Текст книги "Тишина (СИ)"

Автор книги: cvetlik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

«И что вам наговорили обо мне?» – ухмыльнувшись, нацарапал он.

– Думаю, ты имеешь представление, что. Но, хочу тебе сказать, для меня неважно, что именно о тебе скажут, я не возьмусь о тебе судить с других слов, я постараюсь взять в расчет только то, что ты захочешь рассказать сам. Поэтому, вот мой первый вопрос – ты действительно считаешь себя геем?

«Я не считаю, я и есть»

Остаток фразы, видимо, смутил моего подопечного, что не вязалось с его внешней уверенностью всего минуту назад.

– Чтобы ты знал, в моих глазах это не является ни отклонением, ни заболеванием, и поэтому я хочу спросить тебя – почему ты привлекаешь к себе внимание таким вот образом? Многие люди, являясь представителями нетрадиционной ориентации, стараются не афишировать это.

«Я не хочу говорить об этом»

Здравствуй, тупик.

– И это я тоже понимаю, тем более, что все, что могло произойти, уже произошло.

Я взял паузу, не в силах смотреть на то, как он мягко вычерчивает полукружья пальцем по бумаге, низко опустив голову.

«А вы тоже?» – резко чиркнул он.

– О чем ты?

«Вы ведь тоже гей?!»

– С чего ты взял?

«Вы не считаете это отклонением, или как вы там сказали. И… Том»

– Что именно Том?

«Он… что-то такое сказал, когда вы ушли»

Запылали даже кончики ушей. Какой же ты ещё ребенок, в сущности.

Плевал я на то, что там сказал Том, отболело.

– Обозвал как-то?

«Да» – немного помявшись, написал он.

Я усмехнулся. Билл поднял заинтересованный взгляд.

– Да. Это ответ на твой вопрос. А теперь ты готов ответить на мой?

«Хотите кофе?» – это неожиданно, но я не против паузы.

– Можно.

Мы переместились в зону столовой, которая условно отделялась от остального помещения небольшой стеклянной перегородкой, и, все же, это было хоть какое-то обособленное помещение. Включив чайник, Билл с ногами забрался на небольшое кресло, напротив которого сел и я.

«Я не специально. Просто так получилось, а потом уже отнекиваться стремно»

Содержательно.

– Сильно тебе досталось из-за истории с учителем?

Он тихо поднялся и пошел насыпать кофе. Я не тороплюсь, Билл, и тебя не тороплю.

Налив в чашку горячей воды, он протянул мне ароматный напиток.

– Спасибо, пахнет замечательно, – улыбнулся я ему.

Мы сделали по маленькому глотку.

– Можешь не отвечать, я думаю, что знаю. Прости за этот вопрос. Я должен знать, он на самом деле не был виноват, тот человек, как ты сам думаешь?

Он отрицательно покачал головой, грустно поглядев в большое окно, выходившее на оживленную улицу, а потом написал:

«Не был. Я сам был виноват» – и снова отвернулся.

– Да, Билл, чем дальше говорю, тем менее хочу задавать тебе разного рода вопросы. Я прекрасно понимаю, насколько ты от них устал. И сколько людей вмешивались с твою жизнь, и как они пытались помочь тебе… И молчать с тобой смысла не вижу. В тишине нет правды, она ничего не дает, кроме нелепых домыслов. Даже за ложью можно углядеть частички правды. Но сама по себе тишина – это не выход. Я надеюсь, ты это поймешь.

Он не поворачивался ко мне, пока я говорил. Сожаление быстро просочилось в легкие, чуть сжав их. А я пытаюсь не смотреть на немного сгорбленную фигурку в кресле.

И, все же, ты, малыш, открыт для меня, ты для меня открыт. Мне твое сожаление не только очевидно, но ещё и близко.

– Захочешь со мной поговорить, знай, что ты можешь сделать это в любое время, и что дальше эта информация никуда не уйдет.

«Даже к Тому?» – он ехидно усмехнулся.

– Да! – твердо заверил я, понимая, что даю бестолковое и опрометчивое обещание, которое постараюсь сдержать.

«У вас с ним своя история, да?» – обеспокоено написал он.

