Текст книги "Маленькая Эми Бенсон (СИ)"

Автор книги: Чудище озорно и лаяй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== Глава I ==========

Анна Сергеевна прожила жизнь недолгую и, прямо говоря, бестолковую. Отучилась как положено в институте, родив дочь, не отходя от студенческой скамьи, пару раз успела сходить замуж. Первый муж сбежал от младенческого ора, будто только ему нужно было учиться. К счастью через пару месяцев вышла на пенсию ее мама и взяла заботу о внучке на себя, а освобожденная Аня срочно вернулась из академического отпуска и взялась аврально в середине семестра закрывать хвосты и готовиться к новой сессии. Хваталась за любую подработку – на пенсию со стипендией не проживешь. Так и вышло – Аня упахивается на работе, а Марина Антоновна занимается внучкой. Потом Аня встретила Павла, год встречались у него на квартире, он позвал замуж, и тут будущая теща уперлась рогом – замуж иди, но Ирочку она не отдаст, и чужому мужику с подрастающей девочкой в одной квартире не место. Замуж Аня пошла, со второй работы уволилась – мотаться между двумя квартирами тоже требовало времени и сил. Ирочка начала показывать характер. А тут и Павел захотел общего ребенка. И Аня призадумалась, да поняла, что хоть лет ей меньше, чем, когда ее саму мама «для себя» родила, но сил у нее на младенца нет. Павел выдержал полгода, потом сказал, что он тоже не мальчик, и может не успеть ребенка на ноги поставить, так что или сейчас, или он не может позволить себе тратить время на Аню. Развелись они мирно, делить было нечего. Аня вернулась домой. Через пару лет внезапно умерла Марина Антоновна, а еще через год объявился ее первый муж, воспылавший отцовскими чувствами. И несмотря на то, что он ни копейки за все это время в дочку не вложил, не звонил и не писал – Ирочка выбор сделала не в пользу матери. Аня подозревала, что наоборот именно назло. В конечном итоге она вовсе переехала к отцу. Так Аня осталась одна в трехкомнатной квартире, в тишине и покое. В комнате дочери при уборке нашелся старый планшет, который она подарила ей года три назад. Батарея на нем практически умерла, заряд не держала, но еще можно было пользоваться, присоединив к сети. Она обнаружила установленную читалку с довольно приличным количеством накаченных файлов, начала читать со скуки и втянулась. Сначала было непонятно – не могла же Роулинг написать такое в книге для детей. Аня даже нашла оставленный семитомник – нет, в нем конечно ничего подобного и близко не было, но молоденькие девочки на работе объяснили, что есть такое понятие как фанфикшн – любительские фантазии по понравившейся книге или фильму. Судя по всему, а Аня наугад открывала файлы – кроме Гарри Поттера ничего в библиотеке и не было, так что читала она то, что имелось. На удивление было интересно. В тот злосчастный день Аня принимала ванну с ароматной цветной пеной, когда планшет внезапно издал какой-то звук, и она от неожиданности уронила подключенное к сети устройство в воду. Мир взорвался сверхновой и померк.

Очнулась она в больнице: высокий потолок с лепниной, не два с половиной метра родной хрущевки, что это могло быть еще? Анна попыталась приподняться, но мир опять померк. Так повторилось еще несколько раз. Потом она увидела рядом женщину и попыталась ее позвать, но в результате вышел какой-то сип и сразу же вслед за ним раздирающий кашель. Женщина в белом длинном переднике с красным крестом на груди обернулась, и с легкостью (откуда только силы в этой субтильной женщине на анины почти восемьдесят килограмм?) подтянула Анну к изголовью в полусидячее положение и влила в нее микстуру. Улыбнулась, что-то заворковала не по-русски. Анна прислушалась и опознала английский язык, который она знала ровно в рамках школы и первых курсов института – то есть никак. На этот раз сознание не спешило ее покидать, железные прутья боковины кровати впивались в спину, несмотря на подложенную подушку. Анна с трудом повернула голову, просто поворот глаз вызывал боль – все пространство до дверей просторной комнаты было заполнено рядами кроватей, это была даже не общая палата на шесть коек, а целая казарма. Панцирные кровати, белое белье, никаких приборов. Как-то не так она себе представляла свое пробуждение – ни тебе трубок, ни капельницы, даже банального датчика пульса и то нет. И что за больница такая, раз ее положили с детьми? Медсестра вернулась с плошкой, Анна хотела было забрать у нее бульон, чтобы есть самостоятельно, но не смогла приподнять рук. Так что не оставалось ничего более, чем позволить себя накормить. После еды опять накатилась слабость, и она провалилась в сон.

