Текст книги "Из меди и перьев"

Автор книги: Элииса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Глава III

У семейства Альбре был не дом, а настоящий дворец. Немудрено, что таких выскочек, как Микаэль и его родня, на порог не пускали. Им сухо улыбались на улице из повозки, если доведется встретиться взглядом, милостиво кивали, но не говорили ни слова, а о приемах и речи быть не могло. Отца Микаэля это, правда, совсем не заботило. Он был счастлив, богат и независим от чужого мнения настолько, что мог взять в жены дочь служанки лишь потому, что та была бойкой девчонкой. О своем выборе он не пожалел ни разу за все двадцать три года счастливого брака. Микаэль же Альбре ненавидел. Характер у него был матери, а южный темперамент так просто не спрячешь под обходительными манерами и цветистыми фразами. Альбре были снобами и знатным дворянством. Пышное убранство их дома крикливо лезло в глаза, однако каждому было известно, что все заложено подчистую и задолжали они немерено. А потому день, когда на пороге у них появился отец Эберта с весьма выгодным предложением, оказался для них крайне удачным. Но чувствовать себя обязанным каким-то торгашам, пусть и с баронством, было ужасно. Эберт знал о неприязни новой семьи. Она нимало его не заботила. Сделка отличная, план хорош, невеста – признанная красавица – куда как приятный бонус, а Микаэль может говорить что угодно.

– Мне кажется, о нас должны доложить, – проговорил Микаэль, заглядывая внутрь старинной вазы и зачем-то громко дуя туда. – Иначе я не согласен.

– Поставь вазу на место, иначе я тебя выгоню.

– Неужели ты собираешься выкупить весь дом со всем барахлом? – он все вертел в руках то вазу, то горшки с цветами, то прочие безделушки с комода.

– Да, это будет подарком Сольвег. Но жить мы будем в моем доме.

– Получаешь и невесту, и дом. Кто-то явно все рассчитал.

– И весьма успешно, смею заверить.

– Ты невыносим, – уверенно заключил Микаэль и почти уронил тяжелый подсвечник на пол.

Хлопнула дверь, и оба они обернулись. В дверном проеме стояла красавица в зеленом платье из тончайшего шелка.

– Эка вырядилась, – пробормотал Микаэль. – Вроде и не бал, и не званый ужин.

Сольвег сощурилась и прикусила от досады губу. Южанина она явно не ждала и изо всех сил удерживалась, чтобы не швырнуть ему чем-нибудь в голову. Она была младше Эберта лишь на полгода, а потому уже начинала ощутимо паниковать, что ходить ей в девицах до конца ее дней, так как претендентов на руку и сердце обнищавшей красавицы было не много. Да и слава о ее характере шла впереди нее. Эберт встречался с ней раз семь, да все при свидетелях – уж волю себе она не давала, а к слухам он редко прислушивался. Партией своей рыцарь был явно доволен – что плохого в красавице-жене, а Микаэль не очень умен и просто завидует.

– Сир Эберт, – проворковала Сольвег низким и томным голосом. – Я не ждала сегодня тебя.

Слух неприятно резануло привычное «сир», разбередило старые нелепые мысли. «Отчего бы… – подумалось ему. – Отчего бы мне до сих пор не смириться с тем, что никакой я не рыцарь и не был им никогда.»

Он шагнул к ней, взял ее худую тонкую руку, почтительно поднес к губам.

– Доброго дня тебе, Сольвег. Ты прекрасна, как и всегда.

Та кокетливо прищурилась, улыбнулась, блеснули мелкие острые зубки.

– Ниле? – она обернулась к Микаэлю. Всю ее доброжелательность точно ветром сдуло. – Отец ожидает тебя в кабинете. Не заставляй его ждать тебя, уж прошу.

– Неужели он так спешит отдать мне заем, которому уже год без месяца, – съехидничал Микаэль. Подбросил в воздух виноградинку и поймал ее губами. – Не кривись, Сольвег, ладно, иду я, иду. Будто первый день меня знаешь.

– Не первый, и сожалею о каждой минуте, – сладко улыбнулась красавица. От такой улыбки, относись она к нему, любой бы повесился, но тот лишь усмехнулся, отвесил насмешливый поклон и скрылся за дверью.

Сольвег повернулась к рыцарю, слегка тряхнула кудрями, в ее ушах зазвенели крупные жемчужные серьги. Наверняка они тоже заложены. "Слишком большие, – нелепо пролетело у него в голове. – Как они еще не оттянули ей уши до самых плеч."

Она шагнула ближе и широко улыбнулась.

– Ну что же, сир Эберт, мы наконец-то одни.

