Текст книги "Тишина (СИ)"

Автор книги: cvetlik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Тишина

http://ficbook.net/readfic/1434582

Автор: cvetlik (http://ficbook.net/authors/cvetlik)

Фэндом: Tokio Hotel

Персонажи: Георг, Том, Билл.

Рейтинг: R

Жанры: Слэш (яой), Ангст, POV, AU

Предупреждения: OOC

Размер: Миди, 30 страниц

Кол-во частей: 1

Статус: закончен

Описание:

История о привязанности граничащей с болезнью. О том как переплелась судьба трех людей, и какие выводы сделает каждый из них.

Размещение на других ресурсах с разрешения автора.

PovGeorg

Визг тормозов оглушил меня своим пронзительным ревом, говоря о том, что на гладкой асфальтированной поверхности инерция срабатывает просто отлично. Этот звук, заполнивший всю голову целиком, заставил сердце глухо и надсадно удариться о ребра.

Всего за секунду до этого я спокойно и весьма увлеченно беседовал по сотовому телефону. Черт бы побрал Гибсона! Черт бы побрал меня! Зря я всегда уверял себя, что внимательность – одно из присущих мне качеств. Как бы не так! Мысли, молниями проносившиеся в голове, не давали представления о том, что произошло на самом деле. Только память услужливо подкинула момент-кадр. Быстрый взгляд, брошенный непосредственно перед столкновением, зацепился о тонированное боковое стекло темно-серой Ауди, возникшей, словно из ниоткуда. А сейчас, когда движение прекратилось, навалилась гнетущая тишина плотного белого цвета. Мгновение спустя раздался дикий звон в чугунной голове. Он прокатился по внутренностям, отзываясь пульсацией во всех конечностях. Боль, иглами вонзившаяся в сердце, стала отсчитывать долгие секунды, после которых позволила, все же, сделать вдох. Дышать, главное – правильно дышать. Чувствую, что отпускает. И вот, туман, сковавший сознание, начинает рассеиваться с количеством поступающего кислорода, вытесняющего все ненужное. Ну, во-первых, я понял, почему тишина вдруг приобрела цвет, что было ей совершенно не свойственно. Если бы не подушка безопасности, все могло бы окончиться совсем иначе. Это, наверное, было бы страшно. Здравое желание жить, наверное, посещает всех, даже после того, как все уже свершилось. Я пытаюсь улыбнуться, выходит криво. В голову лезет безобразная муть. А во-вторых, говорят, за одну секунду вся жизнь перед глазами проносится, и прочее... Ни черта подобного, ничего не пронеслось, может, конечно, не успело. Но, что уж греха таить, напугался я значительно, если не сказать масштабнее.

И только сейчас ощутил неприятную влажность на руке, созерцание крови моментально отозвалось дрожью. Весьма осторожно потрогал рассечение – глубокий порез. Ком тошноты поднялся к горлу и плотно застрял там, говоря о том, что вид крови все так же мне невыносим, как и в далекие юношеские годы. Прошипев что-то на чуждом сознанию языке, я словно со стороны услышал собственный тихий стон. Двоится все как-то. И грудная клетка, все ещё стиснутая обручем пережитого страха, опять перестает набирать необходимое количество воздуха.

Неприятная мысль о том, что повезло только мне, скользнула окольным путем в мое живо нарисовавшее возможную реальность дурное воображение. Новый страх с привкусом участливой совести порядочного человека самозабвенно прочертил линию по позвоночнику остро наточенным коготком. Нет! Не хочу никуда выходить. Черт! Что же ты наделал, Георг?!

Столько видов страха разом я ещё не испытывал, последняя его разновидность настойчиво не давала мне подняться с места, или хотя бы попытаться. И разом хлынуло сожаление, я бы назвал его эгоистичным, но… Да какая, к черту, разница? До чего же не вовремя, вы бы знали! Самое время все поменять. Всю эту наскучившую пародию на жизнь... Понял, что последнее, опять же, простонал вслух. Совесть есть, её не может не быть. Необходимо посмотреть, что с водителем Ауди. Время явления «героя» народу, опустим уточнения. Господи!

– Твою… – что-то помешало закончить.