– Ну… Можно и так сказать, у всех своя история. Билл, я тебе врать не хочу и не буду. С Томом у нас сложные взаимоотношения, но тебя это не коснется. Почему ты переживаешь?

«Не знаю, просто чувствую»

– Что ты чувствуешь?

Он отрицательно махнул головой, делая большой глоток кофе. И я повторил за ним.

– Почему ты стал жить с Томом? У тебя больше нет никого?

«Нет. Мама, папа, Натали – моя крестная, все тогда умерли. И у Тома, и у меня никого не осталось»

Спустя секунду он ещё написал:

«Я – обуза для Тома, но Натали попросила его, чтобы он меня не бросал». У меня в голове мелькнула догадка.

– Натали – это…

«Жена Тома, она ненадолго приходила в себя»

Я не знал, что Том был женат, но меня этот факт не удивил.

– Ты – не обуза для него. Он просто переживает за тебя, это ощущается.

«Вы ничего не знаете» – поспешно написал он, но, лишь на секунду показав запись, забрал блокнот и добавил:

«Я зря вам доверяю, я вообще не понимаю, почему доверяю, вы ведь ему враг» – жестко посмотрел он мне в глаза.

– Да не враг я ему, Билл. Не враг. Захочешь, спроси обо мне его самого.

Билл немного хрипло усмехнулся, а потом выдал:

«Это потому, что вы – гей» – и заулыбался, и снова глянул тянуще – зовуще, ну, как дитя, ей-богу. Из одного в другое состояние за секунду.

– Ну, конечно, только знай, что это – совершенно не повод доверять.

«А вам?»

– И мне, в частности. Единственно, почему ты можешь мне доверять, это мое обещание касательно наших разговоров и тот факт, что я тебя не осуждаю и не стану осуждать. И это все.

Мы допили в уютной тишине кофе, а потом я, поднявшись и подумав, что на сегодня достаточно, все-таки решился попытать счастья на этой волне якобы доверия, возникшего, словно из ниоткуда.

– Билл, с кем ты хочешь говорить?

И зацепил его взглядом, и мигом глаза перестали излучать покой, и я пожалел, но обратно слова не вернешь. Едкая жижа слов всегда размывает момент, вот секунду назад была надежда, которой тут же не стало. Он поостережется доверять, это уже понятно. И гулкий голос в голове самозабвенно повторяет – ты же знаешь, с кем, это же чувствуется, все не могло не повториться, все это уже было.

Один человек, а сколько бед от него. Том…

Мы встали из-за стола. Я протянул руку, слегка коснулся его плеча и сказал:

– Извини, можешь не говорить, только если сам захочешь. И ещё: можешь мне писать в любое время, не важно, ночь или день, ты всегда можешь чиркнуть мне смс о том, как ты, я всегда постараюсь помочь, честно, Билл.

Это звучало по-детски наивно, не выдержано, но именно так, как я чувствовал в тот самый момент. И уносил с собой чуточку потеплевший взгляд, отчего и на моем сердце становилось немного светлее.

***

Вечером, порывшись в интернете, я нашел пару статей о той аварии. Действительно, Натали Холт, урожденная Фолинг, являлась супругой Томаса Холта и сестрой Симоны Каулитц. Натали была в положении. Том потерял не только жену. Этот факт заставил кулаки сжаться, ток крови устремился по венам. Я все еще болею за него. Почему все так? Почему ему не быть счастливым? Он ведь…

У Симоны и Натали мать, находящаяся в доме престарелых, не имела возможности заботиться о внуке. А Том… Том, выходит, дядя ему, хоть и не по крови. Но, все же, родственник.

Бедный Том. Они оба. Живут и напоминают друг другу, что больше никого у них нет. Горький привкус у этих мыслей. Горький и чужой.

Я чувствую в себе потребность прекратить ковыряться в чужих жизнях и боюсь, что без этого у меня ничего не останется. Может, больно, потому что я не равнодушен сейчас, но как же хочется не думать ни о ком. Здоровый эгоизм, больная совесть, приходите завтра. Возможно, что-то изменится.

Макс, почему же ты, собака, не звонишь?

Вспоминаю, что Макс не обязан.

Спать.

На краю сна звучит неожиданный сигнал смс. Воображение тут же нарисовало некоего адресата, но реальность оказалась несколько иной.