Проснулась она уже бодрее, мысли в голове стали ворочаться чуть оживленнее, хоть все так же медленно, будто они были неповоротливыми зверушками. Определенно у нее в голове были не тараканы – медведи. Раз в нее не натыкано разного пищащего оборудования, значит состояние было некритическое, но определенно это не было похоже даже на районную больницу, не то что на какой-нибудь современный госпиталь. Так мог выглядеть разве что какой-то хоспис. А раз медсестра трещит по-английски, то это какая-то миссионерская богадельня со своим маскарадом «во имя господа нашего аллилуйя». Это означало, что Аня безнадежна и никому не нужна. Может она и легкая такая, что лежит тут уже месяцы… Она попыталась пошевелить ногами, одеяло не шелохнулось, зато Анна внезапно с ужасом поняла, что холмик под одеялом слишком короткий и слишком уж узкий. Неужели и вовсе от электротравмы осталось только пол Ани? Но ей казалось, что ноги она чувствует, как-то не так, но … или это фантомное? Анна судорожно дернулась и попыталась поднять руку, та внезапно поддалась, одеяло приподнялось, заходило ходуном, на лбу ее выступила испарина, она в бессилии уронила руку и опять уснула. Медсестра разбудила ее, приподняв одеяло и подсунув под Анну судно. Аня с мрачным удовлетворением ощутила холодную и неудобную кромку металла – по крайней мере чувствовать и контролировать физиологические потребности она еще могла. Женщина что-то сказала вроде бы одобрительное по тону и опять ушла.

Пришел мужчина, которого Анна идентифицировала как доктора. Откинул одеяло, задрал ночную рубашку и начал слушать стетоскопом. До момента как скомканная тонкая ткань перекрыла ей весь обзор, Анна, голова которой покоилась на жиденькой подушке, и потому могла созерцать разве что потолок, успела понять только, что она не только узкая, но и плоская. Пальцы доктора сомкнулись на ее запястье, подсчитывая пульс. Медсестра перевернула ее на живот, и Аня ощутила, как плотно прижалась к кровати грудная клетка. Что бы не произошло с ее телом, оно было иное. Доктор закончил осмотр, Анну вновь подтянули в полусидячее положение – было время очередного кормления и порции микстуры, теперь ей была видна ее рука – тонкая прозрачная кисть казалась крошечной и детской даже по сравнению с рукой хрупкой медсестры. Детской?!

За несколько последующих дней Анна, несмотря на изматывающую слабость, смогла и шевелить руками и ногами, и самостоятельно приподниматься, и пить бульон, удерживая плошку руками, и даже сползти с кровати на пол и стоять рядом с ней, привалившись и вцепившись в спинку. Правда, обратно смогла забраться только с помощью медсестры. Сил было мало, кровать высокая, а роста в ней – метр. В этом абсурдном и изобилующем ощущениями сне Анна стала маленькой девочкой. Зеркал поблизости не было, волосы коротко острижены, но она выдернула тонкий светлый волосок – даже это было не то, к чему она привыкла, волосы прежде были темно-русые. Тело маленькой девочки, доставшееся Ане, было худым до безобразия, правильно сказать истощенным, в нем и так-то сил не должно было быть, а не только сейчас, когда она явно оправлялась после какой-то болезни. Она начала понемногу угадывать, что ей говорят. Не переводить, не хватало ни словарного запаса, ни возможности разделить речевой поток на отдельные слова, а именно догадываться о смысле. Хотя отдельные знакомые слова она все же тоже выхватывала, но этого было недостаточно. Анна уже пожалела, что не ходила на какие-нибудь языковые курсы для общего развития, сейчас бы оно ей точно пригодилось. Маленьким девочкам полагаются мамы, но ее никто за это время не навестил, так что она так прямо и спросила у медсестры, даже не пытаясь соорудить предложение. Ее вопросительное «мама», повторенное на разные лады от «мазэ» до «муттер» возымело эффект. В том, что ей ответила медсестра она уловила кроме скорбной интонации и знакомое «умерла». Медсестра, не дождавшись реакции, стала у нее что-то спрашивать, но вторая, оказавшаяся поблизости, махнула рукой и кажется возблагодарила небеса, что девочка ничего не понимает. По крайней мере от нее не ждали многого, и выходило, что и ждать некому.

