Текст книги "Бездельник"

Автор книги: Дима Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

«there's a bluebird in my heart that

wants to get out

but I'm too tough for him…»

Charles Bukowski – Bluebird

1

Привет. Я Макс. Мне 18. Ещё в детстве, мне было около пяти, улыбчивый офтальмолог поставил диагноз, лучше сказать, вынес вердикт, о моей будущей слепоте. Он так и сказал моей матери: «Если сейчас не принять должные меры, то потом будет поздно…» – и улыбнулся мне морщинистой улыбкой, будто сообщил что-то чрезвычайно прекрасное, а не то, что в неминуемом будущем я буду слепым, как крот. Ты бы видел лицо этого дьявола в белом халате: «Жизнь не сладка» – говорили три его волоска на пятнистой лысине. Что касается меня: маленький, щупленький, с короткой чёлкой и голубыми глазами. Короче говоря, я не придал значения его словам. Мать тоже не придала, хоть и разревелась на месте. Ещё бы – никто не хочет, чтобы его дорого любимый сынуля походил на крота. Куда лучше быть львом или же гепардом, орлом, смертоносным ястребом, но никак не кротом. Ну ты знаешь.

Но что-то мне подсказывает, что именно этот диагноз мешал мне разглядеть тех девчонок, живо гогочущих на другой стороне дороги под уличным фонарём. В ночном сумраке, смешенным с грязно жёлтым светом фонаря, они виделись, местами покидающими контур, чёрно-оранжево-красными кляксами, периодически раскачивающимися из стороны в сторону. Жирные пузырчатые кляксы, по-барски пущенные сухой кистью Ван Гога на полотно улицы, если угодно. Возможно, это вовсе не девушки, а ярко выглаженные парни и причина моей ошибки таится не столь в плохом зрении, как в развращённой фантазии. Хотя нет, я заметил, как одна из них вскинула волосы, пустив их по ветру ручкой – так делают только глупый девки, поймавшие на себе взгляд парня, сидящего в машине, с которой долбит во всю модная музыка. Жаль только, что они не знают, что это не моя машина, что эта музыка ненавистна мне, и, что я ни черта не вижу их лиц.

– Сука, ненавижу этот светофор! За это время можно сходить поссать, посрать, поесть и снова посрать.

Знакомься, этот коротко стриженный парень, от рождения загорелый, хорошо сложенный, с обаятельным лицом и нередкими прыщиками, обладающий харизматичным магнетизмом, что завлекает бездумных девушек, сидящий за рулём, недавно приобретённого «Цивика», мой лучший друг Андрей. Я разделяю его недовольство. Действительно, это один из самых беспощадных светофоров в нашем Маленьком городке – зелёный горит десять секунд, а красный – целую вечность. Беспредельное неуважения водителя со стороны этой бездушной твари на длинной ножке с тремя глазами. А ведь дорога, с прилегающими к ней гонщиками и мирно снующими водителями – это почти единственное место, объединяющее тысячи, да что там, миллионы душ, в одно целое, в единую семью, где водятся самые настоящие распри, и, где существует понятие взаимоуважения. Но на то светофор и тварь, на то он и бездушен. Везде есть эти камушки, о которые спотыкаешься при ровной ходьбе. Светофоры, как буйки в море, завидев их, так и норовишь переплыть. Грёбанные ограничители!

– ПО-БЕ-ДААА, – утомлённый ожиданием, растянул я. – «Победа». Слушай, а туда вообще кто-нибудь ходит? – обратился я к Андрею, кивнув в сторону старого кинотеатра, располагавшегося в ста метрах от девушек-клякс.

– Да фиг его знает, – ответил Андрей, – там вечно ремонт. Ну когда уже!? – он нервно ударил по рулю. – Уже хочу стартануть. Где этот хренов зелёный?

– ПО-БЕ-ДА, – вновь я прочитал название кинотеатра по двум буквам, вылезающим из тени нависших деревьев, точно зная первые четыре, выведенные крупным, режущим глаза, красным шрифтом. Надпись, на удивление, всегда свежая, чего не скажешь про саму постройку. Словно зарплату выдают только малярам и электрикам.

