Текст книги "Память о важном (СИ)"

Автор книги: Dabrik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Я? Не устраивать драму?! Да ты понимаешь, каких жертв требуешь, ребенок?! – задыхается в притворном возмущении Сатору, и Мегуми опять хмыкает – и в этот раз в его хмыке мерещится сотая доля веселья.

Сатору засчитывает себе это как победу, пока давление в грудной клетке ослабевает и непонятная боль, которую ему так хотелось выставить обидой, наконец чуть смазывается. Теперь игнорировать приходится уже то, как за ребрами, там, в районе дурного кома теплеет – кто-нибудь должен напомнить этому кому, что его работа: кровь качать, а не вот это вот все.

– Ладно. Так уж и быть. Я готов на эту жертву пойти – но исключительно потому, что сам Фушигуро-кун меня попросил. Цени доброту своего сэнсэя! – с пафосным великодушием провозглашает Сатору нараспев, а Мегуми в ответ только смотрит на него совершенно невпечатленно и произносит ровным сухим голосом:

– Осторожней, сэнсэй. Столько вашей доброты этот хрупкий мир может и не выдержать.

Но Сатору лишь расплываясь в широкой улыбке, игнорируя и очевидную иронию Мегуми, и то, какой едкий акцент он делает на слове «сэнсэй».

И впервые за этот вечер улыбка не тянет уголки губ Сатору болезненно. Впервые за этот вечер ощущается настолько правильно и настолько искренне. И, вообще-то, он совершенно от таких улыбок отвык; успел позабыть, что умеет улыбаться вот так, для себя, потому что улыбка сама просится, потому что хочется, а не в рамках очередной театральной постановки.

Но, удивительное дело, вот этот вечно невпечатленный ребенок перед ним, лицевые мышцы которого, кажется, вовсе не поддерживают такой функционал, как улыбка – медленно, но уверенно, шаг за шагом заставляет вспомнить.

Это страшно, вообще-то, до пиздеца страшно – но Сатору здесь шестиглазый, всесильный, он ничего не боится.

Он может сделать вид, что не боится и собственных улыбок рядом с Мегуми, и этих слабых отголосков тепла, которое Мегуми находит где-то в арктических льдах внутри него и на поверхность вытаскивает, сам того не зная, не желая.

И они продолжают готовить, и вечер течет себе дальше – но теперь под аккомпанемент дурацких шуток Сатору, который с этого момента уже не затыкается. В то время как Мегуми с этого момента уже не прекращает закатывать глаза.

Ах, прекрасная рутина!

И когда позже Цумики возвращается домой – ее действительно ждет приготовленный Мегуми и Сатору ужин, и Сатору старательно делает вид, будто в том факте, что этот ужин хоть немного съедобен, есть толика его заслуги.

– Он все-таки чуть не отрезал себе палец.

– Я всего лишь проверял твои рефлексы. Мне ведь нужно тебя как-то обучать, ну Мегуми-и-и!

Пока Цумики смеется – Мегуми качает головой и фыркает, но Сатору замечает, как взгляд его смягчается.

И дурной ком за ребрами самого Сатору тоже ни-капли-не-страшно смягчается.

Чтоб его.

========== Присмотрись, Фушигуро-кун ==========

Сатору находит тысячу и одно – а потом еще миллион оправданий тому, что продолжает приходить.

Он говорит себе, что это ради Мегуми.

Что теперь тот живет один и наверняка совершенно о себе не заботится.

Что надо проверить, ест ли он нормально, спит ли дольше пары часов в сутки; проследить, чтобы не одичал окончательно, упрямый ребенок-волчонок. Ну, уже подросток-волчонок – ситуацию это совершенно не упрощает.

Сатору вообще много чего себе говорит – но и в его собственных ушах эти оправдания звучат так себе. Хотя бы потому, что даже будучи ребенком Мегуми оставался взрослее большинства взрослых, а теперь присмотр Сатору ему тем более совершенно ни к чему.

Но планирует ли Сатору признать хотя бы перед собой, что он сам нуждается в компании Мегуми куда больше, чем Мегуми нуждается в его компании?

Пф-ф.

Не в этом тысячелетии.

