Текст книги "Церемония (ЛП)"

Автор книги: Darwin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Сегодня пятница, поэтому они уходят с работы пораньше и едут, никуда не сворачивая, на север от Вашингтона – прочь от того, чем стала их жизнь. Едут, не останавливаясь, пока город не превращается в тоскливое размытое пятно в зеркале заднего вида. Ее машина так и осталась на стоянке Гувер-билдинг, хотя не далее как сегодня утром они, аккуратно следуя невысказанному соглашению, осмотрительно прибыли туда каждый на своей. Как будто не принимали вместе душ всего час назад, как будто не ласкали скользкую от мыла кожу друг друга. Как будто не смеялись, когда он слепил из ее липких от шампуня волос рог единорога, как будто она не дразнила его: мол, зря он столько лет растрачивал время и силы в поисках неуловимых мифических созданий, когда одно из них было прямо у него под носом с самого начала.

«Да. Я тоже об этом подумал», – сказал он с тронувшей ее неожиданной искренностью в голосе и перевел взгляд на свои худощавые ноги, словно признавался в чем-то постыдном, а потом опять посмотрел ей в лицо. И целовал ее – снова и снова, пока они смывали с себя остатки геля.

Сейчас он ведет машину по бесконечным городкам Мэриленда и, проехав мимо «Бордерс», «Блокбастер» и «Ред Лобстер» (2), поворачивает направо. Наверняка это уже Пенсильвания, хотя если на дороге и стоял указатель, ни один из них не обратил на него внимания. Она едва заметно улыбается, проигрывая в мыслях сегодняшнее утро, и, протянув руку, мягко сжимает его бедро, напоминая себе, что они едут не в Аллентаун, и не домой, и не в очередное логово затаившегося кошмара, что больше они не дрейфующие по одиночке суда, что ей позволено касаться его.

Работа на этой неделе выдалась скучной и однообразной – именно в том смысле, в каком скучна и однообразна работа большинства людей: ничего, кроме напряженных встреч в душных кабинетах, обсуждений бюджета и распределения средств. Такие дни должны были бы казаться облечением в сравнении с их обычными буднями. Но благодаря постоянным и давно приевшимся намекам начальства на то, что они с напарником заняты одной-единственной целью – обманывать и обкрадывать американских налогоплательщиков, никакого облегчения они не приносят. Желание оказаться где-нибудь в другом месте мучило ее с утра и до самого вечера – навязчиво, как это бывает, когда чешется где-то в середине спины, куда никак не дотянуться, а Малдер стучал карандашом по блокноту, ерзал в кресле и высовывал ноги в проход, словно неугомонный семиклассник. Учитывая, что будущее человеческой расы было окутано мраком неизвестности, и лишь она, одна из немногих, обладала хотя бы толикой знаний о грядущих событиях, неотступная тревога, похожая на гудящий рой пчел (немудрено догадаться, откуда взялось это сравнение), стала для нее нормой. В любом случае, обсуждать и прогнозировать уровень преступности на несколько лет вперед казалось ей пустой затеей.

В середине рабочей недели им представилась возможность уехать в Эль-Пасо – расследовать серию смертей, которые, если верить Малдеру, стали ни чем иным, как результатом древнего ацтекского проклятия. Ей не хотелось ехать, что ее саму нисколько не удивляло. Самая большая странность состояла в том, что и у Малдера, казалось, не было ни малейшего желания отправляться на дело. По крайней мере, такого сильного, как обычно. Она убедила его – подозрительно легко, что причиной смерти этих людей, скорее всего, стал ботулизм. Очевидная натяжка: это вынуждена была признать даже сама Скалли.