Справа по флангу нарастающим эхом долетела другая музыка, идеально сочетающаяся мотивом и однобоким смыслом с нашей. У нынешних псевдо-хипхоперов голоса, как под копирку, слизаны с пения поросят, сосущих сытные сиськи мамочки. Я бы даже не заметил, что на дороге есть ещё машины, если бы не услышал, в сантиметре от себя, грубые стуки костяшкой пальца по окну. Опять мы кому-то помешали, в страхе от будущей потасовки подумал я. Андрей, улыбнувшись, опустил моё окно. За плотной костяшкой, с плотно посаженным у истока пальца чёрным перстнем, скрывался незнакомый мне человек с глупой улыбкой взрослого младенца и вбитой в колею ключицы шеей. Высунув руку с перстнем за борт своей чёрной машины и пытаясь уловить взгляд Андрея сквозь мою голову, он сказал:

– Дрон, ты чё, тачку купил? – И растянулся в смехотворной улыбке, выпучив ровные желтоватые зубы.

Меня не удивило, что какой-то парень, напоминающий бандита, на чёрной иномарке, напоминающей гроб на четырёх колёсах, знает Андрея. Его все знают. Не знаю откуда, но, куда мы ни пойдём, где ни остановимся, один уж точно пожмёт ему руку и спросит, как у него дела. Того не скажешь про меня. Память на имена изрядно хромает, да и разговоры я плохо поддерживаю. Так сказать, молчаливый друг Андрея. Я привык быть декоративным столбом при встрече очередного знакомого, количество которых далеко переваливает за этот город. Поэтому я не был обескуражен тем, что этот парень, не замечая меня, разговаривает с Андреем, перебрасывая через мой декоративный облик, как перебрасывают через забор ворованное, слова, смешки и ужимки.

– За сколько взял? – с нескрываемым любопытством спросил он.

– Не дорого, – уклончиво ответил Андрей.

– Наверно, 150, не меньше?

– Приблизительно, – покачал головой.

На самом деле, Андрей купил машину за 40 тысяч.

– Скок пробег? – не унимался парень. Он легонько шатнул кистью, высунув блестящие часы из оков кофты, дабы все узрели статность его персоны.

– Датчик ёбнулся, но как утверждает прошлый владелец – около сорока шести тысяч.

– Наёбывает.

– Разумеется…Но машинка зверь! Идёт резво и, в тот же момент, плавно.

– Как-то она у тебя проседает, – окинув взглядом кузов сказал парень.

– А ты чего хотел? Три человека в машине, она же низкая.

– Много жрёт? – поднял на поверхность очередной вопрос, который был высунут из базового списка вопросов: «Вопросы, когда друг купил авто». Это негласный список, находящийся в распоряжении любого молодого водителя в нашем Маленьком городке. У меня нет машины, но за время общения с Андреем, слушая разговоры его друзей, я выучил эти вопросы, как отче наш, даже начал в них улавливать некую истину. Сейчас он спросит: «Сколько до сотки?» – потом: «Чё за движок?» – и т. д.

– Сколько до сотки? – спросил парень, пытаясь перекричать музыку.

Пока они обменивались словами, кажущимися мне столь же естественными и привычными, как поход в туалет, я разглядел капельки дождя, ещё не успевшие скатиться с чёрного капота. Недавно прошёл тёплый ливень, и ночная дорога была вымочена в жёлтых, от фонарей, лужах. В нос пробивалась влажная пряность листвы, приправленная летней духотой. Кромешная тишина засела в округе, нарушаемая лишь боем музыки и звуком двух одиноких заведённых машин на широкой, повидавшей много всего, дороге. Я представил себя на другой стороне улице, где нет лишнего шума, где каждый шорох расценивается, как бомбёжка, и, что там с какого-нибудь дерева срывается мокрый лист, ветер его подбрасывает, меняет траекторию полёта, и, когда лист приземляется, в моих ушах раздаётся хруст срубленного дерева, или так – звук шаркающих ног, бредущих по пыльной бетонной кладке.

– А вы куда? – услышал правым ухом вопрос, вернувший меня в реальность. На этот раз парень обращался к нам двоим.

