Текст книги "Домик с сиреневой крышей (СИ)"

Автор книги: Дэйнерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Прогуляться…? Вместе…? – Эржи ещё ни разу прежде не удавалось заговорить с ним, и сейчас голос его звучал так тихо и так жалко, что мальчик готов был провалиться под землю от стыда. – Вместе со мной то есть, да…?

Белый человек же лишь снисходительно и добродушно хмыкнул, тихо и беззлобно фыркнул, обхватил мальчишку рукой за узкие плечи и, несильно на те надавив, повёл вперёд по непонятно откуда материализовавшейся тропке меж неприветливых выгоревших деревьев.

– С тобой, маленький Эржи. Ты ведь, кажется, этого от меня и хотел?

Эржи, вспыхнувший уже до кончиков ушей, невнятно, ужасаясь тому, что его раскусили и с такой нечестной лёгкостью прочитали, бессильно промолчал, расширившимися от осознания собственной дерзости глазами глядя строго под еле-еле идущие ноги. Поверить – по-настоящему, – что человек в маске был рядом, вёл куда-то и вот так запросто говорил – всё ещё не выходило.

– Я тоже хотел узнать тебя поближе. Хотел с того самого дня, как пришёл за тобой в твою прошлую жизнь. Не сомневайся в этом. Просто всему однажды приходит своё время… А пока – не думай ни о чём и выбирай дорогу своей души, малыш.

Эржи, запнувшийся о вылезший под ноги корень, немножко не понял, что тот имел в виду: он был уверен, что выбирать было нечего, потому что никаких дорог тут не лежало, ограничившись одной-единственной задебренной линией со стёршимися отпечатками былых следов…

Но, подняв глаза, увидел вдруг, что ошибался: посреди покорёженных комлей и выбивающихся узлов, сухого мха и вороха упавших веток спутанным клубком тёмных нитей тянулось бесконечное множество тропинок – узких, просторных, расчищенных или поросших густой непролазной травой.

Эржи, помешкав, неуверенно вскинул голову, украдкой вглядываясь в скрытое маской лицо. И, дождавшись утвердительного кивка, смазанно указал на одну из дорожек – совсем узенькую, невзрачную, покрытую чёрной золой и стеблями знакомых жёлтых колосьев.

Он, как думал сам, и близко не догадывался, почему выбрал именно её и почему белый карнавальный взрослый с этой далёкой лисьей маской так одобрительно потрепал его по волосам, настойчиво подталкивая в спину.

🗝

– Будет очень страшно? Больно? Просто плохо…? – это был первый вопрос, слетевший с губ Эржи за долгое время их тихого холодного странствия по спящему лесу.

Тропинка давно успела расшириться, разрастись, обернуться вытоптанной пологой дорогой, и теперь они могли идти рядом друг с другом, а не так, как шли поначалу: Эржи впереди, а человек в маске – сзади, осторожно придерживая белой ладонью за плечо.

Причудливый взрослый, всё больше напоминающий лиса, едва уловимо склонил голову к плечу, озадаченно поглядев на маленького спутника, и тот, поколебавшись с пару секунд, стеснённо пояснил:

– Там, куда мы… идём. Там будет… плохо, да?..

– Почему ты думаешь, что должно быть плохо, малыш? – по его голосу Эржи не смог разобрать ничего: в действительности ли человек в маске не понимал, просто-напросто притворялся или хотел вот так над ним посмеяться да поводить за нос.

– Потому что… – тихо, не желая того говорить, но и не имея никакого права пойти на попятную, пробормотал он, упёрто разглядывая покрытую гарью почву внизу, – я же нарушил запрет… я теперь… один из тех, кого вы называете «ушедшими»… Мне нельзя обратно.

– Вот оно что… – Белые перчаточные пальцы, иногда – на одно короткое мгновение – начинающие походить на когти, вновь опустились ему на плечо, не позволяя никуда отойти. – Так ты что же, хотел бы, получается, вернуться? Мне казалось, что тебе не очень нравилось там, среди других детей.

Окончательно растерявшись, не поспевая и не смекая, к чему этот загадочный лисий взрослый ведёт, Эржи приподнял голову, пытаясь заглянуть в поблёскивающие в тени капюшона глаза.