Так что он приходит. Опять и снова. И если после смерти Су… после той ночи его визиты становятся чаще – то кто вообще считает-то? Точно не Сатору.

И вот, в один из вечеров, он в очередной раз оказывается возле квартиры Фушигуро. В очередной раз тянется к дверному звонку – но все же колеблется; замирает с зависшей в воздухе рукой и решает для начала проверить.

Зрение привычно проскальзывает за стены, но сходу Мегуми отыскать не удается, и секунду-другую Сатору даже думает, что притащился зря. Но потом взгляд наконец цепляется за знакомый силуэт, распластанный по полу. Всего на одно мгновение – меньше, чем доля секунды – пульсирующий за ребрами комок панически сжимается, тяжелеет и обрывается, но почти тут же Сатору улавливает движение чужой грудной клетки.

Мегуми в порядке.

В порядке.

В порядке.

Страх схлопывается.

На его место приходит тоска вместе с внезапным пониманием: Сатору почти уверен – он знает, что именно Мегуми сейчас делает.

Шумный тяжелый выдох вырывается из легких – в конце концов, сейчас никто не-увидит-не-услышит, можно позволить себе короткую слабость.

Ребра выламывает – осколками внутрь.

Сатору, наверное, все же нужно уйти.

Мегуми не будет рад ему – впрочем, когда Мегуми был ему рад? Так что понимание этого далеко не ново для Сатору, оно не должно ничего изменить.

А бьет все равно почему-то точечно.

Почему-то болезненно.

Но все же, в большинстве случаев Мегуми не сердится Сатору всерьез, а если и ворчит – то почти беззлобно, разве что с легким раздражением. До сих пор Мегуми ни разу по-настоящему выставить его не пытался.

И Сатору думает – этот раз может стать первым.

И Сатору осознает – он ведь уйдет. Стоит Мегуми по-настоящему, всерьез приказать – и уйдет. Послушается, даже если самому нутро в лоскуты порвет.

С тех пор, как в собственной жизни был Сугуру, чтоб его, Сатору никого и никогда не слушался.

Блядство.

И он ведь уже почти.

Почти отворачивается.

Почти делает шаг назад.

Почти…

Ключ, врученный когда-то Цумики, проворачивается в замочной скважине с легким скрежетом – и Сатору оказывается внутри. Скользит вдоль черноты квартиры, пока не притормаживает наконец в дверном проеме нужной комнаты – и смотрит.

Просто смотрит.

За окном – чернильная глубина неба и точки звезд, в эту глубину впаянных. Молочно-бледная кожа Мегуми в свете этих звезд кажется почти светящейся, его внимательные грустные глаза медленно прослеживают путь от одной точки к другой – не будь Сатору шестиглазым и не знай Мегуми годами, не заметил бы.

Тоска топит сильнее, заливает трахею.

Сатору убеждается: он действительно прекрасно знает, что Мегуми сейчас делает; знает, о чем – о ком – Мегуми сейчас думает.

И сам Сатору здесь, в этой до краев заполненной звездами и призраками комнате – лишний.

И вновь он почти уходит.

Почти.

Почти…

– Все-таки, мне нужно отобрать у вас ключ, – приглушенным сухим голосом рвет тишину Мегуми, и Сатору коротко фыркает.

Хрипит, пытаясь выдать свой хрип за веселье:

– Ну, ты можешь попытаться…

Взгляд Мегуми все еще прикован к небу за окном – но глупо было бы надеяться, что он не заметил присутствие Сатору. Глупо было бы надеяться, что сам Сатору так уж сильно пытался это присутствие скрыть.

Мегуми больше ничего не говорит. Ни на дюйм не движется. Но по его меркам уже тот факт, что он присутствие Сатору признал, можно считать разрешением – поэтому Сатору плавно скользит вперед.

Так же плавно опускается рядом.

Когда собственный взгляд тоже упирается в небо, а тепло лежащего рядом Мегуми просачивается под кожу – перед глазами на секунду появляется приветливое и улыбчивое, еще совсем детское девичье лицо; призраки Мегуми догоняют его.

Хотя у некоторых их призраков есть общие черты.

Сатору уверен, что думают они сейчас об одном человеке.

Разве иначе может быть?