Что-то надвигалось на них. Какая-то перемена галактического масштаба. Расплата за все грехи. Она ощущала ее приближение, как собака чует почтальона, когда тот еще в трех кварталах от дома. Эти флюиды, это глобальное смещение атомов, этот момент затишья, когда небо зеленеет и все вокруг затихает за мгновение до того, как налетит смерч, вызывают у Скалли желание затаиться, держаться как можно ближе к дому, как можно ближе к Малдеру. Он чувствует то же самое, в чем у нее практические нет сомнений, хотя они ни разу не обсуждали эту тему. Она не желает ничего знать, пытается оградить себя от любых конкретных фактов, чтобы не подпускать к себе даже мысли о тех последствиях, которые может повлечь за собой обладание этой информацией. Точно так же она долгое время делала вид, что не замечает, как чувства Малдера неизбежно становятся глубже, сложнее и приобретают несомненно сексуальный характер. И по тем же причинам. Но она знала. Знала. Как знает сейчас.

Скалли на миг возвращается в настоящее и напоминает себе, что сейчас она здесь, вместе с Малдером, сидит в этой машине, несущейся на север по двухполосному шоссе навстречу пятничному закату. На его губах периодически мелькает белозубая улыбка, согнутые руки лежат на руле, и он похлопывает ладонью в такт «Jailhouse Rock», подсвистывая Элвису с очевидным энтузиазмом, хоть и мимо нот. Рукава его рубашки закатаны до локтя, а пиджак, который он стянул с себя с таким трудом, словно это была змеиная кожа, валялся на заднем сиденье. Заметив, что она смотрит на него, он обводит ее хищным взглядом, сверху вниз – от кончиков рыжих волос до мысков весьма непрактичных туфель, и Скалли понимает, что то мрачное, угрюмое настроение, в котором Малдер пребывал всю неделю, постепенно улучшается. Он, того гляди, предложит ей спеть вместе с ним. Да, вероятность влипнуть сегодня в какие-нибудь неприятности более чем реальна.

Вскоре дома почти исчезают из виду; залитые закатным светом отлогие холмы испещрены черно-белыми пятнами – это коровы пасутся на бледно-зеленых островках весенней травы. Сейчас они с Малдером едут по Геттисбергу, где поля, некогда ставшие местом одной из самых кровавых битв Гражданской войны, едва отличимы от тех, что лишь ведут к ним, разве что трава, выросшая на крови, кажется немного гуще, зеленее и сочнее. Скалли представляет себе измученных, покрытых гноящимися ранами солдат, лежавших бок о бок на этом поле еще не так давно, в день, случившийся, по меркам Вселенной, лишь мгновение назад. Солдат, умиравших медленной смертью от ружейных пуль и, без сомнения, спрашивавших себя: во имя чего?

Они думали о своих матерях, почему-то уверена Скалли. Большинство из них были слишком молоды, чтобы успеть так же искренне и безоглядно полюбить кого-то, кто мог бы затмить в их глазах материнский образ. Всего несколько недель, от силы месяцев назад они бодро маршировали небольшими группками прочь от своих родных мест, полные тревожного, но радостного волнения, убежденные в своем скором героическом возвращении и неспособные представить, что в кровавом молохе войны их может настичь самый заурядный конец. Она приоткрывает окно машины и смотрит на холмы. Давным-давно и они были молодыми – скалистыми, неровными, выпирающими из-под земли под неестественно резкими, острыми углами. Но сейчас вид этих древних, повидавших все на своем веку холмов успокаивает. Холодный воздух бьет ей в лицо, и Скалли вдыхает его полной грудью.