Скорее всего, ему просто почудилось, но на один отрезанный мимолетный миг в тех словно промелькнуло яркое, плутоватое, смеющееся и весёлое, какого не встречалось здесь абсолютно ни у кого, игривое любопытство.

Мальчик не знал, что ему делать. Не знал, что ответить, не знал, не проверял ли его этот человек, не зависела ли от ответа, который он собирался дать, дальнейшая судьба. Лгать он не хотел, но внутри взволнованно бьющегося сердца муторно и болезненно копошился глупый гусеничный страх сказать что-нибудь не то. Что-нибудь, что всё на корню перевернёт и изменит. Что-нибудь, что выдаст его сокровенную тайну, расскажет, что он так и не сумел прижиться в тёплом сиреневом домике, так и не научился становиться счастливым, что совсем не понимал, было ли здесь лучше, чем в том месте, где взрослые гуляли за руку с детьми, а продавцы торговали клубничными и апельсиновыми леденцами.

Он просто не мог сказать этого вслух, не мог нашептать, что если бы сиреневый домик стал ему родным, если бы он на самом деле не хотел его покидать, то, наверное, никогда бы не осмелился перейти черту, никогда бы не уходил бродить вдоль синей реки, никогда бы не задумывался, что лежит там, на другой стороне, за стеной мрачного тихого леса.

Рассказать это всё было совсем ему не по плечу, поэтому, стараясь впредь не смотреть в сторону человека в маске, что терпеливо вышагивал рядом и ждал ответа, ласково поглаживая то чёрненькую макушку, то свисающие прядки, маленький Эржи пролепетал единственное, с чем сумели справиться его обкусанные болезные губы:

– Что находится… впереди? В том месте, в которое мы… идём?..

Тень от капюшона почему-то – значит, он опять на него смотрел, хоть и так старался это себе запретить… – потемнела, скрыв провалившийся блеск чужих глаз, и стало вконец непонятно, осталось ли в тех то заветное тепло или…

– Я не могу сказать тебе, маленький Эржи. Не могу. Но ты и сам скоро это узнаешь. Всё, что так тебя волнует, узнаешь…

Ладонь в белой перчатке, как бы там ни было, продолжала согревать озяблые мальчишеские плечи, выглаживая невесомыми когтистыми касаниями то остреющих, то вновь становящихся самыми обыкновенными пальцев причудливые ветвистые витражи.

========== Тайна старого леса ==========

Дорога заводила их дальше и дальше, постепенно становясь всё просторнее. Под ногами хрустели угольки и выжженные стебельки, поднимался облачками сухой кашляющий песок, оседая пылью на чёрные носки сапог человека в белой маске и босые мальчишеские пальцы.

Деревья попадались всё реже, всё дальше росли друг от друга, всё больше жжёных пустошей между ними пролегало. Небо скрывало мутное прогорклое одеяло, то там, то тут растягивающееся сажневыми прорезями сгрудившихся туч; немногим погодя, когда дорога прежняя обернулась дорогой иной, похожей на бурную землистую речку, от леса не осталось ни следа.

В этом новом месте бытовал один лишь песок, одна мёртвая рыхлая почва, одно подкошенное ветром и бессилием сено. Маленькие трухлявые пеньки, облепленные высохшим лишаем, беспорядочно разбросанные ветки, неглубокие рвы, запорошенные пылью и закоптенелой золой…

Человек в белой маске последнее время шёл молча, не роняя ни слова, не задавая ни единого вопроса, и лишь рука его по-прежнему продолжала покоиться на плечах у стушевавшегося Эржи, который так и не понимал, куда они держат путь, когда туда придут и что будет потом, когда они это сделают. С пару раз он пытался спросить, но странный человек упрямо не давал точных ответов, всё чаще отвечал вопросом на вопрос, и в голове мальчишки одна за другой вспыхивали страшные, чумазые, обречённые и болезненные догадки.

Например, что его обманули, что они вовсе не гуляют, а направляются прямым ходом туда, откуда ему уже будет никогда не выбраться, никогда не вернуться. Или что придётся всегда вот так идти, по кружащей извилистой ленте усопшей дороги, глядя на унылые сгоревшие пейзажи, не встречая ни одной живой души, ни глотка пахнущего хоть чем-то не-погибшим воздуха.