Тишина между ними повисает ровная и спокойная, по такой изменять бы стандарты тишины – но знакомая вина подкатывает приливом и колет куда-то в затылок; стекает по изнанке, оседая першением в горле. Тишину Сатору никогда не умел терпеливо выносить.

Когда он вновь начинает говорить – интонации звучат сипло и с фальшивым воодушевлением, но все равно оказываются куда глуше обычного; говорить во весь голос в этой тишине кажется святотатством.

– Итак. Устроим ли мы конкурс, кто найдет больше созвездий? На желание! Чур, я начинаю!

– Как будто вы слушали и найдете хоть одно, – под стать Сатору глухо хмыкает Мегуми, и это короткое «как будто вы слушали» вызывает волну воспоминаний и заставляет покалывание в затылке стать сильнее – там уже не иглы волн.

Там кинжалы цунами.

И Сатору думает о других ночах, таких похожих и вместе с тем – совсем не похожих на сегодняшнюю; тех ночах, когда они так же лежали на полу перед окном – но рядом с ними лежала Цумики. Думает о том, как ее всегда звонкий голос становился тише, наливался чистым детским восторгом и чуть-чуть благоговением, пока она указывала пальцем на точки в небе и вела от одной к другой, перечисляя созвездия.

В каком-то смысле Мегуми прав, Сатору действительно не назовет сейчас ни одного – но не потому, что не слушал.

Просто он был слишком занят тем, что наблюдал за этими двумя детьми. Наблюдал за тем, как всегда настороженное выражение лица Мегуми расслаблялось, как что-то в его глазах чуть-чуть, едва уловимо смягчалось в ответ на тихие и искристые улыбки Цумики.

Сатору был слишком занят тем, что наслаждался самим этим фактом; два ребенка рядом с ним позволяли себе детьми быть, пусть и на мимолетные, крохотные мгновения.

Это было куда ценнее созвездий в далеком холоде неба.

Кажется, Сатору стареет и становится сентиментальным. Он скашивает взгляд на Мегуми и думает – однажды это его убьет. И думает, что не против.

В такой смерти хотя бы будет смысл.

– Да как ты смеешь! – тем не менее, принимается праведно возмущаться Сатору – у него репутация, между прочим, он не позволит какой-то там глупой сентиментальности эту репутацию сломать.

Но потом случается это.

Слишком резко.

Слишком быстро.

Сатору лишь успевает выдохнуть свои несколько слов – но совершенно не успевает подготовиться, а на него уже наваливаются другие воспоминания. Те, которые похоронены дальше, глубже; так глубоко, чтобы не достать. Но все равно – приходят.

И болью отзываются.

Это тоже – три силуэта на полу, со взглядами в небо. Вот только рядом с Сатору совсем не Мегуми и Цумики.

И Сатору – сентиментальный, дурной – поддается.

И Сатору говорит раньше, чем успевает обдумать и себя остановить:

– Вообще-то, вон там, – и он тычет пальцем в небо наобум, почти физически ощущая, как призраков в комнате становится больше, как они начинают толпиться в узком пространстве, – я отчетливо вижу очертания хмурого ежа, – рядом слышится хмыканье, но Сатору игнорирует; продолжает.

И чувствует, как собственное фальшивое воодушевление с каждым сказанным словом становится на градус искреннее.

Один из призраков рядом одобрительно скалится.

– Смотри, вот это иглы, которые на самом деле ежичьи встопорщенные волосы. А во-о-он там – хмурые брови, я даже отсюда ощущаю недовольство ежа! Присмотрись, Фушигуро-ку-у-ун! – тянет Сатору насмешливо-сладко, дразняще. – И только попробуй сказать, что не видишь.

Хмыканье становится громче, и Сатору осторожно скашивает взгляд – Мегуми не улыбается, нет, конечно, и настороженное выражение его лица не расслабляется, как бывало в те, прошлые дни, когда рассказчицей становилась Цумики – но все равно что-то в нем едва уловимо меняется.

Что-то, из-за чего давление в грудной клетке Сатору немного ослабевает, а в затылке колет чуть меньше.

