Текст книги "Тяжелый дождь (СИ)"

Автор книги: Diamond Ace

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Но они смотрели на мои руки. Ждали, что сейчас я залезу в карман и достану оттуда счастье. Или сотру им память. Что угодно, только бы разбавить это четырёхстенное уныние. Почему я вспомнил об этом визите? Вид из окна. Детское кладбище. Самое честное кладбище из тех, которые мне доводилось видеть. Никаких венков, никаких “помним, любим, скорбим”. Всего три надписи.

Имя.

Годы жизни.

“Господь помнит каждого”.

В игровом зале, на доске почёта, висело три сочинения, победивших в литературном конкурсе среди детей десяти-двенадцати лет.

Какие они – мои мама и папа.

Аманда Г. Десять лет.

Я помню своих родителей. Они часто приглашали своих друзей. Кто-то уходил на кухню и что-то жарил в духовке. Но я никогда не кушала то, что они там готовили. Какие-то шарики, растения, кажется. Потом они закрывались в спальне и выходили через час или два с красными и довольными лицами. От них пахло йодом. У папы в руках всегда был мешочек с какими-то обёртками, а один раз я даже разглядела шприц. Я спросила его, не заболел ли тот, а он, сев на диван, сказал, чтобы я убиралась к чертям. Мама у меня была очень красивая. Мне нравились её короткие юбки и туфли на высоченном каблуке. Ночью она уходила на работу, а возвращалась под утро вся растрёпанная и злая. Часто у неё на лице были синяки. Они с папой никогда мне ничего не рассказывали. А я знала, что маму бьёт сутенер. Моя мама была шлюхой и наркоманкой. Отец торговал героином и тоже кололся. Просто я не хотела обижать своих родителей. Я любила их. Просто так. За день до появления социального работника папа попросил пережать ему руку жгутом. Он сказал, что заболел. Я всё сделала правильно. В тот вечер он принёс мне мороженое. Самое обыкновенное. Усадил к себе на колени и, засыпая, напевал одну и ту же фразу: “Эти люди…скучные, как Новый Орлеан, они все идут вниз, как южное солнце”. С его хрипом уснула и я.

Скучные, как Новый Орлеан, люди. Они все идут вниз, словно южное солнце. Ты никогда не поверишь в то, что это написала десятилетняя девочка. Мне не хочется ее жалеть или плакать. Возможно, пожать её маленькую ручонку и сказать, что ей повезло. Крупно повезло.

Вокруг меня знакомые и друзья Бэтти Тэйлор. Все они утирают платками сухие глаза и посматривают на часы. Ждут, когда кортеж отвезёт их в дом усопшей, где можно будет выпить виски со льдом и поговорить о своих проблемах.

– Сынок, отвезёшь меня домой?

Дороти не такая как они. Я уже говорил Аннет, что миссис Бальмонт самая одинокая из всех, с кем мне приходилось работать. Живой памятник состраданию. Я не хочу, чтобы она пропускала через себя чью-то смерть. Не хочу, чтобы Дороти обнимала свой фотоальбом каждую ночь, думая, будто это что-то изменит.

Воспоминания тянут вниз, подобно необратимости, что влечёт за собой южное солнце.

Когда гроб опустили на дно могилы, и работники принялись его закапывать, Дэл что-то буркнул себе под нос.

– Я сделал всё, что мог. Веселитесь.

С кем ты разговариваешь?

– С бабушкой твоей. Отвези Дороти домой и отправляйся к Каталине. Тебя ждёт сюрприз.

10

“Langoth”. Если ты не слышал об этой конторе, значит, ты думаешь, что счастлив. Либо уже был клиентом компании “Лэнгот”.

Название предложил автор идеи о “затирании памяти” – Пол Маккалеб. Во время презентации своего метода, который в научных кругах именуют “моделирование диссоциативной фуги и ретроградной амнезии с помощью электросудорожной терапии”, он рассказал, почему выбрал именно этот термин:

“Лэнгот – это староанглийское слово, которое означает специфический вид тоски. Человеку могли привидеться бог, райские кущи или же огромное око в стене его спальни. То, чего не было на самом деле. Никогда. Плод воображения. Но всю оставшуюся жизнь он ищет знаки, записки, намёки на то, что когда-нибудь вновь встретится с увиденным”.

