Текст книги "Кармакод. История первая. Du Lac: Дом у озера (СИ)"
Автор книги: Deserett
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Извини. Я понял, что не могу это объяснить. Мне не хватает…
– Мозгов? – я насмешливо провёл пальцем по его губам. Лежал под ним, крепко обвив ногами его бедра. Он нависал сверху, обнимая меня за плечи, и я перекинул его длинные волосы на одну сторону, чтоб не мешали смотреть. Пожирать его глазами. Что он сказал? Мы едины? Да, похоже на то. Если меня не беспокоит ни заказное убийство, ни завтрашний день, ни следующий миг. До тех пор, пока я в кольце его рук. И моё тело в самом деле создано быть обхваченным его руками. Все полубезумные ночные страсти и догадки вернулись ко мне, клейким комом в желудок, ударив одновременно радостью и страхом. Радостью – понятной, а страхом – потерять то немногое, что я успел заполучить. Если он почувствовал всё то же самое… и если он – мой. Поэтому и объяснить ни черта не смог. Переметнулся в мой лагерь вопреки доводам разума и законам логики. Всё сходится. Почти. – Твои хозяева… они следят за нами?
Он отрицательно качнул головой.
– Нет хозяев. Я одиночка. Есть только наводчик, который работает посредником между мной и клиентами, ведёт переговоры… словом, делает всё, чтоб я с ними не встречался. Но он не следит. В противном случае мы оба лежали бы тут рядком, с вывернутыми кишками. Заказчик ждёт моего возвращения в штаб или рапорта. Я ни разу не проваливал задание, так что, пожалуй, он ждёт только меня. Я предоставлю ему труп. Попозже.
– Чей труп? Мой?
– Хватит, перестань. Я хочу тебя. И я хочу быть нежным… – он водил губами по моей щеке, в лёгком прикосновении-поцелуе. Склонился к уху и выдохнул продолжение: – Как ангел.
– Забавно. От трупов метнуться к романтике. Киллер, у тебя ужасное чувство юмора.
– Я не шутил. Это моё имя.
Я удивлённо открыл рот, и он немедленно завладел им. Ласкал языком, усиливая томление и желание снова заняться с ним сексом. Но я же не понял.
– Ангел?
– Скажешь снова, и я тебя укушу.
– Ангел! – я счастливо засмеялся. Он кусал меня за шею, в уже искусанные места, размножая засосы и пятна подкожных кровоизлияний. Мне нравится всё равно, его несдержанность и нежный садизм. Если он таков на самом деле… полная противоположность его самоконтролю на работе.
– Смейся, смейся. Но не смей взболтнуть. Моё имя известно троим, ты – один из них.
– Хорошо, – я капризно толкнул его в грудь. – Но что же теперь?
– Ты должен поесть. Я знаю, ты голоден. А потом мы сядем и поговорим. Пойдём в дом, – он нашел в траве тарелку. – Сэндвич тоже захвати, я же для тебя его делал.
Поймал необыкновенный кайф, возвращаясь с ним под руку. Так вообще бывает? Идти с мужчиной и испытывать к нему… всякое. Ещё можно обнять и непристойно прижаться. Ощутить смущение. Или его эрекцию. Или и то, и другое. И я не знаю, как вести себя с непривычки. Появилась неуклюжесть, какой-то глупый страх. И остатки подозрений. Я верю своим чувствам и хочу верить его синим глазам. Но всё же в его рюкзаке лежит пистолет. И, кто знает, что-нибудь ещё. Не менее опасное. И мне неизвестны окончания других историй о нас. Не покоился ли я по сценарию коварных богов на дне озера с простреленной башкой?
Я доедал грибы и рулеты, не переставая думать, и рассеяно запивал всё чаем. Сидел на его коленях, осторожно удерживаемый под талией. Он снова спокоен, как удав. Очень горячий удав.
– Ты специально учился кашеварить перед приездом? Чтоб свести меня с ума?
– Кое-какие навыки были с предыдущих заданий и одиночных вылазок в безлюдные места. Но я тоже не люблю готовить, по большому счёту. Поэтому теперь, когда миссия провалена, не жди от меня особых кулинарных шедевров. Максимум – сырая пицца и пережаренный картофель, – он рассмеялся… чудесным, обволакивающим грудным смехом. Я сомлел, немного обиженный, что он лишал меня своих эмоций целую неделю. – Шутка. Нравится смотреть, как ты уплетаешь за обе щеки… – он помедлил, будто собирался ещё что-то добавить. Но не добавил. Я вытер рот и повернулся, обвив его за шею.
