Текст книги "Мир-за-кромкой"

Автор книги: Евгения Мулева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Раздался громкий выстрел. Астрис вздрогнула, уж очень это было знакомо. Рей спешно взял её за руку и заставил пригнуться. Проводник и барон синхронно выругались, не сильно пристойно, стоит заметить. Повозка последний раз качнулась и завалилась на бок. Ну и кому, кому, скажите, вздумалось здесь стрелять? Тут же и людей—то по—хорошему быть не должно. Но выстрел был, и повозка упала! Испуганный и оглушенный Яшка отчаянно крутил головой в разные стороны, да с такой силой, будто ему мешали собственные уши.Где—то в глубине леса, в стороне заброшенного отрога тракта подозрительно шевельнулись кусты, и тут же в ту же сторону полетела бирюзовая мерцающая стрела. Раздался хриплый вскрик, совершенно дикий не человеческий, и лес объяло чёрное, как сама ночь, пламя. Путники замерли в изумлении.

Четыре взмаха онемевшей кистью и пожар сошел на нет. Красносапожный отчаянно выругался и бросил в сторону кустов подобранный на дороге камень. Как он и предполагал булыжник вспыхнул и разлетелся в пыль, стоило ему только приблизиться к эпицентру чёрного огня.

– Гнилые портянки, зачем было стрелять! – страдальчески воскликнул Аурр.

– Ну, а что оставалось? – неуверенно пожала плечами Астрис.

– Молчать! – строго шикнул барон. В общей кажущейся тишине выписывали скрипучие виражи неясные злобные звуки. Именно злобные, хоть и невидимые они источали негодование и опасность.

– М—милорд это…

– Всем замолчать и ничего не делать, – в голосе барона слышалось слишком много показного командирского превосходства, но путники, тем не менее, прислушались и отложили желание прибить капризного лорда здесь и сейчасна ближайшее потом. – Астрис, приготовься на счёт три фаланговое кольцо! Рей, последние боги, – Ремир скорчил ужасную уничижительную гримасу: – просто отойди в сторону!

Воздух вокруг затрещал, точно выказывая яростное желание немедленно разорваться скопами безумных искр. Лицо барона стало непроницаемо серьёзным, а подошвы его ботинок на полпальца приподнялись над землей. Аурр был готов поклясться, что в эту странную минуту образ лорда раздвоился, подобно паре смутных отражений на оконном стекле. В сотый, раз проклиная на редкостьприставучее похмелье, проводник яростно зажмурился и инстинктивно потянулся к мечу, которого на месте, конечно же, не оказалось. Любимый меч остался где—то там, далеко—о. Ох, как же ему ненавистна собственная опрометчивость! Барон тем временем успел досчитать до трёх, и что—то неистовое охватило весь лес. Деревья жалобно зашумели, зашелестели кронами, перепуганные птицы окаменели на бушующих ветках, в небе мелькнул драконий хвост, и всё тотчас прекратилось, свернувшись искрящимся бирюзовым вихрем. Барон вновь подхватил камень земли и, что—то шепнув в ладонь, запустил его в сторону чащи. Ничего.

Интерлюдия третья

Глупые желания

Мне было слишком страшно просто отпустить и послать к Зюту этот истраченный, ушедший мир. Дни катились, точно тяжёлые валуны с обрыва, гремя, пыля и круша всё кругом. А я стояла и нюхала эту треклятую пыль! Зачем? Зачем…

Под ногами хрустели ветки. Почему этот сухой треск так напоминает мне ломающиеся кости? Битвы… Битвы. Мечики… Эта война меня никогда не отпустит. Ей вот проще, у неё есть этот блондинчик и я, и сила, в конце концов! Нет. Даже не думай завидовать, не думай! Ещё одна ветка. Хрусть. Нога предательски поехала, я выругалась и снова чуть не упала. Проклятье!

Всё опять неправильно, всё опять не так. Чёртов ворон! Подарите мне кто—нибудь арбалет. Прошу…

Невысказанная, малодушная мольба так и осталась висеть вне жизни, вне времени. Пусть так. Так даже лучше.

Почему я боюсь? Почему закрываю лицо? Мне же хватило духа вытащить её из той таверны, хватило мудрости покинуть поле боя (мудрости ли?), хватило наглости умыкнуть доспех. Почему тогда не хватает воли отпустить прошлое к чертям?