Ещё, редкими просвечивающими вспышками, мальчонке чудилось, что этот путь приведёт их к Концу.

Эржи прежде не задумывался, есть ли у мира конец, но если всё-таки был, то непременно выглядел как-то вот так. В воображении, когда он пытался себе это представить, охотно рисовались дымящие золистые поля, серо-чёрный туман, что становился густей и густей, а потом проложенный невесть кем шлях резко обрывался, и под ногами вырастала пропащая бездна не холодной, не теплой, а просто бескрайней пустоты. Переступишь её границу – и будешь падать вечность за вечностью, пока сердце не разобьется от безысходности поглотившего одиночества, грусти и пустоты.

В свои бессчётные оборвавшиеся годы маленький Эржи слишком хорошо знал, что страшнее одиночества на свете не придумалось пока ничего: одиночество ранило больнее всего, страшило, могло играючи сломить и отнять всякую надежду, и он не любил, почти ненавидел его, очень и очень боялся, но вместе с тем всю свою жизнь провёл с тоскливым рыдающим зверем бок о бок.

– …малыш…? Ты слышишь меня, малыш?

Может, он просто выглядел сильно не так, может, белый человек и сам всё-всё почуял, но перед глазами зазевавшегося мальчишки, разрушив оплётшее тенётами наваждение, прошлась туда и сюда знакомая загадочно-когтистая рука в натянутой перчатке, и Эржи, с пару раз отрешённо моргнув, от этого её маятникового движения запнулся, дёрнулся, непроизвольно подался назад да сам себя выдал, уставившись на склонившегося взрослого со смесью вины, стеснения и кусающего за горло недоверчивого испуга.

– Эй… С тобой как, всё в порядке?

Эржи, помешкав, нерешительно кивнул, не зная только, куда себя деть от колючего огненного стыда. Мысль о том, что человек в маске наконец-то заговорил с ним, спросил, должно быть, о чём-то, а он даже не услышал, даже не заметил, снова не вовремя погрузившись на дно тревожливого сердечного колодца – капельку сводила с ума.

Прикусив от обиды губы, мальчишка вцепился стеклянным взглядом в землю, когда вдруг белый человек сделал то, чего маленький Эржи ожидал от него и этого кружащегося карусельного дня меньше всего.

Опустившись на одно колено, он закусил зубами перчатку на правой руке и, потянув, стащил ту прочь, пусть парнишка и совсем не понимал, зачем.

На миг Эржи почудилось, что под обнажившейся облегающей тканью промелькнуло что-то острое, лихорадочно-снежное, всяко необычное, возможно, даже пугающее, но мираж летуче сошёл, и ему предстала лишь аккуратная и крепкая кисть с длинными узловатыми пальцами.

– О чём же таком ты постоянно думаешь, малыш, что час от часу блекнешь прямо на глазах…? И не прочитаешь ведь твою душу тогда, когда ты сам не желаешь, чтобы её читали.

Эржи хотел бы ответить, правда бы хотел, но, конечно, снова не смог, продолжая зачарованно да неотрывно смотреть на скользящую перед ним ладонь, пальцы, проглядывающее из широкого колокольного рукава запястье…

Находя их необъяснимо, до исступлённой дрожи и загустевшего воздуха…

Красивыми.

Когда же эти самые пальцы, помешкав, потянулись к его лицу, когда очертили самыми кончиками ногтей щёку, обрисовали чуть ли не каждую клеточку, на которой прел и мёрз светлый детский пушок, обвели уголки поджатого рта и задумчиво спустились на шею, принимаясь ту нежно и невесомо поглаживать – Эржи, так и не определившийся, дышит он или нет, забыл про это и намертво уверился, что дыхание у него, как бы там ни было, вот-вот остановится.

Сердце в груди или что-то, на это самое сердце похожее, колотилось с безумствующей силой, к щекам приливала жгучая божьекоровковая краска, губы отказывались слушаться и подчиняться, равно как и севший да упавший голос не соглашался выдавить ни одного-единого звука…

Всё это – безудержная дрожь, истлевающий фитиль и поплывшая, не отзывающаяся голова – стало виной тому, что, обуянный букетом захлестнувших суматошных чувств, повинуясь бесстыжему и беззастенчивому желанию увидеть, разгадать и понять, мальчишка вдруг порывисто вскинул руку и, не медля, ухватился трясущимися пальцами за край узорчатой маски.