– Мы? – не зная, что ответить, переспросил я. Он застал меня врасплох, придав декорации моего облика, тройку клапанов, с бурлящей в них кровью. Почему-то мне показалось, что этот вопрос был адресован мне, только мне, и никому иному из нескольких миллиардов, собравшихся в водах планеты. – Мы на день рождения к знакомой, – выпалил я.

Андрей сильно, но аккуратно, скрыв действие от жадных глаз собеседника, сжал мою ногу. Нам было велено левых не приглашать.

– Да? А к кому? Может я с вами поеду. Мне все равно скучно, а бухнуть – я всегда не против, – парень размашисто зевнул, закинув правую руку к затылку. После зевка, в секунду, преобразился в улыбке, ожидающей положительного ответа.

– Без обид, – принялся выпутываться Андрей из дебрей приличия, в кои затащила нас моя опрометчивость, – но туда приглашены только близкие. Именинница не любит большого скопления людей…

– Аааа – перебил парень. – Понимаю. Нет проблем. – Он покосился глазами. – Но ты хотя бы скажи кто она, может, и я близкий.

– Лера Никова, – наобум выдал Андрей. Я даже задумался, а есть ли такая фамилия Никова?

– Не, такую не знаю. Ну ладно, – полу расстроенным, полу раздосадованным голосом выдохнул парень. – А вам куда?

– В конце улицы налево, там, где-то во дворах, сами точно не знаем.

– Понял…Ну давай хоть стартанём, я недавно колодки поменял – заодно проверю тормоза, – сказал незнакомец, с резкой бодрость в голосе. Он цеплялся за возможность избежать жизненного бездействия, как человек, в период недельной голодовки, цепляется за жирный стейк.

Андрей кивнул и закрыл окно.

– А это кто? – спросил я его.

– Хер знает, но лицо знакомо.

На светофоре загорелся жёлтый свет.

– Ну что, мальчики, уделаем старый мерс! – оживлённо, чуть ли ни криком, пропел Андрей.

– Ой, ой, ой…всё, лысый ‘азошёлся, – на перебой его словам с дружелюбной укоризненностью проговорил Валя.

Пока мы не стартанули, и рёв наших движков не прорвал молчаливую ночную мглу, предлагаю тебе вновь познакомиться. Валя – мой второй лучший друг. Всё это время он сидел на заднем сиденье, укрываясь от тебя и незнакомца за нашими спинами. Крупный рыжеволосый парень, с пухлыми губами и приятными, нежными, как только что постиранная атласная простынь, глазами. В его образе виднелась лёгкость, подкрепляемая картавостью, и противоположная лёгкости – томимая загадка. Он молча курил сигарету, выдыхая дым в зазор приспущенного окна. Когда загорелся жёлтый, он скинул хабарик на дорогу.

– Ты хотя бы знаешь ад’ес? – спросил Валя, закрывая окно.

Но не успел Андрей ответить, как рёв машины заглушил какие-либо возможные слова, осталось только давить педаль газа в пол. Мы пронеслись мимо кинотеатра, стопки деревьев, оставили позади обречённых на вечернее одиночество девочек, вцепившись в посильную схватку с черным немцем.

– Ща, ща, – повторял Андрей, нагоняя, урвавшийся вперёд, мерседес – Ща его вздёрну…

Лужи волнами обрушивались на тротуары. Почва разгоралась жарким пламенем. Приклеившись к сиденью, я терзал себя мыслью, что мы не влетим в неожиданно вылетевшую попутку. Мы скользили, как пингвины на льду, по длинной полосе, омытой тусклым свечением фонарей, нарушая законы физики, готовые взлететь в любую минуту. «Цивик» отчаянно нагонял соперника, ревя, как разъярённый Зевс. Секунда, за нею хлопок – мерс замедлился. Мы промчались мимо него, даже не заметив, как он встал колом посреди дороги, и слабый, еле различимый пар вылезал из-под его капота, рассеиваясь в воздушной пыли.

– Да, сука! – возликовал Андрей, – Ахах…Я же сказал.

Нас объяло общее ликование. На твоих глазах родилась победа, кажущаяся тебе маленькой и никчёмной, детской шалостью, но поверь, для нас это все равно, что победить в затянувшейся войне, столь же необходимо, как холодная вода под палящем летним солнцем и как сигарета для курильщика со стажем.

