Текст книги "С первого? (СИ)"

Автор книги: Цвет Морской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

С первого?

Да х*йня всё это, не бывает вот так – с первого взгляда и на всю жизнь! Я и раньше так считал, да и сейчас убеждён.

"Ах, я полюбила его с первого взгляда!"

"Лишь только взгляд его серых глаз проник в моё сердце..."

Ох*еть, как информативно! (Сестра до усёру любила подобную печатную муть – с утра до ночи цитировала, не затыкаясь.) Никогда не понимал все эти сопли и терзания "про любовь". Как можно всерьёз увлечься человеком, который просто на тебя посмотрел? Два глазных яблока одного индивидуума изменили свою траекторию восприятия действительности и захватили другого в свою картину мира. Ну и что?.. Моё сердце всегда было глухо к таким вот больным взглядам, охам-вздохам и прочей любовной шелухе. Нах*й!

Правда, взгляд тех самых глаз (до сих пор не уверен в цвете) был, но он никуда не проникал, а лишь равнодушно скользнул по мне и "вышел" вместе со своим хозяином на третьем этаже нашей девятиэтажки. Не по нраву? Бандана, чёрная футболка с двусмысленным принтом, драные джинсы и скетчерсы – это моя школьная форма. Против его унылого костюма и, уверен, ох*уительно унылой правильности без всякого словаря читаемой на его бл*дь, тоже правильном аристократическом лице.

Да я никогда не был одет, как положено! Особенно вы*бывался лет в пятнадцать; приучил всех, начиная с родителей, "воспитал". Одежда – естественное продолжение меня. В школе – бешеные драки,  положенные вписки, вплоть до складирования по углам без различия половых признаков недвижимых тел, накаченных всем, чем только можно, и непременно каждодневное, непрекращающееся выгрызание себя, своего, до брызг ядовитой слюны, до выжигающей ненависти ко всем, кто против, невзирая на ранги и родство. Но не сторчался в итоге, как некоторые, что тоже с самомнением, не сел.

Институт слегка расслабил, приглушил моё "Я": состриг лишнее – достаточно лишь череп прикрыть, одежду прикупил поспокойнее, но меня, настоящего, ничего не изменило. Синяков поубавилось, но стал курить – до кишок пропитался никотином, алкоголь остался на прежнем уровне, но теперь, это смотрелось уже не так вызывающе. Повзрослел. Поумнел?

Наверное, он всегда жил в нашем доме, но я не снисходил до него – не видел. Тогда, для меня впервые, мы столкнулись в нашем лифте и разошлись-разъехались, благополучно забыв друг о друге до следующей встречи. И потом мы изредка пересекались в этой самой засранной чужими отморозками лифтовой кабине (поймал бы у*бков – скинул бы в шахту собственноручно). И опять вразрез с заповедями печатной любовной блевотины  – это было вынужденное минутное соседство двух совершенно посторонних друг другу людей, живущих в одном доме и пользующимся одним лифтом. Из года в год.

Обычно я топал из школы или с тренировки, а он... может с работы, может тоже с учёбы, но повыше моего, конечно, уровнем. Мне он был не интересен. Абсолютно. Ни имя, ни чем занимается, ни его возраст. Не интересует! Видел, что старше и этого мне было достаточно, чтобы идентифицировать:  "мужик – с третьего". И только. Чуть позже он стал опознаваться мною, как "блаженный мужик с третьего". Я бы и этаж, на котором он живет, не знал, если бы не видел на каком выходит.

В нашем доме постоянно жили кошки. Ну, не то, чтобы жили, а так... появлялись. И как-то выходило, что их вонючий приплод мне на глаза ни разу не попался – никак вовремя топили добрые люди. (Ненавижу я этих тварей!) В какой-то из дней, поднимаясь по лестнице пешком и слыша душераздирающие завывания, я на одном из лестничных пролётов наткнулся на мужскую фигуру, сидящую на корточках. Ясно – кошачьего выбл*дка рассматривает. Тоже захотелось взглянуть на хвостатое чудовище, что уже пробрало до печёнок своими воплями. Потоптался рядом, не зная как приткнуться, чтобы не задеть сидящего да и увидеть, собственно, объект. Тут мужик поднимает голову:

– Ну, наконец-то, Сер... А... тут вот... Серафима Дмитриевна пошла за пипеткой и молоком.

