Текст книги "Двенадцатый четверг тридцатого октября"

Автор книги: Дана Ви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

По кистям рук, вниз, от левого предплечья и испачканной правой кисти, струится бордово-красная, теплая, солоновато-металлическая жидкость. Металлическая – на привкус и солоноватая – на вкус. Но я не замечаю ее. Не замечаю ее и на предмете. Подношу его, после, и возвращаю же его, к лицу. Провожу им, так же резко и быстро, одну линию. Будто – боясь уже и передумать. Левая рука саднит и неприятно щиплет. Но я пользуюсь правой, так что, на деле – не боясь ничего и делая все, как на автомате и не думая. От уха до уха! Со стороны – напоминает параболу. С точкой пересечения осей x и y, нулем, между сомкнутыми, чуть больше прежнего, побелевшими, почти посиневшими и иссохшими, губами. Уголки их тянутся вверх. Челюсти размыкаются.

– Стоит ли чего-то улыбка, отраженная в глазах, в сравнении с улыбкой до ушей? В буквальном смысле – до ушей! От уха до уха… Бой изначально обречен на провал, когда как уже на самом первом этапе (сравнении), проигран в сухую. В сухую! В сухую… бутылку красного! Как говорится: пей из горла! Но можешь не изгаляться и пригубить… со рта. А там – и до дна…

И я, буквально, вижу, как в них, в их глазах и душах, телах напротив – бурлит адреналин. Уже не слышу и не чувствую, не ощущаю. А именно – вижу. Вижу, как бушует страх внутри них! Внутри ее гостей и друзей. Внутри ее самой! Дети плачут за спинами взрослых, пока они сами отходят от увиденного, шока и тихого ужаса. Стараясь сгруппировать хаотичные мысли в своих головах. Во что-то, более-менее, походящее на одно целое. Адекватное и вразумительное, понятное всем и каждому. Пытаясь доходчиво объяснить это себе, чтобы, после, объяснить и им. Но не справляются и с собой. Не справляются с разумом, как и с эмоциями, чувствами и ощущениями. Сердцем и телом, с душой. Маленький ублюдок просится домой, давясь слезами. На что я отвечаю раскатистым смехом и схаркиваю кровь. Плюю ей, вперемешку с кожей и со своим же мясом.

– Так – достаточно широко, мами? – широко и как-то даже истерически, почти сумасшедше-психически, улыбаюсь я Анне.

После чего – отбрасываю нож в сторону, втыкая его в землю и траву, и иду на выход из леса. Ухожу от них и от нее! На этот раз – окончательно. На этот раз – точно навсегда!

Помнится, она говорила, что ей: будет легко расстаться со мной! Думаю, пора проверить это…

Бабочка (А)

Почему все – так? Почему этот мир – так тяжел и жесток к ангелам? Ко всем, да! Но почему-то к ним и рожденным… Рожденным, но не обращенным… С ними он – куда больше и сильнее! Крепче и туже. Хуже и… больнее! А уж к не принятым – в свои семнадцать лет… И подавно! Тем более! Почему? Почему он так зол и сердит? И все – на одного (одну) и одновременно?!

Каждый день он так и норовит прижать меня к земле, чтобы затоптать кучей цветных ботинок и туфель. Кучей прочей разношерстной и разноперой, разномастной обуви. Они пройдутся по мне и даже не заметят этого. Конечно… Конечно, ведь свои проблемы – важнее! Свои заботы – куда ближе чужих. Зачем слушать, когда можно высказаться? Высказаться и слить все проблемы на другого. А после – просто уйти. А этот другой, приняв на себя все сказанное, приняв все за чистую и чеканную монету, потеряет себя. Потеряет веру в себя. Пускай… Пускай, это – не так важно! Подумаешь… Его только что использовали, сравняли с землей и окунули в грязь. Ничего… Ничего, грязь – полезна! Грязевые ванны! Да! Сами же, при этом, будут чисты и останутся же таковыми!

Они и не представляют, как это трудно… Как трудно – жить! Жить и знать, что все, что у тебя есть – это лишь твоя душа. Тело, ум и красота: они… Они перейдут в чужие руки! И им будет без разницы, что скрывается за этой яркой окраской. За твоей маской и оберткой. Оболочкой! Они считают ее – цветной и блестящей фольгой. За которой – не может быть и никогда не было. Более того – никогда и не будет. Ничего интересного! Поиграли ей, использовали ее и выкинули, оставляя кому-то другому.