Превозмогая боль, попытался открыть дверь, которая с трудом поддалась.

Ауди стояла метрах в пяти от меня. Удар пришелся на пассажирское место, поскольку видимая мне сторона водителя осталась неповрежденной. Подойдя ещё ближе, я увидел, что в машине никого, кроме водителя, не было. Слава тебе! И сам он сейчас склонился к соседнему сидению, видимо, рассматривая что-то.

За те пару шагов, которые я преодолел, чтобы подойти к машине, в голове нарисовалась вся картина происшествия, и все та же совесть, недавно проснувшаяся во мне, возликовала и признала меня скорее небезупречной жертвой, чем виновником происшествия. Вылетевшая в неположенном месте Ауди меня подрезала. Облегчение от того, что серьезных травм никто не получил, радостной и теплой волной заструилось по организму. Поэтому я уже вполне спокойно подошел к машине. Взгляду предстала широкая спина мужчины в белой футболке и длинные каштановые волосы, которые струились красивыми прядями по плечам. А спина была… на редкость…соблазнительной. Под тонкой тканью отчетливо обозначались рельефные мышцы. Самое время – подумаете вы. Идиотизм – понимаю.

Я тихо, одним пальцем здоровой правой руки постучал в окно, желая, наконец, привлечь внимание человека, исподтишка любуясь замечательной спиной. Обернулся он только через несколько секунд, но весьма порывисто.

Сердце, только недавно с таким трудом запущенное, пропустило один удар, а потом ещё один.

Я узнал его сразу, хотя изменился он порядочно. Жизнь, что называется, непредсказуема. Да.

А на меня в этот момент взирали глаза цвета дорого коньяка, без малейшего намека на узнавание. Однако, злоба, которая сковала их ровное золотистое свечение, могла бы напугать кого угодно, только не меня, и только не теперь.

Том… Холт. Затаившийся тигр, подыхающий дракон. Я бы даже улыбнулся, если бы мог. Все, что угодно… точнее, кого угодно из своего прошлого я бы встретил с улыбкой, прощая всем этим прошлым любые нелепые обиды, но не ему.

Он без особого усилия открыл дверь и вышел наружу, держа в руках очевидно дорогую, но ныне разбитую цифровую камеру.

– Ты хоть представляешь, сколько это стоит? – рыкнул он, но мне за агрессией почудилось отчаяние. Так вот о чем может думать этот человек после невероятной удачи, не получив не единой царапины в аварии. А Том не меняется. Хотя, спина… уже не того мальчишки, коим он был тринадцать лет назад. И глаза, другие совсем глаза. Но я не буду смотреть, не хочу и не могу.

И он заговорил, спустя столько лет. А я не смог, хотя душа так и просила сказать о том, что он идиот, и может засунуть свою камеру…

– Ты слышишь? – чуть спокойнее спросил он с незнакомой мне и странной интонацией сопереживания.

Если бы только у него была возможность, да и осознанное желание приглядеться ко мне внимательно, он бы, может, и узнал меня. Да и я бы, может, что-то ещё успел прочесть во взгляде, услышать что-то, нашептываемое беснующимся внутри нехорошим предчувствием.

Но я не услышу, я же отвернулся. Неужели я совсем не оставил никакой памяти о себе? Слишком хорошо знакомое разочарование устремилось в кровь, и я поневоле начал вести обратный отсчет до того момента, когда решу, что больше никогда этот человек не сможешь достучаться до меня. Попутно я вспомнил, что что-то в этом же роде уже фантазировал себе однажды.

– Эй? Тебе плохо? – он коснулся рукой моего плеча.

Я более, чем ощутимо вздрогнул. Волна дрожи, пробежав от икр, устремилась в совершенно неуместном направлении. Ну да, он не помнит, тем более о том, как я реагирую на его простые касания. Все ещё реагирую, как оказалось, но мягче, я долго приучал себя к этому. Завязавшийся в узел желудок мешает сердцу выплюнуть толчками кровь.

– Тебе требуется помощь, – заключил он.