Какой-то умник назвал подобное явление – ложный инсайт. Ты что-то видел, тебя это впечатлило, но разглядеть как следует – не успел. Второсортное просветление.

Как будто подразнили.

Работа “Лэнгот” заключается в следующем: ты не хочешь помнить ничего из своей жизни. Тебя не устраивают отношения в семье, не можешь справиться с расставанием, тебе кажется, что суицид – самый точный ответ на вопрос одиночества. Ты обращаешься за помощью к специалисту, он рассказывает о том, что тебя ждёт впереди, и какую сумму ты обязан заплатить.

“Методика, предложенная доктором Маккалебом, практически безопасна и почти не имеет побочных эффектов и противопоказаний. Основной же эффект достигается с помощью аппарата электросудорожной терапии. Серия однополярных прямоугольных импульсов тока проходит через соответствующие структуры мозга и воздействует на его нейроны. При этом память на универсальную информацию (литература, науки) сохраняется”.

Предварительно ты должен написать сценарий последующей жизни. Легенда, которой будут следовать санитары “Лэнгот”, как только ты придёшь в сознание. То, какой ты видишь свою жизнь после “затирания”. Ты должен отнестись к этому максимально серьёзно. Нельзя требовать от них информацию вроде “сэр, вы – рок-звезда или миллиардер”. Если ты не Ларс Ульрих или Уоррен Баффет, конечно.

Новое имя.

Новое место жительства. Ты обязан позаботиться о том, где будешь жить.

“Мы рекомендуем отель, желательно, в другом городе. Оплачивайте заранее три недели проживания, так как во время ремиссии вам нельзя будет работать, и в легенде указывайте ту специальность, которой обучены. Мы не делаем новых людей. Мы помогаем забыть старых”.

“Вы должны понимать, что личность – это, прежде всего, субъект социокультурной жизни, носитель индивидуального начала, самораскрывающийся в контекстах социальных отношений. Ваш опыт – ваша личность. Всего, что было раньше, не станет. После процедуры вы – социальный покойник. Ничто. Вы проснётесь и увидите кучку санитаров, пытающихся вам впарить какую-то ерунду. Первый вопрос, который вы зададите: “Что со мной произошло?”

“Можете предложить свою версию произошедшего. Можете посоветоваться с нами. У нас предусмотрено более пяти сотен различных сценариев, в которых объясняется ретроградная амнезия. То, почему с вами произошла беда, – один из важнейших этапов в моделировании последующей жизни. Была ли это ваша ошибка, или же таково стечение обстоятельств”.

“Вы одиноки. Вам больно. Но не ждите, что вы очнётесь преисполненными решимости и внутренних сил. Полнейшая дезориентация. Незнакомые люди, странное помещение. То, что вы выберете для себя-будущего, станет фундаментом для всех оставшихся лет вашей жизни”.

“Нужно продумать всё до мельчайших деталей. У нас работает более ста консультантов-редакторов, которым будет передан ваш сценарий. Это делается на случай, если есть какие-то логические несоответствия, или что-то выпущено из вида. После правки легенды вы вновь прочтёте её и тогда подпишете договор”.

“Я вновь и вновь акцентирую внимание: любая информация после пробуждения будет казаться правдой. Не спешите со сценарием”.

“Вам всё предельно ясно, или возникли какие-то вопросы?”

Что отвечают на это люди, которые готовы даже на самоубийство?

“Я всё понял”.

“Да, всё ясно. Лишь бы уже приступить к процедуре”.

“Ясно. Можно ли заказать сценарий у ваших редакторов, чтобы ускорить процесс?”

“Можете просто стереть все?”

Это обречённые люди. Поколение безвольных недоносков, у которых появилась возможность избежать ответственности. Свалить всё на потерю памяти. Они считают, что погасить боль – это стать счастливым. Они убеждены, что страдания – единственный барьер в достижении благоденствия. Их родители – люди, распорядившиеся их жизнями не так, как нужно было это сделать. Все всё знают. Но никто не думает о последствиях. Счастьезависимые отбросы.