Смотрю на пол – серый шмат шерсти на полу, разевающий в оглушающем оре розовую пасть. Обычный кот, ну, или кошка в миниатюре. А вот лицо этого самого мужика, что "с третьего", меня зацепило больше: распахнутые в каком-то дебильном щенячьем восторге глаза, полуоткрытый рот – было ощущение, что вот-вот... и слюна начнёт капать, как у идиота. Он смотрел на меня снизу вверх с какой-то блаженной улыбкой. Думаю, что он даже не совсем понимал, кто перед ним: бабка-клуша с первого, вечно возившаяся с местными котами и прилипчивая, как банный лист или подросток с седьмого, жестоко затраханный с самого утра *банутой физичкой и которому пох*ю всякие там кошачьи выкормыши с пипетками и без. Он сидел и всё смотрел на меня. "Пипетку от меня ждёшь?" – тянуло поржать... и над ситуацией – стою и разглядываю весь этот аттракцион тошнотворного милосердия, и над его лицом – полного придурка.

Да, это был ещё один взгляд. Ну и что? Кроме как желания сблевать он ничего не мог вызвать. Уходя от него вверх по лестнице, понимаю – этот придурок, просто больной на всю голову. И как я раньше не заметил? Хотя дела мне до него не было. Больше волновало другое: если не сдам в ближайшее время лабораторку хотя бы на "трояк", то Сергевна со свету сживёт – она умеет, п*зда драная.

Когда мы снова оказались с ним в одном лифте, я, вспомнив орущий комок мяса на полу, решил повнимательнее вглядеться – больной он всё-таки или нет? А как рассмотришь, он всегда ко мне спиной стоит? Сделал вид, что уронил ключи. Потолкавшись ("Плохо видно... мешаешь мне, не видишь?"), и, заставив его развернуться ко мне лицом, своими копошениями на полу придвинул его вплотную к стенке лифта: отступил, распластался по стенке, чуть не на цыпочки встал, блаженный. Поднимаюсь с колен, типа "нашёл", а сам внимательно – в лицо ему. Даже как-то скучно стало: слюна не капает, лицо обычное, взгляд усталый... Обыкновенный придурок, короче. Если такого, как этот приложить мордой о колено, то просто сломаешь на х*й всё: и нос, и челюсть, а то и черепушка треснет. Хорошо, что мне на таких в драках "не везло", а то ушёл бы на малолетку давно за тяжкие телесные, а то и за убийство. Какой-то он весь... и ведь не дрыщ вроде, и лицо, как на картине какой.

Ну вот он – взгляд на меня, он снова был и что... Да ничего!

Вот так мы – я и этот придурок со своим взглядом, и прожили в нашем доме, встречаясь в лифте, иногда на лестнице, наверное... лет восемь? Считать лень. Знаю, что мы с предками въехали сюда, когда я учился в пятом, а уехали... Нет. Уехал только я, когда учился на последнем курсе физтеха: переломила меня Сергевна, сожрала мой мозг нотациями, вынудив и дальше по жизни люто «любить» свой *баный предмет.

Мать визжала, когда узнала, что уезжаю из дома, отец молчал, сеструха давно сама свалила. Почему уехал? Что вдруг выдернуло меня из города и выперло со всем моим дерьмом в эту деревню? Дерьмом, а как же: и характер – говно, и язык поганый. Всё верно, родители меня лучше всех знают!

 Зачем я поехал? Это-то как раз было понятно – перестал мне попадаться в лифте этот самый "блаженный с третьего". Привык к нему, что ли? Хотя... как привык? Мы ведь и не разговаривали ни разу с ним за все эти годы.

Твою мать, вылезло из недр памяти, замаячило белой тряпкой – это ж грёбаная пипетка была! Я в очереди в аптеку стоял, когда передо мной какая-то баба, низко согнувшись, стараясь попасть лицом в полукруглое оконце (что за тупые лилипуты делали стойки в этой аптеке!) попросила:

– И пипетку дайте. Лучше – две.

Именно так и было: я в тот день покупал что-то от головы отцу и, как обычно, бутылку воды себе, ещё на крыльце зачем-то тогда остановился, как вышел... Значит, вот он как – кодовое слово и я, как какой-то запрограммированный кролик рванул в пригород. Но сначала была Серафима-кошатница. Она всё знала. Пришлось выдержать нудный многочасовой рассказ про её здоровье, семью. *ба-а-ать! Я историй про вонючую живность тогда на всю жизнь нажрался! Но ушёл я от неё с нужным адресом. И бесценной информацией.