Мне требуется помощь, внутренне содрогнулся я. Со мной чуть не случилась истерика, опять же, опустим злобное «чуть». Это, надо полагать, ты по моей бледной физиономии выводы сделал? Ну, что ты… И не надо так настойчиво пытаться вглядеться в мои глаза, ничего, кроме сумасшествия, там, скорее всего, нет.

Ну, и чтобы стало окончательно весело, меня понесло. Вполне ожидаемо…Горечь на языке, все же, сорвалась в виде тихих с хрипотцой слов, словно рвущихся в пустоту:

– Совсем не узнаешь меня, Том? – и так непозволительно долго никакой реакции.

Он чуть повернулся, и на этот раз посмотрел мне прямо в глаза. Долго смотрел. И отвернулся, давая этим жестом понять, что, наконец-то, он разглядел, кто перед ним, и произнес чуть слышно:

– А… это ты…

Прекрасно. «А, это ты» – и все.

Потрясающе просто.

Я не в силах был сдержать полубезумную улыбку.

– Ты изменился, – жестко произнёс он, видимо, убеждая себя в чем-то, на что я парировал:

– Ты тоже, – весьма ожившим голосом.

Внезапно телефонный звонок к чертям разбил какую-то странную атмосферу взаимного магнетизма, образовавшуюся между нами.

Том вытащил мобильник из кармана стильных коричневых брюк и быстро принял сигнал.

– Да. Тут у меня ЧП, – пауза, – неважно. Да нормально, я скоро буду. Я буду, сказал. В чем проблема?

Видимо, его проблема с объяснением была сложной, так как Том чертыхнулся и, сказав что-то слишком тихо, чтобы я не услышал, отключился.

– Что будем решать? – это он уже мне, твердо и без лишних ненужных отступлений.

– С аварией? – глупый вопрос, согласен, но иначе… Веяние ситуации.

– Я оплачу ремонт, я виноват.

– Ты виноват, – всегда мечтал сказать это, получилось даже слишком поспешно и, возможно, злобно.

Он странно глянул на меня, и я мысленно представил, что так он посмотрел на меня тогда. Представились его дикие дреды, растущие тогда весьма прихотливо.

В голове все смешалось от переизбытка различного рода чувств.

Том Холт, редкостный чудила, хотелось бы сказать через «м».Но теперь это уже не так и важно. Когда-то, с десяток лет назад, непременно бы назвал, а теперь, что толку ворошить это неприятное прошлое? Для него всегда была и будет одна правая сторона – он, и нет смысла сейчас воскрешать в себе потуги давно гложущей злости. Я знаю это, но воспоминания лезут непрошеными гостями, рисуя по спиралям в голове множество отголосков затихшей, казалось бы, боли. Надо тормозить.

– Георг, – он едва прошелестел губами, снова давая понять, что ему все ещё трудно или непривычно произносить мое имя, да и вообще, говорить со мной.А я… почти пришел в себя для того, чтобы помочь ему в силу гражданского долга, – я вызову эвакуатор, и…

– Да не беспокойся, ремонт каждый сам оплатит, – я думаю о Гибсоне в данный момент, все-таки, я поспешил списать с себя всю вину. Может, это тоже у меня на уровне привычки.

– Это не обязательно.

– Это не проблема Том, – ровным тоном ответил я.

Помявшись минуту, не глядя на меня, он, наконец, спросил:

– Как ты? – так мягко, что я даже и не предполагал, что он на это способен.

Может, он отпустил? Я хотел нагрубить в ответ, но мне не дали. Том всегда пресекал мои желания и сейчас сказал:

– Я должен бежать, у меня ещё съемка. Это не может ждать.

– Хорошо, поезжай, – и вот, я снова адекватный человек, с которым можно даже разговаривать.

– Я вызову для нас эвакуатор, – повторил он, спешно отдаляясь в сторону, опять исчезая из моей жизни.

Для нас…

Все-таки, Том, ты редкостный чудила.

А я подрожал ещё немного, купаясь в лучах теплого майского солнца, и решил больше не вспоминать о нем, хотя бы до того момента, как окажусь дома, а, может, и дольше.

Эвакуаторы действительно приехали, причем, довольно-таки быстро, всего через две неспешно выкуренных сигареты. Машину Тома уже отбуксировали в неизвестном направлении, а свою я направил в знакомый мне автосалон, набрав нужный номер и предупредив, что в скором времени подъеду.

