Текст книги "Сердце океана (СИ)"

Автор книги: Дарт Снейпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

А ведь он почти совсем человек. И чувствует, наверное, так же. Ощущал ли он то же, что и Феррар, когда они целовались? Чувствовал ли отчаянное бухание сердца в груди, знал ли, что теперь эту сцену из головы не выкинешь, не сотрёшь?

Феррар чувствовал себя больным, старым и одиноким.

Юки, лежащий спиной к нему, смаргивал горячие, злые слёзы обиды: неужели посмеялся над ним этот странный, но добрый мужчина, такой огромный по сравнению с хрупким мальчишкой, но такой осторожный и нежный? Неужели просто захотел узнать, каково целоваться с чудовищем, чтобы похвалиться этим подвигом перед всеми?

Одеяло натужно скрипнуло в до боли сжавшихся пальцах. Хотелось позорно разреветься или, ещё лучше, выяснить отношения с Ферраром. Зачем он сделал это, зачем поцеловал? Куда лучше было бы любоваться им издалека, красивым, сильным и неприступным, жёстким капитаном, справедливым человеком, хитроумным контрабандистом. Куда лучше было не знать, что он, несмотря на задубелое, обветренное лицо, тяжёлый взгляд и крепкое тело, вот так, по-нежному, чтобы сердце щемило и было больно дышать.

После этого они с Ферраром старались не разговаривать – избегали друг друга, как могли. Капитан и сам, судя по всему, не жаждал общения с тритоном, к тому же, на него навалились новые проблемы, император снова и снова пытался отыскать пирата и вывесить на главной городской площади его отрезанную голову, приходилось лавировать от моря к морю, бродя по просторам океана, но никогда и нигде не задерживаясь. С каждым днём Феррар становился всё мрачнее: его не радовало положение дел. Юки… он с изумлением и неловкостью обнаружил, что воспоминания о том поцелуе, наверняка первом для неискушённого тритона, вызывают у него мучительное и острое возбуждение; когда тебе сорок три – на днях стукнуло, – ты привыкаешь к тому, что тебе уже не хочется затаскивать в постель крутобёдрую нимфу, вертящую задницей рядом, а если и делаешь это, то без прежнего пыла. Феррар не считал себя стариком – но он приближался к отметке «пятьдесят» неумолимо и торопливо, и это пугало его. Как пугали и внезапно пробудившиеся чувства к Юки. Было глупо называть это любовью, в которую Феррар не верил, но отчего-то спирало дыхание, когда тритон незаметно проскальзывал мимо, а в груди клокотала ревность, если кто-то из матросов позволял себе лишнего.

Этот вечер был на редкость спокоен: ищейки Его Императорского Величества, наконец, отвалили, можно было собраться в общей каюте и сыграть. Ром лился рекой, самокрутки переходили из рук в руки, и только капитана не видать было на этом празднике жизни; допоздна просидел он над новой картой, на этот раз они везли драгоценности для эльфов, и нужно было спланировать путь. Поэтому к своим морякам капитан спустился уже затемно.

Там его ждал неприятный сюрприз.

Они никогда не ладили с Ноем – симпатичный пират появился не так давно, пару месяцев назад, но с Ферраром у него отношения так и не сложились, нашла коса на камень: балагур и весельчак, он не мог преодолеть каменного равнодушия капитана, а после пары неудачных попыток и не захотел больше стараться. Феррар был только рад – из-за Юки он постоянно был на взводе, тем более что спали они по-прежнему в одной каюте, хоть и спинами друг к другу. Для него не было секретом, что тритона за глаза называли постельной грелкой капитана, но сам Феррар, пока болтовня оставалась болтовнёй, ничего не предпринимал; он знал – такое положение для Юки сейчас выгоднее всего, никто не рискнёт тронуть того, кого выбрал господин корабля.

А Ной рискнул.