Последний курс – идеально. Особенно – преддипломная практика. Особенно, если ты проходишь её у отца – можно вообще не появляться. И с куратором надо уметь договариваться: вроде учишься ещё, а вроде уже и нет. Свободного времени – вагон. Диплом был почти написан. Как-то пару недель неслабо так пёрло... вдохновение? Написал. Библиография только «повисла» и графики «причесать» не помешало бы перед сдачей.

Вот значит, где устраиваются такие блаженные идиоты: косой какой-то домик на самом отшибе, как не развалился-то ещё. Ну, хоть есть, где развернуться, и то хорошо. Как там она сказала, его зовут? Валера? Имя какое-то... идиотское, совершенно ему под стать! А мне везёт – вот он, как раз копает что-то. Жара. В одних штанах... и не загорел совсем, гладкий какой-то весь – Лера-Валера. С лопатой ничего так управляется – напрактиковался видать, мичурин.

Захожу в калитку, перекидываю сумку на плечо – всю руку мне оторвала, пока нашёл его. Увидел. Заозирался по сторонам... футболку ищет. Надел. Этикет, бл*дь! Подошёл. Смотрит.

– Мне твой адрес дала Серафима. Поживу у тебя? Очень надо. Просто больше некуда. Тем более, что тебе тут явно помощь нужна. (Я! Копать?! Да ни за что!)

– Ты ведь, вроде Антон?

Он знает моё имя? Удивил. Мокрый весь от пота – футболка тут же потемнела у ворота и на груди. Сжимает деревяшку от лопаты в руках. Думает.

– Ну, так как? Я буду платить, как квартиросъёмщик, – усмехаюсь. – Тебе ведь не помешают деньги? Да и копать тебе одному всё это, не перекопать! – обвожу рукой пространство вокруг.

Опустил голову, снова поднял, шевелит губами. Считает? Давай, соображай быстрей! Точно – идиот! И как дожил-то до своих... тридцати? меньше? не пойму, сколько ему... с такими тугими мозгами. Бл*дь, да решайся уже, Лера-Валера, как девица перед своим первым трахом, ей богу!

– Я диплом пишу, так что никого водить не собираюсь. И музыку не слушаю ночами. Я – на лето. Согласен?

– Ладно... Случилось что? Почему уехал-то?

– Ты ещё спроси, как меня родители отпустили! Я жрать хочу! Может, поедим, а расспросы – потом? – без реверансов, как есть. Серафиму я слушал очень внимательно.

– Пошли в дом. Вечером поможешь докапать?

Вечером копал он сам. Я же занялся осмотром так называемого «деревенского водопровода» – смердящего ведра под рукомойником. Если я собираюсь тут жить, то таскать каждый раз вёдра с помоями на улицу... ну уж нет! Набрасываю пару схемок, отбраковываю лишнее, расписываю всё, что надо купить.

Лера-Валера каждый день уезжает куда-то. Работает? Но возвращается рано. Что за работа такая? Не интересно, впрочем... Он готовил, пропадал на своём огороде. Что он там роет всё время? Я пытался что-то сделать с домом – скоро осень, а жить в нём невозможно. И как этот идиот тут зимовал?

Конечно, денег от меня он так и не дождался. Продукты покупали вместе: то он сумку притащит, то – я. Пришлось мне, кстати, подробно изучить наш рацион, чтобы не промазать с продовольствием. Раньше-то я таким не занимался. А вот все свои сбережения, да и деньги, что отец подбрасывал, вроде как за работу на практике я вбухал в дом. За пару месяцев я много чего успел: пара дыр в кровле (заделать), какая-никакая побелка печи, канализация, проводка, пол поменять на кухне, фундамент с угла совсем выкрошился (как всё-таки этот дом не завалился, не понимаю), колодец совершенно никуда не годился. Вызвал как-то в выходные рабочих по объявлению – пробурили скважину. Накинул деньжат и в следующие выходные они помогли мне провести воду в дом. Физтех – ничего так, годится для жизни.

Сначала Лера-Валера смотрел на все эти преобразования с недоумением, потом со страхом. В один из вечеров не выдержал:

– А зачем это всё?