«И разошлись, как в море корабли» – ненавижу это выражение, но оно само всплывает помимо воли. Так вот, «разошлись» – подумалось мне, и я даже улыбнулся, понимая, что все уже позади, все слишком давно позади, а эти мокрые ладони – лишь отзвук давно отыгравшего. А времени на приведение разбушевавшихся чувств в нормальное состояние – лишь две неспешно и со вкусом выкуренные сигареты.

***

Небо сегодня непередаваемого оттенка, чистая лазурь, подернутая молочной ватой облаков. Такое чистое и невинное, словно давно уже обновившее собой все, видимое глазу. Нет злости, нет жалости, есть вселенская любовь, которая, как вирус, должна разноситься по округе, и она разносится, навевает. Даже неидеальная чистота окна не способна задержать мой взгляд на себе. Все внимание забирает этот чистый небесный цвет. Когда-то давно я любил смотреть на небо, потом это прошло, а вот сейчас я долго смотрю в окно, слишком долго. Опять внутренне пытаясь остановить поток ненужных воспоминаний. Никому не нужные рефлексии и пролетающие мимо кадры жизни уже не столь тревожат мое ожившее сердце. Что-то, все же, там внутри есть, и это что-то щемит в груди. Надо бы сделать рентген. Думаю, приложился я знатно.

Но не сделал. Не захотел.

Ненавижу больницы после того, как провел целый год возле умирающей от рака Саванны, моей сестры. Тогда, казалось, её боль я не переживу. Пережил, она умерла. В памяти только её руки и тот факт, что она писала стихи черным маркером на всех попадающихся под руку обрывках бумаги. Умные стихи – про жизнь, про честность, про веру.

Мне не хватает этой веры, которую моя сестра вливала в окружающих. Когда её не стало, я долго смотрел на небо и не мог понять, что больше внутри – боли или облегчения оттого, что мучения её на земном пути окончены. Но само воспоминание о ней, помимо воли, успокаивает, дарит ощущение, что в этом мире есть, за что бороться, пока рождаются такие, как она. Я перенял эту её привычку писать – не стихи, нет, так, мысли… на каждом попадающемся клочке.

Вот и сейчас написал: «Пусть останется только ветер, потревожит мгновением душу и отсеет все то, что не нужно».

Глупости – скажете вы. Бред – отвечу я. Мне можно, я только что после посещения Кэрол. Это длинная история, кто такая Кэрол… В общем, у неё имеется медицинское образование, и в час острой нужды она мне не отказывает, как и сейчас. Она мне обработала руку, наложив два шва, и основательно замотала злосчастный порез. В итоге, ввалившись в наш офис, я обессилено опустился в кресло и гляжу в окно. Сижу.

Мечтаю о холодном чае.

Мечты, видимо, так и останутся мечтами, поскольку Гибсон пепельно-серого оттенка залетает в мой кабинет и начинает скрипучим от волнения голосом выспрашивать, что произошло. Макс излишне чувствителен, и сам это понимает. После моего короткого рассказа, немного поколебавшись, сообщает:

– Ну… Я очень волнуюсь за тебя, – боже, Макс, как приятно слышать, что хоть кто-то волнуется.

– Макс, да ладно, не напрягайся, все уже в порядке, но мне приятно, что ты так волнуешься, – лицо мальчишки, которым, в сущности, ещё и был Макс, немного залил румянец. Это что-то новое, надо признать. Мы работаем уже пять лет вместе, но подобных всплесков я за ним не наблюдал. Но, вообще … Макс – это отдельная история.

Зеленые водянистые глазенки с непередаваемым чувством на секунду вперились в мои, точно такие же водянистые, но серые. Это, определённо, что-то новое! Но… В том-то и дело, что «но», я не мог этого не заметить раньше, так?

– О чем мы тогда говорили, Макс? Напомни мне, будь добр,– серьезно обратился к нему я, естественно, не желая бесперспективно размышлять на тему – с чего это Макс стал так неожиданно и приятно внимателен.