Она и сама слишком часто покидала дом в последнее время – в прямом и в переносном смысле, и осознание этого факта уже давно не дает ей покоя. Фастер вытеснил ее оттуда – из реального, физического жилища, конечно. И хотя она как следует убралась у себя в квартире, уничтожив все следы его присутствия, все равно не чувствовала себя там комфортно. Однако он, Фастер, украл еще кое-что – ее представления о самой себе, метафорический дом, в котором так нуждаются все нормальные люди, то место, где все они время от времени хотят скрыться и где ищут утешения. Теперь она уверена, что, застрелив невооруженного, взятого на прицел человека, действовала не во имя Бога или Дьявола, но по указке своего первобытного «я», что пробудили в ней шок и отчаяние. И в итоге, она, невзирая на стремление оставаться верной моральным устоям и тридцать лет оттачивания своих интеллектуальных способностей, повела себя как животное, готовое убить, будучи загнанным в угол. Она не мучилась чувством вины после того, как застрелила его. «Вина» – неверное слово. Она чувствовала себя неловко, пристыженно. По-другому. По-новому. И явственно ощущала кое-что еще – очередную потерю дома. Пока она сидела, скорчившись, связанная, в своем шкафу, ее не одолевали мысли о семье, как это обычно случалось в другие смертельно опасные моменты. Она не думала о том, как отреагируют ее родные, когда получат очередное чудовищное известие, как перенесет новое горе ее мать, вынужденная хоронить еще одну дочь. Чуть позже она осознала нечто, ставшее для нее откровением: в какой-то момент не столь отдаленного прошлого они отпустили ее и позволили идти своей дорогой. Отпустили, любя, зная, что это нужно и им самим, и ей. Просто, безоговорочно, отказавшись от своих представлений о том, как должна была сложиться ее жизнь. Отпустили и передали с рук на руки ее новой судьбе – вечно погруженному в раздумья напарнику-неудачнику и их странной, опасной, неправдоподобной погоне за истиной. И пока Скалли ползла по полу своей квартиры, а обломки стекла впивались ей в колени и руки, она, без всякого сомнения, сполна испытала первобытный страх и сопутствующее ему безотчетное стремление защитить себя. Но что, если вовсе не забота о родных дала ей силу и желание сражаться столь яростно, когда другие жертвы только каменели от страха? Что, если она так решительно дала отпор потому, что втайне давно мечтала сделать это?

Да, мечтала. Боже, прости меня, но это так.

Что, в конечном счете, все еще удерживало ее здесь, на земле? На этот вопрос существовал ответ, состоящий всего из одного слова, и, как ни пугало ее это признание, это слово было «Малдер». Малдер и их работа, которую он не смог бы делать один. Осознание того, что на следующий день, когда она не появилась бы в офисе к половине десятого, он заметил бы это сразу, что провел бы утро, названивая ей по всем возможным номерам и, когда каждая попытка оканчивалась бы провалом, неодобрительно качал бы головой, но все же пытался бы подбодрить себя тем фактом, что – ирония судьбы! – ее отсутствию наверняка есть разумное объяснение. Он бы принялся бродить по Гувер-билдинг, заглядывая в общий офис, в столовую, в лабораторию и слыша везде один и тот же ответ: нет, никто не видел ее сегодня. Он бы вернулся в подвал и попытался бы отвлечься на какую-нибудь очередную головоломку, одновременно оттачивая тот прохладный взгляд, которым смерит ее, когда она войдет в кабинет.

К обеду, потеряв надежду связаться с ней по телефону, он бы решил поехать к ней домой, уговаривая себя, что Скалли, разозлившись на него из-за дела Орисона, просто дулась и намеренно оставила его один на один с бумагами – специально, чтобы заставить побеспокоиться и вынудить самому примчаться к ней. И хотя такой поступок был совершенно не в ее духе, он все равно готов был допустить, что она могла повести себя настолько по-детски капризно и вот так вот бросить его. Набрав в энный раз номер ее мобильного по дороге к машине и вслушиваясь в бесконечные гудки, он бы попытался унять волнение, представляя, как она, все еще в пижаме, растянулась на диване и уплетает мороженое ложкой прямо из коробки, включив какую-нибудь дрянную утреннюю передачу. И как, быть может, поприветствует его, когда он ворвется в квартиру, одной из броских фразочек, ставшей темой очередного ток-шоу: «Помогите, я такая толстая, что не могу выйти из дома!», произнесенной классическим тоном Скалли – невозмутимым, ровным, почти монотонным голосом, в который она каким-то удивительным образом умудрялась вплести невыразимые нюансы.