– Не могу жить в такой дыре, – коротко и ясно. Мы с ним вообще разговаривали мало.

Когда пришлось перехватывать бабла у сестры, понял, что пора приостановиться в своём трудовом порыве. Дом стал выглядеть достойно, а вот на жратву стало не хватать. Начал пропускать свои дни, по которым я забивал холодильник. Лера-Валера будто не заметил, и какое-то время покупки делал сам. И куда в него лезет столько сладкого?

Диплом защитил. Выпили с ним по этому поводу. Первая моя бутылка, кстати, с тех пор, как приехал. Ближе к ночи, сгрузил пьяного в хлам Валеру в его каморку, на кровать с доисторическими шишечками по углам и накрыл каким-то драным стёганым убожеством. А мне он ведь выделил приличный с виду плед. Гостеприимный, бл*дь, ты наш!

Отец не стал ездить по мозгам, разъясняя, как мне повезло иметь такого родителя, и сразу, без блевотных душеспасительных бесед предложил остаться у него работать. Почему нет? С первой зарплаты я затарил холодильник так, что он с трудом закрылся (машину тормознул в городе – довезти всё), купил нормальное постельное бельё, сразу три комплекта, парочку одеял, плед и четыре подушки. Три нормальных, а одну – небольшую. Лере-Валере будет интересно сразу на практике узнать, как я планирую её использовать.

На следующий день встал пораньше и сжёг всё это изгаженное мышами вонючее постельное тряпьё во дворе. Матрацы пока оставил – были планы. Блаженный мой ещё накануне зачем-то укатил в город. Вернулся аккурат к кострищу. Подошёл. Смотрю на него, изучаю: изогнутая бровь, кусает губу, ковырнул землю носком туфли, стараясь закинуть отколупнутое в костёр... Забавный Лера-Валера. Ушёл в дом. Поворошив обугленную кучу текстиля, чтобы догорело дотла, иду за ним. Сидит около стола, в окно смотрит, меня не видит. Задумался? Ну-ну... давно пора было. Ты что думал, я тут поживу месяцок-другой и свалю?! Разворачиваюсь и тихо ухожу – пусть подумает, полезно.

Первый раз... Как он впервые догадался, понял всё про меня, про себя. Про нас? Интересно было наблюдать. Он тогда вытирал стол после завтрака. У меня выходной, у него... не знаю, что там у него было, но он тоже никуда не спешил. После еды я люблю поваляться немного. Лежу на диване (нечто ободранное с ржавыми пружинами, что ещё может пока так называться), смотрю на его спину, на двигающуюся руку с тряпкой. Слушком уж долго он трёт. Чувствует мой вгрызающийся взгляд? Наконец, остановился. Выпрямился, потом снова опустил плечи, вздохнул. Лица не вижу, но нутром чую – пора! Сам я готов давно. Подхожу к нему сзади. Близко. Не касаюсь. Волосы на его голове чуть шевелятся от моего дыхания. Руки – в кулаки... так и сломал бы его, скрутил, если бы позволил себе сейчас дотронуться до него, сожрал бы, не задумываясь вместе с каждым шейным позвонком, уже давно разобранными на атомы моими глазами. Измозолил, до дыр изглядел всего, пока он покорно склонившись, сажал что-то в своём огороде. Так и заглотил бы прямо с кроваво-чёрным отбитым ногтем на большом пальце (вчера уронил лом себе на ногу, селянин, бл*ядь, косорукий), с этими прозрачными дырами вместо нормальных человеческих глаз, что вытравили и сожрали мне всё нутро, затянули моё звенящее от постоянной дрочки тело, затянули в себя по самые яйца. Не вырваться! Остаётся только глубже, чтобы ещё жарче, ещё больнее...

– Антон, сколько тебе лет-то? – устало как-то. Смирился?..

Его затылок – перед моими губами, туда и вбиваю своё, чётко:

– Двадцать три. Ты думаешь, я не смогу вы*ебать тебя как следует в твои тридцать? больше?..

Вздрагивает... А ты, идиот, как думал?

– Антон, ты – мальчик совсем. Я же... Мы с тобой... Не надо всего этого... – смешался мой блаженный, замолчал, опустил голову.