"И очень напрасно, – снова подумалось рыцарю. – Бессмысленно и нелепо. Потом еще объясняйся с ее отцом. К чему подобная глупость?"

Он с недоумением смотрел на невесту. Она, безусловно, красавица. Да любая бы удавила за эти черные волосы по плечам, за этот жгучий взгляд болотно-зеленых глаз и за гладкую белую кожу, в этом сомнений не было. Да, она его невеста, отец мог выбрать и что похуже. Только вот это – всего лишь сделка, и он спасает ее семью от банкротства. Друг другу они чужие, да и Сольвег не глупа, знает это. Видит она свою выгоду, в этом Эберт не сомневался. Для нее он такой же способ добиться комфортной жизни. Она знает это, не может не знать, как и то, что он наслышан о ней и не мало, весь город судачит. Он знал, что она взбалмошная, что злопамятна и капризна. Что когда отец сослал ее в деревню, не в силах выносить ее выходок, соблазнила сперва одного отцовского соглядатая, затем второго, затем садовника – и все чисто со скуки. От желания посмеяться и досадить. Чтобы каждый знал, что в этом доме, в этом городе – ей позволено многое. Они оба давно взрослые люди, оба лишены сантиментов. Брак двух умных людей может быть очень неплох, так к чему этот фарс?

Красавица подошла ближе. От нее пахло чем-то сильным. Терпким и пряным, как пахнут мази на мускусе, духи из дальних восточных стран, в которых никто не бывал, только слышал где-то мельком из чужих разговоров. Этот запах завораживал, кружил голову, но не волновал. Ни капли. Эберт смотрел на серебряные шпильки с мелкими камешками в ее локонах, вдыхал их аромат и понимал, что ему ничего больше не хочется, как всего лишь стакана холодной воды да просто вдохнуть свежего воздуха, от которого не щекочет в горле. Она взяла его за руку, провела тонкими пальцами по тыльной стороне ладони. Он еле сдержался, чтобы не выдернуть руку. Она его невеста, повторял про себя рыцарь, невеста, знатная дама, да и просто женщина. Что бы она ни задумала, оскорблять ее будет недостойно, да и что ей говорить он в общем-то понятия не имел. Он почувствовал, как чужая рука уверенно легла ему на шею, притянула вниз и через секунду обнаружил, что его жарко целуют. Он дернулся, резко поднял голову и удивленно посмотрел на нее. Та легонько облизала нижнюю губу, улыбнулась.

– Сольвег?.. – он старался, чтобы голос был ровным и спокойным и не выдавал удивления, овладевшего им. – Сольвег, ты это серьезно?

– А что, я не могу поцеловать будущего мужа? – она зажмурилась, как кошка, и положила руку ему на талию.

«Вообще-то не можешь», – подумалось ему, и он вежливо, но уверенно убрал ее руку.

– Сольвег, не мне тебе объяснять, что это брак по расчету. Ты ведь умная женщина, – он склонился к ее уху. – Я не тот из твоих милых бывших знакомых. Попытаемся друг друга уважать, и, возможно, мы сможем поладить. Пригладь перышки и будь просто прекрасной. Поверь, это я замечаю.

Он не замечал, и это тоже он знал.

Он почтительно взял ее за руку, целомудренно поднес к губам и мельком заметил в ее глазах плохо скрытую ярость.

Дверь скрипнула, вошла служанка с водой для цветов. Оба резко обернулись, отпрянули друг от друга. Девушка вздрогнула, и вода из кувшина слегка залила ковер.

Сольвег выдернула свою руку из пальцев Эберта, будто и не было ничего. Подошла к служанке, наотмашь ударила ее по щеке. Девушка вскрикнула и уронила кувшин.

Хлопнула дверь и только мелькнул зеленый подол платья его невесты.

– Я что-то пропустил? – голова Микаэля выглянула из приоткрытой двери. – Почему твоя благоверная вылетела отсюда, как оса из гнезда? В общем-то, она и есть оса, но все равно интересно.

– Служанка разлила воду, – ответил Эберт. – Сольвег на платье тоже попало.

Другу знать истинную причину совсем ни к чему. Девушка закрывала покрасневшую щеку ладонью и хныкала.

– И она ударила это невинное дитя! – Микаэль возмутился. Он широким шагом пересек комнату и крепко обнял пострадавшую. Та даже плакать перестала.

– Господин Ниле, что вы, позвольте, – лепетала она, пока Микаэля все охватывал гнев праведный.

– Это переходит все границы, мой дорогой, – разглагольствовал он, и рыцарь с тоской понял, что тот еще долго не будет молчать. – Когда страдают вот такие прекрасные невинные создания, то небеса плачут и все ангелы на них тоже!