– Только не говори, что собираешься ещё и работать сегодня? – голос уже нормальный.

– Ну, а что мне мешает? – к тому же, снабженному все той же Кэрол анальгетиками по самое не хочу. – В принципе, я собирался сегодня проехаться по нескольким адресам, но, так как машина моя теперь в ремонте, либо что-то поблизости, либо бумажная работа здесь. А потом можно и домой. Честно говоря, я бы предпочел, все-таки, нанести визит кому-либо из наших подопечных… – задумчиво протянул я, потирая здоровой рукой висок и почему-то ощущая дикую усталость от косо проглядывающих сквозь жалюзи лучей.

– А я тебе об этом и говорил. Новенький, его дело передал другой центр реабилитации, там ему не смогли помочь. Замкнутый, депрессивный, ты таких любишь.

А как же.

– И сознательно не разговаривает.

Я вздрогнул. Опять сегодня, и опять это, зачем? Я же решил, что все давно в прошлом, и все ещё пытаюсь разобраться.

Значит, парень…

– Не немой? Травмы, прочее? – уточнил я, уже зная, что возьмусь, хотя… Знаю, что чаще от нас толку немного, мы простые социальные работники, которые не относятся к разряду специалистов психотерапевтического направления. И слава богу, что не относятся, надо сказать.

– У него погибли родители три года назад, автокатастрофа, он не пострадал. Живет у опекуна. Молчит уже больше года.

Автокатастрофа? Ну, конечно, мало мне цикла историй под грифом «все напоминает о тебе».

Три года? А молчит больше года?

– Почему больше года? Не сразу проявилось?

– Мало данных, к сожалению. Сложно, – сочувствующе заметил Макс.

– В большинстве случаев, – добавил я со знанием дела.

Макс, до этого приземлившийся на подлокотник кресла перед моим столом, резко встал и, кивнув на папку, сказал:

– Дело там. Мне звонил Густав из центра в их районе, это неподалеку от тебя. Потом встретились, и он передал. Есть одна деталь, мальчик, очевидно, все же хочет с кем-то говорить, он постоянно пишет об этом – «пусть просто говорит».

Я вздрогнул вновь. Значит, «пусть просто говорит». Что, малыш, те же проблемы?

– Надо бы посмотреть на него. Оставь координаты этого Густава, если что.

– Конечно, – Макс, взяв мой телефон, забил номер своего знакомого и продолжил несколько рассеянно, – но… Георг, может, тебе лучше поехать домой?

Не лучше, точно не лучше, Макс.

– Да нет. Все нормально, я хорошо себя чувствую.

Макс с сожалением глянул на перебинтованную руку, а потом добавил:

– Может, хочешь что-нибудь? – в голове моментально сложился неправильный ответ, который я заменил на:

– Чаю… чаю хочу, у тебя нет холодного?

***

Макс принес чай и побежал по своим делам, по своим подопечным. Самое несправедливое во всем этом, что он занимается этой работой не по велению сердца. Нет, он выкладывается, насколько вообще это возможно, но для него это работа является единственной возможностью заработка. В более престижные учреждения его с неполным профессиональным образованием не приняли, а финансов для того, чтобы окончить университет, у него нет. Как и у большинства работающих здесь. Но не у меня. Правда, мало кто об этом знает, благодаря наследству родителей я не нуждаюсь в средствах. И образование получил нормальное, а почему выбрал именно эту работу? Не знаю, это сложный вопрос и сложный спектр ответов, озвучить которые в полной мере для меня проблема.

Сделал глоток, и жидкость с приятным фруктовым ароматом освежила пересохшую глотку. И я снова думаю о Максе, секундное воспоминание, зеленый свет взволнованных глаз, видимая мягкость чуть волнистых каштановых волос, всей бы пятерней и на затылок.

О Максе я всегда вспоминаю так, быстро и беспричинно. Нет, Макс, у нас ничего бы не вышло, ухмыляюсь сам себе и думаю о том, что это самое «вышло» даже не пыталось стать реальностью. А так… дразнит меня на расстоянии это ощущение недозволенности. И не более того. Всегда находится тот, с кем можно снять напряжение, было бы желание.