Один из ста клиентов – действительно нуждающийся в помощи человек, прошедший все круги ада, но оставшийся в живых. Война, цунами, смерть любимой женщины. Для бегства есть сотни причин, но настоящая – лишь одна. Даже если такая причина имеется, ты избавляешься не от того, что на самом деле тебе мешает. Всё равно что вырезать аппендикс, умирая от воспаления лёгких. Один из ста, тот самый “реально нуждающийся”, развернётся и покинет “Лэнгот”, плотно прикрыв эту дверь. Стереть память – стать никем. В своих надуманных трагедиях ты не слушаешь, что тебе говорят. Ищешь лазейки, ведущие к просветлению. Кроты, роющие норы к золотым горам. Слепые трудяги, бессмысленные и несущественные.

Подобно тому, как разгораются споры и дебаты вокруг эвтаназии, или смертной казни, некогда разверзлась пропасть и над методикой доктора Маккалеба.

“Я не убиваю людей, а облегчаю их участь. Вы никогда не хотели проснуться другим человеком? Не быть заложником сложившейся безвыходной ситуации? Только представьте: вы никому ничего не должны, выстраиваете свой собственный мир, обрастая теми знакомствами, которые вам действительно нужны. Делаете не то, чему вас учили, а то, чему научили себя. Рядом не будет такого человека, перед которым вы бы испытывали чувство стыда за содеянное. Наивысшая ступень одиночества – независимость. И одиночество – это не проблема сама по себе. Люди часто путают непонимание их натуры с эмоциональной изоляцией. Всё, что вы могли сделать, осталось за дверью чужого мнения. Суждение извне – самый надежный стопор, непреодолимая баррикада, которую мы научились рушить. Подобные проблемы, по большей части, касаются молодых людей. Проще говоря, они готовы менять что-то. Люди преклонного возраста – трусы, их консервативная модель мышления рождает плотную защитную оболочку, вирусный капсид. Они никогда не признаются, что их не устраивает собственное существование. Потому что это не солидно, потому что это не по-взрослому. Это люди полагают, что знают устройство мироздания, где главный аргумент – опыт. Где возраст – гарант абсолютного знания. Они глубоко ошибаются. Заблуждение – продукт конфликта двух мнений, вбиваемых в одну голову. Дайте себе шанс…”

То была одна из самых лживых апологий, что мне доводилось когда-либо слышать. Пол Маккалеб – герой, победивший саму боль. Человек, избавивший землю от одиночества. Чушь собачья. Казалось бы.

“Лэнгот” не знает, что такое “выходной”. Очередь к ним выстроилась года на два вперед. Все хотят начать жизнь с чистого листа. В самом прямом смысле.

Все хотят быть идеальными.

Все заканчивают на кладбище.

“Мистер Симмонсон, ваш сценарий был одобрен редакторами. Мы назначим процедуру на восемнадцатое число”. Последние слова сотрудника “Лэнгот”, некогда адресованные некому Дэлмеру Симмонсону.

11

Прошло всего три секунды, и дверь открылась. Возможно, мне кажется, но Каталина ждёт меня, ждёт, когда я заговорю или уставлюсь на её кобальтовые глаза. Чуть отойдя в сторону, она приглашает меня войти. В доме пахнет санталом.

Санталовое масло отлично фиксирует верхнюю и нижнюю ноту аромата. Но сейчас всё чаще используют синтетические заменители.

Седьмой круг. Горючие пески. Лихоимство.

Сестра Дэла берёт меня за руку и ведёт на второй этаж, наверное, в собственную комнату. Я иду чуть позади. Оторвать взгляд от задницы Каталины невозможно. Она делает шаг, а ягодица, прикрытая спортивными штанами, подмигивает мне, дразнит, хочет, чтобы я к ней прикоснулся. Ровно двадцать ступеней. Каталина ускорила шаг и, поравнявшись с ванной комнатой, резко останавливается. Оборачивается, смотрит, а свободной рукой толкает дверь.

Напротив душевой кабины стоит табурет – самый обыкновенный и деревянный, скорее всего, изготовленный самим Дэлом-мать-его-Мастером-Симмонсом. Продолжая поддаваться её воле, я вхожу, не совсем понимая, что происходит. На раковине лежит какой-то листок, сложенный вчетверо – немного пожелтевший. Каталина отпускает меня и падает на пол душевой кабинки. Двадцать минут я стою, пытаясь понять, чего она от меня хочет. Сев на табурет и подавшись немного вперед, я все же спрашиваю, что мы здесь делаем?