Для них – я лишь объект. Объект, служащий удовлетворению их потребностей. И ничего более… Только – менее! Они не пытаются узнать меня. Понять меня! Мои мечты и желания, для них – ничего не значат. Они – только ловят их и меня! А когда поймают… Поймают с ними, и за них, и меня. И будут играть! Для них – это развлечение. Для меня же – самоубийство. Перекрывая доступ кислорода, они будут смеяться. Громко, надрывно… Будут смеяться и повторять это. Снова и снова. Из разу в раз. Воображая, что они – повелители. А я, в тоже время, прикрывая глаза и сжимаясь так, чтобы было меньше боли и меньше самой меня, буду терпеть. Буду терпеть и ждать окончания пытки, чтобы перейти к другому. Из рук в руки. И пойду же – по ним!

А что еще остается? У меня нет прав! Нет и свобод! Нет ничего того, что есть, и как, у них. Или – хоть каких-то! Хоть чего-то… Хотя последнее – есть! Но в куда меньшей степени, чем у них же. И у всех! Моя свобода – длится минут двадцать. А после – новые люди и новые пытки.

Порой, я и сама загоняю себя в тупик. Попадая в серую коробку, которую они называют домом. Я ничего тут не знаю – я здесь не была. Но уже подсознательно рвусь к выходу, наружу и на волю. Хоть это – и не так просто. Усталость накладывается мертвым грузом, накатывает и прижимает. Давит на меня нещадно! Придавливает и выдавливает, из меня же, и всю меня. Из тела – душу. И всю же мою жизнь… Поэтому – мне приходится скрываться. Прятаться в темных углах, самых дальних и потаенных закутках. Но меня, все равно, находят! Находят и уже не отпускают…

Деревянные белые двери закрываются. Белые пластиковые ручки не прокручиваются. Как и белые металлические ручки, у деревянных окон, тоже не открываются. И я сажусь на коричневый деревянный пол, покрытый зеленым однотонным ковром, с мелким ворсом. Он протерт до дыр, в некоторых местах. От серых металлических ножек, светло-бежевой деревянной мебели. В виде дивана и раскладного кресла. Но – все еще есть. И вроде как – греет.

Я мечусь взглядом по этой коробке, ее стенам и потолку, полу… В надежде – найти хоть один выход. Пусть, даже и прорываясь, продираясь сквозь ворс и щели пола, если придется, но отыскать его!

Как бы хотелось слиться с ковром и просочиться в пол, под него… Я бы все отдала – за подобного рода функцию, в функционале моего же тела и моей души. Но… Мне – не дано! Белое тельце, как и белые плотные крылья, слишком заметны на фоне всего бежево-зеленого безобразия. От пола по стенам и… Только потолок принимает меня такой, какая я есть. Прося, будто, не обращать внимания на светло-зеленый квадратный плафон люстры, на нем. Но, благо, сейчас день и это – мне не светит. Как и Икару. Или тем черным мухам и серым комарам, за его стеклом, уже отошедшим в тот мир. Да и на потолке – долго не усидишь, как и не полежишь. А уж – долететь… В удушье и полной дезориентированности в пространстве? Невозможно…

Невозможно! Я задыхаюсь в этой серой бетонной коробке. Из последних сил, собранных внутри души и снаружи тела, подлетаю к окну. И стучусь о его стекло, пытаясь, на ощупь, нащупать хоть небольшой приток свежего воздуха. Пытаясь отыскать вход и вдох, как и выход с выдохом. Но его – нет… Их – нет!

Силы окончательно покидают меня, выходя на осадке и остатке. И вот – я снова на полу! Где мне и место. Где мне и самое место! А был ли смысл взлетать, если, все равно, вернулась к нему? Все равно осталась с ним!

Меня находят! Находят в таком состоянии и поднимают. А мне – уже все равно! Лишь бы – это закончилось быстро. Но…

Но ничего не происходит! Я слышу лишь – как открывается окно и на меня обрушивается поток холодного воздуха. Я вздрагиваю. Он… А это – парень! Дал мне подышать?