В глубине ужаснувшейся от содеянного души он верил, что белый человек рассердится, разозлится, прогонит от себя вон, даст, в конце концов, по рукам и всё это оборвёт, но…

Тот отчего-то даже не шелохнулся, как будто заранее знал, что так у них и случится, что мальчик всё, что можно, нарушит, как будто где-то там, в своей непостижимой подсердечно-снежной зиме, сам того от него и…

Ждал.

Всё так же тепло смотрел, всё так же оглаживал ласковыми подушечками кожу, всё так же стоял на коленях, словно происходящее было правильным, словно он хотел, чтобы парнишка повел себя подобным образом, снял окантованную серебром маску, освободил то, что под ней скрывалось.

И в миг, когда это, наконец, случилось, когда Эржи, издрогнув, осторожно потянул ярмарочную картонку наверх и в сторону, открывая знакомое и наряду с тем незнакомое лицо, которое так долго жаждал увидеть, когда белая маска с тихим хлопком упала наземь, подняв облако тонкой пыли, сероглазый человек, даже не позволив опомниться, не позволив толком его разглядеть, подался вперёд, обхватывая задохнувшегося ребёнка руками и крепко-крепко прижимая к груди.

Эржи, до тёмных потёмок тёмной души поражённый, замер, не в силах выдавить из горла ни писка, не в силах осознать или глотнуть обжигающего красную оболочку спёртого воздуха…

– Ты можешь звать меня Лисом, малыш… – послышался тихий шёпот на горящее вместе с ветром да полями ухо, а после…

После, по одному взмаху невозможного, но случившегося волшебства, человек, лишившийся маски, просто улыбнулся, просто отпрянул да обернулся, перекувырнувшись через полнолуние косматых куржевинных хвостов, огромной белой…

Лисицей.

🗝

Белый Лис, рассекающий застоявшееся пространство быстрыми лёгкими лапами и длинными троящимися хвостами, проносился над вереницами измученных засухой полей и лесов, высохшими реками и переплетениями вылинявших пыльных дорог. Отдающую серебром шерсть трепал грубый, резкий, но тёплый ветер, а прижатые к голове мохнатые уши со странными красными кисточками и кончики таких же краснеющих книзу хвостов окутывали удивительного зверя потренькивающими лунными искрами да холодными мерцающими сполохами.

Маленький Эржи, напуганный и завороженный всем, что успело в его новой неживой жизни приключиться, почти распластался на широкой спине, стискивая руками поросшую белыми космами шею и неотрывно глядя вниз, где, сливаясь в единое пестрящее полотно, проносились размытые акварельные краски.

Волшебная лисица, удивительный человек, который совсем вовсе не человек, тот, кто предложил называться хитрым смеющимся Лисом, сказал ему, что всё это время был вынужден носить маску, благодаря которой он мог бродить среди людей, мог искать своё сердце, мог проникать сквозь стены и запертые двери. И никто, совершенно никто не видел его, не слышал, не замечал.

Даже дети из сиреневого домика, даже женщина, старик и карлик, что наведывались туда порой.

Время от времени, путешествуя по смешавшемуся мирскому свету, он находил очередного одинокого и потерянного ребенка, мечтающего о доме и семье, о родительской руке в ладони, о ком-то, кто станет им гордиться, о большой косматой собаке и подарке под ёлкой в день светлого сочельника. Ненужного чумазого ребёнка, которого навещал, подбирал, уносил хворыми ночами в домик под сиреневый крышей, заблудившийся на грани реальности и сна.

Ни один из тех мальчишек и девчонок не ведал, как очутился там, под защитой зелёной чащи и вечного цветущего лета – для них всё это и вправду было сном. Всего лишь странным стирающимся сновидением, в котором к тому часу, как они обучатся хорошим манерам, познают глубину настоящей улыбки, забудут прошлые печали и научатся радоваться каждому последующему дню – тихий лес на другой стороне синей реки позовёт, уведёт, заберёт их одного за другим.