Превозмогая страх и ненависть обрушившегося на наши головы мира, мы неслись вглубь дороги на синем «Цивике». Три настоящих бездельника на настоящей бездельной колеснице. Мы знаем всё, что можно знать в этой жизни и не знаем нихрена. Сами ли мы выбрали эту тропу, выставил ли нас на неё, как солдатиков, какой-то неугомонный ребёнок или же, это очередное стечение обстоятельств, вызванное потугами нашей беспутной воли – это мне не известно. Мы противоречие природы, мы выкидыши жизни и, одновременно, мы прямые её последователи. Нас таких много, целые стада. Но здесь только я, Валя, и Андрей, да ночь, на край которой мы спешим.

– Может вон её дом? – указал я пальцем на, освещённый фарами, один из четырёх домов, окруживших нас.

– Да не помню я. Я никогда не был у неё трезвым. Сейчас, позвоню. – Андрей приложил телефон к уху.

– Пойдём, поку’им? – просунув голову к передним сиденьям, обратился ко мне Валя.

Мы вылезли на улицу. Хлопок закрывания дверей оказался слишком громким для этой ночи, он пришёлся на каждое окно, оповестив жителей о нашем приезде. Я боюсь резкого шума – он привлекает лишние глаза. Даже, сейчас, мне показалось, что с хлопком, все жители прильнули к своим окнам, приняв позу наблюдателя, словно уселись смотреть передачу по телеку, главный герой которой я. И не подумай, я не трус, ну или не совсем, просто не люблю ловить на себе несметное количество чужих глаз, при том, что сам не способен усмотреть окантовку зрителя со всем к нему прилегающим. Да и тишину я люблю, а шум – безжалостный разрушитель крепостей тихого забвения.

Чистый бодрящий воздух окутал мою шею. Мы курили «Филип Морис» – большего наши карманы не позволяли. Сигаретный дым, вялым темпом проигравшего, отступал от меня куда-то ввысь. Я поднял лицо к небу, следуя за волнистым дымом, и запечатлел интересное сравнение: тёмное полотно, нависшее над городом, с горящими серебристо-белыми звёздами, являлось не чем иным, как изображение космического пространства через линзу большущей подзорной трубы. Округлая связка домов, этого двора – это внутренние стенки трубы. Был бы я великаном, я бы вырвал с корнем эти дома, поднёс бы к глазу и вращал бы объектив самодельного приспособления, усевшись где-нибудь на откосе вместительного холма, приближая и отдаляя, видимую картинку неизвестного. Я перевёл взгляд на окно, дома напротив, с которого доносилась музыка, причём так громко, что её мог не услышать только глухой. Рядом горело ещё два окна, в которых явно билась жизнь. Видимо это и есть наше место остановки, сказал я про себя. Валя тоже обратил внимание на эти окна, он также всё понял.

– Видимо нам туда, – сказал он.

– Ага, – говорю.

– Постоим, доку’им? – зная ответ, спросил он.

– Ага, – ответил я.

Нам обоим не хотелось двигаться с места, сигареты служили, своего рода, оправданием. На мягких щеках Вали выступил румянец. Это свойственный процесс для его кожи, к которому я успел привыкнуть за время нашего общения. Сколько я не ломал голову, почему и зачем, так и не нашлось ответа, объясняющего данную догму его организма. Может он часто стесняется чего-то, может, наоборот, думает о чём-то хорошем и, до боли, приятном. Кто знает. Я склонен думать, что этот видимый дефект вызван нежной душой и чистым сердцем. Ну да – слишком высоко взял. Но почему бы и нет?

– Валь, ты опять покраснел, – сказал я ему.

– Да я же гово’ил, что не знаю почему к’аснею, – с лёгкой досадой отозвался он и закурил свою, уже досадливую, красноту.

Вдруг, одно из живых окон резко распахнулось. Из окна показалась весёлая девчонка. Она вскинула руку и, чуть ли не переваливаясь на улицу, пьяным голосом, окончательно разбудив соседей, заорала:

– Сюда! Вот я! Парни! – Она махала кистью, прыгая на ровном месте. Другой рукой слабо придерживала телефон.

В тот же момент, Андрей, с прижатым к уху телефоном, вылез из машины, маша ей в ответ, приговаривая и в трубку, и в улицу:

– Да, да, вижу. Всё, идём.