Как только Анна стала довольно уверенно без помощи отходить от кровати – за ней явился человек в униформе. Но ее уже мало что могло удивить, даже английский констебль в забавной каске – у снов не бывает законов, а затяжной сон называется комой. Хотя то, что на выходе из здания их ждал «воронок», привело ее вовсе в приподнятое настроение – в аниной голове пьяный хор выводил: «Черный ворон, что ж ты вьешься над моею головой…» Автомобилю было явно больше полувека, но сверкал он, как только что спущенный с конвейера – то ли восстановленный раритет, то ли он где-то все это время хранился «в смазке». Хозяин хосписа был, похоже, большой затейник, раз мог позволить себе такую машинку для перевозки вместо рядовой газельки скорой помощи. С непривычки Анна вся взмокла, пройти несколько коридоров, лестниц и дворик было гораздо серьезнее прогулок по палате, ноги ходили ходуном. Но она, удерживая такую же безучастную мину, что и ее сопровождающий, примостилась на деревянную лавку внутри зарешеченного фургона. Рядом с ней оказался потертый чемодан, поверх которого «бобби» бросил папку с бумагами и, заперев двери, ушел в кабину. Фургон тронулся. Анна не знала, куда ее везут, далеко ли и сколько у нее времени, так что схватила папку. Первый же документ оказался метрикой, заполненной от руки чернилами на большом англоязычном бланке. Разбирать каллиграфические надписи было сложно, прописи в школе не давали, помогали лишь печатные заголовки ячеек таблицы, но скудный свет и постоянная тряска серьезно осложняли процесс.

По сертификату выходило, что 5 мая 1929 года в Филикстоу в Суффолке у англичанки Мэри в девичестве Смит и шведского моряка по имени Стирбьорн Матс Бенгтссон родилась дочь Эмели Гунхильд Йордис. Свидетельство о смерти этой самой Мэри 12 ноября 1933 года в возрасте 25 лет от пневмонии в лондонском госпитале лежало следующим.

Машина затормозила, и Анна срочно вернула бумаги на место. Они остановились около мрачного здания с кованной вывеской «Wool’s orphanage». Анна твердо знала одно, не бывает такого, чтобы взрослые побитые жизнью тетки превращались в маленьких девочек. Возможно ее тело вообще держат в принудительной медицинской коме, потому что степень повреждений несовместима с тем, чтобы находиться в сознании, и возвращаться ей пока и некуда. А запертый разум строит из скудных запасов ее эрудиции странный мир, который только что еще на ее глазах совершил и временной скачок. Где она и где Англия в ее прежней жизни? Да Аня даже в Анталии не была, не то что в туманном Альбионе, не до того было, да и не на что. Обе столицы посетила в студенческие годы, а потом разве что пахала как проклятая до последних лет. Если раньше она отсутствие у соседей вездесущих мобильников и гаджетов воспринимала как строгость внутреннего распорядка христианской миссии, то теперь то, что она за все это время не слышала ни единой электронной трели, очень ложилось в канву сна… Выходило, что сейчас конец 1933 года? Время экономического спада, преддверие Второй мировой войны – мозг же, творящий этот мир, не может уклониться от вбитого шаблона? Или может? Или вовсе ее ждет безумная скачка по временам, эпохам и географии? Хотя… пока не было ни единой причины сомневаться в рациональной последовательности происходящего. А это означало, что пока ее ждало неприглядное будущее – сирот никогда не жаловали, а уж в такое время… могли действительно приставить к станку на суконной фабрике, или что там значит это слово рядом с первым, точно обозначающим «шерсть» на этикетках?