После этого они, конечно, ещё долго будут бродить вдоль цветущих малиновых берегов, долго глядеть на угрюмую молчаливую стену, долго гадать, что же лежит там, за деревьями-исполинами, за пепельной дымкой меняющего цвет неба…

Долго, очень-очень долго, пока где-нибудь на свете не появится семья, желающая принять под своё крыло недолюбленного в своём прошлом, заново пришедшего в шумный человеческий мир ребёнка, нуждающегося в тепле, заботе и любви.

Только тогда кто-нибудь из ребят рано поутру перелезет через ивовую калитку, оглянется напоследок на свой сиреневый домик и пересечёт замшелый мост, ступив на влекущую высохшую землю. Он будет блуждать меж кедрами и соснами, пока сон не сморит его, а человек в белой маске, обернувшись белой лисицей, не поднимет к себе на спину и не унесёт далеко-далеко, на порог случившегося неизведанного дома.

Дома, где ясным ранним утром кто-нибудь из взрослых отыщет однажды на пороге маленький заплаканный свёрточек, внутри которого окажется крохотное розовощёкое дитя с удивительными смеющимися глазами. Оно не станет кричать и капризничать, лишь посмотрит так, будто познало все грустные сказки на свете, протянет ручонки и навсегда войдёт в сердца своих новых родителей. Дитя станет радовать семью заправленной по утрам постелью, а вечерами – Временем Сказок: изумительными историями о чудесном домике под сиреневой крышей, где цветёт старое фиалковое дерево, а мудрая зимневолосая женщина плетёт венки из распустившихся под луной цветов…

Белый Лис объяснил, что те дети и Эржи не могли понять друг друга потому, что у них были совсем разные мечты, совсем разные судьбы, совсем разные тропинки лежали под их ногами.

Мечтай маленький синеглазый мальчонка о любящих родителях и полной детских радостей жизни – он бы тоже прибыл в сиреневый домик ясным, улыбчивым и белокурым, он бы тоже принимал участие в общих солнечных играх, и он бы тоже однажды отправился на другую сторону, влекомый зовом тех людей, что где-то далеко или близко его ждали.

Он обрёл бы дом, обрёл семью, обрёл весёлую лохматую собаку с репейником под левым растрёпанным ухом…

Но никогда бы не увидел человека в белой с серебром маске, никогда бы не пронёсся над полями и песками на спине белой трёхцветной лисицы, никогда бы не постиг тайны старого молчаливого леса. Никогда, никогда бы не нашёл он то, что в итоге нашёл, никогда бы не повязал на запястье свою собственную особенную ниточку позолоченной любви…

И никогда бы не узнал, что там, где всё-таки заканчивается мир, скрытая серым проливным туманом, дожидается заблудившихся гостей зелёная солнечная чаща, под сенью которой притаился маленький звёздный домик с горящими лисьим огнём жёлтыми оконцами.

Белая лисица, снежный зверь забытых холмов, разгоняя ударами лап и хвостов клубы скапливающегося серого дыма, поднялась, прыгая уже почти по воздуху, так высоко, что у маленького Эржи, вжавшегося всем нехитрым существом в тёплое пушистое тело, обещало вот-вот вырваться из груди сердце. Испуганный, с кружащейся головой, и вместе с тем бесконечно влюблённый в этот странный бескрылый полёт и несомую вместе с ним свободу, он чувствовал, как под его ладонями, там, глубоко за пухом и мехом, бьёт ключом жизнь, искрится и плещется восторженная дикая радость, как всё клокочет внутри, когда Лис завывает, прошивает небо и землю колдующим лаем.

– Прошу тебя, ничего не бойся, малыш! – раз за разом смеялся его Лис, поворачивая голову, улыбаясь одними глазами – такими же перлово-дымчатыми, как воздух в уютный дождливый день. – Я ни за что не позволю тебе упасть!

Мальчонка верил, кивал, но всё равно зарывался поглубже в щекочущую шкуру, всё равно цеплялся изо всех сил и всё равно отворял глаза, когда зачарованный зверь выделывал играющий с ним вираж, нырял, описывал шуструю прыгучую петлю, возносился куда-нибудь наверх и начинал стремительно пикировать вниз.