В ответ – молчание.

Мне стоит посмотреть на листок?

Никакой реакции.

Минуты отбивают множества моих недоумений.

Я чувствую, как напряжение сдавливает грудь, что-то идёт не так. Предчувствие трагедии.

Раскат грома, и я вижу, как бритва рассекает вену на хрупком предплечье. Опаловый кафель покрывается эритроцитами, а Каталина, прищурив один глаз, по-прежнему сверлит моё лицо взглядом. Нельзя это назвать ужасом или паникой. Ступором или прострацией. Всё, что тебе известно, – нужно остановить кровотечение. Ну, чтобы человек не умер.

Шесть салфеток на место пореза.

Перетягиваю носком локоть. Поднимаю конечность выше уровня сердца.

Латая рану и вспоминая, где находится ближайший госпиталь, я замечаю, что Каталина не сопротивляется, не паникует, даже почти не дрожит в отличие от меня. Она не хочет умирать. Или не боится. Я беру её на руки, предварительно схватив листок и сунув его в карман.

Седьмой круг ада. Город Дит. Минотавр впускает Каталину, но я её туда не пускаю.

Те двадцать скоротечных ступеней показались нескончаемыми на пути к свободе.

Я кричу, чтобы Каталина подняла руку.

Ничего.

Подними, подними сраную руку!

И она сделала это. Она услышала меня, исполнила то, о чём я ее попросил.

Сотни домов проносятся мимо и остаются где-то там, позади. Неважно, что у тебя за спиной. Сколько бы родных и близких ни погибло, ты всё равно найдёшь способ утешить себя. Боль пройдёт, воспоминания когда-нибудь уйдут. Нет ничего вечного, нет ничего святого. Всё проходит. Любовь, дружба, здоровье. Не нужно надеяться на то, что ты в любой момент можешь пойти в “Лэнгот” и стереть данные о собственной матери. Как будто её никогда и не было.

Не надо писать предсмертные записки, надев на шею петлю или приставив дробовик к подбородку. Да, покончить жизнь самоубийством – смелый поступок, кто бы что ни говорил. Все эти слюнтяи, утверждающие, будто суицид – удел слабых людей, найдут тысячу причин не глотать горсть Прозака. Каким бы говном они ни были. Им просто не хватает смелости. Но бежать от боли – бесполезно. Её нужно замещать. Не знаешь как? Зайди в любую школу, посиди на уроке химии. Твоя память – это субстрат, в котором будет происходить реакция замещения. Что ты возьмёшь за атакующий реагент – исключительно дело вкуса.

Выйди на улицу и пальни из того самого дробовика по прохожему. Познакомься с какой-нибудь шлюхой, накачай её самым дерьмовым пойлом, затащи в кровать. Знаешь, что еще лучше? Не предохраняйся. Заставь свои поджилки высохнуть. Встань на колени перед случайностью. Почувствуй, каково это – отсосать у фортуны.

Каково это, когда её член разрывает тебе глотку.

Вернись на второй круг. Пусть твоя душа разобьётся о скалы преисподней.

Семирамида, Клеопатра. Похотливые и развратные. И они там, где нет Венеры и Купидона.

Дыхание Каталины становится всё тяжелее. Её бледное лицо по-прежнему невозмутимо.

Госпиталь через пару километров.

Предчувствие трагедии. Тебе кажется, что вот-вот у твоих ног разверзнется пропасть, а дальше – только затяжное падение. Ты никогда не сумеешь среагировать.

Вверх или вниз, вверх или вниз. Что ты выберешь? Южное солнце или ничего.

Мысли закручивают ураган, Минос подхлёстывает плетью, адреналин провоцирует меня. Заставляет утопить педаль. Положить стрелку. Всё что угодно. Лишь бы успеть.

Каталину уводят в отделение скорой помощи, медсестра заверила меня:

– Не беспокойтесь. Вы – молодец. Всё сделали правильно.