– Я готов говорить. Тема серьёзная, так что – начинай.
– Я инсценирую твоё убийство. Тебе придётся полностью мне довериться. Потом я уйду, а ты должен будешь захорониться в домике. Никаких вылазок к озеру, не жги свет, не высовывайся из окон и не топай слишком громко. Я постараюсь вернуться за тобой так быстро, как только смогу. Вертолёт в связи с твоей «смертью» больше не будет прилетать, поэтому распредели еду по минимуму на каждый день, – он с грустью обнял мои щеки. – Ты и так худой, как щепка. И заставляешь меня волноваться.
– Да, будет глупо, если ты вернёшься, а я тут помер с голоду, – я хотел развеселить его, но добился только нахмуренных бровей. – Твои лыжи заново сколочены и склеены, возвращаться можно хоть сегодня.
– Я знаю. Я слышал, как ты пыхтел три дня подряд, усердно чиня эти деревяшки. Ксавьер, за мной отправлен вертолёт. Он прибудет сегодня вечером. У нас есть совсем немного времени на подготовку, – он поднялся, аккуратно ссадив меня на соседний стул. – И ещё одно. Имена Франсуа и Якоби Дюпонты тебе о чём-то говорят?
Я непроизвольно скрипнул зубами.
– Да. Это наследники… моего состояния. По их распоряжению я заброшен в эту дыру.
– Они тебя заказали. Франсуа связался с наводчиком, а тот – со мной. Договорились об условиях. Якоби приходила на встречу и отдавала моему человеку гонорар. Ксавьер?
– Что ты хочешь услышать? Им было мало спрятать меня. Решили устранить совсем. Но я не понимаю. Я же больше не претендую ни на какие деньги, я подписал отказ.
– Ксавьер…
– Ну что?!
– Расскажи мне. Какое преступление ты совершил?
– Я не желаю врать. А значит, ничего не скажу. Извини.
– В досье написано, что ты работал программистом. Это кибер-преступление?
– Не расспрашивай меня. Если однажды всё-таки хочешь услышать ответ. Я запомнил… твои глаза в момент вопроса. Твою жажду и любопытство. Я обязательно отвечу. Но не сегодня.
Я говорил и пугался. Что установившаяся между нами связь сейчас разрушится. Я доверил ему своё тело, но доверять информацию из своего мозга пока не готов. Прошло мало времени. На одной чаше весов у меня его пистолет, на второй – его взгляд и его руки. На какой из чаш притаилась ложь, я не знаю. Я закрыл глаза, пытаясь не думать о том, что он сейчас уйдёт. Больше не проронит ни слова. Или не улыбнётся. Или…
Он поднял мою голову за подбородок и крепко поцеловал.
– Пойдём наверх. Я хочу провести с тобой последние часы перед возвращением.
– Зачем? Там только кровать… Секс? Разве это разумно?
– Дурачок. Нет, не секс. Я хочу, чтоб ты лёг и расслабился. Прекратил столько думать… Все эти мысли омрачают твоё лицо. Делают его несчастным и ещё более худым. Я хочу разгладить твой лоб. И разомкнуть угрюмо сжатые губы. Я знаю, что ты не веришь мне, но иначе быть не могло. Я убийца. Но я не твой убийца.
Я молчал, поднимаясь по лестнице. Пришли. Он начал раздеваться, а я – тайком глотать слюну. Мысли утекают в другое, восторженное русло. Вьются вокруг тонкого мощного торса, у него силуэт сладострастного божества или титана… но не человека. Не бывает таких идеально ровных линий. Интересно, он сам-то в курсе своей красоты? Непохоже, чтобы его это заботило.
– Эндж, – я вольно обратился с именем и обвил его гладкие плечи. – Ты представляешь себе хоть что-нибудь? Если я выйду из заключения. Что я буду делать? Скрываться, бросаться в бега? Подделывать документы и внешность? Жить на чужбине под чужой фамилией? Скитаться, не зная покоя? Может, стоит меня убить… избавив от новых злоключений.