Она видела это как наяву. Малдер сидел бы в машине около ее дома несколько минут, уткнувшись взглядом в пол. Собравшись с решимостью, он бы вошел внутрь и постучал – сначала мягко, потом громче. Не услышав в ответ ничего, кроме тишины, он бы воспользовался своим ключом, который с трудом сумел бы вставить в замок – так сильно тряслись бы его руки. А потом, обнаружив ее изуродованное тело в ванне с водой – ярко-розовой от ее собственной крови, он бы сошел с ума.

Нет. Все кончилось не так. Она бы боролась с Фастером до последнего и не стала бы просто покорно лежать и ждать помощи, не поддалась бы этому чудовищу ни на секунду в надежде спасти себя с помощью какой-нибудь стратегически верной уловки. Скалли видела фотографии его жертв и знала, каковы были ставки.

Несколько секунд до и после того, как она выстрелила в Фастера, стерлись из ее памяти. Они до сих пор видятся ей как картинка – зернистая и беспорядочная, словно домашнее видео, снятое на восьмимиллиметровую пленку. Но она помнит, что Малдер принес ей стакан воды, а потом, прежде чем вызвать подкрепление, присел на диван, оценивая масштаб разрушений. Он затушил несколько свечей и, не сумев усидеть на месте, принялся медленно ходить по пропитавшейся прогорклым запахом пороха и воска комнате, осторожно обходя тело Фастера и перешагивая тонкую струйку крови, текущую к входной двери, где она собиралась в постепенно остывающую и густеющую лужицу. Периодически, пока Скалли молча пила принесенную ей воду, Малдер натыкался на все новые свидетельства ожесточенной схватки и, тихо присвистывая, смотрел на Скалли, словно на кошку, которая только что научилась лаять.

Лишившись дома, она собрала вещи, и они с Малдером отправились к нему. Скалли приняла душ и забылась беспокойным сном без сновидений, продлившимся до самого вечера. Когда она проснулась и с трудом доковыляла до гостиной, Малдер, одетый в клетчатые пижамные штаны и футболку с «Knicks», стоял у окна спиной к ней. Он выключил звук телевизора, и комната освещалась лишь экраном, на котором беспорядочно мелькали картинки из трансляции баскетбольного матча. Потерявшись в своих мыслях, он, кажется, не слышал, как она тихо приблизилась к нему сзади. Скалли обхватила его за талию и прижалась щекой к его спине, между лопаток. Малдер испуганно вздрогнул от прикосновения, но потом расслабился в ее объятиях.

Ей показалось, что сама сущность этого мужчины, все, что составляло его личность, его ум, его неординарность – все то, что делало Малдера Малдером, сейчас сосредоточено здесь, вдоль линии синапсов в его позвоночнике. Что она слышит, как импульсы пробегают по нервным волокнам, тихо вибрирующим, словно электрический провод под напряжением. Скалли разом вспомнила, сколько раз чуть было не потеряла его в прошлом, и подумала о том, какое же это чудо – что он по-прежнему здесь и что благодаря всем этим счастливым случайностям они стоят вдвоем в этой гостиной, живые, в здравом уме и трезвой памяти. Она прижалась к нему крепче и полной грудью вдохнула запах его кожи – такой беспримесно чистый и в то же время сложный и загадочный. Не тратя времени на то, чтобы подумать и взвесить все «за» и «против», она просунула руку Малдеру под футболку и медленно провела ладонью по его бокам. Он не остановил ее и даже не обернулся, и она позволила себе повторить это действие еще раз. И еще.