Я предупредил её, что Каталина не разговаривает.

– Ещё бы, такой стресс. Мы всё понимаем, ожидайте в приёмной.

Даже если ты знаешь, что всё будет хорошо, заверения постороннего человека заменяют мощнейший антидепрессант. Скажите мне, что завтра солнце застынет в зените и вечно будет освещать мой путь, и я возрадуюсь, будто младенец первого круга, и отправлюсь в исповедальню. Смачно засажу какой-нибудь Франческе или Дидоне. Будь проклят пастор с его речами: “Нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем”.

Я достаю тот листок, который лежал на раковине в ванной комнате.

Иногда так бывает: попытка самоубийства кажется сущей мелочью по сравнению с маленьким желтым листочком…

Письмо начинается так: “Дэл Симмнос. Тебя ведь так теперь зовут?”

Это послание, написанное самим Дэлом перед затиранием памяти.

Компания “Лэнгот” научилась стирать людей. Мистер Симмонс научился стирать эмоции. Может быть, он не первый, кто додумался провернуть подобное. Но то, что мне теперь известно, и, скорее всего, известно Каталине, меняет ситуацию в корне.

Круг девятый.

Предатель родных.

Брут, Кассий, Иуда Искариот, Дэл Симмонс.

– Ваша девушка в порядке, кровопотеря незначительная. Через пару минут можете отвезти её домой, но не оставляйте…

Заткнись. Приведи Каталину. Нам пора убираться.

Пока гарпии не истерзали наши тела. Сука…

12

Мы остановились в дешевом мотеле “Зевс”, который находится в сотне километров от города. Когда мы добрались до него, уже стемнело. Нас встретила пожилая женщина с сигаретой в зубах, отчаянно давившая таракана прокуренной газетой.

Такое ощущение, будто Каталина забрала все мои силы в дороге. В свете мигающих ламп нашего будущего ночлега её лицо кажется лиловым. Увидев свою физиономию в разбитом, висящем за административной стойкой зеркале, я лишь убедился в собственном предположении. Рана, оставленная мне Марией в исповедальне, не желала затягиваться, глаза – две красные паутины, наполовину прикрытые веками. Щетина. За ухом – намокшая сигарета.

Потрёпанный Аль Пачино.

Лицо со шрамом.

Говорят, одиночество – эмоциональное состояние человека, связанное с отсутствием близких, положительных эмоциональных связей. Стоит лишь подумать о подобной комбинации слов, как становится ясно – такое определение мог дать лишь воистину одинокий человек, социолог-отличник или психолог-аутист. Они говорят, что к одиночеству ведут низкая самооценка, слабые навыки общения.

Я вообще не говорю в исповедальне. Я просто трахаю своих подруг.

Но становлюсь ли я всё более одиноким от того, что не налаживаю с ними прочный контакт?

Испытываю ли я положительные эмоции, когда Эмили раздирает мой лобок?

Иногда не нужно быть Демосфеном, чтобы заиметь человека. Прижать его к себе или поцеловать. Или дать в рот.

Полифоническое одиночество.

Ты знаешь, что можешь позвонить кому-либо, выпить пива с этим “кем-либо”, осуждая эвтаназию, или обсудить с “Другом” проблемы в постели. Всегда найдётся такой человек, который выслушает, даст нелепый совет, возомнив себя врачевателем искалеченных душ. Ты пожмёшь его руку, или же поцелуешь её. И всё. Ты заснёшь крепче прежнего, взбив гипертрофированную подушку своего эго и укрывшись грязным одеялом одиночества. Вселенная останется на месте.

Комната, в которой мы с Каталиной проведём ночь, похожа на тюремную камеру: узенькое окно, единственный источник света – люминесцентная картина с изображением Бруклинского моста, две узкие кровати, разделённые деревянной тумбочкой, на которой покоится старенький телевизор. Я – это часть натюрморта. Вязкое однообразие.

Стены испещрены надписями, сделанными маркерами, ключами. Тем, чем можно оставить отметину.

“Я видел Бога”

“Там, где сотни рек, текущих вспять”

“Во мне что-то живёт. Что-то пожирает меня изнутри”

Рекурсия.