Он легонько толкнул меня в постель, упал сам и прижался, запустив руки под мою рубашку.
– Я прошу тебя – не думай. Там, на свободе, по-другому дышится. И по-другому думается. Ты очень долго сидел тут один. Я корю себя за то, что не пришёл раньше. Они делают из тебя психопата. Пессимиста и конченого человека. Ломают волю и желание сопротивляться. Но они не преуспели, – он говорил шёпотом. Медленно гладил по волосам, потом перешёл на мою спину и ниже. – Я разберусь со всем. Я помогу тебе. Я хочу тебя. Я нашёл тебя, и ты достанешься мне. А теперь спи. Выброси всё из головы.
Я повернулся на бок, лицом к нему. Он безмятежен, серьёзен… и, конечно же, спокоен. Глубину его спокойствия я хотел бы измерить. Похоже, оно бездонное. Я протянул руки, и он с готовностью сжал их. Опять захотелось плакать. Моя психика действительно расшатана. Если бы можно было не отпустить его обратно… Я чуть не сказал это вслух. Но только вздохнул и подставил губы под ещё один поцелуй.
========== La partie 4. Вершина ==========
Я проснулся на закате, с жуткой головной болью. Кое-как привёл в порядок торчащие во все стороны волосы и побрёл искать киллера. Нашёл внизу, он разводил на водяной бане что-то вонючее, рядом лежал небольшой кожаный футляр. Я сначала не понял, откуда он взялся, потом заметил болтающийся на шее Ангела фотоаппарат. Новенький блестящий Nikon.
– Ты всё это привёз с собой? Как ты знал, что оно пригодится?
– Я не знал. Всегда есть запасной план. Доказательство убийства – обязательный атрибут, а остальное – импровизация. Кажется, готово. Ложись на пол.
– Что?
– Если хочешь быть убиенным на снегу, иди во двор, но я предпочитаю дом. Ложись.
Я послушался. Он начал укладывать мои ноги в какую-то ему одному известную позицию, а руки разводить в стороны. Я не удержался и начал довольно глупо хихикать, представляя, как всё это выглядит со стороны. В моменты, когда он низко наклонялся, поправляя то наклон головы, то задранный подбородок, я разглядывал его сосредоточенное лицо. Глаза, держащие меня под гипнозом. Безукоризненная форма губ. Я пытался их ловить, он уклонялся и снова поправлял мне подбородок. И терпел дурацкие шуточки.
– Андж… а покойники часто шевелятся? Лезут целоваться, пристают с нескромными вопросами? Мешают фотографировать? Что ты там варил? Небольшая лужа огня и серы, заранее, чтоб не радовался? А отпевать меня будут? Или просто бросят в погреб? Что это? Краска? А почему такая вонючая? О, ты залепишь мне пасть, наконец-то.
Он ни на что не отвечал. Зачерпнул горячую серую жижу, подождал, пока стечёт, и намазал мне рот, сделав губы сухими и мертвенными. Потом немножко нанёс на щёки и лоб, заострил нос. Капнул какой-то пахучей эссенции, и смесь стала голубой. Спичкой он нарисовал, точнее, навёл резкость на мои вены – в районе локтевых впадин и шеи. Последним штрихом стала кровь, которую он взял из моего пальца, смешал с горстью земли до густого, почти чёрного оттенка и жирным слоем нанёс мне на висок. Ровное круглое пятно. Издалека не отличить от пулевого отверстия. Струйку черноватой крови он нарисовал ещё на ухе и продолжил праздник смерти на полу. После этого мне уже строго было приказано не двигаться и пошире раскрыть глаза. Остатками смеси он разукрасил мои ладони и все торчащие из-под одежды части тела, сделав мою естественную бледность сероватой. Думаю, что теперь я первоклассный покойник. Лежащие в ящиках морга молодчики завидовали мне и плакали.
Киллер отошёл на два метра, примерился с фотоаппаратом, зажёг лампу, примерился снова, погасил лампу… Я мужественно выдержал ослепление вспышкой. Он сделал три снимка, помедлил и щёлкнул «труп» ещё раз. Я не дышал, хотя больше побаивался потерять сознание от тошнотворного запаха красок. Приключение увлекательное, но всё же я немного пессимист.
– А если твой обман вскроется?
Он помог мне встать, смочил полотенце в тёплой воде и начал снимать весь «макияж».