Поудобнее сел в кресле и решил кратко просмотреть то самое дело новенького. Ну, что же: Вильгельм Каулитц, шестнадцать лет. Рост, общее состояние и развитие в норме, а вот вес – явный недобор.

Не разговаривает более года, не имея физических отклонений.

Преобладающее психическое состояние – фрустрация, при явной полярности настроений.

Других психоневрологических дисфункций нет, кроме отсутствия устойчивого желания пользоваться устной речью.

Неопределенная сексуальная ориентация. Какое классически незавидное определение, как будто заранее дающее представление о том, что из себя представляет человек. Что же, весьма наслышан.

Общая успеваемость неудовлетворительная, все виды работ, ввиду индивидуального положения, сдаются письменно. Причем, он учится даже не в специальном заведении, а в обычном.

Все интереснее. Общение со сверстниками, осуществляется письменно и так же редко. Общий же аспект поведения с большинством сверстников имеет ярко выраженный сексуальный характер. Хм…

А вот это вообще интересно: ранее пел и играл на гитаре в группе, образованной при общеобразовательном учреждении. Был активным и веселым ребенком.

И теперь молчит. Что ж ему так подпортило психику? Авария?

Что-то тут не сходится. По времени это очевидно.

Из фактов: Три года назад потерял всю семью. Переезд сюда, в Берлин, новая школа, новый дом. Год назад – попытка самоубийства.

Все правильно, после этого им уже и стали заниматься социальные органы.

Вены, значит. Откачали, после этого замолчал. Ну, хоть что-то.

Помимо прочего, тогда же решался вопрос о передаче опекунства социальным органам. Причем, по ходатайству опекуна. Почему он тогда до сих пор там живет? Тут больше вопросов, чем ответов.

И, словно в окончании этого веселого дня на меня снизошло, что я где-то упустил данные самого опекуна.

Нашел.

Том Холт, 30 лет. И адрес.

Стол. Снова лист слегка желтоватой бумаги, напомнивший ссохшийся осенний. В горле явственно почувствовалась слетевшая с него неосторожным носком ботинка пыль. Ком горечи, который протолкнуть не удается, и холодеют кончики пальцев. Снова взгляд на стол. Окно.

Этого просто не может быть, может, опечатка, может, другой человек? Может? Может, по идее. Нереально же! А если так, почему-то я, все же, не удивлен… Я шокирован! Почему ты, Том? Почему именно ты? Это что, судьба так криво старается, чтобы мы пересекались в одной плоскости? Для чего? Я уверен, что это он, таких совпадений не бывает! В графе «работа» – фотокорреспондент. Что ещё мне нужно в качестве подтверждения?

Я со злостью захлопнул папку, не желая дальше просматривать дело. Не нужно это мне. И точка!

А ему…

Кому именно?

Мальчишке этому. Как мыслишь Георг?

Как…

Снова глоток чая, чувствую, как прохладная жидкость чертит себе путь до желудка. Я вновь и вновь вижу данные, уложенные в несколько абзацев его жизни. И вновь мечусь. Почему же стремление помочь всегда преобладает над тем, что считаешь для себя неприемлемым? Почему? Я ведь обещал себе. Никакого Тома Холта. Это, конечно, было ещё до утреннего происшествия, но и оно не может повлиять на тот факт, что видеть этого человека мне не хочется и, более того, – не следует. Ну и что, что все давно в прошлом. Себя-то для чего провоцировать?

А если посмотреть с другой стороны, сколько таких вот мальчишек? Сотни. У этой сотни проблемы разного характера: у кого-то сносит крышу от гормонов, у кого-то – от боли, у кого-то – от одиночества. Большинство из этих ребят стараются справиться с этим, но есть и единицы, которым действительно нужна помощь. И чаще всего эти единичные случаи не поддаются какому-либо вмешательству. Мы – сторонние наблюдатели, которые, в лучшем случае, могут стать обыкновенными слушателями. И еще не факт, что с нами заговорят. Чаще – нет. Чем я смогу ему помочь? Чем, Георг? Чем ты можешь помочь?