Дорога закончится, и… и я уйду?

….Кто—нибудь подарите арбалет!

Додумать я не успела – грянул выстрел. Подумать только, боги услышали меня. Сейчас прямо лопну от смеха!

***

– Художник,– из—занакренившейся повозки выглянул несколько потрепанный незнакомец, крайне неопределённого вида. С одной стороны он неоспоримо здесь находился, но с другой однозначно сказать о нём хоть что—нибудь просто не представлялось возможным. Нельзя было с уверенностью утверждать, сколько ему лет: тридцать, шестьдесят или сто восемьдесят четыре, с таким же успехом можно было попытаться угадать возраст растущей на поляне березы, ну дерево и дерево белое в черную полоску, не рубить же его ради подсчета колец. Кстати, пол незнакомца тоже был под вопросом, причём под довольно солидным вопросом. Короткие жесткие кудрявые волосы какого—то неопределённо—темноватого оттенка выбивались из—под деревенской соломенной шляпы с пожёванными полями, из одежды – песочный балахон, наглухо заляпанный краской, да широкие штопанные на коленях штаны, всё это подпоясано синим руническим ремнём, на который незнакомец ухитрился пришить две солидные сумки—кошеля, и нужны они ему явно не для денег. Человек добродушно кивнул путникам, как бы ожидая от них чего—то.

– Я Астрис, – не совсем уверенно подала голос бирюзово—волосая мечница.– Вы в порядке? Вам помочь? Я лекарь…– девушка порывисто подалась вперёд, судорожно ощупывая свою маленькую заплечную сумку на предмет затерявшейся в её глубинах аптечки.

– Не стоит, право. Со мной всё хорошо. Чего не скажешь об этой колымаге, – незнакомец печально взглянул на оставшиеся от повозки деревянные обломки.– Оно и так держалась на соплях небесных, а теперь… эм… Яшка? – Заслышав своё имя, осёл, наконец, перестал трясти ушами и посмотрел на хозяина. – Отойди—ка, отойди, – незнакомец ласково постучал ишака по бочку, приглашая отодвинуться. – Удивительная животина: может неделю без продыху скакать по горам, но стоит остановиться хоть на пару минуточек – с места больше не сдвинешь. Яшка, прекрати! – осёл принялся жевать какой—то свёрток, откатившийся с повозки, за что и был награждён пинком. – Эм… А вы господа, как вас звать—величать? Да куда путь держите? Не заблудились часом? Могу дорогу указать?

– Раймонд из Торминского графства, травник, – Рей вышел из оцепенения ровно настолько, чтобы пожать Художнику руку, – Но лучше просто Рей.

– И графство тоже лучше отложить на потом? – осведомился художник. Блондинчик неопределённо мотнул головой.

– Аурр, проводник, – недовольно буркнул тот, – И дорогу, думаю, мы всё же отыщем.

– Барон, – скупо отозвался Ремир, – хозяин этой смутной компании,—огненный лорд одёрнул плащ и вперил просто сияющий спокойствием и любезностью взгляд на незнакомца.– Нам, безусловно, очень приятно ваше участие, но всё же позвольте оставить ваши вопросы не отвеченными, – резво отчеканил барон. Казалось, у него в запасе имелся целый сборник фраз и интонаций под любой случай. —Куда мы направляемся – нам известно, как и известно, что на пустынных дорогах Тупикового тракта одинокие путники являют собой особую редкость,– говорил он и говорил, без вдохов и запинок, – но всё же и им едва лиудастся сравниться с тем, кто растревожил морических стражей. При всём своем желании, а оно, уж поверьте, у меня имеется, вообразить, кто вы и чем прогневали самых искусных наёмников двух миров, не могу, – внешнее спокойствие трещало, точно старая шпаклёвка, обнажаю сухую ярость, клокочущую в древесно—карих глазах барона.

Путники тревожно переглянулись. Перед ними подпирал развалившуюся в корявые щепки повозку нескладный странник, угодивший в беду, но это не значит, совсем не значит, что больше бед никому не светит. Морические стражи были злом куда более древним, искусным и непреклонным, чем даже безжалостные гривеньщики. Последние—то хотя бы были людьми, ну исключительно в биологическом смысле точно. А стражи, говорят, ещё до начала веков служили богам, тёмным богам. Морические стражи были единственной грозной байкой, которой верили даже последние скептики—Ремиры.