Я вижу его преувеличенно большие черты лица. Вроде длинного, с горбинкой, носа. И пухлых больших губ. Мощного округлого подбородка. Тупых, но, тем не менее, видных скул. Как кончики моих крыльев! Светло-серых глаз. На фоне светлой, почти белой, кожи. Светло-русых коротких волос. С редкой челкой, спадающей на низкий лоб. И прикрывающей его широкие светлые брови. Вместе с редкими ресницами. Непривычно, и на контрасте, со всем вокруг и мной – он одет во все черное. Черную футболку и черные шорты.

Посчитав эти пары минут – достаточными для обновления кислородного баланса внутри. И возобновления дыхания снаружи. А скорее всего – попросту решив проветрить, но замерзнув сам. Он прикрывает окно и несет меня в прихожую. Через коридор, с бежевыми стенами и белым потолком, по светло-коричневому линолеуму.

По обеим, от нас, сторонам – тянутся еще какие-то белые деревянные двери. Но он не заходит в них. Поворачивает направо и подходит к такой же двери. По левую сторону от нас – стоит темно-коричневый деревянный шкаф-трюмо. С висящей и стоящей, как снаружи, так и внутри, скорее всего – верхней одеждой и обувью. По правую сторону – расположена тумба побольше. В цвет шкафа. И тоже – с обувью. Рядом с ним, уже по левую сторону от него, небольшой деревянный, обтянутый серой тканью, пуф.

И вот под его ногами – черный жесткий коврик, чтобы вытирать ноги, при входе. Казалось бы… Казалось бы, кто-то предпочитает белый коврик. Вроде меня. Чтоб вытирать мной и вытирать же все – об меня. А кто-то – ты и… Черный! Спасибо, что ты – это ты. Но… Однако… Однако, здравствуйте! И… добрый вечер. День – уже был! И что же это значит? Ты так быстро наигрался! Повезло, наверное…

Распахивается дверь, в пустой темно-серый бетонный подъезд, и я снова сжимаюсь и вздрагиваю. Непонятно: что хуже? Холод ветра? Или холод того, кто сейчас держит меня, будто выпуская? А недавно – сам же и закрыл в комнате?

Он остается за порогом, но кидает меня через него. И перед собой. Холод, что был ранее – ничто, в сравнении с болью, которая пронзила мое хилое тельце! Какие же они все злые, жестокие и циничные!

Я пытаюсь привстать и слышу стук двери за спиной. Щелчок металлического замка, по ту сторону двери, и… Удаляющиеся от меня, в глубину и саму квартиру, тяжелые шаги.

Какой смысл отдавать годы жизни, чтобы, после, слышать эту звонкую тишину, в свой адрес?

Я – уже не та, что была раньше! Раньше – я была милой. Была даже – красивой. А уж, что говорить…? Яркой была! Любимой и… Любящей! А что теперь? Теперь – я сломлена. Как духовно, так и физически. Выцвела и выгорела! За что мне все это? В чем я провинилась, чтобы заслужить ежедневные лапанья и посиделки в одиночестве, на холодном линолеуме? На холодных деревянных досках, паркете, ковре или сером бетонном полу?!

К черту все! К черту эту жизнь! Этих людей и… К черту меня! Я не хочу так. Не могу так…

Подрываюсь и несусь в сторону улицы, в сторону выхода! Подхваченная, пусть и холодным, но потоком ветра. Из открытой кем-то ранее входной побитой, обитой темно-коричневыми досками, черной металлической двери. Она выведет меня на волю, а ветер спасет… Спасет меня своим же холодом! Ему не жалко. Не совестно. Он не сострадает и не сожалеет. Ему наплевать на меня. Значит и мне – наплевать. Значит мы – солидарны. И уж пусть меня собьет чья-то машина! Больше такой пытки я не выдержу. Не вынесу… Не смогу и не хочу!