– Прям все?

– Все! – отрезал Микаэль, не заметив издевки и продолжая прижимать служанку к своему плечу.

– Микаэль?

– Что?

– Девушку-то отпусти. А ты ступай и не держи обиды на свою госпожу. Ты тут совершенно не при чем.

Южанин нехотя убрал руки, сунул служанке монетку, потрепал ее по щеке.

– Душа у меня болит за невинных, ты же знаешь.

– Особенно, когда в невинных ходит хорошенькая девчонка, конечно же знаю.

– Ты беспросветный циник и в тебе отсутствует даже капля романтики, – Микаэль развел руками и развалился в кресле. – К слову, чем ты так разозлил Сольвег, что она чуть не убила меня этой дверью?

– Хмм, пожалуй, именно тем, что я беспросветный циник без капли романтики, – пробормотал Эберт, с легким смятением вспоминая и поцелуй, и полный бессильной ярости взгляд.

– Я всегда знал, что она беспутная стерва.

– Мы все еще в ее доме. И она все еще моя невеста. Придержи свой язык, пока не поздно, а сейчас вставай и уходим отсюда.

Микаэль ворча вылез из мягкого кресла и нехотя поплелся за рыцарем. Впрочем, его недовольство начало сходить на нет, и он опять продолжил описывать, как они пойдут вечером на ярмарку, как возьмут с собой Каталину – ведь она такое прелестное дитя! – как они купят ей кулек засахаренных каштанов, а заодно возьмут и себе, все равно никто не узнает. А полакомиться после трудового дня и вовсе не грех. Как потом пойдут к его матери, госпоже Рузе, а какой сливовый пирог она печет, оближешь пальчики, даже служанок не допускает к готовке.

Микаэль все говорил и говорил, а Эберт с удивлением чувствовал, как на груди у него скребут кошки. Казалось бы, поцеловала девушка, невеста, признанная красавица, краше которой в городе не найти, чего же проще, чего желаннее. Только вот от любой бы девчонки это было б приятней. А Сольвег. А что Сольвег. Той захотелось посмеяться, она в своем праве, а он лишь почувствовал себя такой же разменной монетой, как и прошлые ее знакомые, того ли ему хотелось от брака. Он помотал головой, отгоняя наваждение, и постарался вновь начать слушать друга, хоть то и было невыносимо. А с Сольвег он все прояснит. Потом прояснит, непременно. Все наладится, как же иначе. Они еще станут друзьями, он верит. Он натянул поводья, поравнялся с Микаэлем и слегка улыбнулся его болтовне. Громкий стук лошадиных копыт по мостовой отгонял тревожные мысли.

Глава IV

Дверь покоев хлопнула и жалостно заскрипела. Сольвег нервно отстегнула тяжелые серьги, коснулась холодными пальцами уставших ушей, а жемчужные капельки с остервенением отбросила в угол. Если служанка найдет их и решит прибрать к рукам – тем же лучше, будет повод отправить надоедливую девчонку под стражу. Ее счастье, что сегодня отделалась оплеухой. Она устало рухнула в кресло, облокотилась на крошечный стол с кучей ящиков и уставилась в зеркало. Зеркало было дорогое, без единой царапинки, выпуклости, точно застывшая водная гладь. Отец никогда не скупился ей на подарки. Денег он вообще считать не умел, оттого и заложено теперь все подчистую. А она – она, достойная даже править и властвовать, достойная титула герцогини, должна изворачиваться, хитрить, лебезить, лишь бы никуда не делся этот бродяга без роду и племени, этот жалкий торгаш с толстым кошельком и до ужаса раздражающей честью.

Тихий вздох вырвался из груди. Да, она могла бы быть герцогиней. Разъезжать в дорогих повозках, и платья бы были из тончайшего шелка, все, до единого, да и сам герцог был неплох, вовсе неплох… Только кто виноват, что паж тот был лучше. Сольвег глухо рассмеялась. За связь с ней того юнца отправили сначала в темницу, а потом на войну, а после ничего уж о нем и не слышала, как не слышал никто ее слез и рыданий. Да и как услышать, если из первых рядов пехоты не возвращаются. А ей тогда было всего девятнадцать. Отец тогда и слушать ничего не желал. Дочь могла стать герцогиней, а вместо того влюбилась в жалкого служку, в шваль подзаборную. Каково-то ему теперь продавать ее торгашу, купившему жалкое баронство и рыцарство. После этого он и выслал ее из города в первый раз. Где первые десять дней она, точно раненый зверь, зализывала раны своего разбитого сердца, отказывалась есть, проклинала отца, а потом увидала его соглядатая, присланного ее сторожить, доносить и приглядывать. Как тогда легко всколыхнулась обида в сердце, как легко, точно жаркий огонь, пожиравший солому. И так было просто ему улыбнуться, а слезы оставить себе. Как приятно через месяц видеть его отставку и читать гневные письма отца. Потом был и второй – не трудно, ведь она чудо как хороша. Ее посчитали плохой – прекрасно, она и будет плохой. И будет жить в свое удовольствие, а люди пусть судачат, что вздумают. О людях ее положения сплетни вечно летают и кружатся, почему бы и не быть им хоть сколько-то правдой.