Устроился на грубо сколоченной лавке рядом с Юки, что-то жёстко и требовательно ему говорил, сжимал тоненькие хрупкие запястья. Оказалось, на зеленоватой коже синяки смотрятся ещё хуже, чем на светлой: расплываются уродливыми пятнами. Он болтал про то, что такая шлюха, как Юки, наверное, истосковалась по члену, а так как прошёл слушок о его размолвке с капитаном, Ной готов помочь…

Нет, не это стало последней каплей. Взгляд Юки – отчаянный, испуганный и беспомощный. Мальчишка, он обладал такой силой, такой властью, он мог бы убить каждого тут. Но не осмеливался даже выдрать руку из чужой цепкой хватки.

Феррар мог спустить своим подчинённым многое: и сальные шуточки, и болтовню. Но не загнанный взгляд испуганного зверька, не браслет синяков на тонких запястьях.

Врезал он Ною красиво, эстетично даже – кровища фонтаном хлынула из развороченного носа. Все зашумели, загалдели; не решаясь до этого мешать Ною, теперь они окончательно убедились в недовольстве капитана таким поворотом дел и пытались оттащить от него, разъярённого, совершенно растерянного матроса. И правильно – только исчезновение уже занесённого в чёрный список Ноя позволило недалёкому, нечуткому в делах тонких натур Феррару обнаружить содрогающиеся плечи Юки. На капитана он не смотрел, спрятав лицо в ладонях, но тот отчего-то ощутил до того сильный и болезненный укол вины, что, не задумываясь, подхватил мальчишку на руки да прижал к себе, а после понёс в каюту.

Он не знал, как успокаивать, не умел красиво говорить, только гладил юношу по узкой напряжённой спине, опустившись с ним на тюфяк, и изредка украдкой целовал тонкие запястья – будто от этого могли пропасть уродливые, так не идущие Юки синяки.

Он взял его впервые в эту ночь – осторожно и медленно, боясь причинить лишнюю боль, проник в хорошенько растянутое пальцами и смазанное каким-то маслом тело, замер на долгие, мучительные мгновения, практически задыхаясь от того, как было узко и жарко в его мальчике, потом долго шептал ему в губы, шею и плечи что-то бессвязное, просил прощения то ли за украденную невинность, то ли за своё поведение – нельзя было избегать этого мальчика, теперь он зажимался, пытался оттолкнуть Феррара от себя, но в итоге лишь сильнее насаживался на член и шипел от боли, жмурясь.

Феррар сцеловывал крупные прозрачные слезинки, дрожащие под зеленоватыми веками, и неожиданно для самого себя любовался Юки. Ну и что, что цвет кожи не такой, ну и что, что уши длинные, изогнутые, почти что эльфячьи?

Ну и что?

Разве это важно, когда он умеет вот так – замереть от очередного толчка, жалобно вскинуть голову, призывно распахнуть дрожащие губы и издать тихий, приглушённо-хриплый стон, от которого внутри всё заходится горячим спазмом?

Феррар брал его долго, нежно, старательно; не торопился, позволял прочувствовать каждую грань удовольствия. Ласкал жёсткими и мозолистыми, гротескными на фоне чужой гладкой кожи пальцами напряжённый член, целовал Юки бесцельно и беспорядочно, задыхаясь от сладости и мягкости его губ.

И даже совсем не удивился, когда вместо стройных тонких ног почувствовал на своих бёдрах почти болезненное давление твёрдых чешуйчатых хвостов, когда немного оцарапался о выступившие клыки, когда наткнулся на острый гребень вдоль спины.

Любить Юки даже в его настоящей ипостаси, смену которой он по неопытности и юности не смог проконтролировать, оказалось сладко. И было вовсе не противно скользить ладонями по мелкой мозаике чешуек, оглаживать старательно и жарко, ощущать, как елозят по пояснице прохладные и немного возвращающие рассудок кончики хвостов.

Казалось, его мальчик был сплошной эрогенной зоной – он всхлипывал, когда настойчивые губы капитана накрывали аккуратные тёмные соски, мелко дрожал, когда ладонь елозила по напряжённому члену, в таком состоянии не прикрытому паховой пластиной, задыхался стоном, когда Феррар повторял языком изгиб тонкой шеи, и безнадёжно отчаянно скулил, стоило погрузить его тонкие пальцы в жаркую тюрьму рта, старательно вылизывая эфемерные, тоненькие-тоненькие плёночные перепонки.