– У каждого имеются свои тайны, милорд. Вам ли не знать? – просто отозвался Художник,– Я несколько лет работал при дворе в пятом Высшем городе, и служба моя завершилась одной мрачной историей. У герцога из—под носа вынесли храмовый алтарь, стоимостью тринадцать тысяч златосветныхлирр. Думаю, без его светлости не обошлось, – незнакомец радушно улыбнулся и взялся прилаживать обратно уцелевшее колесо.

– Морические стражи! – озадаченно воскликнул Рей. – Вы в ужасной опасности. Позвольте, позвольте! – блондинчик подступился к повозке, —Аурр, помогите мне её приподнять. Да, так будет значительно лучше. Думаю, часа за два управимся.

– Зютовы тапки! – выругался проводник, получив доской по колену.

– Поддерживаю, – мрачно отозвался барон. – Мы не можем здесь так долго торчать. У нас нет на это времени!

– Но…

– Нет, Астрис. Мы понятия не имеем, кто этот человек и почему его преследуют морические духи.

– Т… запнулась девушка, – Но не можем просто так бросить его здесь! Это бесчеловечно. И… Проклятье, милорд, можно тебя на пару слов? – Астрис аккуратно отодвинула переломанное колесо.

Интерлюдия четвёртая

Сопранг

Я тяжело вздохнула, непривычно тяжёлый доспех давил на грудь, ровно поставленный «барончиковый» голос норовил вот—вот сбиться. Это не я. Не я… Астрис стояла рядом. Здесь только мы и заросли чертополоха. Странный незнакомец ей кого—то напомнил, мне тоже:

– Тера, этот Художник, он похож на, – она прервалась, точно желая, чтобы я додумала сама. Прости, Астрис, но мне совершенно не хочется додумывать. – Помнишь мифологию древних… эм… горцев, которые не—горцы?

– Смутно, – я покачала головой. Горцы, не—горцы – все смешалось и забылось давным—давно. – Её ещё дядька такой с полосатой бородой вёл? – странная шутка, да борода у него действительно была в полоску – слева чёрная, справа чёрная, а посередине седая. Или это у математика?

– Да, кажется, да, – Астрис закивала, сначала неуверенно, потом как будто бы припоминая, – Не уверена, но по—моему… Проклятье, я могу ошибаться!

Благородная леди Плэм сквернословит! Ладно, так и быть подыграю. Улыбка невольно поселилась на не—моём лице.

– Нет, подожди, – как притворно это прозвучало. Подумать только, я настолько завралась, что играю даже рядом с Астрис… А она так счастливо мне улыбается. – На Тупиковом трапе нельзя бросать путников, —голос, наконец—то, выровнялся и стал почти моим. – Эти дороги зачарованы, по ним ходит… Самириские болота, Астрис!

Мечница быстро кивнула:

– Да! Я точно не знаю, кто он, но мы должны провести его.

Или он нас.

– «…дорогами дальними выстлан путь в Благословенный край, где ходит Сопранг…» – четвёртый стих «Верилюнга», – всплыли кривенькие строчки из пьесы, кажется, из неё. – А если мы ошиблись?

– То будем последними, но очень благородными дурочками! —закончила Астрис. – Всё равно помочь Художнику, почти твоему коллеге, – дело хорошее.

– Это, да, – что ж кивну. Доберёмся до ближайшей деревни и распрощаемся. – Только какой я художник? Так архитектор недоученный! Кстати, как я выгляжу?

– Непередаваемо! – мечница усмехнулась. – Ты у меня немного рябишь, но не сильно. В основном, когда я пытаюсь посмотреть на тебя, как на тебя, а так нормально. Передо мной такой молоденький напыщенный лордик лет семнадцати, невысокий, в доспехе, который ему несколько велик. Волосы топорщатся в разные стороны, но без шлема намного лучше. Ты его потеряла? – пришлось кивнуть опять. Понятия не имею, куда мог подеваться этот незадачливый шлем. Надеюсь, чары без него не ослабеют. – Черты лица как—то не запоминаются: пока смотрю – вроде вижу, но отвернувшись описать не смогу. Худоват немного и усы ужасные. Боги, убери их лучше!