Никто из них троих – Сатору, Сугуру и Сёко – о звездах не знал ничего кроме того, что те, в общем-то, звезды, и не мог рассказать так много, как это делала увлеченная Цумики. Поэтому их ночи у окна сводились к тому, что они придумывали созвездия сами. Вытаскивали из своих голов самые идиотские идеи, искали в небе самые нелепые силуэты и смеялись, пока в легких хватало воздуха.

Сатору вспоминает, как в порыве смеха утыкался носом Сугуру в волосы – они у него были такие длинные и мягкие, что иногда приходилось останавливать одну руку другой прежде, чем та потянулась бы вперед. Но в такие моменты веселья было очень легко притвориться, будто это случайность, будто это ничего не значит, будто Сатору с ума не сходит от желания всю жизнь провести, в эти волосы носом уткнувшись.

В грудной клетке болит.

Тогда Сатору смотрел на Сугуру – и казалось, что они будут вечные.

Их вечность продлилась несколько лет.

Когда Сатору замечает, что внимательные цепкие глаза Мегуми оторвались от неба и теперь обращены к нему – впервые за этот вечер, – сам Сатору вдруг чувствует себя прибитым к земле гвоздями. Вдруг ему кажется, что Мегуми видит куда больше, чем Сатору готов показать; что так же, как Сатору ощущает призрак Цумики в этой комнате – Мегуми может ощутить призрак Сугуру, даже если никогда его не знал.

Но Мегуми не задает вопросов – он никогда не задает вопросов – и вместо этого вновь смотрит в небо. Вместо этого поднимает руку и сам ведет от одной точки в небе к другой, говоря:

– А я уверен, что вижу вот здесь силуэт надоедливого чихуахуа, одного из тех, которые вечно носятся под ногами и не затыкаются.

Пару раз хлопнув от неожиданности глазами, Сатору ощущает, как собственные губы расплываются в улыбке прежде, чем выходит полностью осознать реплику Мегуми. А в следующую секунду Сатору уже хохочет так громко и так искренне, как не хохотал очень и очень давно.

Все-таки, Мегуми – самый непредсказуемый ребенок из возможных.

И это восхитительно.

В результате изрядную часть ночи они проводят на полу, продолжая придумывать все новые и новые созвездия – ну, или Сатору по большей части придумывает и безостановочно болтает, а Мегуми иногда вставляет язвительные ремарки, выискивая в небе силуэты для своей язвительности. Хотя иногда он все же рассказывает о реальных созвездиях и фыркает, если Сатору начинает путаться, не зная, где выдумка, а где правда.

И Сатору одновременно кажется, что он проваливается в прошлое, где все было проще, чище, ярче – и в то же время он отчетливо ощущает себя здесь и сейчас, рядом с Мегуми, который совсем не Сугуру.

Но ему и не нужно Сугуру быть.

И даже если призраки Сугуру и Цумики все еще рядом – они странным образом не давят и не душат.

Странным образом Сатору здесь и сейчас, рядом с этим восхитительным дурацким ребенком, чувствует себя таким свободным, каким не чувствовал долгие-долгие годы.

Будто и впрямь может коснуться звезд.

Когда Мегуми засыпает, Сатору осторожно поднимает его с пола и несет в кровать, где-то по краю создания удивляясь тому, что Мегуми не просыпается из-за его прикосновения – когда-то для того, чтобы он проснулся, хватало одного только присутствия Сатору. Эту мысль он откладывает на потом, чтобы обдумать ее как-нибудь позже.

Или не думать о ней вовсе.

Но, когда Сатору наконец предельно бережно опускает Мегуми на матрац и начинает укутывать в одеяло, тот вдруг хватает Сатору за футболку. Взгляд его прищуренных сонных глаз кажется чуть-чуть расфокусированным – но предельно серьезным, когда Мегуми, глядя на Сатору, говорит:

– Хорошо, что ты не стал астронавтом.

И тут же вновь вырубается.

Пару секунд Сатору осмысляет произошедшее, а когда наконец отмирает, – тут же глушит свой смех ладонью, чтобы опять Мегуми не разбудить.

Остаток ночи Сатору проводит на полу рядом с кроватью Мегуми, охраняя его сон – глупо, конечно, и даже немного стремно; Мегуми был бы первым, кто отчитал бы его за такое. Но заставить себя уйти Сатору не может.