Они и сорвались вместе – взорвались, потеряли связь с миром, Феррар только успел отметить, как спало давление хвостов, как сменилась жёсткая чешуя гладкой человеческой кожей, а после, кажется, на долю мгновения потерял сознание.

Когда он пришёл в себя, Юки лежал рядом, почти посеревший от волнения и напряжённый, как статуя. На осторожное прикосновение к животу он отреагировал не сразу, сморгнул невесть откуда взявшиеся, запачкавшие ярко-синюю гладь глаз слёзы. Повернулся и спрятал лицо на груди у Феррара. А тот разбирал спутавшиеся, слипшиеся от пота пряди, мурлыкал что-то мягкое и ласковое, совершенно ему несвойственное, и говорил, что никуда не денется.

– Обещаешь? – голос у Юки дрожал, когда он спросил, отчаянно и нервно вжимаясь грудью в грудь Феррара. Тот едва уловимо помрачнел, коснулся его лба, отозвался:

– Я не могу бегать от тебя вечно, ты… – он не договорил. Не мог сейчас произнести важные, нужные слова, требовалось время. Тритон понимающе опустил взгляд. Феррар чуть помолчал, потом прошептал:

– Я буду с тобой столько, сколько боги отпустят мне на жизнь. Сердце моё, душа моя… – что ещё, нежное и тёплое, рвущееся из груди, он шептал, капитан не знал.

Юки замер в его руках статуей; замолчал и больше не произнёс ни слова. Феррар, вымотанный сексом, быстро уснул, а юноша ещё долго лежал, вглядываясь в покачивающуюся тьму потолка, и думал, думал, думал.

С этого дня они, не сговариваясь, решили, что вместе: это далось нелегко, особенно Феррару. Каждый день он просыпался, брился, держа осколок зеркала в руке, и каждый день находил новую седую прядь в стремительно теряющих черноту волосах. Оставлять Юки – почти бессмертного, способного прожить более тысячелетия Юки – не хотелось. Сколько ему ещё отведено на земле? Сколько? Может статься, дотянет до пятидесяти, но нужен ли он будет таким? Каково будет тритону наблюдать за тем, как его первый любовник превращается в дряхлого старика?

С Юки он об этом не говорил. Тритон был задумчив, точно что-то решал. А однажды попросил капитана:

– Отпусти меня в океан. Совсем ненадолго. Неделя. Я… я вернусь, правда!

А Феррар не знал, что сказать. Сама мысль о том, чтобы позволить Юки исчезнуть, ускользнуть из пальцев, претила ему; слишком мало было драгоценного времени, чтобы растрачивать его так бесцельно. Но отказать капитан не смог. Взял с тритона слово вернуться и позволил уйти.

Эта неделя выдалась на редкость жаркой: там, где они сейчас прикорнули, стояло лето, в каютах невозможно было сидеть от спёртого воздуха, солёного из-за близости океана; неподалёку располагались владения дроу, и пираты как следует поторговались с ними, выменяв кучу привезённых от гномов, настоящих волшебников, бочонков с пивом, элем и мёдом, на деньги; теперь у каждого матроса было столько монет, что можно было рассчитывать на тихую безбедную старость вдали от нелёгкой пиратской жизни. Многие из тех, кто уцелел тогда, при стычке с имперскими войсками, подумывали остепениться, завести семьи. Феррар не мог их держать: понимал. Хотя сам без океана не мог – живой, голубой и трепещущий, он был отчего-то капитану близок. И то ли дело было в маленьком худеньком тритоне, то ли в чём-то ещё.

Его люди постепенно, понемногу покидали борт, прихватив полученные деньги, оставались лишь молодые, те, у кого ещё гулял ветер в голове, те, кто ещё ощущал непреодолимый зов воды, зов приключений и сражений. Среди них Феррар уже присмотрел себе замену – Мису стукнуло всего двадцать пять лет, но он был умён и проницателен, никогда не позволял себе лишнего и уже не раз выручал капитана при мелких стычках. Ещё пара лет – и из него выйдет такой пират, каких уже давно не было. Феррар в это верил. А может, попросту утешал себя, так было проще.