Одна ее рука застыла на его груди, но другая плавно опускалась все ниже, пока не достигла покрытого грубоватыми волосками участка прямо над резинкой штанов. Закрыв глаза, она продолжила ласкать его гладкую кожу, скользя одной ладонью по животу, а другой прослеживая контуры мышц на груди, про себя изумляясь тому, как его тело могло быть одновременно таким мягким и таким твердым. И лишь после этого заметила, что он, кажется, задержал дыхание. Скалли легонько подразнила пальцами сосок – мягкий и в то же время (эту странность она осознала чуть позже) холодный и ощутила, как его грудь резко приподнялась от ее ленивых, медленных ласк. Он замер, а затем начал дышать часто и неглубоко, словно из последних сил пытаясь справиться с собой. За все те годы, что они знали друг друга, ей не раз доводилось видеть его без некоторых предметов одежды (а то и вовсе без оной), но едва ли она когда-либо прикасалась к нему в этом месте. Во всяком случае, намеренно. Но в чем на сей раз заключалось ее намерение? Она и сама не знала ответа на свой вопрос. Скалли слегка потерлась подбородком о спину Малдера, ощущая приятную легкость во всем теле от предвкушения чего-то недозволенного и опасного, словно мучительно пыталась нащупать ногой педаль тормоза, но никак не могла ее найти.

«Скалли», – сказал Малдер странным, как будто умоляющим голосом и, обернувшись, обнял ее так нежно, что она поняла: он неверно истолковал ее действия, списав ее поведение на шок и отчаянную потребность в физическом контакте. Но ей не нужны были дружеские объятия, призванные утешить и исцелить, и не требовался лишь грубый секс только ради того, чтобы забыться. Лишь сейчас, пребывая во власти новых, пьянящих ощущений, когда она чувствовала, как мышцы Малдера слегка вздрагивают под ее ладонями, а его стремительно твердеющий член упирается ей в живот, Скалли, тем не менее, начинает понимать истинную природу своих действий. Это странное, неожиданное соблазнение, которое она, кажется, твердо намеревалась довести до конца, стало ни чем иным, как логическим следствием вчерашнего дня и событий с Фастером. Любое нормальное живое существо, чей дом разрушен до основания, будет изо всех сил стремиться обрести новый, если хочет выжить. Это воистину катастрофический процесс – не только уничтожение, но и восстановление, но последнее требует решительных мер, серьезных перемен, отчаянной смелости. И поэтому сейчас ей как никогда необходима была помощь Малдера.

Дело не только в Фастере: он стал лишь предвестником грядущих перемен, катализатором той перенастройки, в которой, безусловно, нуждались их с Малдером отношения и которой суждено произойти так или иначе. Им обоим требовался новый дом, новый оплот в их борьбе. Дом, который они, соединившись и душой, и телом, смогут создать вместе. Метафорическое, но в то же время вполне реальное пространство, где можно восстановить силы и обрести покой. И само это место уже существовало, но лишь новая перемена в их отношениях освятит его, сделает связь между ними нерушимой, сделает их сильнее, а не слабее, как они опасались раньше. Может, на самом деле эти мысли внушал ей тот чип в шее, или татуировка, или какая-то глубоко запрятанная, доселе не проявлявшая себя интуиция. Скалли не знала, что именно руководит ею, но твердо знала, что права. И если на сей раз Малдер настроен столь скептично, переубедить его станет самой приятной задачей в ее жизни.

Они едут и едут, пока небо не темнеет окончательно – лишь на западе у самого горизонта алеет зарево заката. В окнах домов загораются огни, и она представляет в одном из них себя и Малдера: они готовят ужин, смотрят телевизор, спорят, чья сейчас очередь оплачивать счета. Да, это нормальная жизнь и по-своему привлекательная. Но теперь она знает, что будь они на месте этих людей, то перестали бы быть собой. Если когда-то Скалли и вправду думала, что ей суждено стать таким человеком, то к настоящему моменту в любом случае уже отказалась от такого представления и о себе, и о Малдере.