Звезды с неба просятся ему под руки, ластятся. Сугуру и Цумики одобрительно улыбаются из темноты. Ровное дыхание Мегуми звучит лучше любой колыбельной.

Когда Сатору все же засыпает, опустив голову на кровать Мегуми.

Ему снятся улыбки и звезды.

Комментарий к Присмотрись, Фушигуро-кун

не знаю, заглянет ли сюда кто-нибудь – но мне ну надо

спасибо тем, кто здесь отзывается

========== Молодец, Годжо ==========

Когда Сатору заваливается спиной на пол, растягиваясь своими длиннючими конечностями по всему доступному периметру – его стопы выглядывают из-под противоположного конца котацу, а из горла вырывается полный страдания стон.

Который Мегуми – что за бездушный ребенок! – совершенно вопиющим образом игнорирует.

Игнорирует он и пятку Сатору, которой тот начинает легонько пихать его в бок.

– Мегуми-и-и, мне скучно-о-о, – принимается канючить Сатору – все еще ноль реакции. Ла-а-адно. В эту игру он играет с мастерством профессионала – никто не сможет переиграть!

После еще пары минут его демонстративно драматичного скулежа, протяжного, притворно отчаянного «Мегуми-и-и» и ставшего ежесекундным пихания пяткой в бок – Мегуми наконец не выдерживает.

Ха!

Даже этот абсолютно несносный в своей непрошибаемости ребенок не мог выработать иммунитет против главного оружия шестиглазого, сильнейшего!..

Против нытья.

– Тогда вы можете пойти и найти себе занятие поинтереснее, – ничего не выражающим, сухим голосом произносит Мегуми, от своих книжек так и не отрываясь, и – эй!

Сатору оскорблен!

Мог бы хоть голову поднять и зыркнуть раздраженно – Сатору тут так старается, между прочим, никто его драматичных трудов не ценит, его лучшее нытье – и все впустую!.. А спустя секунду Мегуми еще и добавляет твердо, будто желая убедиться, что Сатору понял всю серьезность его заявления – и окончательно этим добивая:

– Желательно подальше отсюда.

Сатору скулит.

Мегуми его игнорирует.

– Ну же, Мегуми. Уверен, где-то там, в холодных, безжалостных краях внутри тебя, обязательно затерялось сердце, которое просто не может остаться равнодушным к моим страданиям…

– Мне нужно доделать домашнее задание, Годжо-сан. Вы не могли бы затк… – Мегуми резко замолкает, прервав самого себя на полуслове; делает глубокий вдох – и заканчивает предельно вежливо, пока раздражение, успевшее скользнуть в его голос, опять сменяется сухим и ровным тоном. – Вы не могли бы помолчать, пожалуйста.

Ну это уже слишком для Сатору, который даже не знает, возмущаться тут или восхищаться; по итогу выбор сводится к тому, что он запрокидывает голову – и во весь голос гогочет.

Иногда ему кажется, что, когда все же удастся вывести этого ребенка из себя – тот не будет орать или отчитывать. Он просто молча врежет. Ну, или попытается – хотя Сатору не удивится, если у него и впрямь получится. Как минимум из-за того, что состояние абсолютного глубокого ахуя заставит Сатору удар пропустить. Впервые за годы.

Когда собственный гогот затихает, он еще несколько мгновений с задумчивым весельем смотрит на сосредоточенного что-то пишущего Мегуми.

А уже в следующую секунду Сатору подтягивает свои длинные ноги к себе, гусеницей выползая из-под котацу, и с излишним кряхтением принимает вертикальное положение.

Потому что – ну нет, так не пойдет.

Домашнее задание никуда от Мегуми не денется – тем более невыполненное, – а вот компанию величайшего шамана своего времени можно уже и начать ценить, спасибо большое!

Так что Сатору подходит к Мегуми, пару минут нависает над ним грозно – ну или просто нависает, неважно, – а когда и это представление остается без внимания, вздыхает драматично и наклоняется, вытягивая вперед руки. Без лишних слов подхватывает Мегуми, отрывая его от пола.

– Эй! Что за… – тут же принимается брыкаться и возмущаться Мегуми, обращая все свое внимание на Сатору – ну наконец-то!