«Спокойной ночи» – написал Билл.

Я ему ответил тем же, ощущая необыкновенное спокойствие.

***

Я помню, как в моей жизни,словно разом, выключили весь свет. Удивительным было то, что я убедительно и долго обманывал себя твоимине существующими мыслями. Для тебя все было просто. Был человек – и нет человека за пределами того идеального мира, в котором ты, видимо, запланировал построить свое правильное счастье. А мне так хотелось просто сказать «привет» и убедить нас обоих, что мы будем счастливы – сейчас и навсегда. Как будто, возможен такой мир…

Ты не умел и не умеешь быть счастливым, потому что в цепях, потому что в клетке. Мечешься, как зверь – цирковое представление для одного зрителя. Нет, на самом деле я так не думаю. Кому я нужен, чтобы что-то для меня играть. А тоска и желание, они так тесно переплелись друг с другом, что я теряюсь.

Мое потерянное божество…

***

Снится всякая муть, и встаешь потом, словно обе ноги у тебя левые. Дунуло от окна свежим, поселило внутри чувство, что вот – вот совсем скоро произойдет то, чего так долго ждешь. Я под веянием своих нелепых и скомканных, не всегда понятных снов становлюсь тем самым подростком, который ещё умеет ждать. Я улыбаюсь своей наивности, поражаясь, как же я мог так нелепо себя обнадеживать, зная, что меня никто никогда не любил той самой любовью, которая мне была нужна, и которую я был готов дарить в ответ…

А ветерок все дует, навевает легкость, обещает теплые дни, что вот-вот наступят. Дни, которые обещают такие перемены, которым ты будешь рад, и ты начинаешь их ждать, просто из чувства самосохранения. Потому, что нереально постоянно отравлять себя изнутри миазмами тоски – сохраненной и не выдранной с корнями. А осознание, что это совсем не новая жизнь, еще впереди, и все движется по той же окружности, ничего не меняется… Кроме, разве что, навыков движения.

Вот так, Георг, наклон вперед, два – в сторону.

Брось, Георг, начинается утро.

Как данность, принимаю веселое начало утра и совсем не разочаровываюсь, глядя, как Макс подносит чашечку горячего шоколада девочке из соседнего отдела. Садится с ней за столик и двумя руками обхватывает свой собственный большой пластиковый стакан с любимым капучино в попытке согреть пальцы. Они редко бывают теплыми, но бывают.

Нет, совсем не разочаровываюсь, улыбаюсь. Она мне нравится, хорошенькое, милое и неглупое лицо, не испорченное чувство юмора и звенящий колокольчиком смех. Макс, так вот что за чудо ты обихаживаешь, ну, молодец! Давайте, пусть у вас все будет, как надо, как у людей, как у всех нормальных людей!

Хорошо…

Я пытаюсь вникнуть в какие-то дела, какие-то подробности. Отчего-то не выходит, как обычно. Утренняя прохлада давно улетучилась, и все вокруг словно вознамерилось задушить меня и на корню пресечь мои попытки поработать. Надоела перевязанная рука, черед два дня Кэрол обещала снять швы. Жду – не дождусь.

Вспоминаю, как утром того дня я встретился с Томом, а, точнее, саму аварию.

Все свои мысли о том, что очень хочется жить. Хочется, но так душно.

И снова, и опять… не хочется думать ни о ком и ни о чем. Но мелодичный сигнал пришедшего сообщения говорит о том, насколько несбыточны эти фантазии – ни о чем не думать.

И, все же, я не ждал этого смс.

«Пожалуйста, приходите. Мне очень нужно поговорить с вами»

От Билла.

Почему-то сердце наполнилось тревогой. И ноги сами подняли тело и понесли. Я даже не взглянул на Макса, который шел по направлению к моему кабинету, но так ничего и не сказал, когда я пронесся мимо.

Что-то случилось. Билл, если я правильно думаю, не мог просто так попросить о встрече. Значит, что-то не так. Может, Том? Окончательно довел мальчишку? Что же он так с ним? Я практически уверен, что все дело в Томе. Такие вещи считываются на уровне интуиции, и… побывав однажды в этой шкуре, начинаешь чувствовать все это острее и ближе. Боже, какие неимоверно сложные люди встречаются на моем пути.