Она посмотрела в зеркало. Волосы все также вьются черной проволокой, зеленые, чуть раскосые глаза все также притягивают взгляды, тонкие губы изогнуты в милой усмешке, ради которой можно идти хоть на смерть. Ей двадцать три, она все еще так молода, хотя было столь многое.

– Как все прошло?

Сольвег не обернулась. Провела пальцами по столу, сдула пылинки.

– Как ты вошел?

– Ты сама дала мне ключ от второй комнаты, разве не помнишь.

– Помню, и уже пожалела.

– Ты лжешь.

Она мельком увидела его отражение и улыбнулась. Нежданный посетитель подошел, положил руки ей на плечи и коротко поцеловал ее в шею.

– Те духи, что ты мне дал. Они не работают, совершенно.

Мужчина сел в соседнее кресло, положил ногу на ногу.

– Это духи, дорогая, а не приворотное зелье. Я все же аптекарь, а не алхимик.

Сольвег пропустила мимо ушей фамильярное «дорогая». Магнуса она знала давно, слишком давно. Тот был мрачен и терпелив, и не задавал обычно лишних вопросов. Да реши она пойти на убийство, он бы смолчал и только принес бы из лавки настойку болиголова. Попросил бы вернуть флакончик назад. Тот был ценным союзником, да и, пожалуй, другом единственным – ради такого отчего не позволить изредка вольностей с тем, с кем не нужно таиться.

Мужчина наклонился к ней и легко погладил пальцем по острым ключицам. От него пахло настойками, травами, толченными порошками, чем-то землистым. Она нетерпеливо сбросила его руку, одарив гневным взглядом.

– Ты не в духе?

– Я в бешенстве, – Сольвег огрызнулась и отбросила в сторону гребень.

– Из-за того, что мое снадобье не сработало? Брось, это пустое. Добьешься всего своими природными силами. Дано тебе сверх меры, и ты это знаешь.

– Ха!

– Не напрашивайся на комплименты, Сольвег, тебе не идет.

Магнус развалился в кресле и с насмешливой улыбкой следил за подругой. Подругой. Да, он влюблен в нее уже год, знает, что она лживая бестия и видит ее насквозь – и это прекрасно. В другое время, в другой жизни кто знает, свела ли судьба бы их вместе. Но сейчас он здесь, смотрит, как она перебирает пальцами густые, темные волосы, поджимает губу, вглядывается в зеркало, с опаской найти хоть малейший изъян на белых щеках. Ей все известно, известно без слов и она может измучить его до потери сознания, чтобы он забыл, как дышать от страха и ненависти, только Сольвег не сделает это – потому что в общем-то ей все равно.

– Так твой женишок не проникся твоими чарами?

Сольвег фыркнула.

– Он жалок. Я поцеловала его, а он почти оттолкнул меня. Ни один мужчина бы так не сделал.

– Значит, любой, отвергнувший тебя – жалкий глупец? Не высоко ли ты метишь, красавица?

Та посмотрела на него и улыбнулась. Молча вновь повернулась к зеркалу. Магнуса она знала слишком долго, чтобы обращать внимание на мелкие колкости.

– Зачем ты так усердствуешь? Вы помолвлены, твой дом он выкупит, равно как и во всем прочем нуждаться не будешь.

– Ты кажется не в восторге от нашего плана, милый? – проворковала Сольвег. Тот знал, что значит этот тон. За сладенькой улыбкой таились острые зубы, только вот на карту он давно поставил все, бояться нет смысла.

– Дождаться денег, устроить несчастный случай и сбежать вдвоем вместе со всем богатством? Сольвег, серьезно? Я мог сделать вид, что поверил в это той ночью, но не делай из меня глупца. Ты не убийца, Сольвег, и мы это знаем. А меня тебя не заставить. Но сбежать – это мысль.

– Так уж и не заставить? – она потянулась, как кошка, кокетливо выгнулась. – И с каких это пор ты стал таким праведником?