– Миледи, вам не нравятся тараканьи усики юного обольстителя?

Астрис, едва сдерживая смех, мотнула головой.

***

– У каждой мысли есть свой срок смысловой и сутевой годности, который иногда на редкость стремительно истекает. Вот был верный мотив, каким хочется делиться, во всю кричать, писать на заборах, может даже романчик другой настрочить, а затем он берет и исчезает, прокисает, подергиваясь пушистой плесенью ненужности, и нет его боле, а, что осталось, источает дивный аромат. Это очень напоминает гуашь, и гуашь скорее детскую, с хорошей профессиональной такое тоже случается, но реже: художникам, по себе знаю, жалко выбрасывать краски, которые стоят, точно золотая гора. С детьми проще, им в среднем откровенно плевать на горы и долины, стоящие за маленькими цветными баночками. Так вот гуашь…Вы там ещё не уснули? – весело осведомился Художник.

Стоит отметить, уснуть, собирая палатку, есть искусство воистину тонкое и мало кому из ныне живущих подвластное.

– Пока нет, – Рей отошёл, критически осматривая проделанную работу, проделанную в основном не им.– Славные боги, где вам удалось раздобыть эти шикарные палатки?

– Один седовласый герцог проиграл мне их в камнепядки, – Художник подкинул ещё пару толстых веток в костёр, запахло душной хвоей. – От кусучихгадов верное средство, не правда ли Аурр?

– Наверно, – пожал плечами проводник и шепотом добавил – Каких гадов? —Услышать его мог только барон, но приличные бароны такое не слышат.

Внезапное появление таинственного Художника в потрёпанной соломенной шляпе внесло пару приятных штрихов в ещё неустоявшийся, но порядком прискучивший дорожный быт, и палатки с ослом – были как нельзя кстати. Спать под дождём и нести на себе тяжёлые вещи – удовольствие невеликое.

– Расскажите что—нибудь ещё! – попросила Астрис, засыпая в котелок сухую вермишель с вялеными мясом. – Разварится?

– Вполне, – Зют, бароны же не умеют готовить…

– Что—нибудь ещё? – задумчиво протянул Художник.

– К примеру, о том храме, алтаре и… – договорить барону не дали.

– Как же вы правы! О богах! Скажите, Ремир, о ком из великого пантеона Северного неба вы бы хотели услышать? – слышать и говорить о мориских стражах, к огромному разочарованию внезапный попутчик не желал, но с каким воодушевлением упомянул пантеон Северного неба! Астрис понимающе кивнула.

– О Зюте, – недовольно буркнул барон. Возиться с ночлегом ему порядком осточертело. Искать в подлеске хворост, мягко ступая по укутанной охристо—рыжими иголками земле. Вдыхая ароматы напитавшейся дневным теплом хвои, собирать маслянистые гладкие грибы. Наполнять ледяным журчанием котелок. Раскатывать уютный спальник. Забивать в мягкую землю острые металлические колышки добротной «трофейной палатки». Подумать только, он выиграл её в камнипядки у герцога! Герцог играющий в камнипядки – удивительно. И можно было поставить поместье, пару сотен расхожихлирр, а они разыграли два куска отменного брезента! А потом когда всё почти готово – разжигать костёр… Что может быть хуже? Да, разбивать лагерь после долгого перехода нравилось всем, всем кроме Ремира, впрочем, барону вообще ничего и никогда не нравилось.

– О Зюте? – переспросил Художник, спокойно переспросил, будто этот маленький выпад его вовсе и не задел. – Интересный выбор, – рассказчик погрузил руку в торбу с овсом и, довольно улыбнувшись, протянул её ослу. – А что вы знаете о Зюте?

– У него отличные тапки, не так ли, Аурр? – в полголоса бросил барон, радуясь собственной не сильно удачной шутке.