Девчонку будто ущипнули, она заверещала, как резанная свинья, и скрылась в светлой квартире. С окна доносились возгласы и крики, говорившие, что пьянка в полном разгаре.

Андрей потушил фары, заглушил двигатель.

– Ну, чё встали? – резво повернулся к нам. – Пошли. – На его лице развернулась радостная улыбка. Подобная улыбка даёт о себе знать, лишь тогда, когда уверена, что хозяин в предвкушении чего-то увлекательного.

Мы скинули сигареты на влажную почву в клумбе и зашли в подъезд.

Дверь была открыта. Нас никто не встретил. Андрей скинул кроссовки и провёл быстрый экскурс по просторам апартаментов.

– Там туалет, – водил он пальцем, – рядом душевая, там кухня, туда гостиная, а остальное, в принципе, неинтересно.

Он вёл себя, как хозяин. Быстрая приспособляемость к окружающему – изюминка его естества.

Когда мы прошли в просторную кухню, я разглядел знакомые лица. На шею Андрея сразу же накинулась, та орущая девчонка, виновница гулянья.

– Привет.

– Привет.

– Приветик.

– Как дела?

– Здорово.

– О! Макс! – завидел меня толстоплечий парень, клюющий носом в стол. – Здорово! – торжественно крикнул он.

– Привет!

– Меня Вика зовут! – сверкнув зелёными изумрудными глазами, певучим голоском произнесла девушка, подошедшая ко мне. Она обмерила меня взглядом, словно прикинула, на глаз, возможные достоинства и недостатки.

– Макс, – со слабым стеснением произнёс я. В свою очередь, я также обвёл её глазами, разглядев прекрасную талию, мягкий лифчик, прорезающий тонкую кофточку.

Проигнорировав мой кулак (замена рукопожатия с дамами), Вика зажала меня в плотных объятиях. Я даже опешил. Но, опомнившись, она стой же резкостью отпрянула от меня, выразив краской на губах и щеках детскую неловкость, словно я обличил её в проказе. С Валей она обошлась холодным ударом кулачками.

– О! Валёк! И ты здесь! – всё тот же толсто.плечий. Не знаю, кто он, но видел его и не раз.

– Так! – хлопнув в ладоши, сказала Саша. – У меня сегодня день рождения! Все пьяные, а вы нет! Быстро! – она ткнула в сторону стола, на котором теснились бутылки различного спиртного.

– Тёма, наливай, – обратилась она к толстоплечему. Тот растопырил довольные красные глаза, вдумчиво уставил взгляд на бутылки, потом на стопки, посмотрел ещё раз на нас, выдвинул нижнюю губу, промычал, насупив брови, и непонимающе покачал головой.

– А Тёме походу уже хватит, – со смехом подвёл итог Андрей. – Конечно руку наливающего не меняют, но видимо не сегодня. – Он схватил бутылку водки и вмиг наполнил пять-семь стопок.

На кухню зашёл парень с родимым пятном под глазом.

– Кирилл, – протянул я ему руку.

– Макс, – ответил он на рукопожатие. Он схватил что-то напоминающие еду и ушёл в сторону гостиной. Оттуда во всю доносилась музыка.

– Ну что, Саш, – начал тост Андрей, – за тебя!

Мы чокнулись и осушили стопки. Толстоплечий осушил вместе с нами, стремглав схватив бутылку, для разлива по новой. Он и не думал останавливаться. Его манило алкогольное отравление.

– А ты? – обратилась Саша к Андрею, увидев, что тот не пьёт.

– Я за рулём. Кто их потом домой повезёт? – указал он на меня с Валей.

– И это правильно, – добавил я, – пусть хоть кто-то будет вменяемым.

На самом деле я не понимаю его страха. В нашем городе, итак, почти нет гаишников, а ночью-то тем более. И зачем тогда приходить на пьянку, если ты не пьёшь. Как по мне, нет ничего увлекательного сидеть на вечеринке трезвым, смотреть, как другие пьют, веселятся, пребывают на волнах спиртового эфира. И не весело это ни капли. Как по мне, если ты пришёл на пьянку, так пей. И ни стопочку, ни две, в алкоголе нет ничего вкусного, вся вкуснятина заключается в эффекте, когда твои мысли слепляются в общую кашу, в мягкую подушку, которой ты можешь укрыться, потому пей, пока твоя печень то позволяет, и пока клетки мозга не покинут своё жилище. Но что-то, всё же, заставляло меня уважать самопожертвование Андрея. Смешанное чувство.