И теперь приходит черед самого Сатору игнорировать все трепыхания, делая это совершенно невозмутимо и невпечатленно – по части невпечатленности у него были отличные уроки, спасибо, Фушигуро-сэнсэй!

Устраивая Мегуми у себя подмышкой, Сатору довольно провозглашает:

– А сейчас мы идем веселиться, Мегуми-тян! – прекрасно зная, как сильно Мегуми раздражает, когда его так называют.

Ну, или когда его так называет конкретно Сатору.

Кого волнуют детали?

Мегуми начинает брыкаться сильнее, активнее, но Сатору эти брыкания, как щекотка – даже бесконечность можно было бы отключить, но она уже срабатывает больше не инстинктах, чем осознанно, защищая от любых прикосновений. Так что направляющийся к двери Сатору только перехватывает свою ношу поудобнее и довольно, чуть гаденько хихикает.

Да, может быть, это не достойно величайшего шамана современности, вообще по-детски и прочее бла-бла-бла – но он определенно чувствует себя отмщенным.

А нечего было его игнорировать!

Вот только, когда они уже оказываются в коридоре, Мегуми вдруг резко притихает – и Сатору удивленно взгляд опускает, потому что ну уж кто-кто, а этот упрямый ребенок точно так просто не сдался бы.

И, действительно.

Мегуми, сосредоточенно нахмурившийся, складывает пальцы в нужную фигуру – и спустя несколько мгновений пара шикигами-гончих клубами теней вырываются из воздуха. Продержаться им удается недолго, всего-то минуту-другую, на протяжении которых Сатору позабавленно наблюдает за их попытками на него напасть – а после растворяются, съедаемые солнечным светом.

На всегда невозмутимом лице Мегуми отчетливо проступает разочарование и досада – но Сатору, на самом деле, впечатлен.

Мегуми мелкий еще совсем, гончих научился вызывать недавно, а сейчас еще и находится в явно стрессовом состоянии и призвал их для борьбы, даже если не совсем серьезной – с учетом всех исходных данных, результат довольно-таки неплох.

Но вслух этого Сатору не говорит.

По какой-то причине на его похвалу Мегуми никогда хорошо не реагирует, кажется, попросту в нее не верит. Никакие «Мегуми-тян такой молодец» или «я – первый фанат Мегуми-тяна!» никогда не срабатывают, заставляя Мегуми только морщиться недовольно.

Ладно, возможно, Сатору чуть-чуть перегибает с уровнем восторга. А может, вот это «Мегуми-тян» играет свою роль.

Ну, или помпоны в тот раз все же были лишними…

Хм.

Наверное, над этим стоит подумать.

В любом случае, критика с Мегуми всегда работает лучше – поэтому Сатору фыркает насмешливо и снисходительно.

– Может, лет через сто мы придем к тому моменту, когда твои попытки наконец смогут меня хотя бы зацепить. А еще через двести, если повезет, у меня будет шанс начать эти попытки всерьез воспринимать.

Мегуми зыркает зло – но Сатору на это только самодовольно скалится, легко щелкая Мегуми по носу и хохоча, когда тот шлепает его по руке.

Ну, пытается.

– А теперь у тебя есть выбор, Мегуми-тя-я-ян! – нараспев провозглашает Сатору. – Либо я так и тащу тебя через весь город подмышкой, либо ты все же идешь со мной добровольно.

Еще один злой зырк – если бы взглядом можно было убивать, от Сатору даже горстки пепла не осталось бы. Остается радоваться, что техника Мегуми никак со взглядами не связана – ну, или наоборот, огорчаться, потому что в таком случае он уже освоил бы ее в совершенстве.

Но в конечном счете Мегуми все же сдается со вздохом и бурчит хмуро:

– Добровольно, – а когда торжествующий Сатору опускает его на землю – демонстративно встряхивается и добавляет: – Скажу, что мне домашнее задание доделать не позволил сделать один старый надоедливый придурок, из детства так и не вылезший.