– Что-то ты разговорился сегодня. Разница в возрасте? Да пох*ю! – смотрю в шею, в самый-самый позвонок. Вот он. Какой на вкус?.. рот наполняется слюной. Нельзя. Пока. Ещё чуть... переждать... как бы не покалечить ненароком.

Молчит. Не уходит, а я ведь не держу его. Будто ждёт чего-то Лера-Валера.

– Ты хоть понимаешь... – снова пытается, настойчивый какой... Или – слишком джентльмен, бл*дь.

   "Мимо, мимо, Лера-Валера, ты и сам уже понял, что тебе не удастся соскочить..."

***

"...А зачем тебе, милок, Валерочка?...

...Валерочку я помню ещё во-о-от таким вот. Он всегда был хорошим, воспитанным мальчиком, ласковым. Родители вежливые такие... порода – одно слово, её издали всегда видать. Вы, молодые, сейчас и слова-то такого не знаете. Э-э-эх...

Андрей Андреич, земля ему пухом, серьёзный был человек, рукастый, бывало всё что-то по хозяйству, всё мастерит что-то. Может, помнишь его? Ну что... побивал Валерочку, не без этого. Уж очень мальчонка его боялся – уважал, значит. А уж любил как!.. Помню, малышом был, а уже замирал, как видел, что папа его с работы идёт – с лисапеда своего трёхколёсного слезет и ждёт, пока подойдёт к нему и погладит по голове. Скуп был на ласку, никак военный бывший. А Валерочка смотрит снизу на него, за ногу обнимет, прижмётся всем тельцем, не дышит. Глазищи большущие... и как ловит отцову руку, подставляется, словно Мурка моя... Ласковая кошка была, славная, да вот собаки разорвали... Что, милок? Да-да, я и говорю...

...Ларочка, мать Валерочкина, значит... как по отчеству и не упомню, царствие ей небесное, всё, бывало, пропадала на собраниях каких-то, раньше ужина её и не ждали. Весёлая была женщина, а уж какая красивая. Валерочка весь в неё пошёл: и волос светлый, и личико точёное, что иконы писать. Смотрю на него и впрямь, словно Ларочку вижу, страдалицу, прости ей грехи, Господи. Что сказать, хорошая семья... Домострой, он ведь как... он ведь для людей и людями же писан был...

...Потом? Мальчик школу окончил, в институт едва и успели его пристроить, родимого... умерли они, родители-то его, угорели в бане. Пригласил их, кажись, ктой-то в гости, вот там всё и случилось. Тут в доме... злые люди говорят всякое... «погубил, мол, душегуб, Ларочку из-за ревности»... Ты не верь, милок, не верь, всё не так было, я-то уж твёрдо знаю...

...Один совсем остался Валерочка. Я и повадилась к нему ходить, помогать: то поесть приготовить, постирать что, а то и прибраться. Девушки? Эти одалиски?.. Баловство одно! Вот и Андрей Андреич так считал. Говорил, что сначала выучиться надо, специальность получить, а потом и девушек водить. Серьёзный мужчина, что и сказать, сейчас таких и не встретишь... Валерочку в строгости держал. И ведь воспитал такого вежливого, послушного. Валерочка... А уж как он бывало, мне помогал: и продукты принести, и тумбочку... Вон, ту... передвинуть помог. Хороший мальчик, послушный. Антош, а Валерочка тебе зачем?.. Он ведь теперь в деревне живёт. Сказал, что насовсем переехал... Адресок? Да, оставил. А как же? Я ж ему, почитай, единственный родной человек. Да-да, был тут гдей-то... искать надо... Хорошо, сейчас-сейчас, не гневайся на старуху-то, старая я, память никуда не годится...

...Нет, не упомню, что бы девушка тут появлялась. Теперь вот можно было бы и ребёночка, и жену хорошую – пора. Но робеет Валерочка как-то... Подай мне вон ту коробочку. Нет не эту, глубже, глубже рукой пошарь... Раньше? Да и раньше как-то... Нет, не упомню что-то. А вот друг – был. Захаживал тут один, видала... Валерочка ещё не выучился тогда... Нет, здесь тоже нет. А может я в шифоньер запрятала? Что говоришь? А, друг-то... Давно это было, не упомню я... да и не нравился он мне – неуковырный какой-то, глаза свои бесстыжие спрячет и шмыг в лифт. Ни здрасьте тебе, ни до свидания, ирод патлатый! Поздороваешься с ним, раз самого родители не воспитали... глазюки чёрные вскинет, зыркнет бывало на тебя, аж душа в пятки... Как говоришь-то?.. Не знаю, милок, ничего больше сказать не смогу – Валерочка тогда просил меня не заходить к нему, занимаются, мол, помешать могу. Я и не ходила. Что я не понимаю, карга старая, молодёжь, она одна хочет побыть, без стариков. Потом он пропал куда-то, друг-то этот... А зачем тебе, Антоша, Валерочка-то, ты чего хотел-то?.."