Мы вновь осушили стопки и удалились в гостиную, оставив толстоплечего Тёму одного-одинёшенького за кухонным столом.

В гостиной оказались знакомые мне люди. Снова пришлось здороваться. Говорить как дела. Всё в привычном темпе и привычными словами. Всё слишком привычно, самое место для неожиданности. Я давно пытаюсь её поймать.

Я уселся на полу подальше от колонки, с которой неслась на бешенных порах музыка. Люди не задерживались на месте. Они, как муравьи, одаренные с рождения коммунистической мыслью, носились по углам, быстро меняя компанию, разговоры, стаканы. В сантиметре от моего затылка расположились Валины ноги. Запах стирки, исходящий от его носков, в совокупности с запахом сигарет, текущем по просторам квартиры, запахом водки, смешанной, в моём стакане, с апельсиновым соком, запахом бурбона, запахом различных духов выливались в головокружительное месиво, подогревающее мозги, подкрепляемое бодрой порцией голосящих ртов и орущей музыки.

Грубо говоря, осев на краю гуляющего острова, отстранившись от трений, я покинул атмосферу кутежа, принял должность наблюдателя. Излюбленное дельце. Мне иногда кажется, что человек только ради того и создан, чтобы за ним наблюдать. Рассуди сам. Взгляни на свои руки. Они слишком для тебя привычны, настолько, что не достойны внимания: эти тёмные волосы, прорезающие кожу, ногти, может, погрызенные, может, грязные, может, длинные, как у голубя. Но, что происходит с твоими руками, при общении? Какие они принимают повадки? Вот Кирилл, например, спрятал кисти в карманы. Зачем? Ведь ему, как и тебе, собственные кисти довольно привычны. Андрей, наоборот, даже и не думает прятать руки. Он властно обвил ими талию Саши, уложив кисти на её упругий зад, словно там им предписано быть. Она же обхватила одной рукой его шею, другую положила на плечо. Они не прячут привычного. А теперь взгляни на себя в зеркало: оцени разрез глаз, изгибы рта, вмятина в скулах. Теперь же, завидев, периодически перебегающие зрачки Кирилла, его кривизну улыбки, вес тела, уходящий в карманы, сжатые складки на широком лбу можно разглядеть недоверчивое стеснение. А его собеседники, один из которых ежесекундно поправляет восковую чёлку, а другая лыбится да посмеивается, пуляя вопрошающим взглядом и украдкой проводя кончиком пальца по тонкой брови, словно пришпиленной скотчем. Они, ни с того ни с сего, скованы, как школьники, впервые вышедшие к доске, отвечать невыученный урок. А Валя, тот, за моей спиной, улёгся, опершись на спинку большого дивана, закинув руку за плечо темноволосой девки. Тебе непременно нужно было находиться там, увидел бы воочию его непринуждённую красноту, как будто кипятильник в ухо просунули. Свободная его кисть держит стакан, наполненный бурбоном. Но зуб даю, если бы не стакан, кисть бы пряталась в кармане. Он бегло переводит глаза: то посмотрит на жирное пятно на диване, то, оставив его в стороне, переметнёт взгляд на чёрные колготки девчонки, то украдкой закинет взор на её глаза. Ты бы его видел – ангел, обнимающий шлюху. Ему всегда не хватало дьявола в крови. Но самое удивительное другое: эта баба действительно думает, что ему есть какое-то дело до её слов, до её тела. Боже! да его ведут монашеская девственность и нежелание быть лишним на этом сборище грешников. Ну ладно – оставим. Оставив Валю в объятиях шлюхи, я уставился в грязный линолеум, как в мою голову врезалась мысль. Скованность Кирилла, ребят рядом с ним, это вовсе не скованность. Вся чушь, про которую я трындел в этом абзаце, настоящая херь. Большинству из нас с рождения чуждо понятие скованности. На самом-то деле, карманные кисти Кирилла, восковая чёлка парня – скука. Мы живём в своём Маленьком городке и, сами того не желая, видим друг друга чуть ли не каждый день. Собственно, и истории в нашем городке разлетаются по щелчку. Всё, что нужно, мы друг про друга знаем. Мы насытились собой и окружающими. Нам нечего рассказать. От того и бегающие зрачки Кирилла, вопрошающие глаза той бабы, существует лишь потому, что мы отчаянно цепляемся за тему для разговора. Собрались пить, а пить-то не о чем. Только Саша да Андрей способны забыть про эту скуку. Они слишком увлечены друг другом, из-за чего рацион стада отошёл на задний план – близость тел и не на такое способна. Остальные же выживают, как могут. Всё слишком привычно, самое место для неожиданности. Эти слова вновь ударили меня по голове.