Иногда они оказывались так высоко, что со всех сторон оставалась одна лишь пустота, спелое густое молоко, очередной незнакомый край мира, за которым – Эржи теперь знал это наверняка – никогда не было и не будет конца…

Уже потом, когда из груди изо всех сил сдерживающегося ребёнка всё же вырвался первый смущенный, но полный робкого восторга крик, когда белая лисица вторила ему мурлыкающей мелодией полнолунного лая, когда лапчатый туман, точно по долгожданному стайному зову, стал рассеиваться – мальчик и Лис увидели его.

Настоящий оживший лес.

А посреди…

Посреди – сияющее распустившейся зелёной короной истинное Великое Древо.

========== Начало всех начал ==========

Маленький Эржи, болтая босыми ногами, затаив дыхание глядел на бескрайний простор раскинувшейся внизу зелёной долины.

Упругие травянистые ковры, лоснящиеся волнами под дыханием разгулявшегося тёплого ветра, уводили до самого горизонта, теряясь в синеве скрытых дымкой черничных гор, и Эржи, никогда прежде не видевшему настоящего живого моря, казалось, что травы, залитые отблесками жёлтого солнца, обернулись сейчас именно им – морем.

Между невысокими округлыми холмами залегли свежие искристые озёрца, за ними – юркие речки и ручьи, пёстрыми змейками тянущиеся сквозь цветущее царство бесконечного лета.

Вдалеке, за лужайками из одуванчиков и мохнатого клевера, за стайками плещущихся на отмели синепёрых птиц, Эржи то и дело мерещились странные дивные создания, белые кони с тонкими рогами, стройные лани, чьи глаза сияли ярче падающей за океан кометы, большие косматые звери, одновременно похожие и непохожие на чуточку иных лисиц – рыжих да золотых.

Мальчик напоминал себе, что не может увидеть так далеко, никто на свете не может увидеть всё, чтобы смотреть и смотреть до самого не кончающегося предела. Нельзя, сидя на ветвях приютившего исполинского дерева, разглядеть, как по стеблю ползёт выкупанная в росе божья коровка, как чистит перья овсяная зарянка, полыхая раздутой апельсиновой грудкой, как танцуют под ветром иголочки новорожденных елей…

Нельзя, правда же нельзя, но всякий раз, когда маленький Эржи терялся и начинал сомневаться в собственных глазах, белый Лис, сидящий так близко, что дыхание попросту перехватывало, сжимал напряжённую детскую руку в своей – и все сомнения разом уносило.

– Послушай…

Надёжная успокаивающая ладонь не легла, как Эржи того ждал, на плечи, но вместо этого Лис улыбнулся ему уголками глаз, склонил голову, прижимаясь мурлыкающими губами с почти-почти просвечивающими усами к мальчишеской макушке и оглаживая кончиками пальцев быстро розовеющие щёки.

– Ты говорил о том, что… искал своё сердце… среди всех, кого приводил… сюда… – наверное, это был очень глупый вопрос. Очень-очень глупый и очень-очень страшный вопрос, на который никто бы не захотел отвечать, на который не то чтобы хотелось получать ответ, от которого пух на загривке поднимался дыбом и болел, если только что-то без стержня и сердцевины могло на этом свете болеть. – Ты… ты, скажи… нашёл… его…?

Лис долго молчал, продолжая ласково прижиматься губами к волосам, к дужкам тёмных бровей, к прохладному беззащитному виску… И лишь тогда, когда мальчик уже готов был сгореть от стыда и отчаяться, когда пожалел, что открыл рот и остался здесь быть, так тихо, так спокойно и так головокружительно выдохнул ему на самое ухо:

– Нашёл… – и прежде, чем маленький Эржи, скорый на смену непоседливых догадок и ощущений, успел придумать или сказать хоть ещё одно слово, глухим лающим шёпотом добавил: – Конечно, нашёл. Я прямо сейчас держу его в своих руках, малыш.

Мальчик, не смея шелохнуться, замер, накрепко ухватившись пальцами за широкий белый рукав, а потом пугливо, кусая от неловкости губы, спустился капельку пониже, обхватывая ладошкой чужое запястье. После, помешкав, сполз ещё ниже и ещё, пока их с Лисом пальцы не переплелись, сомкнув новый неразлучный замок, запечатлевший в одном касании целый огромный мир где-то вспыхнувшей и родившейся в тот же миг звезды.