Четыре пустых стены. Тысячи затёртых книг, с помощью которых ты воссоздаёшь миры, всецело поглощающие тебя и твои рефлексии. Сотни исцарапанных дисков, пересмотренных до глазного геморроя. Братья и сёстры, в компании которых ты находишь диалог. Зачем нужны партнёры, если можно выделить специальный день для мастурбации? Миллионы аксессуаров в отсутствии наряда. Уныние не разбивается о стены, но отражается от них. И каждый новый инсайт, каждое осознание собственной ненужности – плевок в копилку одиночества.

В номере, видимо, ни один человек решил покончить с жизнью, пустив пулю в висок. Обои над кроватью не единожды чистились, но алые пятна по-прежнему проступают. Своеобразный кровавый нимб над головой Каталины. Она почти полностью укрылась одеялом, спрятав повреждённую руку под подушку. И она прекрасна.

Уникальное знание.

У тебя есть всё. Возможности, время и средства. Любой шаг – это шанс, частично гарантированный успех. Но в твоей голове есть такой угол, в который не может проникнуть сила воли и выдрать оттуда ненужное воспоминание. Ненужную информацию, провоцирующую дикую боль.

“Дэл Симмонс. Тебя ведь теперь так зовут?”

“Это ты сжег своих родителей!”

“Отправь Лину в “Лэнгот”, напиши за неё сценарий”

Обрывки фраз из письма. Они не дают мне заснуть. Судя по виду листа, на котором Дэлмер Симмонсон писал самому себе, послание увидело серый свет несколько лет тому назад. И если Каталина перед нашей встречей находилась в “Лэнготе”, почему Дэл тянул с затиранием её памяти? И что он ей сказал, раз она до сих пор не разговаривает ни со мной, ни с кем бы там ни было? Ответы есть в тетради, в которой Дэлмер представил собственное жизнеописание, чтобы у него-возродившегося имелась полная информация. Вся эта афера с “Лэнготом” – всего лишь попытка избавиться от переживаний. Дэл по-прежнему располагает информацией о своём прошлом, но теперь он не подавлен, он не винит себя. Потому что он не знает, кто его родители. Почему он, Дэл Симмонс, должен их любить и уважать? Жалеть о том, что убил их? Это не имеет значения, так как теперь его родные – это неловкое упоминание в мемориальной тетради. Несколько строк, посвящённых незнакомым людям.

Уникальное знание – своего рода подарок людям. Несомненная удача, фарт. Ведь если каждый человек смог бы выжигать воспоминания напалмом, не было бы ничего. Воспоминания создают эмоции.

“Свали всё на сестру”

“Пусть думает, что это её вина”

“Ты тоже можешь помогать людям”

Я вспомнил то сочинение, которое висело на доске почёта в детском доме. Аманда Г.

Аманда Гленнкасл. Десять лет.

Я мог бы сказать, что это совпадение, и эта самая Аманда – всего лишь одна из миллионов сирот, которые пережили страшное детство. Если бы не единичный телефонный разговор:

– У меня сё арошо, – несвязная речь Мелиссы в пятикубовом шприце, валяющимся где-то неподалёку от неё. – У меня же теперь есть дочь. Дочка. Мы назвали её Амандой. Красивое имя, а? Братик, не хочешь риехать, познакоться с пемянницей? Ей, кстати, деять. Думаю, она будет рада, сам понимаешь. Тем более еётец, педрила долбаный, вчера приставился.

Что бы ни происходило в жизни Мелиссы, она всегда прекрасно понимала – это её проблемы. Её вина. Она ширяется, работает шлюхой, а может, и умерла уже. Тот звонок – единственная попытка связаться с последним живым родственником.

– Ой, подожди, кто-то пришёл, подожди, родной…

Она не бросила трубку, но я услышал лишь: “Здравствуйте, мэм. Мы из орган…”

…ов социальной опеки.

Она никогда не просила денег. Не напрашивалась в гости. Единственное, о чём она всё же не успела попросить, – забрать Аманду к себе.

Отец умер на игле. Мать официально нигде не трудоустроена. Девочка пишет сочинения о том, кем являлись её родители. И она не выливает на них дерьмо, а вспоминает, как папа уснул в последний раз, какие красивые наряды были у её матери-шлюхи.