– Ты дважды похоронен заживо. Принудительной ссылкой в эту долину три месяца назад. И мной, только что. Ты боишься умереть в третий раз?
– У меня есть что терять. То есть появилось. Недавно.
– Что? – он выжал полотенце и протёр мою кожу ещё раз, насухо.
– Кто, а не что. Ты. Если ты позволишь мне это так называть, – я оробел, безумно стесняясь своих чувств. Мы не сказали друг другу ни слова, ну… такого слова. Должен ли я был сказать что-то первым? Или это принято только в отношениях с девушками, требующих романтичности и обязательных признаний? Или я себе лишнего выдумал, как всегда. Был просто секс. Ничего, кроме секса…
Он без труда прочитал в моих глазах боль и непонимание. Бросил полотенце.
– Вот моя рука, Ксавьер. И моё слово. Я не назвал тебе срок возвращения, потому что я сам его не знаю. Если я приду и не найду тебя, – неожиданно он подсадил меня на себя и крепко удержал на весу за задницу, – я обыщу каждый угол, нору и сугроб и всё равно найду. В сумке завалялось немного шоколада. Съешь его, когда совсем невмоготу станет. Мне пора.
Он оставил всё. И меховую одежду, и мелочи, предметы обихода, весь рюкзак, короче. Пристегнул кобуру с пистолетом к бедру, сунул фотоаппарат в футляр и ушёл встречать вертолёт. Босиком. Я боязливо косился в окно одним глазом, прикрывшись грязным полотенцем, чтоб не отсвечивать. Ничего не было видно, только снег и его фигура, казавшаяся чёрной от длинных распущенных волос. Зато потом одновременно возник шум вращающихся винтов и верёвочная лестница, он встал на неё одной ногой, и его быстро втащили наверх. И всё.
В доме невыносимо пусто и тихо. Каждый вдох и выдох является частью ожидания, о котором я не думаю, но оно думает обо мне. Подстерегает меня на каждом шагу. Я возненавидел единственные часы, висящие на стене. Но не могу их разбить, иначе совсем останусь вне времени. Я пытаюсь не ходить из угла в угол, не пересчитывать резервуары с водой, я и так знаю, что её в обрез (дней на двадцать – это по самым оптимистичным подсчётам; потом придётся нарушить обещание не подходить к озеру), не трогать поминутно его вещи, не стенать и не сходить с ума. Я давлюсь консервами и смотрю на его печь, осиротевшую во дворе. Я уже не вижу её, потому что спустилась ночь, а я всё не иду на второй этаж, потому что там кровать. А он на ней спал. И я не хочу обнимать подушку. Но если не лечь, ожидание удлинится ещё больше. Нужно уснуть, любым способом.
Я обессилел в борьбе с собой, ворочаясь без сна, считал барашков, вспоминал стишки, рисовал на простыне невидимые узоры… и с ужасом осознал, что это только первая ночь в череде неизвестных ночей. Сколько их будет. Пять? Или пятьдесят пять? Я закусил губу, отчаянно твердя, что он бы не хотел… чтоб я так нервничал и изводил себя.
Я смог отвлечься. Подумал о том, как обалденно он выглядит. А я унылая лохматая моль, кожа и кости, запущенный образчик, съеденный диетой и отчаянием. Я должен это исправить. Я должен выспаться, ради него. И может быть, круги под глазами немного побледнеют.
Так начался режим. Насильный и строгий, он всё равно изматывал меньше, чем лениво капающие в никуда секунды. Я не вставал с кровати раньше полудня, дремал или просто лежал, упрямо приучая организм. Ел какую-нибудь безвкусную гадость, отжимался и подтягивался, осмеливался быстро прошмыгнуть во двор, набрать ведро снега, потерять половину по дороге обратно, а вторую половину отогреть в воду и умыться. Благо падал новый снег и скрывал мои следы, а бежал я нагишом, чтоб сливаться с ландшафтом. Бодрости потом хватало на весь остаток дня. Я экономил газ, тушил кастрюлю овощей и ел их понемногу. Иногда я даже забывал о тоске, усердно нагружая ноющие мышцы, утомлённо растягивался на полу и спал, крепче, чем в постели. Ангел всё равно напоминал о себе мимолётными сновидениями, я просыпался от них взмокший и несчастный, с сухими следами соли на щеках, с остервенением занимался спортом, с новой силой, с упрямством, с озлоблением на весь мир. Я не винил кого-то конкретно в несправедливости. Просто хотел убить всех без разбору.