– Я искал тебя много-много человеческих лет. По городам, по улицам, по морям и раскрытым судьбам, задолго до дня твоего рождения… Я уже почти прекратил верить, что где-то на свете есть кто-то и для меня, почти оставил всё это, почти смирился и просто исчез, но… вот он ты. А я… я до сих пор не могу это осознать, знаешь…

Лис осторожно перетянул притихшего мальчонку к себе на колени, усаживая так, чтобы тот мог прижаться головой к плечу, к груди, слушая биение такого живого, такого радостного, такого всё же существующего сердца. Руки-лапы, подёрнутые густой белой шерстью и длинными бережными когтями, окутали маленького Эржи тёплым-тёплым коконом, одеялом из ворожейных облачных снов, согревая и убаюкивая, нашёптывая хрупкому детскому существу, что больше оно никогда не будет одиноким.

Мальчонка, выкупанной в серебре лисице не доверяющий, а просто-напросто верящий, улыбался – так легко, так открыто и счастливо, как не умел и не мечтал научиться прежде. Улыбался, смотрел вниз, на зелёные ковры и дальше, где жёлтое солнце, рыжея, медленно ползло к вершинам гор, окрашивая те брызгами брусничного сока, на вьющиеся гривы гибких ив, любующихся в воде отброшенным отражением, на травы, небо, облака, и слушал.

Слушал, совсем как пряным летним вечером в предназначенное лишь ему одному Время Сказок, удивительную историю такой же удивительной колдовской лисицы.

Историю о том, как белый трёххвостый Лис, сердце древнего леса на грани яви и сна, оборачивался человеком и надевал волшебную маску, невидимой тенью отправляясь в тот, другой и далёкий от него, мир, в надежде отыскать потерянное однажды сокровище. Измученный одиночеством, он год за годом, долгие десятки лет бродил по пыльным улицам, относил в пустовавший до этого сиреневый домик заблудившихся детей, прося добрых лесных духов за теми присмотреть, и те, обращаясь беловолосой женщиной, дряхлым старцем и причудливым карликом, охотно выполняли просьбу своего хранителя, единственного дитя Великого Древа.

Старый лес наложил на себя обманчивые чары, представляясь детским глазам сухим, выгоревшим и страшным, безжизненным и беспросветно пустым, а светлые, но игривые духи не без удовольствия рассказывали маленьким гостям жуткую историю об «ушедших». Сиреневый домик и зелёная чаща, нетронутая чарами, согревали и радовали детские сердца, в то время как мрачный лес на второй стороне реки отпугивал и манил лишь тех, чьё время пришло, чьё сердце набралось тепла и улыбок, кто готов был к осуществлению своих давних влекущих грёз.

Такой же добрый, как и его лес, белый Лис путешествовал по свету, собирая непригретые души, возрождая разбитые сердца, но сам мучился извечным неутолимым одиночеством, и боль его от года в год становилась сильнее, ото дня в день всё меньше веры оставалось в погоревшей опустелой мечте, всё слабее чаялось, что где-то под солнцем и луной случится тот, кто сможет увидеть его, потрогать, кто был рождён дня него одного…

Пока однажды в серый заснеженный день одинокий Лис не повстречал такого же одинокого синеглазого мальчишку. Пока однажды не коснулся кончиками пальцев холодной бледной щеки, не очаровался опавшими ресницами, не понял каждым клочком, каждой шерстинкой и каждым когтем, что ребёнок этот народился, как и вожделелось, для него.

Пока однажды не взял своё найденное сердце за руку и не улыбнулся странной грустной улыбкой, уводя под крышу сиреневого домика, дожидаясь, когда маленькое сокровище само почувствует, вспомнит, узнает и придёт к нему, чтобы снять печальную маску, чтобы руки раскинулись бегущими по свету лапами, а душа запела звоном лающих лунных колокольчиков…

Лис всё рассказывал и рассказывал своему сердцу длинную-длинную сказку, баюкая в перине пушащихся лап. Старый лес шумел возрождённой спелой листвой, поднимая зелёные волны и разгоняя вихри крохотных прозрачнокрылых снегирей…

А там, по ту сторону узкой синей речушки и околдованного тихого берега, в сгущающихся малиновых сумерках, мерцал, разжигаясь теперь навсегда знакомыми жёлтыми окошками, маленький звёздный домик с покатой сиреневой крышей.