– Властитель подземного царства? Злодей, невиданный мерзавец, ведь так? Он уродлив, точно тысяча смрадных кошмаров, взятых в единый краткий миг. Он знает все ваши слабости, читает страхи в ваших глазах. Он искушает и сушит ваши души, он выпивает их до дна. В его подчинении тысячи и тысячи проклятых дюжин рогатых чертей, – художник замолчал, предоставляя слушателям минуту раздумий. Осёл натянуто фыркнул, мол, говорите что хотите, а мы ослы в эту чушь не верим. – Эх, Яшка—Яшка, – покачал головой новый знакомец, – не мешай. Ты—то эту сказочку знаешь, дай и другим послушать. Но пред тем, как начать, я попрошу вас, друзья, позабыть все прежние предрассудки и выкинуть их из головы. Ну, что ж… Его прозвали Зют. Конечно, все мы знаем это имя. Чудесное имя, короткое имя. Тайничок. Но «Зеливар» мне всегда нравилось больше. Я, признаться честно, питаю немалую страсть к истинным именам. Эх… – художник блаженно зажмурился. – А как отважен, как красив! Он слыл героем из героев! Сын Рьялы, что ещё сказать?Как—то раз на тщеславной охоте, он в одиночку завалил лукавого змея, о чешуе железной, глазах медовых и росте в тридцать три сосны. Змей веками источал небесные чертоги, а Зеливар единым взмахом могучей длани вогнал в его трехголовую тушу свой чёрный клинок. Вы не подумайте, я не о Змие говорю. Нет, нет, друзья! Брат на брата никогда не пойдёт. То было просто чудище, каких пруд пруди в заповедных лесах. Черновики, кхм…, у всех имеются. Оплошали там чутка, с рогами и зубьями переусердствовали. Ай, не так ведь сказки сказываются! Прощенья прошу, давненько я не говаривал. Ой, давненько. Не серчайте, коль к истокам ворочусь. Кхм, – откашлялся Художник и начал заново: —Жили в далёком едином краю извечные боги. Жили весело, да горя не знали. Блуждали года, менялись очертания земель. Качали голубые воды океаны, бурунами серебрились реки, шумели леса, да кроны их тяжелели. Было у королевича, господина, мудреца нашего, Рьялы Светлоликого триста тридцать три сына, столько же дочерей, крепкая мудрость и большая мечта.

Росло могучее государство, и исполнялась мечта. Велением воли, одухотворённым, развивалась и творилась жизнь. Создали дети Рьялы пернатых птиц, дружных с небом и ветрами. Выдумали рыб чешуйчатых, ящеров юрких. Поскакали по тропам горным туры. И вышел из тьмы творенья человек, случайно вышел, не думали о нём боги, как о равном. Руки рабочие и ум послушный, но вышло всё не так. Обрёл волю, заимел чувства и душу принял блаженную. Вот так случайность буйная эпоху новую соткала. Прекрасно вышло творенье, и полюбили боги своё дитя, больше всех прочих полюбили, обучать и растить принялись. Как разросся род людской и не заметили, но землю полную чудес в дар человечеству преподнесли. И было поручено каждому из народа Рьялыопекать и покровительствовать, учить и наставлять. Назвался Тар—умелец ремесленником, Онья – матерью. Да, было имён таких и наречений, точно звёзд на ясном небосводе. Но одно местечко, обошли отважные и мудрые дети Рьялы, никто не возжелал взваливать себе на плечи ношу тяжёлую, неблагодарную ношу, судилище смертное взять на себя не захотел, указывать опустившимся путь кромешный… Тяжко, ох, тяжко.

Решил тогда мудрый Рьяла устроить пир великий, каких свет не видывал, а к пиру турнир достойнейших о восьми десятках и одном испытании разума, души и тела. Кто победит, тому и ношу принять. Дни на ночи сменялись, а ночи на дни. Трудны испытания, лишь семерым удалось подобраться к концу. В пучине морской, меж отцветших светил странствовали боги, и милосердие, и честь, и силу, и храбрость измеряя. Показал каждый себя. И в час последний самый предстал пред ними Рьяла: «Не должно вам, дети мои, службу гнусную нести. На себя её возьму, а вам свет белый охранять. Ступайте и служите миру честно и верно. Мой посох из злата вам отдаю». Спустился к героям Светозарный, всю мощь свою и власть с жезлом древним предлагая. Обрадовались герои, вздохнули с облегченьем и к посоху отцовскому потянулись. Каждый был смел, но страхов людских, но скорби человеческой боялся, и не было силы, способной то перебороть.

Стоял чуть поодаль от братьев и сестёр пирующих ясноглазый Зеливар. Тоска и смута сердце его полонили. Под музыку лир, под брызги и хохот подошёл он Рьяле и молвил тихо, и молвил громко. О чести, о ноше попросил Светозарного. Улыбнулся Рьяла – пройдено испытание, последнее испытание!