Стоит пересечь черту и вылететь к белому свету, как ветер меня траекторию падения. И бьет не по касательной и подгоняя в спину, а в лицо и насквозь, отталкивая меня. Проникая в меня, отталкивая и возвращая на место. Но я – уже не обращаю на него никакого внимания. Он помог мне выбраться. И с него – этого хватит! С меня – хватит! Мне – все равно! Уже все равно…

Я хочу свободы. Хочу, наконец-то, взмыть в небеса! Без вечных нравоучений и извечных правил! Они все – подрезают мне крылья. Они все – пытаются меня удержать и приструнить. Не в этот раз! Уж лучше – в небо, чем под землю. Я не боюсь смерти. Никогда не боялась! Я всегда искреннее ее желала. Ждала ее, верила в нее и звала… И вот теперь – моя мечта исполнится. Мое желание – воплотится! И пусть сейчас я поймала, на них, саму же себя. Как ловили меня те, до этого. Пускай и отпускай – так меня учили. Прощай… Прощай, грешный мир! С меня достаточно – такой жизни! И с тебя достаточно – меня…

Впереди, над серой асфальтированной дорогой, с белой разметкой, мелькают две желтые фары. Эти два огня, с каждой секундой, приближаются все ближе. Все ближе и ближе. Ко мне… Мой убийца и мой суд! Мое влюбийство и мое спасение! В одном лице и в одном же флаконе!

Встаю перед черной глянцевой машиной и даже не пытаюсь сойти на обочину, слететь на бордюр или в кювет. Спастись… Так – будет проще! Так – будет легче! Лучше… Сначала, конечно, как и во всем, что впервые – будет больно. Но это – не продлится больше минуты. Может, двух. Максимум, трех! Физических! А моральных и эмоциональных… Лучше – не думать об этом. Буду надеяться, что их я не переживу. А до самовнушения, после них, не доживу.

Двенадцать минут?! Черта с два! Ага… Дайте дважды. Трижды! Я же мало страдала и мучилась, правда? Можно и еще – до кучи и горки. Нет! Минута-две, три! Не более… И не менее! Кома! После – настанет спокойствие. А за ней – придет свобода. Вечность и бесконечность. И пусть же, все это – от беспечности! Я уйду красиво, но никто этого не заметит. Да и зачем?

Они – слишком большое значение придают смерти. Даже больше, чем жизни. День рождения празднуется – один раз в год. А день умирания (смерти) – по два-три раза в год. Три дня и девять дней, сорок дней… Странно это! Жить, чтобы, после, отмечать смерть. Родительские субботы! Они ездят на кладбище к родителям. И стоят… Стоят у бугорков! У холодных серых бетонных плит и коричневых деревянных крестов… В почтении! А на следующий день – уже и не вспоминают об этом.

Все когда-то забывается… И человек, который жил бы, да жил. Которому и жить, да жить! Но в один миг – его не становится. И вот – он уже в окружении ярких искусственных цветов. Лежит в одной части коробки, чтобы после всех процедур, его же и накрыли второй. Закрыли! Парадокс! Как жили, так и умерли. В коробке!

Но, что при жизни, что при смерти – можно выбрать любой цвет! Любое оформление и содержание. Сопровождение… Будто это – имеет какое-то значение! Какое-либо! Какую-то значимость и ценность! Какую-либо! Да и цену! И именно – для умершего!

Это, при жизни, надо понтоваться! А в момент смерти, все эти блестки и весь этот бархат. Рюши и хрюши, хренюши. Цацки! Они – ни к чему! Ничто! Зачем они? Ведь, все равно, коробка окажется под черной землей и в ней же самой. И ее там – никто не увидит. Кроме червей… Но и им это надо – не больше, чем умершему. Если – не меньше… И вообще же – надо!

Ходили над землей и по земле – она их и накрыла. Как бы высоко они не взлетали, в итоге, все равно – все лягут на одну и ту же глубину. А я буду лежать на дороге, ведь…

Поток ветра!

Оглушительный удар и хлопок от падения…

Машина проезжает меня и несется дальше. А я, прижатая к асфальту, кручусь в предсмертной агонии и смертельной боли. Белая лепешка! Так – я выгляжу сейчас. Мое тело – изуродовано. Кое-каких частей не хватает. Да и нужны ли они мне сейчас? Внешний вид? Волнует – только их! Для меня же это – пустышка. Пустой и глухой звук… Как от меня же и… моего падения! По всем фронтам. Я ничего не чувствую. Ничего не вижу. Ничего не слышу… Но еще говорю. Еще немного… И еще чуть-чуть…

Дыхание сбито. Сердце реже…. Пара секунд…

Пара секунд и моя свобода – обнимет меня, в лице моей же смерти. Накроет меня своей темнотой. Словно – плотным и холодным покрывалом в жаркий день. Укроет и укутает им – с головой. И заберет меня отсюда. Отберет меня – у них, оставив себе и при себе. Отпустит и выпустит…

Но в голове, все же, успевает пронестись, проскочить одна мысль. Она – первая. И она же – последняя. Единственная! Как лучший кадр из всей жизни и от самой жизни. Как двадцать пятый кадр: хоть один раз те, кто давят нас колесом, помогли! А не убили понапрасну…

Улыбка (Ч)

Россия – священная наша держава…

Раздается очередной сигнал будильника телефона.