“Подобные проблемы по большей части касаются молодых людей. Проще говоря, они готовы менять что-то”.

Пол Маккалеб частенько поражал своей тупостью, несмотря на его изобретение, но эта мысль позволяет зацепиться за надежду.

В кармане завибрировал мобильник.

Дэл…я слушаю.

– Где…ёб твою мать….Каталина…

Дэл, успокойся…

– Я тебя ещё раз спрашиваю: где, блядь, Каталина?!

Я не могу сказать, извини, “друг”.

Знаете, смех – это не только признак хорошего расположения духа. Я слышал, как Дэл рыдает в трубку. Я видел, как его минивэн проезжает по мне. Я помню, точно помню, как Купидон свалился в саркофаг. И эта пожилая женщина, уничтожающая таракана, ползущего по её административной стойке…

13

В этом городе солнце не умеет восходить.

Каждый новый день приносит с собой только закат, тучи расступаются и напоминают, что всё идёт вниз. И по кругу. Спираль.

Глаза так и не сомкнулись. Всю ночь я пролежал, обнимая Каталину, пытаясь упорядочить полученную за несколько дней информацию. Старался предугадать, что произойдёт дальше.

Что она сделала?

Посреди ночи Каталина повернулась ко мне и сказала:

– Я слышала твой разговор с моим братом.

Немота заразна. Спонтанность любого действия Каталины – её почерк. Дэл говорил мне, что она молчала в течение семи лет. Но шестое чувство велит: забудь все сказанное Симмонсом. Дэлмер не может тебя обмануть. Так как он не мог обмануть даже себя.

Самообман – прочнейший механизм, продуцирующий бракованное счастье. То, на чём строится политика фирмы “Семья напрокат”, компании “Лэнгот”. Тебя заставляют лгать себе, принуждают к суррогатному знанию. Мне довелось работать с парнем, которому я заменял брата. Он практически не выходил из дома, а на жизнь зарабатывал интернет-сёрфингом. Так он ознакомился с услугами “Семьи напрокат”, мной и ещё несколькими моими коллегами.

У Томаса была страсть – чаты. Там он находил единомышленников, товарищей, таких же задротов, разбавляющих изоляцию виртуальным общением. В режиме онлайн они делились друг с другом тем, чем занимаются в данный момент. “Нашел отличное порево, Круз такое вытворяет”.

“Спасибо, подрочил”.

“Мальчики, у меня начались месячные. Готова убить любого”.

Горстка людей, неспособных на физическую близость. Так просто рассказать монитору о самом интимном, но сказать при встрече “привет” – колоссальная проблема.

Сам Томас подбросил идею своим “приятелям”.

“Предлагаю коннект. Сегодня. Выпьем, поболтаем. Можете приводить своих друзей, братьев, сестёр. Будет весело. Как вам?”.

Чат замер. Каждый из этих закомплексованных недоносков испугался. Мир не должен был их увидеть, другие люди не должны были их осуждать за то, какие они есть. Стоило одному парню под ником “Сатана13” принять предложение о встрече, как остальные среагировали моментально.

Том позвонил мне и попросил явиться на коннект:

– Просто ты тот человек, который в случае чего сможет что-нибудь рассказать, или пошутить.

Как я мог ему отказать?

На встречу пришло более двадцати человек. На крохотном кусочке земли собрались лучшие представители маргинальных слоёв общества. Грязные, засаленные волосы, разорванные, якобы неформальные джинсы, символизирующие бунтарскую натуру пришедших в тот дивный вечер отбросов. Мне тогда позвонила Аннет, сказала, что я ей нужен на час, может быть, полтора.

Один час. И Томас уже истекает кровью.

Сатана13 принес с собой отцовский “Глок”.

Прибавь алкоголь. Вычти здоровую психику.

Уравнение драмы.

Том Блэкмор скончался в госпитале. Пуля пробила легкое, послужившее отменным резервуаром для стекающейся туда крови.

Сам же Сатана13 скончался на месте сразу после того, как расстрелял две обоймы по виртуальным друзьям. Он вышиб себе мозги. Зачем убивать кого-то, если сделав это, ты стреляешь в себя?

Я спрашиваю Каталину, почему она молчала все это время?