– Ты чего здесь грустишь? – обратилась ко мне Вика, про существование которой я успел забыть. Она держала пакет сока и бутылку водки.

– У тебя есть сигареты? – проигнорировав её вопрос, спросил я.

Она уселась рядом. Я закурил «Парламент». Видимо я ей понравился. Она искала моего общения, внимания моих глаз. От её светлых волос, нежно закинутых за правое плечо, приятно пахло шампунем: сладкий запах мёда, обладающий раскованностью – тебе бы понравилось. А в сочетании с её туалетной водой, напоминающей сладость утренней травы, её кошачьими зелёными зрачками, её искусно выведенными бровями, её миловидными розовыми губами, нежно подымающимися при вздохе и опускающимися при выдохе, её великолепной грудью, её сытными бёдрами, её пояском, перетянутым вокруг гибкой фигуры, её пышной короткой юбкой бирюзового отлива, манящей проникнуть во внутрь, её смело воркующим голоском – всё это давным-давно должно было увести меня в спальню, где бы я воспользовался своим членом, как то придумала природа. Я даже задумался: «А вдруг, эта та неожиданность?». Но я держал себя ровно, на зло тебе и природе, чётко осознавая, что это она подсела ко мне, это она ищет моих лёгких слов, это она покроется мурашками, стоит мне убрать её волосок за ушко или дотронуться до кисти. Флюиды, которые она пускала в меня, как стрелы из лука, не проникали дальше моего волосяного покрова. Как удары тупым лезвием – больно, но недостаточно. Сталкиваясь лицом к лицу с красотой, человек теряет последние граммы человечности.

Но поверь, не долго я удерживал ровность. Спустя каких-то парочку минут, я отдал ей эту ношу. Ты бы слышал, что за херь это красивое создание исторгало своим милым ротиком. Вся её воркующая певучесть растворилась в моём коктейле. Она начала говорить про политику, про акционизм, про ЛГБТ, про феминизм и прочую котовасию, которая так донимает каждого первого. Ты же знаешь, я терпеть подобного не могу. Мне абсолютно без разницы, есть геи, нет их, тоже самое про натуралов. Так же без разницы, кто там, что там ворует. Она так высокопарно рассуждала о равных правах, словно она само пришествие Господа Бога, мудреца типа Будды. Пора успокоиться. Хватит циркачества. Она видимо хочет бродить по канализации с тонной оборудования на горбу, выкачивать говно с труб, водить говновозку – иначе я не понимаю. Теперь представь какого было мне: у меня на глазах, нимфа, сошедшая с небес, овеянная волшебными птицами, сказочными цветами, превратилась в грубый кактус. Короче говоря, я молча нажирался, пока она мнила себя блестящим оратором, точно верящим, что он блестящий оратор.

– Ты будешь? – спросил я, наливая водку.

– Да…Блин…ты меня сбил.

– Извини…

– Так вот, ты слышал что-нибудь про Юлю Цветкову? – с залитыми энтузиазмом глазами, спросила она.

– Нет. Тебе сок подлить?