Опять?

Россия – любимая наша страна…

Снова!

Могучая воля, великая слава -

На самой минимальной громкости. И в виброрежиме. Но, все равно, продолжая в стройном и строгом ритме. Возрастать – убывать, убывать – возрастать…

Твое достоянье на все времена!

Словно – флаг и на ветру. Развивающийся летящими и струйными волнами по нему.

Хотя почему – словно?

На том же самом черном телефоне, с бело-сине-красной подсветкой, белого экрана. Не иначе, чем живые обои. На ветру, но еще под музыку и хоровое песнопение, колышется трехцветный флаг.

Белый, синий, красный!

Наш прекрасный триколор!

Сла…

Кхм… Отключить!

Небольшая синяя полиэстровая подушка – летит, с подачи и приложения к ней, какой-никакой, но силы с утра, и падает, прямиком, на телефон. А большая синяя перьевая подушка, заправленная в синюю тканевую наволочку, ложится на лицо той самой метательницы.

То есть… Заглушить!

А я-то – почему, и с чего, с какой такой радости, еще же и пою? Я-то тут – к чему? Причем?! Еще и в голове! В мыслях! Будто и вне, с другими, не хватает. Нужно же и мне свои пять копеек вставить. И здесь – затычкой побывать! И если в первом случае, в самом затыкании, все и вся, ладно. То вот – быть в конце всей этой процессии и, тем самым, замыкать ее… Собой? Нет! Ни за что!

Пушечное мясо – пушечному мясу рознь. Хотелось бы – без камней и гвоздей, как-то, обойтись. Быть, и остаться, не забитой и не распятой – вот она цель до возраста Христа. Иронично? Весьма! А после… Как пойдет! Не факт, в общем-то. Но…

К чему я – все это? Верните на родину! И так многое вам отдали, чтобы еще и это… И родину, пожалуйста, тоже, на родину!

Сдавленное женское мычание, почти что мучительный и мученический стон, затмевает и забивает последние аккорды гимна и голоса женско-мужского хора.

Одна и та же треклятая мелодия! А если быть точнее – гомон. Под вой сирены, оповещающей о взлете и старте, отрыве ракеты «мир», от земли. Взлетающей в воздух и направляющейся в космос! Опять же – иронично. Попробуй только, после такого пробуждения, не встать! Хотя бы – ко второй строчке.

Небо все видит. Небо все знает!

И это – далеко не за само небо и понимание, понятие религии. Веры и самого бога! Нет… Совсем нет! В прямом смысле. Всевидящее око. Масоны! Да… Смешно! И опять же – иронично. Последнее, во что хотелось и моглось верить, оправдало себя и нашлось среди же нас. Правящая верхушка, ага. Только – со звездой. Но зато – в две головы. И… За каждым и в каждом – из нас. Что – есть: ты, люди вокруг тебя, помещения вокруг них и сам мир вокруг них.

Да-да, тот самый: мир во всем мире. Разве – по карте: мир. А ведь когда-то смеялась с этой шутки. Про: подарите мне мир. И… На карту мир, пожалуйста! Конечно. И про заклеенные камеры телефоном и компьютером, телевизоров… Это было – тогда. Сейчас бы – и свои глаза залепить. Причем, как против слежки, так и видения. Развидеть бы это! Да и все же бывает. Отовсюду взгляд может вестись и вести. Все может быть. Проще сказать – чего не… Ничего!

Россия – священ…

Да чтоб тебя!

Вторая подушка улетает с лица и падает сверху. И вместо нее, с тела и на голову, натягивается синее шерстяное одеяло. Заправленное в синий тканевый пододеяльник. И укрывает с ней.