– Понимаю. Всё понимаю... – поднимаю руку и глажу его по голове. – Хорошо стол вытер?

Сейчас главное, что ты, Лера-Валера, с утреца отметился уже в нашем дощатом домике с очком, а потом, аккуратист, бл*дь, и баньку, как обычно посетил. Это хорошо, молодец! А тебе Серафима, спасибо за лекцию, за науку спасибо, запомнил. Главное, притворяться не придётся  – сам по-другому не умею: сгребаю его за волосы, дёргаю назад, на себя. Как долго ждал... мне словно привычно всё это. Вскрикивает Лера-Валера, идиот мой. Знаю – больно. Но сейчас – только так, понятнее будет... Спиной плотно – к своей груди. Перехватываю.

– На стол... Давай, шевелись!.. – резко, командами, ничего лишнего.

Помогаю – задаю траекторию своим телом. Может надо наглядно несмышлёнышу... как разложу его сейчас тут же, с тряпкой в руке. Делает попытки вырваться. Может раньше и получилось бы, но не сейчас – куда он против меня, блаженный:

 – Давай, детка, на стол, быстро! Будь послушным мальчиком... – теперь почти шёпотом. Уговариваю? Да с х*я ли – сжал руками его так, что не до сантиментов. – Ты же послушный мальчик? Правда? – в ухо, горячо.

Он выдыхая, как-то по-бабьи стонет в ответ и прогнувшись в пояснице (вот ведь сучка!) начинает наклоняться над столом...

...Стол трещит, скрипуче взвизгивает, чуть не воет под нами, но выдержит – я всё укрепил заранее, как знал...

...вбиваю его в старую изрезанную клеёнку, в уже местами вытертые голубые цветы и не могу перестать ухмыляться – "папенькин сыночек"...

Выпустил его, отошёл. Презерватив – в узел. На пол. Сам уберёт.

Мой идиот, опираясь руками о столешницу встаёт, всё так же, спиной ко мне, поправляет одежду и, пошатываясь, выходит на улицу. Так и не оглянулся. Не пошёл за ним – пусть побудет один. Ему нужно. Он хоть кончил, страдалец? Не понял.

Потом на верёвке, натянутой между двумя яблонями увидел его стиранные мокрые боксеры. Улыбаюсь. Что ж так незаметно-то спустил, Лера-Валера?

Всегда недолюбливал кровати. Поэтому сейчас мы лежим с моим Лерой на здоровенном раскладном диване. Жмёшь на пульте кнопку и он, жужжа, расползается в ох*енные акры полезной постельной площади. Дорогой, бд*дь, как две кровати! Но стоит того. Пришлось, правда, чуть разобрать стену (еле собрали назад), чтобы внести его в дом, да и снесли одну перегородку – не вставал.

Лера, как отлежится после своего мяуканья, каждый раз хнычет:

– Зачем ты так, Антош... Опять весь день буду, как инвалид... мне ещё в огороде сегодня надо...

Знаю. Не могу сдержаться. Как только вижу этот его блаженный взгляд на меня, когда вечером открываю калитку, так сразу вы*бать его хочется. Что я и делаю, наскоро ополоснувшись из ведра в бане – терпения ни капли. Потом – пульт, диван, подушка. Лерку – пополам, растянуть, вставить. Каждый раз кричит, как вхожу, отбивается. Крови нет, проверял. Играется? Не выяснял. Зачем, если его от этого штырит? Пусть. Заламываю, зажимаю его руки и жду. Затихает. Не двигаюсь. У нас уже выработалась система знаков: мой сладкий Лера-Валера открывает глаза, губы начинают ползти в улыбке. Дальше – я:

– Хочешь? – краснеет и снова закрывает глаза. Значит – можно дальше.