Нужный этаж, я торопливо жму кнопку звонка и не понимаю, почему в груди все словно работает на износ. Я не пил кофе, а трясет так, как будто сердце уже снаружи, а не внутри. Надо подлечиться. Стареешь, брат. Да…

Дверь открывает Билл, и я с оторопью понимаю, что передо мной вновь незнакомец. Таким я его еще не видел. Знакомым остался только… все тот же долбаный зов… не реагировать на который у меня не выходит.

Он потрясающе красив, он… я не понимаю, зачем он позвал меня, я оторопел и не знаю, что сказать, глядя, как полоска света, теряясь в треугольном вырезе шелкового черного халата, не желает теряться на самой крайне точке и отливает на шелковом бедре. И я начинаю понимать. Меня сейчас возьмут. Я, правда, не решил пока, как. Как завоеватель -знамя чужого города, или как котенка, притихшего на серой мокрой улице. Последняя мысль отозвалась толчком в ребра. Остановись. И я посмотрел в его глаза. Передо мной – совершенно взрослый человек, в глазах которого теперь я вижу совсем другое – тонны неизбывной печали, просто она скрыта за слоями черного, и так запросто не разглядишь. Вот оно, родство. Я понимал, что вижу перед собой себя, пусть более красивую и молодую копию. И этот момент, когда глаза увлажнились, и я понял, что непролитое прольется, я двинулся навстречу, утешить, уберечь, сказать, что и так живут. Сказать так, чтобы он поверил. А он, конечно, совсем иначе все понял, вовлекая меня в свой плен так глубоко, что дрожь его тела моментально стала моей. А кожа его бедра, которое пожелало явиться на свет, окончательно свела с ума, заставляя белеть костяшки сомкнутых в жесткий кулак пальцев. И ногти давно врезались в кожу, и безразлична была эта капля боли в сравнении с той лавиной, что я прочел там, в глубине. И ни звука, только губы, нашедшие что-то такое невыносимо нежное и терпкое на моей шее, замыкали круг, выводили за черту дозволенного. Я мог назвать себя тварью, порывающуюся завладеть этим нежным и трепетным созданием. Я сам нашел его губы. Я бы все равно нашел их. Этот вкус тепла и невинности. Мы уже далеко от входной двери. Стой, Георг. Нет!

Почему нет? Он хочет тепла, я хочу тепла. Почему нет? В этой долбаной жизни, где нет правильного счастья и свода правил, как именно становятся счастливыми. Здесь и сейчас – эти губы, эти руки, это точеное тело. Так сладко пахнущее… грозой, и виной, и нежностью. Эти руки умеют быть нежными, я помню те полукружья, один такой штрих по моей коже – и возврата не будет, и малыш об этом знает и зовет, говорит – соверши со мной этот грех, давай, назло ему, давай, назло всем. Я же вижу именно этот призыв сейчас, правильно? Тогда эта выдуманная нежность сотрет последние остатки разума… а что даст взамен, мгновенный экстаз? А разве то, что ты сейчас видишь перед собой, не является этим? Не дивные ли дали обещали тебе эти глаза, как, может, и ещё нескольким, но и тебе, тебе тоже, ты удостоился чести сорвать этот цветок, сделать его своим на желанную долю секунду. Да, он увянет, да, ему постоянно нужна будет влага и солнце, чтобы справиться с этим после. А ты… а ты насытишься, напитаешься этим… невообразимо прекрасным и убийственным коктейлем его молодости и своей вины. Я не готов.

Он не готов. Это ошибка. Тревожно бьется пульс на шее, а рука тянется повторить предыдущий жест и вжать в себя, и почувствовать ответную пульсацию, как когда-то. Георг, мать твою, что же ты творишь. Его вкус. Губы нежнее шелка, легкие, сводящие с ума прикосновения. Хочется выть и шептать, только ты, Билл, только ты.

Когда я все так испортил?

Я резко замер. Нет, Билл. Не для меня твоя нежность. А потом обнял его жестко, по-мужски, вливая в него без остатка свою уверенность в том, что он заслужил не моего тепла.