– И кто бы это мог быть? Нет ни одной догадки, Мегуми-тян. Никого старого я здесь точно не вижу, только молодой прекрасный я и мелкий засранец ты. Хотя, если учесть, где в душе ты явно родился уже стариком… – с фальшивой задумчивостью рассуждает Сатору, но тут его осеняет, и он, моментально переключаясь, воодушевленно провозглашает: – О, точно, я тебе объяснительную записку напишу! Десять записок! Чтобы впрок! Нет, погоди, сам с твоим классным руководителем поговорю. Никто в этом мире не способен устоять перед обаянием восхитительного Годжо Сато…

– Нет, знаете, я передумал. Ничего не буду говорить. Пусть мне неуд ставят, – спешно прерывает его Мегуми, и Сатору капризно дует губы.

– Все еще не хочешь, чтобы я приходит к тебе в школу? Стыдишься своего сэнсэя?

– Да, – кивает Мегуми без колебаний, а Сатору в притворном поражении прижимает ладонь к груди.

– Ах, мое хрупкое сэнсэйское сердце! И как оно должно выдерживать столь жестокие слова?..

Вот так, продолжая беззлобно препираться, где на десять длинных и дурацких реплик Сатору приходится одна короткая и едкая – Мегуми, они выходят на улицу. Весь путь до нужного места проходит, кажется, за считанные минуты, хотя на деле должно было пройти не меньше получаса – удивительно, как просто не замечать время в компании этого угрюмого ребенка.

А потом они наконец останавливаются; Мегуми наконец видит, куда именно Сатору его притащил – и морщится с неприкрытым отвращением.

Сатору же, в свою очередь – ликует.

– И вот на это я променял свое домашнее задание, – с обманчивой тоской ворчит Мегуми, на что Сатору очень по-взрослому закатывает глаза – все равно за очками никто не увидит – и иронично хмыкает.

– Знаешь, любой нормальный ребенок продал бы душу за то, чтобы ему вместо домашнего задания вручили пакет конфет.

– Ну, значит я – ненормальный, – невозмутимо бурчит Мегуми.

А Сатору добавляет мысленно:

…и не ребенок.

Но безмолвная реплика, которая предполагалась веселой – горчит и едко жжется в гортани. Возможность побыть ребенком у Мегуми отобрали – а теперь он, кажется, попросту этого не умеет. Или считает, что этой возможности у него все еще нет – не то чтобы Мегуми можно за такое винить.

Встряхнувшись от назойливых мыслей, Сатору заходит в здание перед собой.

Если бы с ними была Цумики – она вместе с Сатору прилипла бы восторженно к витринам кондитерской, куда они, собственно, и пришли. Но Цумики сегодня у подруги на дне рождения, а значит, Сатору со всем своим восторгом остается в одиночестве.

Потому что Мегуми, как и обычно – облюбовывает себе местечко в темном уголке, подальше от света, и сладостей, и шума, и толпы, и жизни в целом…

Что за очаровательный клубок мрачной асоциальности.

Но, когда спустя минут десять Сатору все еще продолжает выбирать – Мегуми не выдерживает и присоединяется к нему. На что, в общем-то, и был расчет.

– Вы же не собираетесь все это покупать? – хмуро спрашивает Мегуми, глядя на многочисленные свертки в его руках – и Сатору синхронно с ним хмурится, туда же взгляд опуская.

– Знаешь, ты прав, – серьезно говорит он, а затем позволяет своим губам расползтись в широкой сияющей улыбке. – Этого не хватит даже на вечер. Мне нужно больше!

Обреченно вздохнув, Мегуми возводит глаза к потолку и бурчит себе под нос:

– И зачем я только спросил…

Как и положено взрослому, адекватному, здравомыслящему человеку – Сатору гыгыкает так, что стоящая рядом с ним девушка испуганно подскакивает на полметра.

Мегуми даже не вздрагивает.

Когда они наконец выходят из кондитерской, нагруженный пакетами Сатору счастливо насвистывает себе под нос, а Мегуми в это время, кажется, старательно делает вид, что с ним не знаком. Возмущенно фыркнув, Сатору сгружает все свои пакеты в одну руку, а другой тянется, чтобы взъерошить Мегуми волосы – тот уворачивается.

Вот засранец.

– Теперь мы должны сходить и купить что-нибудь тебе, Мегуми, – провозглашает вполне довольный жизнью Сатору, на что получает сухой ответ:

– Мне ничего не нужно.