Я не считал дни, но неделя проходила одна за другой, зимние ночи стали понемногу укорачиваться, а запасы еды – неумолимо таять. Призрак голодной смерти казался мне невероятно циничной насмешкой. Чудовищем, которое попирает и сводит на нет все мои старания во что бы то ни стало дождаться спасения. Когда январь был на исходе, я доел последний кусок вяленого мяса из погреба и догрыз последнюю засохшую морковь. Осталась вода. И плитка шоколада, спрятанная в матрасе. Я нашёл её, а из-под кровати вытащил его лыжи и лыжные палки. У меня есть только один шанс выжить – если на свой страх и риск я покину злосчастный дом у озера и одолею горный перевал. А там будь что будет.
Лыжный костюм мне был великоват, длинные штанины пришлось подвернуть. Чтоб не болтаться в ботинках, надел двое носков. Я похож на чучело, но очень решительное и готовое на всё чучело. Сложил в рюкзак самое ценное, что у меня было, откусил от шоколадной плитки кусок и двинулся к лесу у подножия горы.
Первые сто метров пройдены, а меня не хватились. Дом сиротливо чернел, будто укоряя меня в бегстве, но я оглянулся на него лишь раз. Заставлял себя не вертеть головой, пугливо озираясь по сторонам. Вокруг по-прежнему ни души, единственный шум производил я, и я же единолично нарушал однообразный хвойно-белый пейзаж. Я пытался не спешить и не нагнетать свои угрюмые мысли, но лесная тропа вывела довольно быстро на подъем. А потом в тишине раздался самый кошмарный звук – сухой деревянный треск, от которого я потерял равновесия, упав в рыхлый снег. Лыжи сломались, согнувшись по латаным швам, не выдержав и четверти пути. Проклятая долина с озером не отпускают меня. Пытаясь вскарабкаться без лыж, только с помощью палок, я скатился с крутого склона, снежная пыль засыпала глаза, забилась в рот и в ноздри. Кашляя и отплёвываясь, я ухнул в сугроб, и с ужасом услышал какой-то хлопок, похожий на запуск фейерверка, а за ним – звук пострашнее предыдущего. Шум надвигающейся лавины. Нет, только не это, я не мог так сильно растревожить гору, я не кричал, не звал на помощь, я…
Отчаянно забарахтался руками и ногами, выбираясь из сугроба. Треск сползающего снега, неумолимо приближающийся. Разрывающий уши звон, последний, самый последний отчаянный вдох. И бесполезный рывок вперёд, в тяжёлую накрывающую с головой белую массу.
========== Fin ==========
Полагаю, что я умер. Внизу я вижу снег, слева и справа – тоже снег, а сверху – свинцовое небо. Моё тело покоится где-то в этом бескрайнем снегу, я его не чувствую, и сам я… наверное, ничто. Во всяком случае, нет ни голода, ни боли, ни слабости. Только лёгкость. И печаль.
На горизонте появился вертолёт. Жаль, я не дождался совсем немного. Меня поднимает и уносит вместе с потоком воздуха. Не остаётся ни сожаления, ни раскаяния, ничего. Наблюдаю сверху в полупрозрачной мгле, как ты бежишь к дому, распахиваешь дверь, исчезаешь внутри… и скоро вновь появляешься. Бежишь дальше, по свежим следам. Но и их скоро заметёт снег. А меня уносит всё выше и выше. И мгла сгущается, закрывая землю. Уже не видно ни долины, ни озера. Я не успел рассказать тебе то, что теперь забываю. Всё стирается, я сам будто стираюсь. Распадаюсь в мягкую серебристую пыль. Вижу её сверкающие частички. Нет, это не серебро, это лёд, острые крошащиеся кристаллики. Они тают. Они солёные. Ты плачешь… Ты плачешь?