При мысли о еде у нее бурчит в животе. Во время обеда ее мутило, и она не стала есть, что не ускользнуло от внимания Малдера: оторвавшись от своего пастрами, он склонил голову набок и выразительно приподнял бровь. Скалли начала нормально питаться только спустя три недели после событий с Фастером, и Малдер выражал некоторое беспокойство по этому поводу, пусть и без лишней назойливости. Скалли была благодарна ему и за то, и за другое. Теперь он смотрит на нее с мечтательным выражением, как будто его только что вырывали из приятных фантазий.

– Проголодалась? – спрашивает Малдер.

– Пожалуй. А где мы сейчас?

– Точно не знаю. Где-то недалеко от поселений амишей, – говорит он, указывая на желтый дорожный знак с изображением повозки. – Если не найдем, где поесть, можем пристрелить одну из этих коров и устроить барбекю.

Как только она смиряется с мыслью об обеде в придорожном кафе, где в меню будут только курица и вафли, они натыкаются на итальянский ресторанчик, который кажется довольно уютным и выглядит так, словно на самом деле имеет непосредственное отношение к Италии – настоящий мираж посреди полей, засаженных кукурузой и пушистыми сине-зелеными колосьями овса. Читая меню на входной двери, Скалли вдруг понимает, что искренне рада перспективе хорошо поесть и спокойно посидеть вместе с Малдером: не бросать то и дело встревоженные взгляды на дверь, держаться за руки, угощать друг друга с вилки, разделить один десерт на двоих. Может, у них и не может быть нормальной жизни, но все равно возможность провести этот вечер с ним делает ее удивительно счастливой. Настолько счастливой, что в это трудно поверить.

Позже ей удается снова попробовать их ужин на вкус, – вечером, когда они целуются на кровати. На губах Малдера все еще чувствуется резковатый привкус сухого вина с едва уловимой примесью чеснока. С самого возвращения домой они так и не вставали с постели, иногда обмениваясь короткими фразами, произнесенными тихими, охрипшими голосами, но вновь и вновь возвращаясь к поцелуям. Скалли наклоняет голову, чтобы ему было проще прильнуть к ее рту, и полностью теряет контроль над собой, заодно с ощущением времени и пространства, словно попала в какую-то черную дыру. Ей внезапно приходит в голову, что они затеряны здесь, в его комнате, на этой кровати, изолированы от мира, словно два путника, выброшенных бурей на берег какого-нибудь полуострова. А когда она осознает, что застрять на полуострове по определению невозможно, то поспешно осаживает свое неуемное критическое мышление и проникает языком еще глубже в его рот.

Вселенную, которую она назначила местом их обитания на сегодняшнюю ночь, наполняют лишь периодически пробегающие по потолку строгие геометрические линии света от фар проезжающих мимо машин и тихие булькающие звуки, исходящие от слабо освещенного аквариума в соседней комнате. Сегодня в небе почти не видно звезд – только небольшие светящиеся точки где-то в вышине, то и дело мигающие невпопад – всего лишь вихри горячего газа, многие из которых, скорее всего, уже давно мертвы. Если она и бывала на одной из них, то не помнит этого, да и на ее туфлях не осталось никакой звездной пыли. Хотя повсюду видны красноречивые свидетельства их ежедневного труда – раскиданные на кофейном столике коричневые папки с символом «Секретных материалов», мерцающий красный огонек автоответчика, на котором осталось непрослушанным зашифрованное сообщение от Стрелков, фотография Человека-червя, прикрепленная к стене, – сегодняшняя поездка, вкусный ужин и вино заставили Скалли на время позабыть о работе.