А он… Он понял, ещё секунду пытаясь вовлечь меня в эти сводящие с ума игры. И понял. Остановился. Попытался оттолкнуть, а потом поверил, вжался и разрыдался, судорожно, неудержимо, вцепляясь стальными пальцами в мои плечи. Я только теперь открыл глаза, поняв, что держу его уже обнаженное тело в неразрывных объятиях.

И мне не стыдно, я смог. Я не поддался. (мамамамамамамама!!!!! Ой не нравится мне это... Чую билл чота сделает с собой после этого (((( )

Я мог бы, Том, я мог бы, назло тебе и себе, но здесь не было места злу, здесь была только нежность. Я не стал, но это не ради тебя. Не из-за тебя. Так потрясающе было вздохнуть сейчас, когда Билл уже успокаивался на моем плече, понять, что я переступил через все, что связывало с Томом. Меня больше никогда не тронет этот человек. Я готов был поцеловать пальчики Билла за то, что он подарил мне эту долгожданную свободу, и не имел права вновь подвергать его сомнениям. Я просто обнимал это хрупкое, но стальное тело. А он, наконец, оторвался от плеча, глядя на меня из-под завесы черных ресниц. Застеснялся вдруг, заалел. Превращаясь в немного знакомого мне мальчишку, шмыгнул носом. А я потянулся за его халатом вниз, даже не реагируя на вид так смутивших меня прекрасных ног. И одел его, нежно, будто любяще, избавляясь от своих наваждений и похоти. Наконец.

– Хочешь поговорить? – шепотом спросил я.

Он немного помолчал, судорожно выдохнув куда-то в сторону, и неопределенно кивнул.

Я взял его за руку и повел к дивану, испытывая дикое вдохновение для общения. Улыбнулся этой мысли и подумал, что, раз уж такой день, почему бы и нет, может, это поможет нам обоим. Да и… задолжал я себе это признание вслух. А кому, если не Биллу? Кому ещё, как ни ему, понять меня?

Сели немного вдалеке друг от друга, и начал я, прекрасно понимая, что говорить он не может. Не хочет.

– Мне кажется, я знаю, с кем ты так хочешь поговорить, – я посмотрел на него.

Он ощутимо вздрогнул, не глядя на меня, и подтянул худые колени к груди. Я же, повинуясь интуиции, протянул ему руку со словами:

– Иди сюда, не бойся, я не причиню тебе вреда, – наверное, это прозвучало смешно, но и он уже не тот незнакомец, готовый бросить себя к моим ногам, только бы разделить с кем-тосвою неизбывную тоску.

– Иди, – повторил я, и он вложил свою тонкую руку в мою.

Я подождал, пока он устроится, свернувшись тугим калачиком и положив голову на мое бедро. И не было в этом доверительном жесте ничего, кроме разделенного чувства присутствия, так необходимого нам обоим. Опустил руку на его голову и слегка погладил. Решил спросить, наверное, чтобы обезопасить себя, но это было лишним, я чувствовал, и все же:

– Хочешь, я расскажу тебе свою историю?

По шевелению головы я понял, что все правильно, и начал говорить, осторожно поглаживая его волосы.

– Она не длинная и, наверное, совсем простая, но, поверь, она прочертила жирную линию на всей моей судьбе. Когда я был таким, как ты, даже младше, я встретил его. Говорят, первая любовь бывает нежной, запоминающейся, с воспоминаниями о которой люди идут по жизни, улыбаясь тому, какими детскими и прекрасными были эти чувства. Моя же любовь была не такой, она была изматывающей пыткой, которая не прекращалась долгие годы. Хотя, знаешь, все могло случиться по-другому. Но Том,– мальчишка чуть вздрогнул, – да, Билл, Том. Так вот, он, по всей видимости, просто не умеет по-другому. Не причиняя боли тем, кто любит его.

