса.

Затем проходила под по-летнему сладко расхлябанными деревьями, с детства служившие ему и его сверстникам богатым источником «заячьей капусты», которую они, в начале лета, с наслаждением уплетали, как павианы лазая по ветвям и опасливо прыгая с дерева на дерево. В трех-пяти метрах стоявшими друг от друга, взаимопроникаясь ветвями. Хвастаясь этими «подвигами» перед более трусливыми собратьями по разуму. Которые боялись упасть на землю с высоты полутора-двух метров. Тогда как наши герои специально ходили в сад детей по выходным и прыгали там с веток деревьев с подобной же высоты в песочницу, чтобы изжить в себе страх перед высотой. Начиная с малого. Иногда смело прыгая друг за другом, но иногда, почему-то, забравшись на ветку дерева, торчащую над песочницей на высоте в два метра, одного из них сковывал такой дикий страх, что он подолгу не решался прыгнуть за более смелым товарищем. Так что когда он позже узнал про то, что кроликов специально выращивают на тумбах метровой высоты, чтобы они, от страха, даже не шевелились, Лёша понял то, почему он, вероятнее всего, боялся прыгнуть, глядя в зеркало на свои выдающиеся верхние зубы. И когда всё-таки прыгал за вдохновлявшим его уже снизу товарищем, то понимал и то, что ему действительно ничего не угрожало. И это даже весело! Песок податливо поглощал удар.

– Ну, вот, – бодрил его Виталий, – это просто страх.

И спускала вниз по длинной лестнице мимо Пельменя, шкуроходно дёргавшего головой по сторонам, сидя на скамейке. Дальше и снова вниз вели ещё две ветхие бетонные лесенки. Пока они не вывели его, наконец… Из себя. Своей мелкозернистой дробностью.

В два прыжка Банан слетел вниз и добрался до базарчика, на котором в этот предвечерний час происходило обычное копошистое бурление биомассы.

Банан отрешённо прошёл сквозь чернь к ларьку и, зло сжимая купюры, сквозь зеркальную витрину стал делать заказы.

Зазеркальная девушка вырвала из рук протянутые полтинники, и на их месте остались две отечно-розовые раны.

– Есть сигарета? – приподвстал Пельмень, когда Банан с полным брюхом сумки спешил на место гипотетической встречи.

– Есть, – машинально ответил Банан и, споткнувшись о вопрос, замедлил движение.

До нуля. И стал рыться в жирной утробе, отыскивая пачку в буреломе бутылок.

– Тебе часы не нужны? – спросил, подойдя, Пельмень. И закрыл район поисков циферблатом сталистых часов.

– Н-не-а, – ответил Банан, показывая ему в ответ роскошно огромные черные металлические «котлы» на запястье, подаренные ему пару недель назад, за ненадобностью, Виталием. В подарок на день рождения.

Мимо сквозанул вниз-вниз-вниз стремительный голопуз в расплавленной рубахе (местами заплавленной заплатами), едва не вышибив сумку у завозившегося с распаковкой пачки Банана.

Банан хотел пнуть того по заду, но тот уже исчез в глубине улицы, и нога, ударив в воздух, отскочила обратно.

– Где-то я тебя уже видел, – вдруг насторожился Пельмень.

– Ты скоро?! – раскатисто заорала из отворённого окна третьего этажа коммуналки одна из самых мощных сестёр из серии Марараш, наглухо сдавив сдобным задом подоконник кухни. Что являлись жёсткой пародией на «Три сестры» Чехова. – Уже налито давно! Тебя ждём!

– Да фиг ли мне та водка! – в сердцах, зычно гаркнул в небо Пельмень и обернулся к Банану.

– В школе, – ответил Банан на поставленный – в угол сознания – вопрос, выдавая сигарету. – Ты был на класс старше. Помнишь, когда мы Балабу толпой побили, ты после этого с Коржиком, по указке Балабы, выхватывал нас по одному?

– А-а, – узнал Пельмень. – А куртка тебе не нужна? Новая?! Рыжая?! – с новым зарядом восторга.

– Не-е. Тепло ещё.

– Ну, ладно, пойду я тогда, – сказал Пельмень (резво подпиленным неудачей и) упавшим голосом. – Просто, деньги нужны.

– А кому они не нужны? – Пожал плечами уши Банан и бросился навёрстывать упущенное время.

Которое, пока он разговаривал, убежало далеко вперед и куда-то затерялось. Ведь всё это время, как и боязнь опоздать на начало представления, с силой тянули его на поводке предвкушения вперёд, как рослые собаки.

Спешно проходя мимо двора своего детства, он, с положенной каждому лирическому герою долей щемящей грусти, подметил, что ветром времени сорвало и куда-то унесло высокие (по памяти: желто-голубые) качели, сдуло с лица детской площадки, как упавшую кому-то на глаза прядь, коробку песочницы, выворотило мощный деревянный стол, оставив лишь старые шрамы ямок, обнесло подвал его юности, где они – ящик на троих – периодически распивали пиво, зубастыми решётками, да железными дверьми.