Иногда я сначала отсасываю ему, когда не успеваю с улицы увидеть этот его взгляд и могу сдерживаться. Первый раз меня чуть не вырвало – от неожиданности, не успел среагировать. Как-то до появления этого идиота не возникало желания брать в рот. Со временем изучил всё на практике, понял, что к чему. Распробовал. А Лера-Валера-то оказывается сладкий! Яйца у него – маленькие, гладенькие... Ох*ел, как рассмотрел в первый раз, словно у сопливого младенчика какого! Я примерился, поигрался, даже не успел во вкус войти, как мой блаженный кончил. Тогда впервые собрал всю сперму с живота и переносил ему в рот, как галчонку – опять поиграться потянуло... Стеснялся меня, себя, но всё снял с моего языка, губ, всё вылизал. Так завёлся от процесса Лера-Валера, аж трясло всего – пришлось подрочить ему, чтобы отпустило, чтобы потом не кончил в секунду, когда я буду *бать его... *бать долго, с оттягом.

Он всегда молчит, когда я его трахаю, только шумно дышит и иногда кряхтит от моих слишком сильных толчков. Если я хочу послушать его, то начинаю замедляться. Вынуждаю. Просить не умею и не буду... Лера-Валера распахивает глаза и скулит:

– Ещё... Ещё... Антош... – начинает чаще втягивать воздух, тонкие крылья носа ходят без остановки.

Чуть погодя... будет тебе "ещё". Смотрю на него... в голове звон, сдерживаюсь... глаза умоляющие, едва двигаются сухие губы (что-то шепчет... просит?), облизывает – не помогает, страдальчески морщится:

– Пожалуйста...

Совсем останавливаюсь; не сразу стало получаться, но что не сделаешь, чтобы подразнить его и получить своё. Перехватываю руки – без глупостей. Склоняюсь к нему, облизываю его губы, кусаю, опять облизываю. Так лучше? Ждёт. Руки ему не вырвать – крепко держу. Смиряется. Знает, что пока сам не решу, не двинусь. Хнычет. Умоляет. Дождался – бальзам для слуха... А вот теперь можно и "ещё"!

Я всегда матерюсь, когда трахаюсь – пар спускаю. (Сергевна, бл*дь, со своими лабораторками!) Я, как вскормленный на школьной ниве физик-практик, привык все процессы наглядно представлять, реально так: мой член ходит вперёд-назад по розовому тесному проходу, шёлковые гладкие стенки пульсируют... Чтобы не потерять голову от таких картин, не сорваться сразу в бешеный ритм выдаю всё, что знаю. Помогает. Перчит. Да и Лера как-то не жаловался ни разу на такое моё сопровождение.

Как только мой блаженный начинает издавать эти несуразные звуки, и в самом деле, похожие на мяуканье, значит, скоро спустит. Знаю, как он любит, как ему нравится, хорошо знаю, несмотря на все его жалобы после. Почему не уважить? В приказном:

– Давай, сучка. Подрочи себе! Будь послушным мальчиком...– а дальше шёпотом, склоняясь над ним, в полуоткрытый рот. – Хочу посмотреть на тебя...  отодвигаюсь, чтобы дать ему возможность дотянуться, а мне увидеть. Теперь толкаюсь в него на вытянутых руках – чуть тише, не глубоко, чтобы он не отвлекался и как следует постарался для меня. Он знает, что люблю смотреть на него. (Ни одного волоска на теле – с этим строго). Теперь его очередь доставить мне удовольствие. Представлять теперь не надо – видно отлично. Открывает туманные, уже дымчатые глаза, смотрит на меня, обхватывает свой член рукой и проводит вверх-вниз, быстрее, быстрее, пытаясь ближе податься и ко мне, и к своей руке... ещё учащается, подлаживается под свои движения, под меня... Запутался, растерялся... смотрит обиженно. Ухмыляюсь – хорош... сучка похотливая!

– Антош... – облизывает губы... – Я...

Блаженный. Глазищи огромные, просящие, вымаливающие... Только не плачь, Лера-Валера – включаюсь, задаю темп. Вместе. За ним. С ним. Надо попасть, чтобы за секунду успеть выдохнуть:

– Обожаю трахать тебя!

С первого? И кто это придумал!? Вот, думаю, что с третьего – в самый раз будет.