Здесь и сейчас нет никаких заговоров, никаких генетических мутантов, никаких Серых или тревог о грядущем апокалипсисе. Никакого перешептывания в коридорах, словесных перепалок, бумажной работы и слайдов с кровавыми снимками. Никакого рака, никаких взятых напрокат машин, боли в затекшей от бесконечной езды шее, ночей, проведенных с затуманенными от усталости глазами, и задержанных авиарейсов. Весь мир Скалли сузился до одних лишь ощущений: каким горячим кажется его дыхание на ее ухе, как ее пальцы, скользя по его шее, нащупывают адамово яблоко, как царапает кожу его шершавая щетина, как его руки поглаживают ее бедра, а припухшие губы, кажется, уже успели поцеловать каждый миллиметр ее тела. Даже сейчас, когда она задумывается об этом, ее разум все еще отказывается верить в происходящее, и сердце сжимается от волнения. Такой Малдер все еще непривычно нов для нее, а то, что происходит сейчас – приятная тяжесть его тела, его бедра между ее ног – невероятно и чудесно. Она чувствует, как с каждым новым поцелуем те маски, что они носят в течение дня, растворяются, исчезают. Ему нет нужды ни уговаривать, ни убеждать ее с помощью слов. Сейчас для нее нет ничего красноречивее его твердого члена, упирающегося ей в живот с такой силой и настойчивостью, что для скептицизма попросту не остается места.

Малдер, внезапно вскочив, резко пересекает комнату и начинает раздеваться, а она окидывает хищным взглядом его стройное тело, пока он стягивает через голову уже ослабленный галстук, снимает часы, кладет их на комод, затем расстегивает рубашку и кидает ее на стул. Оставшись в одних помятых брюках и майке, Малдер явно чувствует себя гораздо комфортнее и возвращается в постель. Просачивающийся из кухни свет падает на него со спины, превращая его в таинственную, окруженную странным ореолом фигуру, медленно придвигающуюся к ней все ближе. Размытый силуэт, неведомое существо, словно бы вырвавшееся откуда-то из самых глубин земли, чтобы поглотить ее. Но он не внушает ей страха. Даже не видя его лица, она все равно знает этого мужчину, этого пришельца из подземного мира, где корни – это цветы, распускающиеся во тьме.

Он ложится рядом, обнимает ее, и они немного передвигаются на наполовину застеленной кровати – так, чтобы она снова могла различать его лицо – резкие скулы, крупный нос, глаза, цвет которых по сей день остается для нее загадкой. Когда он разозлен или возбужден, они становятся совсем темными и похожи на яркие, сверкающие агаты. Когда опечален или доволен – кажутся прозрачными, как морская вода. Скалли мягко ласкает ладонью его щеку, осторожно проводя пальцами по свежему порезу от бритвы, и спрашивает себя, откуда взялся этот человек и что за путаница в планах мироздания свела их вместе в этой жизни. Он скорее походит на дитя Ури Геллера (3) или Зигмунда Фрейда, нежели на отпрыска своих холодных, ничем не примечательных родителей. А еще в нем есть частичка Бадди Холли и, наверное, Бэтмена, раз он до сих пор жив. Он – чистая кинетическая энергия, заключенная в теле с глазами морской черепахи, пластикой газели и взъерошенными, как иглы ежа, волосами: он тьма и свет, доброта и жестокость, Ид и Суперэго, вина и искупление. И все эти противоположности отчаянно сталкиваются внутри него, пребывая в вечном движении, как пульсар, и борясь за главенство. Она знает его, ей ведомы все тайны его сердца. И он – тот, кто предназначен ей судьбой.

Она смотрит ему в глаза, и вдруг ей невыносимо хочется, чтобы наконец наступило лето. Малдер улыбается, и Скалли понимает, что он отчаянно пытается что-то сказать, но не может. Такое происходит нередко – он просто смотрит на нее пустыми глазами, как будто его мозг превратился в автомат с жевательной резинкой, который забыли заполнить, и теперь, сколько монеток в него ни закинь, все равно останешься ни с чем. Малдер, человек, который может с мучительной дотошностью перечислять факты из тысячи различных областей, интересных только ему одному, сейчас безмолвен перед ней, перед лицом перемен, случившихся в их жизни. Она пока не привыкла к его молчанию и к этому остекленевшему взгляду: они заставляют ее нервничать, переживать, краснеть, не находить себе места. Но в то же время Скалли понимает, в чем кроется причина его затруднений: никакие слова из ее уст точно так же не смогут даже отдаленно выразить то, что творится в ее сердце и разуме. Существует ли вообще хотя бы одна фраза, что не прозвучит избито, нелепо, затасканно, фальшиво? Все эти слова о любви настолько часто произносились в дурных романтических фильмах и безвкусных комедиях, что со временем попросту лишились своего изначального смысла. И теперь сказать больше нечего.