Так выпал жребий Зеливару, охотнику, заступнику суды чинить. И взял в длани сильные, в длани смуглые он посох Рьялы отца своего. И клятву произнёс. «Все души мой чертог проходят, – провозгласил прекрасный муж, – да не все к свету тянутся. Кто в мире злобен был, кто заветы не чтил, и наказы не слушал, идти тому путём тернистым по чертогу смрадному моему. Коль окончишь дорогу терзаний и мытарств, коль осознаешь, где гниль притаилась – охотно двери в жизнь грядущую пред тобой распахну, а нет – так скитаться тебе по чертогам вечность палимую» – кончил свою речь Зеливар и призвал в подчинении к себе послушников, проводников из тени сотканных, что душам мир наш телесный покинуть помогут, да словом тёплым страх развеют.

Но смыслы стираются, но смыслы теряются. И кличут хранителя Зеливара чернобогом, Зютом проклятым, чёртом окаянным.

***

Повисла над поляной тишь. Сквозь бархатную зелень проглядывались багряные лучи. Костёр трещал и тоненько дымил. Подвешенные на рогатину пучки кипрея сморщились от жара, со старой берёзы сползала кора.

– Гвардейцы, – Астрис грустно вздохнула, бережно расправляя уголки потрепанной фотографии,– мой отряд.

– А вот здесь? – проводник указал перебинтованным пальцем на зажатую между двумя улыбающимися шкафоподобными рыцарями темноволосую девушку. Слава богам, никто не заметил, как дрогнул его голос и заметался взгляд.

– Это…Тера. МояТера, – мечница метнула странный взор куда—то в сторону заходящего солнца и также тихо продолжила, – Вам верно известно о вороне?

– О Чёрном вороне? – как бы подтверждая её слова, уточнил Аурр. Астрис кивнула. – Так это она…

– О мёртвом, вообще—то! – недовольно бросилвнезапно появившийся барон, а фотография в руках Астрис вдруг взяла и свернулась в трубочку.

Глава 3

О царях и воронах

Вихрастый мальчишка с вздёрнутым носом ступает по древним намоленным плитам. Его плащ расшит золотыми нитками, а воротник – пушистый соболь. Тяжёлый отцовский меч слишком широк и длинен, он почти не уступает пареньку в росте.

– Как тебя звать-величать, отрок? – вопрошает старец, его поскрипывающий баритон бьётся о камень святыни.

– Второй сын князя всея Кирии Бергемонда Ареста, наследник Рысьих скал и новый владелец Чернозуба! – гордо объявляет паренёк. Да только не укрыться от монаха не дрожи в коленках, ни стуку взволнованного сердца. Его предали, предали, предали! Сослали, выгнали и отобрали имя! И нет никаких Рысьих скал, и сыном Ареста он зваться больше не может.

«Почему отец отлучил меня? Почему? Почему? Почему?» – кричит пунцовый вздёрнутый нос, отстукивают серебряные шпоры.

«Не я же виноват, что эти лжецы отравили матушку», – белеют костяшки стиснутых пальцев.

«Виноват! Виноват! Виноват!» – шепчут монастырские стены.

«Ты здесь, один. Отлучён. Отлучён, княжич, – глумится замшелая кладка, – А они там во дворце с отцом!».

И в шорохах листвы слышатся наглые смешки. Один лишь чёрный воронёнок молчит да пугливо поглядывает на кудрявого мальчонку, такой же маленький потерянный да дерзкий.

– Похвально, похвально, – беззубо улыбается старец. – Будем знакомы, сын Бергемонда. Меня зови Кьёр, дед Кьёр. Здравствуй, здравствуй. А вот тебе и друг! – указывает на воронёнка дед Кьёр. —Возьми, возьми, добро всегда делать стоит, а худо и само прибежит, – кивает старец, протягивая пригоршню пшена. И откуда он его взял? С собой, что ли носит? Мальчик медлит – чтобы взять пшено, нужно отпустить меч. Но как можно? Отцовский меч или маленький ворон? Ух! Ты ж…! Глупая птица! Улетай, улетай! Прочь отсюда. Но птица не слышит, иль делает вид? Как же умело! Меч или ворон? Прошлое или живое? Крепкие княжеские пальцы отпускают рукоять.