Каждый не божий день! В одно и то же время. Через один и тот же его промежуток. Пять минут! Начиная пятью утра и заканчивая… Когда как! Когда – тут же, спустя полчаса, час. А когда – и в восемь! Когда уже и выбора-то особого – не остается. Только – уже окончательно опоздать. Что уже запрещено, но еще не карается. Пока что… Это тоже – не навсегда. А значит – вопрос времени и…

Выбор без выбора!

Куклы с рукой в заднице, ей богу! Ведь когда мы не понимаем – это гораздо лучше. Лучше, чем если бы мы думали, что понимаем. И делали по этому образу и подобию.

Лучше же нам не знать и не делать ничего. Да, тогда мы и сохраняем доверие и лояльность своих хозяев. Да, мы – бесформенная масса, кукла на веревочках. И, дай нам бог, только на них. Набитые войлоком. А не с рукой в… И жидкостью! Но не мозговой и не в черепе, а во рту… Или там, где должна была быть рука. Но там – не она была, а было кое-что другое. Я рукоплещу стоя, просто, тогда. Это прекрасно и действительно гениально! Впрочем, как и всегда!

Как они там говорили…?

Альтернатива – уже то, что вы живете, а не существуете. Да и, в принципе, что вы живете! Что вы – еще живы и уже не умерли.

Что правда – то правда! Поклониться бы и челобитную им всем бить. Да хоть и с колен! Но мы – лежим.

Сам не встает и другим не дает. Все сидят, так и пусть он посидит, еще столько же сроков. Полежат! А может и больше. Лет двадцать так, условно. С чего бы, вдруг, ему выпускать и оправдывать окружающих, когда можно подстроить под себя.

И как бы, да, уже… Уже живы, но еще умерли!

Славься, страна! Мы гордимся тобой!

Почему же ты – такой тихий и, одновременно, громкий? Близкий и далекий? Родной и… Чужой?! Почему – пунктуальный, в конце-то концов? А почему же я – не такая?! Почему не могу, хоть раз в этой чертовой жизни, проснуться от первого и от него же, как последнего, будильника? Спокойно сделать зарядку и позавтракать? Умыться, собраться: одеться и обуться? Расчесаться и накраситься? И, наконец, выйти?! Почему я просыпаюсь по первому?

Выстаивая, как солдатик. Даже, уже не оловянный, а какой-то эмбриональный. И только – лежа. Самая умная, ага! Я? Нет! А вот женщина, что белила нам потолок, покрывая, после, и проявляя через трафарет, черным баллончиком, текст, под один план постройки и наполнения этой самой постройки, да! Определенно. Что я могу и не петь. Хоть и пою! Это – не те видео, где: попробуй не подпевать! Скорее: попробуй только промолчать и не встать! Или хотя бы – вертикально. Лицом к потолку, и боковым зрением к стенам, не лечь! В других ситуациях – пожалуйста. И стоило бы. Должно и требуемо. Надо! Золото же! Кто от него и откажется?! Что в здравом, что и не в здравом уме. Что при трезвой, что и не при трезвой памяти. Пусть и в фантомном состоянии. Но и без этой, какой-никакой, а должности, призыва к тишине и молчанию. Это – уже какой-то триггер и оскомина, мозоль на языке. Улыбаемся и машем! Молчим и идем дальше. Каждый занимается тем, на что учился и учится.

Вы это сделаете, потому что так надо! Вы это сделаете, потому что никто не сделает. А если нет, миллионы погибнут. Если вам этого мало, я вам не поверю. Вот что всегда объединяло наш народ: тысячи лет жертв в наших жилах. И каждое поколение должно познать страдание.

Что-то из рубрики: я плевал и плюю на ваши могилы…

Я плюю на тех, кто это сделал, и проклинаю цену, что заплатил. Но я с этим смиряюсь. А теперь смиритесь вы! Потому что так надо.

И если потому что, на вопрос почему, это стопроцентный ответ. То ответ: надо… Его альтернатива! На случай важных переговоров и если: потому что – не сработало.

Иногда мы становимся жертвами страха. Но вера в советский социализм всегда будет вознаграждена. Страна говорит нам, что ситуация не опасна: верьте, товарищи. Страна велит предотвратить панику: слушайте внимательно. Все верно! Когда люди задают вопросы, ответы на которые не в их интересах, им просто надо сказать, что они должны заниматься трудом и оставить проблемы страны самой стране. Мы оцепим город, как внутри, так и снаружи. Никто не уедет. И ни с кем не будет встречаться, общаться. Нельзя допустить распространение дезинформации. Именно так мы не дадим людям разрушить плоды их же труда. Да, товарищи, мы все будем вознаграждены. Это наш момент славы!