– С тех самых, как решил не плясать под твою дудку, красавица, – он ласково, но уверенно убрал ее руки со своих колен и снисходительно заглянул ей в глаза. – Нам было так хорошо, когда ты не пыталась делать из меня идиота… Может, не будем все портить?

Та вздохнула и откинулась в кресле.

– Ты прав, этот план ненадежен.

– Он отвратителен.

– Отвратителен. И трещит по швам. И все из-за этого непроходимого глупца.

– Предположим, мы дождемся денег. Получишь столько, сколько сможем увезти. Даже сбежим. На другой берег моря – куда захочешь, за тобой он все равно не погонится, слишком уж гордый. Но к чему тебе влюблять его в себя, у него ведь начисто отсутствуют свои желания. Я знаю эту семью. Против воли отца он не пойдет. Против своего слова и подавно. Безропотно отдаст себя на заклание в твои прелестные ручки.

Сольвег наклонилась к нему. Медленно взяла за подбородок. Он ощутил кожей ее холодные пальцы. Хотел отвести взгляд, но она крепко держала его.

– Ты бы женился на мне?

– Что?

Легкий холодок пробежал по спине. Ее глаза манили, смеялись, как давно хотелось в них утонуть, пойти на дно и не выплывать вовсе. Позволить ей растерзать до клочков все, что осталось.

– Ты бы женился на мне? – повторила она, склонила голову на бок. Казалось, вот-вот и она улыбнется, только губы оставались спокойны.

Магнус молчал. Она не дождется ответа, хоть и держала бы здесь его вечно.

– Я так и думала, – улыбка была сухая и вымученная. – В этом все дело. Если со мной не хочешь быть даже ты, то как я могу быть уверена в нем? – она устало расстегнула тяжелое ожерелье, положила на стол и потерла пальцами шею.

– Знала бы, выходила б за Ланса. Он старше на десять лет. Давно не мальчишка. Ты ведь знаешь об их матери? Госпоже Гертруде? Она еще умерла в какой-то грязной канаве, как последняя нищенка. Хорошая была женщина.

– Ты это к чему? – Магнус, казалось, совершенно не понимал, к чему она клонит.

– Она сбежала, Магнус. Бросила все и сбежала. Наплевала на правила и приличия, просто решив быть счастливой. Она была куда храбрее всех этих кур, которые сидят дома и льют слезу за слезой, со страхом трясясь над мнением черни. Ты знаешь, – она улыбнулась. – Ведь я помню ее. Шорох ее платья, смешную улыбку. Видела мельком, когда сама еще малюткой была… Говорят, она была глупа, Магнус. Говорят, будто вечно читала нелепые книжки, которые впору лишь детям да незамужним девицам, что грезила наяву о несбыточном, о лесных осенних дворцах цвета золота, о любви, что сожжет королевства и воскресит из умерших. Потому и сбежала, глупая счастливая женщина.

– Она умерла вдали от детей и дома в дешевой гостинице. Не спеши называть ее счастливой.

Сольвег отмахнулась. Она нервно перебирала кружево на рукаве, щеки ее слегка зарумянились, а глаза заблестели. Казалось, она и не слышит его.

– Так вот скажи мне. Скажи и подумай. Если можно сбежать, если был повод, если знаешь, что есть еще где-то свобода, то ты думаешь он решится остаться со мной? Не сбежит? Думаешь, даже такой беспросветный упрямец, глупец, холодный и черствый мужчина не захочет хоть раз взглянуть на жизнь с другой стороны… Оттого мне и нужно, чтобы он был моим. Целиком, без остатка. Чтобы вставал с моим именем на устах, чтобы ждал встречи и дни считал каждый вечер. Чтобы план удался, чтобы я отомстила. А потом. А потом, о, Магнус, а потом как я посмеюсь над ним. Над всеми ними, над отцом, над сиром Эбертом, над тем герцогом, так уж до кучи. И я начну все сначала, родной, я начну…

Тот смотрел на нее, на этот мечтательный взгляд, на губы, с такой лаской твердящие слова ненависти и злобы, и думал. Что никогда не была она так хороша. Никогда еще не ненавидела с такой страстью. И ни одного мужчины не добивалась так усиленно, как собственного жениха. Двуличная стерва. Прекрасная двуличная стерва.

– Ты ведь не любишь его? – спросил он, не заботясь о том, что голос звучит хрипло и глухо.

Она обернулась. Наклонилась к нему. Ее глаза были так близко, мягкие локоны гладили щеки. Она взяла его лицо в ладони и нежно поцеловала.

– Я вообще никого не люблю, родной, – проговорила она, убрав пальцем пряди со лба. – Пора бы тебе это запомнить.