Тянущее необъяснимое чувство в груди говорит о том, что пытаться стоит. Даже зная результат, мы все равно пытаемся пробиться. Пытаемся стать для этих ребят... нет, не друзьями, не близкими, а теми самыми «слушающими» людьми, хотя и посторонними. Посторонними быть значительно проще. Мы – те люди, которые случаются в их жизни наряду с неприятностями и бедами, навалившимися на них. Если есть мы, значит, есть и неприятности. И хорошо, если мы уходим. Но, прежде, мы всегда пытаемся помочь. Всегда. Так почему я сейчас думаю об отказе от дела только из-за личных мотивов? Я не имею права. Я права не имею, это мелко.

Я не знаю. Черт.

Вильгельм. Шестнадцати лет.

Что-то знакомое и тревожное бьется в груди сейчас, словно мне нужно решиться на это, и я потом для себя смогу понять, что-то смогу понять, но пока – нет, это похоже на…

Ни на что это не похоже, это, видимо, совесть толкается куда-то в район желудка. Оттуда и характерная тошнота. Нет, это не из-за аварии. Это просто моя совесть.

Открыл папку снова, но сосредоточиться не представляется возможным, в голове опять каша...

***

Я не ожидал, что он, все же, пойдет на это. Были странные взгляды. Было ощущение волшебства, назревающего между нами, ну, может, я и преувеличиваю или видел то, что хотел видеть. Ладно я, я не особо и скрывал, но и не рисовался с этим своим нестандартным… отношением. И вообще, никого у меня не было. Неудивительно, вот уже второй год я тону только в этих глазах цвета горького шоколада. А когда он улыбается, словно лучи солнца пронизывают его глаза изнутри. А когда он смотрит именно на меня, мне чудятся грозы. И нас заставили, я понимаю. Тебя ведь заставили, Том?

Его неспешные шаги словно отбивают удары моего сердца, затихшего перед угрозой замолкнуть навсегда. Я не ждал этого.

Простая игра, простая задача – поцеловать Георга. Винс хрюкал, когда читал задание. А у Тома – решимость в глазах и манящее тепло.

И гроза. И я знаю, что следующим ударом молнии мне снесет башку. А что я могу, Том? Я так долго ждал твоих губ, что даже сейчас, понарошку, я не могу отказаться от этого приза. Вот ты ржешь, Винс, ты мне не друг, не брат, ты – человек, подаривший мне мечту сейчас.

И он подошел вплотную, зачем-то опустив мне свою нелегкую руку на плечо. И под её весом я чуть не повалился на пол. Но устоял. Мы же оба встали, да, я точно помню, что мы вставали, когда нам сказали сделать это. Это так торжественно. Так пугающе красиво, твоя футболка, обрисовавшая грудь, в миллиметре от моих глаз. Я уже чувствую запах твоих губ. И, понимая, что надо играть, не выдерживаю. Мягкие, очень мягкие, очень теплые, очень вкусные. Не нажимая, я едва касаюсь твоих почти нераскрытых губ. Пролетает вечность, мы застыли, согревая друг друга дыханием.

Я несмело провел кончиком языка по его сомкнутым губам и почувствовал отразившийся от меня электрический заряд, почувствовал его язык, с жадностью прошедшийся по моим губам в ответ. И остановился, ты остановился. Позволив себе совсем не то. Ты… остановился. А сердце… сердца наши бьются, стараясь обогнать друг друга. Да, почти ничего не было. Но я не знаю, как смотреть всем в глаза. По большому счету, мне плевать, но тебе нет, и поэтому я не могу. Улюлюканья не было, или я не слышал.

Я вообще не помню, что там дальше было, на той вечеринке. Я помню конец этого вечера.

Твои жадные губы. Вкус твоего безумия. Твои зубы, прикусывающие кожу на кадыке. Твой засос возле ключицы. Мои, словно растворяющиеся, кости. Запах твоих волос на моих руках. Стену за моим домом. Сырость недавно политого газона. Счастье, затопившее меня. Луну, подглядывающую из-за шапки клена в моем саду, её жадный и раскрепощающий взгляд. Шепот, срывающийся бессмысленными бисеринами пота. Помню нашу несдержанность и страсть. И тебя.

Я помню тебя. Ты потом сошел с ума.