Забавно, но… Да! Когда люди задают вопросы, ответы на которые не в их интересах – им нужно сказать и указать на то, что они должны заниматься трудом. И оставить страну и ее проблемы ей же. Людям, задающим вопросы, которые не в силах и не в полномочиях узнать ответы на них, указывают на свое (их) место. На их труд!

Не суйтесь в политику – это не ваше. Мы позаботимся о стране, а вы позаботьтесь о труде. Мир, труд, май… Учиться, учиться и еще раз учиться. Работать, работать и еще раз работать. С трудом – то же самое. Стоит ли расшифровывать?

Стоит. Но не людям, так точно! Не нам. А вам же самим! Только – правильно. В нас же, в то же самое время, вложены правильные устои, но неправильными руками и с неправильным посылом. Где рабочий класс – теряет всю свою граненность и многогранность, утыкаясь в землю и поднимаясь задом к верху. Пока верхушки власти смотрят на это и наслаждаются доминированием.

Но им, так же стоит знать и о том, что люди, прижатые к земле и кланяющиеся таким образом, обращенные неудачной частью тела к небу, кланяются и целуют ноги не им, а ноги, где и не ноги вовсе, тех, кто их создал. Бьют челобитную сразу и по всем, всему: светлой и темной сторонам. И никто из верхушки не задумывается. Почему люди смотрят в глаза им? И отводят их – от высшей и низшей сил? И еще удивляются, почему это не им кланяются. Люди прячут глаза в землю! Сложите: два плюс два. И от кого они прячут глаза – в труде? Небо, и не только оно, карает не за труд, а за труд – над трудом. И за желание – иметь желания! Над кем-то или чем-то, во вред вторым.

А пробуждаюсь и встаю, окончательно, чуть ли не по последнему? Где-то между – какие-то заглушая, какие-то выключая, какие-то не слыша… А какие-то – и вовсе запуская: далеко и надолго. Вместе с телефоном! Почему выбираю недолгий сон, зато долгое пробуждение, с дремотной – в те же будильники и пять минут, меж них? Выуживая и вылавливая момент. Пока я согреюсь, выпустив, ненадолго, тепло из своего временного укрытия. И впустив, к себе, холод. Совершив пробежку из комнаты, до кухни и ванной, и тут же вернувшись. И уже там, подремывая и пребывая в ожидании, пока согреется чайник. И пока настроится вода в кране, из горячей и холодной, в теплую. А сегодня – вообще ничего из первых пунктов. Ни зарядки, ни завтрака, ни умывания… Почему же мне так везет с собой? А точнее – не. Не везет. Со мной. Мне же и всем!

Именно с такими мыслями и размышлениями, на почве внутреннего конфликта, в себе. И конфликта внутреннего мира – с внешним. Девушка, все-таки, убирает одеяло, спуская его вниз по телу. И привстает на кровати. Сначала – на подогнутых локтях и привстав только верхней частью тела. Найдя-таки в себе, какие-никакие, но силы, хоть на это. А после – и нижней. Найдя положение – полусидя-полулежа.

Хотя бы – так. И… Более-менее привстать. И, да… Какие-то силы! Остатки их. Осадки, разве что! Чтоб их и чтоб меня. Чтоб всех вас и нас! Наполовину полон или пуст – этот стакан? На донышке, ага! Чтоб и эти мемы, вместе с теми, кто их создает! А после этого – кто их, уже такими, придумывает и делает!

Потирая руками еще мутные, подернутые сонной дымкой и туманом дремоты, темно-карие глаза. Расправляя, следом, и растрепанные темно-каштановые волосы. Длиной – чуть ниже угловатых плеч. Сухие – от середины длины и до курчавых, спутанных кончиков. Ломкие и электризующиеся. Распределяя их и разводя, по плечам, как по сторонам и берегам. И словно: в море – корабли.