– О-он будет? – не зная что сказать, выпаливает мальчик, – Вороны едят с рук?

– Не сразу, дружок, – так тепло и по—свойски отвечает старец, – не сразу.

Никто доселе не смел так просто обращаться к нему. Надо бы возразить, упрекнуть, поставить старика на место. Но мальчик молчит, боится – вдруг поселившееся в сердце тепло улетит, вновь улетит и останется только эта гнусная тоска?

Интерлюдия последняя

Выходя на свет

Свет как всегда был тускл и жёлт, а в коридоре гремели подносами. За окнами горланилавоенные песни субботняя пьянь. Тук-тук. Тук-тук. По старым половицам стучат каблучки дешёвых сапог. Тук-тук. На полусъехавшей, рассохшейся доске сидит палево-серая мышь, сидит, как ни в чем не бывало и грызет краешек доспеха. Даже этот погрызенный краешек превосходных изумрудных лат стоит много больше, чем вся таверна взятая вместе с мышью. Удивительный тонкий, безупречно крепкий, жаропрочный, лёгкий и совершенно не убиваемый сплав всегда ценился гораздо выше какого-то золотишка. Но предположим до металлургии вам нет дела, и на чёрный рынок вы тоже не захаживаете, только, вот кто поверит, что сегодня хоть одна жалкая душонка не слыхала о царских гвардейцах. О царских гвардейцах знали все, и до революции, и после, и ещё добрую сотню лет станут о них вспоминать. Элитное, бесстрашное и неизменно преданное войско, что до самого края, цеплялось за царское знамя, что до самого последнего вздоха выгрызалось выбитыми зубами в холёные глотки врага. И представить страшно, сколько баек и легенд понакручено, понавязано, точно пряжа из воздуха, вокруг «цветных» латников!

Вы слышали о прильдах? Старики зовут их колдовским народом, а детишки кличут феями. Слышали, слышали, к чему разговоры? У них ещё копытца раздвоенные, крылья за спинами, иль рога кручёные, и вместо крови ртуть. Так вот, твердят в деревеньках ячменных, у обочин приморских путей и в трактирах с дубовыми стойками, будто в рядах царских гвардейцев все сплошь и рядом дети прильд, будто одним взмахом руки они способны воззвать к молнии и обрушить гром на стан врага, будто в дланях одного мечника сила десятерых мужей, будто глаза их отливают золотом, а кости крепки, как гранит. Над последним сравнением гвардейцы б громко посмеялись, какой гранит, если вам так хочется крепости, то пусть уж будет хотя бы вольфрам. И, да, простолюдины вовсю кричат, что умны «цветные» латники, точно черти.

Конечно, это лишь сказки, старые сказки, причём не просто старые, а давно устаревшие. Сегодня гвардейцы —призраки и пепел. Но оставим сегодня на потом, оно и так уже всем надоело. Скучное, прескучное сегодня с серой мышкой и дешёвой брагой, с печальной девушкой, что держит длинные портняжные ножницы в руке. Отмотаем время вспять. Почему бы и нет? Разве может кто—то запретить? Нет. Три раза нет!

До великой брани, до первой революции, до падения короны гвардейцев растила царская академия при дворе в Брумвальде. Каждый цветущий сезон академия раскрывала свои двери пред юношами и девушками, пятнадцати годов от роду, принимая под своё крыло лучших из лучших. Мудрые профессора выискивали умнейших, самых одарённых и упорных, и, конечно, только среди знати, так требовал закон. Девушка с ножницами горько усмехнулась. Академия служила кузницей кадров для Высших городов. Если вы запамятовали, до войны было тринадцать Высших. Градостроители, политики, лекари, инженеры, генералы, и другие – вот кто, выходил из ворот Чести спустя долгих десять лет. Гвардейцев набирали только по доброй воле, и только спустя год обязательного обучения. Одних таланта и ума недоставало, чтобы принять доспех, ты должен быть предан, безоговорочно, абсолютно предан родине и короне. Так было до войны. Последними гвардейцами стали дети, необученные, не доросшие лекари, писцы, архитекторы, дипломаты – всех заставили отложить перо и науки. Только об этом мало кто знал. Великая сила оказалась лишь декорацией, но декорацией смелой с пламенными сердцами, с мужеством и доблестью, с правдой за душой.