Я влюбился в него сразу, непонятно за что, да, он был успешен, да, он был потрясающе красив, его энергия заражала все пространство вокруг, и оно начинало светиться, но влюбился я тогда из-за чего-то другого. Его многие любили, ещё больше желали. А я верил в него, просто верил, как в Бога. Я тогда мог жить только моментами наших случайных встреч, мне казалось, он даже не знает, как меня зовут. Он знал… И однажды так случилось… Ты только не волнуйся, Билл, все это давно прошло; так вот… однажды, на вечеринке одного из друзей нам выпало задание поцеловаться. И мы это сделали. Что сказать, мой мир тогда перекрасился, думаю, и мир Тома тоже. Но он не мог признать этого. Я боюсь, что ты сейчас не поймешь, о чем я. Но я не буду тебе говорить об этом.

– Я понимаю, о чем, – раздался хриплый голос Билла. Этот звук чуть не заставил меня подскочить, но я сдержался, лишь трепетной рукой проведя по его голове. Он заговорил, и у меня все смешалось перед глазами, свет стал поразительно тусклым, и потребовалась пауза, прежде чем я понял, что должен продолжать.

– Да… Если ты любишь, то знаешь, – он едва слышно всхлипнул и сжался ещё сильнее, но я продолжал, – это, наверное, неисправимо в нем, это я почувствовал, как только увидел тебя. Почему-то почувствовал, чтос тобой произошло что-то похожее.

Он не принял все это в себе. Он… так случилось, что его отец узнал о нас. Для них обоих это стало большим ударом. Но понял я это значительно позже, когда стал старше. Ведь с того дня никто со мной так и не поговорил. Все молчали. Ни звука не произнесли, спрятались за маской ледяного презрения, будто я был виновен в том факте, что мистер Холт все узнал. А я все пытался, искал с ним встречи, бился, бился, бился, пока… пока в мою сторону не стали прилетать обрывки сплетен, что я грязный пидор, что я недотраханная сучка, много чего, Билл, чего мое разбитое в крошево сердце не могло не впитать. Смешно признать, ведь у нас с Томом и не было ничего, кроме моей любви и поцелуев. Я всегда рисовал себе Тома, которого так и не узнал, любящим, добрым, нежным, своим. Это было такой ошибкой, и все же не было. Глядя на тебя, я понимаю, что не было. Просто, это было не для меня. Том так и не заговорил. А потом все кончилось. Я же говорил, – усмехнувшись, добавил я, – она небольшая, моя история.

Билл приподнялся, а потом и вовсе сел, но близко ко мне и, потянувшись, поцеловал меня в щеку, запросто и бесхитростно, прошептав:

– Мне жаль.

Я ему верил, он понимал, о чем я недоговорил, я почти уверен в этом. И захотел узнать, это было непреодолимое желание:

– Это трудно – молчать?

Он быстро закивал, и из глаз его снова полились слезы.

– Очень трудно, если бы вы знали…

– Я весь твой на сегодня, – улыбнулся я, тыльной стороной руки медленно стирая слезы с его щек.

Он опять успокоился и принялся что-то усиленно обдумывать, хмуря бледный лоб. Я встал и пошел заварить нам чай, чувствуя себя совершенно уютно в этом доме.

Дал ему время отдышаться и одуматься. Я бы не стал просить его об ответной исповеди, я не для того здесь, я здесь, чтобы помочь ему. Поэтому, все будет, как захочет он.

Он был уже спокоен, когда я протянул ему кружку. Глубоко втянув носом душистый запах, Билл прошептал:

– Спасибо.

Мы выпили чай, медленно и не торопясь, я все ещё давал ему время, а потом, когда чай закончился, спросил:

– Если ты все же не хочешь, я пойду, тебе нужен отдых, – я знал, что он не прогонит, и уже дал ему понять что могу выслушать его, но дать ему этот последний выбор тоже должен был.

– Нет, – торопливо ответил он уже чуть окрепшим голосом, – не уходите, пожалуйста.