– Не знаю. После того, как я нашла ту записку, мне уже ничего не хотелось. Понимаешь? Я ждала тебя, Дэл сказал, что ты придёшь. Я могла и в твоё отсутствие вскрыть себе вены, но тогда ты не нашёл бы листок. Мне некому жаловаться.

Подожди, говорю. Сначала ответь мне на один вопрос: что ты помнишь?

– Я помню лишь то, что мне рассказал Дэл.

Что именно?

– Когда я открыла глаза, санитары измеряли давление, что-то шептали брату на ухо. Дэл смотрел на меня и улыбался. Я ничего не могла понять. Когда халаты свалили, Дэл сел рядом и начал рассказывать. Об этом я не просила, поверь.

“Три дня назад, сестрёнка, тебя сбила машина. У тебя сломаны четыре ребра, серьёзно повреждён головной мозг. Помнишь, как меня зовут? Дэл. Дэл Симмонс. Я твой брат и этого ты, скорее всего, тоже не помнишь. Врачи сделали всё возможное, сказали, чтобы я постоянно был рядом. Ты проведёшь здесь около месяца, может, чуть больше…

Видишь те две урны? Это – наши родители. В одну рождественскую ночь, когда мы отправлялись к бабушке, ты забыла выключить гирлянды, произошло короткое замыкание, и дом вспыхнул. Мама с папой сгорели заживо. Прости, что вот так тебе это рассказываю, но ты должна знать.

Какое-то время ты поживёшь у меня. Точнее, сколько понадобится. Я понимаю, всё, что с тобой стряслось – ужасно, поэтому мы будем выздоравливать вместе. У меня свой маленький бизнес. Я изготавливаю сувениры. Ручная работа. Знаешь, люди разбирают их с завидным потребительским аппетитом. Правда, дома частенько пахнет краской, или лаками, но ты быстро привыкнешь.

Ты постоянно говорила, что смерть родителей – твоя вина. Сколько бы я ни пытался тебя образумить, ты всё твердила, что убила их. Несколько раз пыталась покончить жизнь самоубийством, резала вены. Один раз я снял тебя прямо со стула, когда ты уже готовилась надеть петлю. Но теперь с этим покончено. Больше я не позволю совершать подобные глупости.

У меня хорошие новости! Через неделю тебя выписывают. Доктор сказал, что с рёбрами полный порядок, показатели по всем анализам – в норме. Специально для тебя я обустроил одну из комнат в своём доме, думаю, тебе понравится”.

– И почему, ты думаешь, я не разговаривала?

Бред какой-то.

– Ты просыпаешься в незнакомой кровати, не можешь ничего вспомнить. Тут объявляется твой брат, который, сожалея, рассказывает о том, как я убила своих родителей, что пыталась несколько раз убить саму себя. Всё это – какая-то хитроумная срань. Тебе вбивают информацию. Невероятно, но и это может быть правдой. Откуда тебе, человеку, “сбитому автомобилем”, знать, где тебе солгали? Но это брат – человек, которому можно доверять. Пока не найдёшь записку с реальной историей Дэлмера Симмонсона.

Я правильно понял: Дэл всё это время, целый месяц, просто пытался заставить тебя чувствовать себя виноватой?

– Похоже на то. Потом появился ты. Мне хотелось, чтобы рядом был такой человек, который не будет мне что-либо рассказывать о моём прошлом. Который помолчит со мной, как будто и его когда-то жизнь вот так поимела. Слушая Синатру, я чувствовала себя намного лучше. Мне казалось, что всё встает на свои места. Вина, скорбь, обида – всё начало отступать. В молчанке, кстати, есть уйма плюсов. И я дала тебе имя. Придумала, потому что ты не представился.

И какое же?

– Сэт. Похоже на Дэл. Сейчас я жалею, что выбрала именно это имя. Но тогда мой брат казался святым человеком, который печётся обо мне, готовит, стирает мои вещи, даже спальню превратил в произведение искусства, и всё это – не смотря на хреновые рассказы о прошлом. Единственное, что мне не ясно – зачем? И ещё: перед тем, как нас познакомить, он сказал, что ты – мой старый знакомый, приятель. Это правда?