В тесной комнате висело большое зеркало, старое, как мир, в деревянной резной раме с удобной полочкой. Полгода назад оно было мутным, пыльным и ужасно несчастным, но заселившиеся в комнатку девушки вернули старинному зеркалу достойный вид. Они привыкли, чтобы всё кругом было верно, чисто, качественно и до конца. Девушки называли себя сёстрами и были очень близки, они знали друг друга с детства и прошли вместе нелегкий путь, и от того каждая считала своим долгом позаботиться о подруге. И главным, а значит непреложным, пунктиком в такой заботе считалось утаивание страшных тайн друг от друга, у каждой за сердцем весел груз не рассказанной истории, которую рассказать было бы на деле куда лучше и правильней. Но я о своей умолчу.

Длинное коричневое платье цвета грязной лужи было мне велико: на талии оно висело где-то рядом, криво приминаясь серым передником; с плечами у него отношения вообще не ладились, да и такую длину с трудом можно было назвать удобной. К тому же я ужасно привыкла к брюкам, к любым. Неполные четыре года в академии наложили свой отпечаток. Там я была не леди, но воином. Теперь превратилась в служанку. Дверь скрипнула и появилась Астрис. В ненавистном жёлтом полумраке её черты заострились, придавая девушке немного враждебной таинственности. Великие боги, она выглядит такой измождённой! Как совестно… Ведь в этом моя вина. Зачем было тащиться в эту грязную глушь?! Не столь именитый, но всё же знатный род Плэм никогда не мыл полы в захудалом трактире. Я-то ладно. Мне не привыкать.

– Ты снова была у него? – мой голос прозвучал устало и пусто. Каждый день, отработав у Черива, она отправлялась в местную пародию на лазарет. Прошло уже несколько декадных циклов, а во многих сёлах ещё белели парусины крыш этих страшных шатров, где бедняги—солдаты домучивали последние дни. Я только раз ходила туда вместе с ней, но не выдержала и часа. Знаете, дело не в запахах подгнивающей плоти, булькающей хвори, дешевых лекарств, больше похожих на стиральный порошок и недопитый самогон, и травяных сборов, от которых всюду летает моль. И буро-алые пятна тут не причём. Даже женщин, усталых осунувшихся женщин с огромными жестяными тазами, в которых поласкаются грязное бельё и старые бинты, я не боялась и мутной бурой воды, стекающей вниз по земляной немощеной улице, тоже. Меня убивали чувства. Уныние, злость, безнадега. Эти печальные потерявшие смысл глаза, стоны… Не так сильно. Кто—то уже не хотел жить, кто-то просто хотел домой. Домой! Понимаете, домой… Туда, туда, где этого всего нет, где отрубленные ноги – просто сон, глупый-глупый дурной сон! Сон! Сон… Где твоих товарищей не резали, не поджигали, не… А ведь дома нет. Нет его, чёрт побери! Он сгорел, сгорел в адском пламени чужой алчности. Больше нет улиц. Нет театра. Нет синего козырька с красной губастой рыбёхой. И усадьба Плэм сгорела. Мы видели угли… Угли и огонь.

Мне стало вдруг так душно, и сладко—гнилостно тошно. А люди сновали между коек. Я даже стоять там не могла. Меня трясло, как сломанную берёзку в ливень. Голова плыла в мутно—склизком тумане.

– Как всегда. Ему уже лучше, – звонко и чуть устало ответила Астрис. И её голос вернул меня к жизни. Всё та же комната. Я стою здесь, перед зеркалом, а никак не там. В отличие от меня Астрис справлялась – моя подруга училась на медика. И ей, можно сказать, повезло больше других – ровные четыре года из десяти, остальным из нашего набора досталось только два с половиной курса специальности. Медики нужны всегда, а в военное время тем более. Это архитекторы никому даром не сдались. – Я прикупила на рынке немного сушеной вишни. И отрез зелёного льна, можно сшить по юбке, всё лучше этого тряпья! – Астрис презрительно потеребила подол моего платья. Она здесь, и я снова могу дышать. Юбки, вишня – слава богам, ты появилась. Может мне стоит тоже загреметь к вам в «лечебницу», будем видеться чаще? – Посмотри: как думаешь, на две хватит?