Ты нашёл меня. Всё, что осталось от меня. Наверное. Я угадываю, смутно слыша издалека стук твоего сердца. Оно так бьётся, так сильно, так жарко, так быстро. Ты целуешь меня, в мёртвые губы, ты молчишь, но зовёшь меня, зовёшь, так страстно, так неистово… Так, как бьётся твоё сердце. Я хочу обнять его в твоей груди, но не могу, как же далеко меня отнесло, Ангел. Я затоплен твоей горечью, я разбит, рассеян ещё больше, и я ухожу, забирая с собой стук твоего сердца. Там, куда я ухожу, ты не придёшь за мной. И этот стук, эти глухие тяжёлые удары – единственное, что не исчезает и не стирается.
Найди мою тетрадь и вскрой ответ на свой вопрос. Я написал тебе, одному лишь тебе… о том, что совершил.
========== Fin: quispiam mutatum ==========
Я фаталист. С того света не возвращаются. И со дна колоссальной снежной могилы – тоже. В своём неверии я потерял Бога и готовился ко встрече с небытием. Поэтому заворочаться на пружинящей поверхности было как минимум странно. Голова трещала, но терпимо, в горле застоялась горечь, тошнило… а после того, как я шевельнулся, в левую руку стрельнула резкая боль, так, что в глазах заплавали цветные пятна. Кстати, о глазах. Я не могу их открыть, полголовы накрыто чем-то, сами веки опухли и отяжелели. Я зашевелился снова, но повернуться не смог. Ног совсем не чувствую. Неужели их нет?!
Захотелось закричать, позвать на помощь, услышать кого-нибудь в ответ, найтись, в конце концов, я не могу понять, где я… Но получился только тихий невнятный стон. Рука продолжала болеть, но я сгибал и разгибал пальцы, убеждаясь, что не сплю. Что со мной? Я инвалид? Калека, который больше не будет ходить? Это больница вообще или деревянный ящик, на шесть футов зарытый в землю? От обилия вопросов трещала голова, и кровь разогналась, застучав в висках. Я попытался сказать себе что-то хотя бы шёпотом. Болевшая рука вдруг оказалась сжатой между двух горячих ладоней.
– Мария, вы уснули на посту? Он очнулся. Снимите скорей повязку.
– Но доктор сказал…
– Доктор только предполагал. Прогноз выхода из комы поставила машина. Освободите его сейчас же, ему нужен я.
Я залился слезами, впитав в себя, как губка, его командный голос. Недовольная медсестра, снимая бинты, заметила это и поспешно ретировалась. Я разлеплял измученные веки долго, их жгло и щипало, и сначала я ничего не видел, свет больничных ламп неприятно слепил. Ангел выключил их и вернулся, снова обняв мою руку с двух сторон. Я заморгал, привыкая к полутьме, попытался повернуть голову, но он уже склонился надо мной, чтоб я не мучился и сразу встретился с его глазами.
– Киллер, – свой шёпот я и сам бы не услышал. Он кивнул, затем оглянулся на зелёное больничное покрывало, прятавшее от меня моё же собственное тело.
– Не бойся, ты в гипсе. Двойной перелом бедра, но всё срастётся, я видел рентген. Они обещали мне. Впрочем, у них не было выбора, – он выдал мне тонкую ядовитую улыбку. Я задрожал, подумав, какими методами он выбил из врачей повышенное внимание и комфорт для меня. – Я привёз новые документы, ты записан как пациент Ксавьер Ван Руиж. Ты голландец. Катался на лыжах в Церматте, упал с подъёмника, был найден группой спасателей и доставлен в Сьон. Я твой кузен Юрген Ван Дер Ваальт. Персонал госпиталя думает, что мы любовники, несмотря на родство, так как я сижу в твоей палате четвёртый день подряд и отказываюсь уезжать на ночь в гостиницу. Новостей с тебя пока хватит. Я принесу поесть.
– Почему я был в коме? – я покашлял, но голоса всё равно что нет.
– Ты очень ударился головой во время падения. Подлетая на вертолёте, я увидел схождение лавины. Сразу подумал… – он замер, схватившись за полукруглую спинку моей койки, – что ты там. Покинул дом, ослушался меня. Слежка велась на самом деле, на вершине горы хлопнул динамитный снаряд и привёл снег в движение. В тот же момент на мой телефон поступил звонок. Я выбросил его и занялся тобой.
– Значит, я не дождался чуть-чуть?
– Забудь теперь об этом, – он исчез за мутной стеклянной дверью. Вернулся со стаканом вишнёвого сока, луковым супом-пюре и тёплым омлетом.