– Я не уйду, – сказал я, вновь удобно устраиваясь на диване, и он, по негласной традиции, вновь опустил голову на мои колени, а я на неё свою руку. И он начал:

– Мне кажется, я любил его всегда, я не знаю, когда именно полюбил… просто, всегда. Правда, все похоже. Когда я понял, как именно я его люблю, я испугался этого, но не смог сопротивляться себе, это… было сильнее меня. Я так… я так вел себя дома… с мамой, когда меня не брали к ним в гости, с Натали… – Билл вздрогнул. – Я так… – договорить он не смог, но я понял, о чем он. – А потом их не стало, и все это напоминало жуткий и кошмарный сон, и я не знал, что делать. Я стал жить с Томом, мне было больно от того ощущения счастья, которое я испытывал рядом с ним. А Том приходил в ярость только при взгляде на меня, впадал в какое-то оцепенение, наверное, я напоминал ему обо всем, чего у него теперь нет. Он очень горевал, он любил её. Их. А я не знал, как жить. Как любить и ненавидеть себя за это. Однажды, год спустя, когда Том уже немного успокоился, я не выдержал и рассказал ему о своих чувствах. Какого это было – решиться на этот шаг, просто не представить, я и сам, честно говоря, не понимаю, как я мог это сделать. Я выпил пива, мне было так хорошо, что я захотел поделиться этой радостью с ним. А он… он отшвырнул меня… как вещь, ненужную, которую не выкинешь, и которая жжет твои руки. И замолчал, он просто перестал говорить. Он не хотел меня видеть, и я стал прятаться. Он приходил домой поздно, а уходил рано. Я тогда сошел с ума. Я стал диким, я сам понимал, что со мной что-то не так, но остановиться не мог, я все искал чего-то, я не помню, чего, кого. И это длилось так долго, что сил жить просто не оставалось. А ещё меня убивало чувство вины. Оно не покидало меня ни на один день, пока я был с ним. Я сам отравил свою жизнь тем, что радовался, что живу с Томом, это… это, как будто я радовался, что других моих родных больше нет, что никто не мешает. С этим, знаете, – он почти хрипел, – с этим так трудно жить. С этим невозможно жить, – протяжно завыл он, но не прекратил рассказа, – а потом я решил, что все, хватит. Я решил уйти. Это стало единственной мыслью, единственным желанием, даже любовь к Тому не могла пересилить этого.

Я слишком устал от всего. И я сделал это.

Билл замолчал, словно заново переживая все, что с ним случилось.

– А потом Том вылечил меня, он не хотел больше жить со мной, ему было страшно, и он ещё глубже замкнулся. Я не то, чтобы ждал, что он заговорит, нет, но он… он, казалось, просто не может. Через силу он выдавливал из себя необходимые слова и снова уходил, уходил, а я оставался, больше не имея сил, чтобы сделать это ещё раз. Ну, вот тогда я тоже замолчал, думая, что так станет легче, ведь казалось, что ему так легче, и я думал, что и у меня получится. Честно, это не было попыткой достучаться до него. Но мне не легче… не легче, – закончил он.

И повисла тишина, разделенная между нами всеми, такая ненавидимая и желанная, такая своя, что у меня просто не осталось сил. Бедный ребенок, бедный маленький ребенок. Его жизнь легла передо мной чередою серо-черных полос, и появилась уверенность, что я был жалок в своей попытке преодолеть это все эти прошедшие тринадцать лет. А бывает вот так, когда каждый вдох проходит резью меж ребер. Что, тоже сказать ему, что мне жаль? Как ему, малышу, об это скажешь… Я наклонился вперед и крепко обнял его, а он положил свои руки мне на плечи. И мы впитывали всю нашу общую боль, и любовь, и тишину.

Я не знаю, сколько времени прошло. А потом пришел он, закономерно как-то, оглушающе просто, невыносимо правильно. Без него не было бы этих диких палящих чувств. Без него жизнь была бы другой. Идеал Билла, все ещё идеал, и мой поверженный идол. Вошел тяжелой поступью и серым голосом знакомо спросил:

– Что здесь происходит?

Мы разорвали наши объятия и в недоумении уставились на него. Все понимали и не верили, что этот человек сделал с нами.

– Я вас спрашиваю, что здесь происходит? – диким голосом закричал он.

– Ничего, Том, все в порядке, – спокойно ответил я. Ему это спокойствие встало поперек горла.

– Убери от него руки, – прорычал он. И, будь я проклят, но мне понравилась эта реакция, и моя полубезумная улыбка довершила дело.

Он кинулся ко мне. Наверное, я мазохист. Потому, что спокойно и даже остервенело принял удар в лицо. Билл вскрикнул:

– Том, не надо!

Тома словно кипятком обожгло, и он с неверием воззрился на мальчишку.