Вместо этого они прибегают к действиям, отлично выражающим их эмоции, доводят друг друга до изнеможения, даже не собираясь сбрасывать темп. Малдер, как и подозревала Скалли, оказался потрясающим любовником: внимательным, нежным, одержимым – в хорошем смысле этого слова. Но важнее всего то, что ему известен способ избавить ее от комплексов, обезоружить невинной шуткой и в то же время напомнить об их полном доверии друг другу одним лишь взглядом или парой фраз. Малдер настолько раскованно чувствует себя с ней обнаженным и с таким благоговением относится к любым ее потребностям, что она снова научилась видеть себя красивой. И больше не воспринимает свое тело как механизм, который в лучшем случае функционирует без сбоев, а в худшем – готов предать ее в самый неподходящий момент, ни с того ни с сего, как внезапно распрямившаяся пружина.

Скалли с удивлением обнаружила, что, занимаясь с ним любовью, прибегает к словам гораздо чаще, чем привыкла делать это во время секса. Он любит, когда она беззастенчиво говорит, чего хочет. А ей нравится то, что нравится ему. Поэтому она часто озвучивает свои желания и вообще произносит много вещей, впоследствии заставляющих ее краснеть. Позже, в те минуты, когда она вдалеке от Малдера, эти слова возвращаются к ней из ниоткуда, словно обрывочные куски какого-нибудь пошлого диалога, которые ей иной раз доводилось слышать под дверью его квартиры, когда она наведывалась к нему по вечерам без предупреждения. В такие моменты Скалли застывала на месте, занеся кулак над дверью, не отваживаясь постучать, и долго раздумывала, действительно ли нужно беспокоить его, стоит ли та информация, с которой она пришла, долгого, неловкого, тяжелого момента ожидания в коридоре. Иногда, когда Скалли все-таки стучала в дверь, он казался раздраженным. Иногда – смущенным. В любом случае последующий разговор всегда оставлял в ее душе необъяснимое смятение и даже тоску. Но она никогда не решалась взять паузу и спросить себя, почему.

Секс с Малдером – запретный плод, некогда бывший такой притягательной, заманчивой, хотя и опасной фантазией, превратился в насущную потребность, полагающееся ей ежедневное довольствие. Этому занятию они предаются каждый вечер, обычно в уединении его квартиры. И лишь однажды – на работе, хотя ранее они поклялись, что «ни за что и никогда». Оба сознавали, что это чистое безумие, но настолько увлеклись флиртом и поцелуями (причем в роли зачинщицы выступила она), что Малдер не выдержал и, внезапно развернув ее, перегнул через стол. А потом, прижавшись к ней всем телом, спросил срывающимся, охрипшим голосом, хочет ли она его. Когда Скалли не ответила, он задрал ей юбку, нетерпеливо расстегнул ширинку и, решительно отодвинув ее трусики, вошел в нее одним резким движением. Скалли была настолько поражена происходящим, что ее рот так и остался открытым, пока она по воле Малдера была распластана на столе, уткнувшись взглядом в стакан с карандашами, и только старалась приподняться повыше, чтобы сделать угол проникновения более удобным. Руки Малдера стальной хваткой сжимали ее плечи, его бедра резко, с громкими шлепками соприкасались с ее ягодицами, а она кусала губы, чтобы не застонать. И несмотря на то, что это было грубое, почти животное совокупление, а может, и благодаря этому, кончила дважды. Секс казался чем-то новым, необыкновенным, даже сюрреалистичным, словно его изобрели заново – специально для них.