Без Юки оказалось невыносимо. Тоска выкручивала, сдавливала рёбра болезненными кольцами, где-то внутри царапалась ревность напополам со страхом: а ну как нашёл кого моложе, кого-то, кого не придётся хоронить спустя ничтожное для волшебного существа время? А ну как не вернётся?..

Он ждал, ждал и ждал – день сменялся днём, рассвет закатом. Но на исходе недели Юки не появился.

Для Феррара это значило всё. Его малыш, его чуткий, нежный мальчик, который оказался не по-человечески, нет, совсем не по-человечески, отзывчив и ласков, неужели он смог забыть? Неужели всё же нельзя было доверять, подпускать близко, позволять тёплым комом пригреться в груди?

Было откровенно паршиво. Когда Мис подошёл поинтересоваться, что с ним не так, Феррар, вопреки своей манере держать себя в руках, послал его ко всем чертям. И отправился в свою каюту в обнимку с бутылкой. С каждым глотком происходящее всё больше напоминало злую, жестокую шутку – как он мог поступить так, расшевелить давно не ждущее любви сердце и вырвать его из груди, не потрудившись подобрать смерть милосердней? Как он мог пообещать, выдохнуть лживыми зеленоватыми губами клятву, если здесь и сейчас, рядом с капитаном, его нет?

Последний глоток больно обжёг горло. Сознание уплывало, рассудок не подчинялся; Феррар ещё услышал тихий голос, почувствовал теплоту прикосновения, но мимолётное видение исчезло, уступив место темноте.

Просыпаться после такого количества выпитого было тяжело; голова мучительно раскалывалась, язык щипало кислым. Отрадой были только осторожные пальцы, перебирающие его волосы.

Пальцы?

Капитан вскочил было, но его плечи вовремя сжали, не дали подняться, и Юки – его Юки, его малыш! – почти неслышно прошептал:

– Лежи смирно, я пытаюсь… облегчить.

Он ещё терялся в людском языке.

Феррар не сразу поверил своему счастью. Кто посмел так жестоко пошутить над ним, кто? Юки ведь…

Но это был он. Потускневший, точно неделя отсутствия выпила из него все соки, но улыбающийся как-то радостно, как-то… будто знал хорошую новость, и ему не терпелось поделиться ею. Капитан ждал, едва сдерживая себя: ополоумевший внутренний голос твердил речитативное ЮкиЮкиЮки, настойчиво рекомендовал прижать тритона к себе и больше никогда никуда не отпускать. Но когда в руках тритона появился нож, капитан напрягся.

– Ш-ш, любимый, милый… – зашептал юноша, вряд ли осознавая, что говорит и как это отзывается в сердце Феррара. Полоснул себя по запястью, не дал возмутиться – прижал капитану к губам. Волей-неволей пришлось глотнуть горячей, горькой крови. Она огнём пронеслась по телу, заставила бесконтрольно задрожать. Юки не позволил ему, внезапно ослабевшему, сползти на пол; сжал в объятиях, прижал к себе, уговаривая потерпеть. Наверное, уже бредом капитану почудились негромкие объяснения – что-то про тритонов, детей и сердце океана, и его разрешение сделать единственного любимого тритоном тоже, увести к себе, навеки скрепить тела и души…

Феррар не помнил всего этого по пробуждении. Не помнил ни минутной боли, сковавшей тело после крови тритона, ни собственного страха. В его объятиях лежал Юки, нежный, ласковый и податливый, так близко, что, должно быть, слышал отчаянное сердцебиение капитана. Чему-то улыбался, выводил на мощной груди узоры кончиками пальцев.

А потом попросил разделить с ним вечность в море. И Феррар, не знающий ещё о неожиданном благословении, не знающий ещё о том, что своему чаду, сердцу своему, встретившему родственную душу и искренне полюбившему, Океан-отец не в силах отказать в просьбе, тихо мурлыкнул «Да» перед недолгим осторожным поцелуем.

Ему пришлось учиться с нуля, как маленькому: плавать, дышать под водой, говорить на странном, булькающем диалекте тритонов. Но это не имело ровным счётом никакого значения: Юки, душа его, сердце, судьба и плоть, был рядом, и голубоватое свечение брачного браслета невероятно шло ему.