***

Я пошел туда. Знал, что пойду, гонимый своей совестью и тем фактом, что я должен убедиться, тот ли там живет Том. И практически знаю, что тот. Но, все же. И это не любопытство, что в этом любопытного? Это просто знакомое зло, и не более, а, значит, противостоять ему проще.

Действительно, рядом, соседний квартал от меня. Я с удовольствием пройдусь пешком. Будет много чистого вечернего воздуха. Мне надо представлять что-то радужное. И получается. Волны оптимизма привычно устремляются по венам. Все будет хорошо, все будет нормально.

Седьмой этаж, видимо, большая площадь. Кажется, здесь квартиры – студии. Интересно, как же вы живете? У мальчика совсем нет своего пространства? Это, возможно, и продиктовано тем, что ребенок должен быть на виду, но, не имея никакого личного угла, никакой плоскости, на которую он мог бы беспрепятственно переключаться, – неправильно.

Дверь открыл парень, который не выглядел, как все дети его возраста. Хотя ощущение это было продиктовано, скорее, выражением усталых черных глаз. Во всем остальном – тощий и высокий подросток, только что выползший из душа с ещё мокрыми черными, по лопатки, волосами.

– Я так понимаю, Вильгельм? – как можно мягче спросил я, в то время как он, отходя от двери, жестом позвал меня зайти внутрь.

Потом поднял на меня глаза и в подтверждение кивнул. Было что-то странное в том, что его бледное лицо сейчас буквально дышало спокойствием.

Это на самом деле удивляет, учитывая тот факт, что видит он меня впервые в жизни. И то, что он беспрепятственно пропускает внутрь постороннего человека, даже не испытывая никакой заинтересованности. Я ещё раз внимательно вгляделся в его глаза, и он позволил мне это. А там – ничего. Пустота.

– Меня зовут Георг, Вильгельм. Я из Центра поддержки. Думаю, тебе не надо объяснять, что это за учреждение?

Изначально я решил разговаривать с ним более мягко, кратко и по существу, хотя и несколько профессиональным тоном. Это, отчасти, было продиктовано интуицией.

Он отрицательно махнул головой, давая понять, что нет, ему не нужно объяснять, откуда я.

А потом он подошел к небольшому комоду и, привычным жестом взяв в руки блокнот и ручку, написал:

«Билл. Можете звать меня так. Садитесь, пожалуйста».

Ну, надо же. Вежливость продиктована, как я понимаю, общением со всеми моими предыдущими коллегами?

– Спасибо, Билл. Рад познакомиться.

Слегка натянутая улыбка приподняла уголки его губ. Удивительный ребенок. Это он-то сексуально озабочен?

Неловким жестом он заправил мокрую прядь, которая оставляла влажные следы на белой футболке, за ухо, и, секунду постучав ручкой о бумагу, написал:

«Хотите что-нибудь?»

Меня, все же, удивляет его контактность, я ожидал, что это будет дикий звереныш, даже предполагал некоторую неадекватность. А передо мной – тихий и странно-рассудительный молодой парень. Слишком хорошо зная, насколько может быть опасной эта тихая покорность, я был совершенно уверен, что это не тот случай. Будь он на самом деле совершенно нестабильным, мне бы сейчас не пришлось здесь находиться. Но и эта контактность немного сбивает с толку.

– Нет, Билл, спасибо большое, что предложил. А ты сам? Тебе не нужно привести себя в порядок?

Он неопределенно повел плечами и снова отрицательно мотнул головой, глядя мне прямо в глаза. А потом осторожно и быстро глянул на мою забинтованную руку, видимо, немного заинтересовавшись.

Он очень красив. Это на самом деле так, он просто потрясающе красивый молодой человек. Точеное лицо, высокие скулы, красивая форма глаз, чистая бледная кожа, немного полные губы. Есть что-то женственное в его облике, но не жеманное. Да и по-мальчишески угловатая фигура разбавляет это впечатление. Мне хочется узнать, насколько он использует это качество в своих целях. Глядя на длинную молочно-белую шею, плавно отклоненную немного назад и в сторону, я начинаю подозревать, что он это умеет. И, очевидно, для него это естественно.