Я, тем временем приняв решение, мягко подвинул Билла и, повернувшись к нему, провел рукой по встрепанной голове, прошептав:

– Все будет хорошо, Билл, не сомневайся, понял?

И в ответ на мой долгий взгляд он неуверенно кивнул.

–Билл, нам необходимо поговорить наедине, – пытался я успокоить обоих.

Ожидалось бурное сопротивление, но наш вечный третий молчал.

– Не надо, – прошептал Билл.

– Ничего не бойся. Он меня не тронет больше.

Хотел было сказать это в иронично-вопросительной форме, но не стал.

– Пойдем, – тихо сказал я, поравнявшись с Томом, совершенно не обижаясь на него за неслабый удар.

***

Пошли, сопротивляться он не стал, лишь глянул с какой-то безотчетной тоской на Билла, словно спрашивая разрешения, а тот меня удивил, мягко и взросло качнув головой. Ну вот, а вы говорите – отсутствие взаимопонимания. Тут же все, как на ладони, просто нужен был катализатор. Надеюсь, наливающаяся синева над моей скулой является таковым. Впрочем, Билл заговорил. А Том… я как-то опрометчиво решил, что имею право читать ему нотации, как должно вести себя с ребенком, который ослеплен своими сложными чувствами. Не имею. Каждый волен чувствовать, что может, но думать, каким образом жить со своими и чужими чувствами, просто обязан. Вот об этом и поговорим.

И может, выпьем по капле, для храбрости, так сказать.

Внизу бар, который гостеприимно открыл нам свои двери. Том был меланхолично опустошен, я видел это и не хотел тревожить его сейчас, но понимал, что потом, возможно, и не соберусь это ему сказать. Он просто должен понять о себе кое-что, что, независимо от наличия Билла в его жизни, должно стать для него очевидным.

Заказали виски, и я с горькой усмешкой уставился на блики граненого стакана. Я когда-то в каждом оттенке коричневого искал и придумывал его взгляд, а сейчас, просто улыбаясь, выпил, заставляя язык впитать это яркую горечь, чтобы прочувствовать этот момент.А потом и выкинуть за ненужностью, я уже чувствую, как все мое прошлое утекает сквозь поры кожи, словно вытравливаемый яд, и я благодарен Биллу за противоядие, за то, что моя собственная история показалась не настолько черной и невзрачной в сравнении с его.

– Что ты все время улыбаешься? –устало поинтересовался у меня Том, уже выпив одну порцию и заказав вторую.

Хотел, было, ответить, что улыбаюсь, глядя на его кислую мину и, одновременно, наслаждаясь звуками его голоса. Однако, рисковать не спешил. Зачем нам теперь экспрессия? Ещё тогда, в день аварии, без неё было никак, а теперь и вовсе глупо устраивать балаган после всего произошедшего.

– Наверное, я не смогу объяснить тебе, почему, но считаю своим долгом сказать тебе, что для меня все прошло, Том. Но мы здесь совсем по другому поводу, нам необходимо поговорить о Билле.

Я замолчал, ожидая хоть какой-то заинтересованности, и дождался.

– Почему он заговорил с тобой? – спросил он, растягивая гласные.

– Я был с ним честен и, наверное, на самом деле хотел ему помочь, даже не смотря на факт того, что ты являешься главным персонажем этой истории и человеком, которому я в меньшей степени захотел бы помогать. Но так сложилось. И не смотри на меня, Том, так. С тобой я тоже стараюсь быть откровенным. Поэтому, выслушай, надеюсь, нам не придется больше встречаться. Мне жаль, Том, искренне и по-человечески жаль, что твоя жизнь сложилась именно так. Что сказать, я тоже терял, может, как-то иначе, но чувству утраты все равно, как это происходит.

– Я не хочу говорить об этом, – очень мягко, даже просяще, прошептал он. Значит, все ещё не зажило внутри.

– Не будем об этом, но я хотел бы спросить, что ты чувствуешь к Биллу, почему этот ребенок вызывает такое неадекватное агрессивное отношение к себе? Ты считаешь его в чем-то виноватым? Прежде, чем ты ответишь, я хочу тебя уверить, что это не нападки с моей стороны, я просто пытаюсь понять.