Вспоминая о том, как он сам в свои пятнадцать вслед за Лысым и Гвоздём порвал со своим подвальным окружением, бросил пить, девушек и серьезно занялся чтением. Наконец-то поняв, что теперь он способен на гораздо большее! И уже через полгода, когда он в полном одиночестве шёл домой, поправляя на себе этот мешковатый костюм, так как сам он был поджарым, а костюм одиночества, как я уже сказал, полным, увидел снизу как два его одноклассника – Виталий и Ара (Мис, отыскавший для него вторую академию) – играют в шахматы на лавочке у забора. И быстро выиграв у Ары и немного повозившись с Виталием, заявил, что они, блин, ещё совсем как дети. И сказав им, что в его прошлом окружении у него было прозвище «Банан», стал рассказывать им о своих невероятных (для этих «детишек») приключениях, вводя их, с неизменной усмешкой, во взрослую жизнь. Постепенно став в их тусовке лидером. Особенно – после того, как у тех тоже стал проявляться интерес к слабому полу. И Банан, от нечего делать, стал то и дело уводить у них их незатейливых избранниц, если чувствовал к ним хоть какой-то интерес. Минут на пять. Невольно показывая им, на собственном примере, как, на самом-то деле, изначально и нужно было с ними обращаться. И затем возвращал им этих слегка потрёпанных кукол обратно. Ведь он, как Балбес, обучался этому у самого Зиновьева11
  А. Зиновьев, «Иди на Голгофу».


[Закрыть]. И мог уже, при желании, овладеть любой. Причём – мгновенно. Как только он всерьёз воспринял учение мэтра и освоил на практике рекомендованные им в игровой форме навыки чуть ли не моментального овладения женским полом. Пока та настолько была поражена его бесцеремонностью, что не в силах была и возразить, ни то что – сопротивляться. Об этом не могло быть и речи, так как он не давал ей и рта раскрыть. Своими поцелуями. Охотно сдаваясь во власть такого опытного уже игрока в эти брачные игрища. Разумеется, по канонам Бунина: «Только целовать!»22
  И. Бунин, «Тёмные аллеи».


[Закрыть] О, Учитель! О большем, само собой, в те годы было бы глупо даже и мечтать. Разве только развязно намекать об этом Виталию и Александриту с «высоты» своего опыта. Что теперь, мол, после подвальных ристалищ, где он, якобы, уже давно прошёл «и Крым и рым», его интересовали в девушках исключительно их сердца! Что было неплохой отмазкой.

И наизготовку сморщился при подходе к барс-кой берёзе.

Вернувшись на исходную, он разочарованно узрел, что Виталий, как и положено по моде тех далёких лет, приодетый в свой малиновый пиджак и чёрный штан, сидит себе в одиночестве в правом кресле и, упиваясь далью, тупо смотрит в окно.

Кресла были расположены таким образом, что из левого была видна правая часть улицы, а из правого – левая. Но все события из-за причудливых странностей рельефа улицы, происходили на левом – из окна – фланге. Так что левокресельник оставался «слеп», пока не приподымался в седле и не совал голову в раскрытую пасть окна.

– Что, не пришли ещё? – вяло спросил Банан, потому что надо было что-то спросить.

И сев напротив, стал потрошить желудочный пузырь сумки, выстраивая на столике ленту боевых бутылок.

– Н-не-е-а, – не менее вяло ответил Виталий, потому что надо было что-то отвечать.

– Что там показывают? – спросил Банан, разделавшись с сумкой и вытирая тряпкой «окровавленные» конденсатом руки, имея в виду пресловутый «телевизор» окна.

Так как с его кресла всегда была видна лишь одна «заставка»: верх тополя, стайка шиферных крыш, голубовато-талые сопки в исчезающе-миражной дали, да кусок густо синего неба, ловко разрезанный проводами на мармеладные полоски.

– Идут! – подпрыгнул Виталий и упёрся лбом в экран.

– Где?! Где?! – вскочил в седле Банан, суматошно пытаясь что-то разглядеть.

– По-вёл-ся! – развернул до-воль-ную рожу Виталий и заржал, как конь.

– Вот с сучка! – в сердцах воскликнул Банан, и, схватившись за сигареты, плюхнулся спиной, как аквалангист, в чёрные воды огромного кожаного кресла.

Виталий нырнул за ним. И комната плотно укрылась дымчатым (от табака) бархатом тишины.

То есть, становясь орудием труда, продолжил размышлять Банан о природе обмана, симуляция – это точно такая же часть действительности, как и любая другая. Иллюзорность которой мы можем обнаружить только если тут же осознаем, что при помощи этого искусственного образования на нас идёт атака и сможем начать ей сопротивляться. Как и любой стихии, начав тут же управлять собой. Оплотом от которых есть наш собственный остов – распорядок дня и разумный уклад жизни. А это всегда проблематично, ведь он основан на правильном целеполагании. А правильность всегда не просто скрывается от каждого, но бессознательно им же размывается под действием стихийных сил в твоём же собственном организме под напором суматошно возникающих желаний. Да и – в разуме, под контрастным душем эмоций. Что и делает атаку симуляцией успешной. Благодаря тому, что мы на неё реагируем. Примерно так, как от нас и ожидалось. Реорганизуя это изобретение через апробацию в прием, а в случае успеха – в индивидуальный навык. А через обучение этому навыку других – в социальную реальность, то есть – действительность. Перестав быть корпускулой и став – волной. Стихией. А когда это явление становится массовым, симуляция просто обречена на успех! Ведь все обыватели всё время спят прямо на ходу – в массовом сознании. Позволяя другим закрепить в себе их бытовые навыки. Не просто пойдя у них на поводу, но ещё и пытаясь стать их лидером. То есть – не просто оболваненным болваном, но флагманским болваном – оболванивателем. Каким и стал Виталий, как их ярчайший представитель.

– Идут! – повторно вскрикнул Виталий и выкинул свой окурок в окно.

– Даже не пытайся подстегнуть, – ответил Банан с кислой, как июньское яблоко, миной и спокойно продолжал курить.

– Да, в натуре, говорю! – встал Виталий и пошёл встречать долгожданных гостий.