Кроватью, этот предмет мебели, можно было назвать – с большой натяжкой и такими же кавычками. Скорее – средних размеров деревянное раскладное кресло-трансформер. Обтянутое синей тканью, почти не видно, но от верха к низу – от светлого к темному. Что стояло в углу спальной комнаты. Как и в случае с креслом – от верха к низу. От бело-черного потолка. К синим обоям. Поверх серых бетонных стен. И до красного ковра. Поверх темно-красных. Почти коричневых и кирпичных. Растрескавшихся и рассохшихся. Скрипучих досок пола. С двумя небольшими квадратными красными ковриками. С вышитым гербом – золотым двуглавым орлом.

И все – перед ней. Но никак – не под. Так сказать: дома и стены помогают. Они же – и греют. Но кому как! И действительно – кому. Не ей-то – точно. Как и не ей – назначались. Расположение – говорило само за себя. В прихожую – не сгодились по размеру. Были, какое-то время, на передержке. Но потом же – идеально подошли. Опять – с кавычками! И прямо – вписались, прописавшись. Вместе со всем своим функционалом, как и само кресло. Что функции свои соблюдало и исполняло достойно, так что и именовалось, считалось именно ей. Односпальной кроватью!

Застилаясь днем и в сборке – синим теплым пледом, с коротким и плотным ворсом. А ночью и в разборке – синим тканевым постельным бельем. Словно – покрываясь и укрываясь куполом неба или гладью моря. Океана или озера, реки. Под белым пологом хрустящего, только-только начавшего осыпаться и осыпать. Но еще – и не тронувшего, не дотронувшегося воды. Нетронутого никем, и ничем, снега. Опускающегося сверху.

И теперь – уже точно. Перевалившись на левый бок и левый локоть. Склонившись над полом. Разбросав все подушки и вернув их, одновременно, на место, правой рукой. Она дотягивается, ей же, до источника шума. Расположенного – ровно под ее левой рукой. Поднятой и вытянутой над полом. На нем самом.

Утро!

Неплохо. Просыпаться – с желанием: поскорее заснуть. И жить – с желанием: поскорее уме… Стоп!

Касается правым указательным пальцем, с аккуратным бежевым, средней длины, ногтем, белого, светящегося во тьме комнаты, экрана телефона. Вот-вот готового, по-новой, засиять и заиграть красками триколора, вместе с незатейливой мелодией и словами гимна. Отключает оставшиеся будильники, кроме последнего, вдруг задержится со сборами. И падает обратно, на спину, с руками по швам.

Еще на пять минуточек…

Я же уже проснулась. Почти встала. Осталось – мысли в порядок привести и… Встану точно! Наверное. Может быть. Но на ноги – да. А там… И на руки! Копыта и рога, с хвостом-треуголкой и вилами. Без ничего. Но с красной кожей! Или в белом платье и… Фате! Идя на встречу к алтарю. А мозг мой, в спину, мне кричит: проснулась? На мою беду! С золотыми гуслями, луком со стрелами. И со светящимся нимбом. Посмотрим! Как пойдет… Главное здесь, как и везде, встать!

Заставляя его, и себя, вновь, пусть и ненадолго, но затухнуть. И погрузить комнату, обратно, во всепоглощающую, еще не начавшую светать тьму. И в безграничный и бездонный мрак.

Оправив левой рукой, мельком, тонкую лямку серой шелковой ночнушки, надетой на голое тело, спавшей с ее правого плеча. Она снова утопает в своей синей постели и темноте, черноте вокруг. Борясь с ними обеими, на контрасте, со своей бледной и синюшной, почти меловой и просвечивающейся, алебастровой кожей.

Наступает полная и безоговорочная тишина.

Пустой и мутный, темный взгляд, обрамленный длинными темными ресницами. И широкими бровями. На высоком бледном лбу. Устремлен в белый потолок. Небольшой курносый нос – морщится от однотонности и однотипности.

Пусть и в черную крапинку. Буковку! Но где бы свет был и без тьмы? А тьма, в свою очередь, без света? Правильно – нигде! И это – правильно. Это – правило! Не исключение! Где белое – там и черное. Где черное – там и белое. А где эти оба – там и серое. Что-то из рубрики: рай, земля и ад. Тоже ведь – своеобразный триколор. Ч/б формата, только! Но и если обычный триколор, в нашем случае бело-сине-красный, пропустить через ч/б обработку – получится бело-серо-черный. Ангелы, люди и демоны. Та-дам!