– Не, я так. – Она залпом опрокинула стопку, исказилась в лице. – Вот настоящий герой, правоборец…

Я подлил в свой стакан сока, закурил новую сигарету. За моей спиной Валя, видимо нащупав тему, о чём-то яро беседовал со своей развратительницей. Кажется, она кичилась своими способностями в психоанализе и пыталась определить Валин характер, апеллируя выдумкой его прошлой и будущей жизни. В свою очередь, бытие в моих глазах стремительно расплывалось. В мозгу образовывались группки горячих частиц, прибивающих мой зад к полу. Квартира принимала темп ровного течения воды, в которой рыбёшки удивляют аквалангиста резкостью движений. Вика и не думала замолчать. А я и не думал заткнуть её. Хоть у кого-то в этом мире должно остаться уважение к ближнему. Но её слова нагоняли на меня скуку. Не ужели самим не надоело трепаться об этом пост медийном пространстве, затёртом до дыр. Куда интереснее было бы поговорить об этом линолеуме. Почему он такой грязный? Почему, где батарея, в нём дыры? И почему здесь линолеум: дом достаточно старый, сталинские потолки, я думал в таких жилищах обычно паркет?

Я окончательно разуверился в неожиданности, тянул свой коктейль, считая секунды, когда там уже нечаянная бомба нечаянно залетит в раскрытое, возле меня, окно.

Я заметил, как Андрей, прижав к себе Сашу, затащил её в комнату, о которой в быстром экскурсе ничего не было сказано. Мне оставалось лишь играться воображением: какого цвета там стены, удобная ли кровать, красивы ли соски Саши.

– Слушай, – перебил я Вику, – а что это за комната?

– Какая?

– Вон та.

– Спальня Саши. А что?

– А какого там цвета стены?

– Не помню…голубоваты, кажется… – Она настороженно посмотрела на меня. – А что тебя именно интересует?

– Да так, ничего.

Про соски Саши я решил не расспрашивать. Думаю – лишнее. Андрей сам потом расскажет.

– А ты девственница? – с нескрываемым спокойством, спросил я.

Она слегка покраснела, сглотнула тяжёлую слюну. Определив свою бестактность, я ухватился за бутылку и пополнил её стопку.

– Извини, ты очень красивая, и было бы странно, что при такой красоте ты до сих пор девственница. Вот и спросил.

Теперь, к её красноте прибавилась невинно самодовольная ухмылка, словно я подарил ребёнку дорогую игрушку.

– Ну давай, – говорю, – за твою красоту.

Мы чокнулись и выпили содержимое залпом.

– Я в туалет, – корчась, проговорил я.

Выйдя с туалета, я прошёл на кухню и, на своё удивление, вспомнил про толстоплечего Тёму, про которого все забыли, а он тут, сидит за столом, магически водит головой, охраняя полупустые бутылки.

– О! Марк! – заметил меня, улыбающегося, в дверном проёме. – Здорово! Ты давно здесь? Ты немного опоздал. Почти всё выпили. Пфц! Во…немного осталось. – Он разлил спиртное в стопки и указал на стул, стоящий против него.

Я уселся, задрав локоть на подоконник.

– Будешь? – протянул ему сигарету из пачки Вики.

– Не, не – отмахивался он, тяжело качаясь на стуле, – бросил. Понимаешь? Рак…он у всех есть…И у меня тоже он имеется…У тебя тоже, думаю…Он у тебя есть. Здоровье нужно беречь.

– Ага, – понимающе кивнул я головой и прикурил сигарету.

– Выпьем?

– Давай.

Он щедро выдохнул, после, влил целебное снадобье в горло, громко поставил стопку на стол и вытер наружной частью кисти, выступившие на губах слюни.

– Блядь – не в то горло зашло, – проговорил он отрыжкой.

Его толстые плечи осели, шея ушла к животу. Грубые пальцы сложились у затылка. Я соболезновал его положению. Он находился в суровой борьбе. Для него реальность давным-давно скрылась из зоны видимости. Что бы ни происходило вокруг него, какие бы катаклизмы не обрушивали этот дом, его это ни капли не трогало, обходило стороной и глаза, и уши. Он всецело был отдан борьбе с рвотным позывом. Въевшись в стул, он старался спустить всё ниже и ниже блевотную волну, заполонившую горло. Смело потрясся головой, он шмыгнул носом, раскрыл широко глаза, прошёлся ими по кухонному гарнитуру, остановился на мне, вернув веки в привычное, для меня, положение. Жестокая борьба выразилась на его водянистых глазах.