– Нет, не стоит. Только не лук! Меня тошнит, Энджи…
Он не слушал. То есть… суп заменил на рисовый и терпеливо запихивал в меня всю еду. Она была вкусной и явно не из больничного буфета. Я ел медленно и неохотно, малюсенькими ложечками, по-прежнему одолеваемый тошнотой, зато сок выцедил жадно и попросил ещё, только чуть разбавленный водой. Головокружение не отступало, но тело болело чуть меньше, хотя и казалось пустой обёрткой от старого меня.
– Не могу больше, – я отодвинулся от больничного столика так далеко, как смог. Прошло полчаса, съеденное просилось наружу, но я лёг как можно удобнее и замер, сложив руки на животе. Ангел молча кивнул, унёс остатки омлета и сделал мне какой-то укол, возможно, витаминный. Потом долго целовал, встав на колени у кровати. За указанным занятием его застала медсестра. Я порозовел от смущения.
– Мария, вы можете идти. Я сам обслужу пациента.
– Что ты имеешь в виду? – поев, я заговорил увереннее.
– В туалет помогу сходить, – он тихо рассмеялся. – Наслаждайся.
*
Я пошёл на поправку. Из реанимации перевёлся в обычную палату, кроме меня там лежала пожилая женщина, она почти всё время спала и не обращала на нас внимания. Ангел находился рядом круглые сутки, но ничего не рассказывал, уклоняясь от расспросов и ссылаясь на моё состояние. Читал вслух книги, газеты и журналы, от телевидения меня тошнило, вместо этого киллер выносил меня в больничный сад, в феврале там ничего не росло, но я дышал воздухом и радовался, что понемногу начинаю двигаться. Мы незаметно стали излюбленной парой для всех санитаров и уборщиков. На нас глазели. Нам завидовали. Ангел оплачивал мои лекарства и уколы с платиновой карты и в сотый раз бережно нёс на прогулку. Я снова задавал вопросы. Он снова откладывал признания на потом. Обнимал под одеждой, непристойно прижимая, я молча упивался его горячим пульсом. Я хочу его, но тело всё ещё как неродное, слишком деревянное.
Гипс сняли через полтора месяца и дали добро на выписку. В нормальном весе я так и не восстановился, но кузен Юрген шепнул, что и без того соблазнён болезненным видом близкого родственника и готов к кровосмешению.
– Мы едем в отель?
– Нет, в аэропорт. Мы возвращаемся домой, Кси.
– Куда?!
– В Нидерланды, естественно. Я живу в Гааге. И ты тоже.
– Ты расскажешь мне, наконец, всё?
– Да. Я без зазрения совести транжирю твоё наследство. Двадцать миллионов евро переведены на мои швейцарские счета, ещё сто двадцать лежат на твоих, нетронутые. Франсуа Дюпонт покончил с собой, его сестра Якоби под стражей и ожидает суда в июле текущего года. Ей предъявлено обвинение в обманном присвоении денежных средств особо крупных размеров. Все деньги возвращены владельцу, то есть – тебе. Тот факт, что ты больше не Санктери, а Ван Руиж, исполнительный орган не интересует. Там работает мой приятель и старый должник.
– А дальше? – я подпрыгнул в нетерпении. Мы ехали в такси-лимузине. – Как ты добился этого? Ты встречался с Дюпонтами? Что ты им сказал?
– Ничего я им не говорил. Отдал наводчику фотографии с места твоего убийства. Спросил, где живут заказчики. Оказалось – в занюханной французской провинции. Переоделся шлюхой и поехал в Нант. Франсуа оказался геем и педофилом, переодевание было излишним. Он вскрыл себе вены, сидя в горячей ванне. Я даже практически не помогал, ему самому страшно понравилось. Сестрица опоздала на вечеринку всего на полчаса. Психологическое давление и шок стали для неё ужасным испытанием. Я заставил её взобраться на карниз и поглядеть на улицу внизу. Ей почему-то захотелось жить, она согласилась на тюрьму. Плакала и просила пощады. Я вспоминал твои худющие запястья с торчащими косточками и резал её лоснящееся от жира лицо. К утру Якоби была готова идти куда угодно и говорить, что прикажут. То единственное, чего я не смог добиться от неё, касается твоего преступления. Я заинтригован до крайности. Она испуганно косилась в сторону и бормотала, что это выше её понимания. Дальше всё затянулось из-за долгих слушаний, переноса судебных заседаний и тотальной слежки. Я потратил весь январь, вынюхивая, кто к тебе приставлен. Наблюдает, охраняет, стережёт «границу» на замке, как бессонный Цербер. Я связывался с Интерполом, но мне ничего не смогли накопать. Это похоже на маниакальность тайной религиозной секты, помноженную на чисто военное мастерство и агрессию. Дюпонты, легкомысленно купив твоё убийство, невольно оказали услугу, прорвав их тотальную оборону. Иначе я бы тебя не вытащил. Я и так тебя поздно вытащил, припомнив скудные запасы и погреб. Я подставлял нас под удар, вернувшись в воздушную зону над долиной, так как не знал, поверили они в твою смерть или нет. Как оказалось – не поверили.