Что-то сияющее и пушистое, свернувшееся клубком в районе ребер, от этих простых, даже вполне ожидаемых слов – мрачнеет и стягивается, оставляя после себя болезненное жжение. С силой проглотив просящийся наружу тяжелый вздох, Сатору улыбается как можно шире, ощущая, как эта улыбка начинает трещать по швам.

– Тебе никогда ничего не нужно. Но это совсем не веселье, если веселюсь только я один.

– Я ни о каком веселье и не просил.

Черт возьми.

Черт.

Еще несколько лет назад, когда Сатору заключал сделку с кланом Зенин – он думал только о долгосрочной перспективе. О том, как один из их отпрысков может сыграть ему на руку однажды, стать припрятанным в рукаве козырем, которым Сатору воспользуется в нужный момент и всех наеб… То есть, переиграет.

Хотя нет.

Все-таки наебет.

О чем Сатору не думал – так это о здесь и сейчас.

Тогда он был самодовольным и еще сопливым, зацикленным на себе одном мудаком – с тех пор мало что изменилось, да.

Но суть в том, что тогда он совсем не подумал, как поступить дальше с двумя детьми, следствием той самой сделки оказавшихся заботой Сатору, ответственностью Сатору – того самого Сатору, который и о себе-то едва позаботиться мог.

Вот только решилось все довольно просто – потому что одним из этих детей был Мегуми, конечно.

Мегуми – малолетний паршивец, который смотрел, говорил и мыслил отнюдь не как ребенок.

И сейчас Сатору прекрасно помнит, как в тот день он прямо сказал:

– Мы с Цумики еще дети, на работу нас никто не возьмет, а родители ничего не оставили. Так что нам нужны деньги, и кто-то должен платить по счетам.

Сатору тогда, чуть обомлевший от такой прямолинейности и такого мышления – только кивнул немного оторопело: деньги для него проблемой никогда не были.

Еще не доверявший ему Мегуми – не то чтобы он сейчас доверяет, конечно – в ответ посмотрел с подозрением, но кивнул тоже и добавил:

– Больше нам ничего не нужно.

С тех пор так все и оставалось.

Ничего не нужно.

Поначалу это было облегчением – Сатору определенно не испытывал потребности в такой ответственности и с радостью спихнул ее на руки, ну, ребенку, периодически отчисляя им деньги и продолжая регулярно оплачивать счета. Довольно простой расклад, самый выгодный для Сатору – его козырь все еще при нем, но почти никаких усилий для этого прилагать не нужно было.

Мегуми никогда сам не звонил.

Мегуми никогда сам не приходил.

Мегуми никогда сам ни о чем не просил.

Периодически Сатору узнавал, как они там – или ненадолго заглядывал сам, или через других людей, когда слабые отголоски совести взбрыкивались. Но на этом все заканчивалось.

А потом Сатору задержался в первый раз, притащившись зачем-то – сам не зная, зачем – с пакетами вкусностей и принявшись создавать иллюзию бурной деятельности. Мегуми хмурился и смотрел настороженно. Цумики неловко улыбалась и смущенно краснела.

Сатору подумал – бессмысленная трата времени. Но все равно почему-то задержался во второй раз.

И в третий.

И в десятый…

Постепенно Цумики привыкла к нему, перестала заикаться, научилась смеяться, обосновалась с его дурацким чувством юмора.

Постепенно Мегуми перестал смотреть маленьким, оскаленным волчонком – но настороженность из него никуда не ушла, будто он в любую секунду ждал от Сатору чего-нибудь эдакого и определенно не в положительном ключе.

И кто смог бы Мегуми за это винить? Точно не Сатору.

А еще Мегуми до сих пор.

Ни о чем.

Не.

Просил.

На каждую попытку выяснить, в чем он нуждается, что ему в следующий раз купить, что подарить, с чем помочь – извечное…

Мне не нужно.

…не нужно.

…не нужно.

Поначалу это забавляло. Потом начало раздражать. Сейчас…

На самом деле, Сатору не может с уверенностью сказать, какие именно эмоции это вызывает у него сейчас – внутри какая-то очень уж сложная конструкция, на разбор которой Сатору тратить силы и время не готов.