– Но теперь-то всё кончено?
– Нет. Я говорил о звонке. Я не ответил им тогда, выбросив телефонный аппарат в снег. Они всё поняли, но не посмели врываться в больницу. Ожидали, что ты всё равно умрёшь, если не в горах, то здесь. Теперь, когда ты выжил, они могут оказаться на соседних креслах в самолёте. Я не хочу просить об откровенности. Но если ты доверишь мне эту тайну, может быть, я пойму, от чего должен защитить тебя.
Я поглядел на свои слабые ноги, которые следовало укрепить прогулками на велосипеде и спортивной ходьбой. Перевёл взгляд на его красивое лицо, туго перехваченные резинкой волосы, белый камень с дыркой, неизменно болтающийся на шее… и тихо уткнулся в его грудь.
– Боюсь. Очень. Узнав о преступлении, ты не сможешь находиться со мной рядом, как раньше. Ангел, я боюсь.
– Просто скажи три слова. Четыре, пять или столько, сколько понадобится. Это будут обычные слова. За ними ничего не встанет, не возникнет никакой силы и влияния.
– В последние дни перед попыткой бегства я описывал тебе это от начала до конца в одной из своих тетрадей. Жаль, что ты не нашёл её в домике. Ты мог прочесть и… Ладно, уже плевать. Просто слушай. Мой отец возглавлял секретное военное ведомство. Подразделение армии, если тебе так больше нравится. Ещё он был болен. Обсессивно-компульсивное расстройство, фетишизм, навязчивые идеи геноцида и однополярности мира, возрождение доктрины Трумэна, неонацизм… и сатанизм в некотором роде. Я родился светловолосым и очень белокожим, в угоду его безумных планов. Он посвятил меня дьяволу и четвёртому рейху. По крайней мере, он так считал. С детства я сыт по горло идеологией и целями, которым должен был служить. Меня неоднократно приносили в жертву в ходе весёлых оргий, о которых я лучше умолчу. В свободное от этой мерзости время я изучал высокие технологии. Работать программистом, конечно же, пошёл к отцу. Создавал оборонные оболочки, коды защиты, многоуровневые системы доступа, зашифровывал карты, схемы, чертежи и прочую ерунду. А потом папино начальство сменилось, его лавочку решили прикрыть. Меня, как главного IT-инженера, собирались пригласить на рассекречивание отдела с последующим уничтожением данных. Отец потребовал, чтоб я ослушался приказа, проделал дыру в защите и перекачал всё в резервное хранилище. Попутно он собирался как-то изощрённо вступить со мной в половой контакт. Лет мне было уже много, чуть меньше, чем сейчас, невинности я благополучно лишился в нежном возрасте с одной девушкой-нимфоманкой, а вот его похотливые объятья вызвали приступ настоящего инстинктивного омерзения и страха. День я взял себе на раздумья. А ночью решился со всем покончить. Здание, где находилась штаб-квартира ведомства, было тщательно замаскировано, помимо административных функций оно служило местом сбора этих больных. Они пришли туда на очередную кровавую оргию во главе с отцом. Я убил их, программно повредив систему подачи воды и охлаждения, а затем устроив пожар. К сожалению, кроме них в здании находились невинные жертвы, пленники, исполнявшие роль ширмы. Они жили там постоянно и служили залогом спокойствия ведомства. Кто посмел бы ворваться и причинить им вред? Мне пришлось переступить через совесть, чтобы погубить их вместе с сотней ублюдков. Эндж… я поджёг сиротский приют.