Они пропустили конную повозку и вошли в незапертые ворота, прошли через дворик, лишенный какой-либо растительности, затем констебль распахнул тяжелую дверь и забарабанил по ней, привлекая внимание. Откуда-то выбежала всполошенная неопрятная девица в переднике, поздоровалась и тут уже унеслась обратно. Бобби вошел полностью в помещение и притворил дверь, перестав впускать в здание промозглый зимний ветер. На фабрику это было не похоже, никакого подобия проходной и охраны, ходи кто хочешь, уноси что хочешь. Было чисто, Анна тщательно вытерла обувь о коврик, чтобы не наследить на плиточном домино. Вышедшая к ним навстречу дама была чопорно одета, платье под горло – никаких передников и шапочек. Она провела их в кабинет, похоже миссис Коул, как ее назвал полицейский, была тут главной. Констебль поставил чемодан на пол, вынул из папки бумаги, получил на паре из них подпись управительницы и ушел. Миссис Коул принялась изучать бумаги. Потом буквально выплюнула что-то похоже больше на изощренное ругательство, чем на имя из метрики, видимо, шведский не был ее коньком.

«Эмили… Эми Бенсон» – имя сократилось до удобоваримого английского варианта. Миссис Коул повторила его, что-то добавила и вопрошающе уставилась на Анну. Та кивнула. Еще несколько явных вопросов. Наконец опознанное «ты говоришь?». Аня выдавила «да, но плохо». Миссис Коул явно удовлетворилась отсутствием немоты, но выдала что-то, что в понимании Анны должно было означать, что это ее личные проблемы и никто с ней возится не будет. Незнание языка было насущной проблемой.

Управительница открыла ее чемодан, под женским платьем нашла пару сменных детских чулок, растоптанные туфельки, белье, платьице, расческу, зубную щетку, порошок и кусок мыла. Открыла дверь и позвала Сару. Это оказалась та девушка, которая встретилась им в прихожей. Сара брезгливо, но внимательно перебрала волосы на аниной голове, окинула взглядом выложенные на столе богатства, свернула все рулоном и потребовала идти за ней. Они поднялись на другой этаж и зашли в узкую комнату, вдоль стен стояло четыре кровати, рядом с дверью – узкий шкафчик с четырьмя створками, а у окна – стол с парой колченогих стульев. Девочки, а их было трое сразу вскочили с кроватей и встали около, одергивая одинаковые серые платьица. Сара нашла свободную секцию в шкафу и положила на полку ее вещи, затем ушла, но вернулась минут через десять, принеся застиранное постельное белье, и застелила кровать. За это время Анна успела повесить на крючок в шкаф куцее пальтишко, влезла в туфли, которые не были ей малы только потому что были уже сильно разношены, а теплую кофту снимать не рискнула – рукам было зябко, в комнате не было ни батарей, ни камина. Уже по госпиталю у Анны сложилось впечатление, что отопление англичане считают излишним.

Девочки все были старше нее, и общаться с ними было проще чем с взрослыми – жесты, коверканный английский, главное, что это был ее единственный шанс научиться говорить. Ни репетиторов, ни учебников, ни словарей, ни даже тетрадей с ручками у нее не будет. Ни подсмотреть, ни записать, ни упорядочить – надежда была только на собственную память. Бойкую Кейт она в отличие от остальных не понимала вовсе, у той был какой-то совершенно жуткий неразборчивый диалект. Речь Полли походила на классическую, потому была слишком слитной и беглой. А вот болезненно полноватая Мэри (разве так разъешься на приютских харчах?) оказалась находкой. Мэри на вид было лет восемь, и Аня подозревала, что та несколько отстает в развитии, но говорила она при этом медленно и четко выговаривая каждое слово, напоминая ей время обучения в школе. Это было не то к чему надо стремиться, но то, с чего можно было начать.

Раздался гонг и все пошли в столовую.

– Мальчик … один? – спросила Анна, уставившись на сидевшего в отдалении ото всех симпатичного пацана.

– Не смотри на него, – ответила ей Мэри.

– Почему?

– Он – зло! – Мэри уткнулась обратно в тарелку и сосредоточилась на трапезе.

– Почему?

Из раздавшегося щебета Полли она уловила только имя, которое ее поразило настолько, что на ее громкое «Том Риддл?!» обернулись все в столовой, в том числе и он сам.

Такой подставы от собственного мозга она не ожидала. Нервы Анны сдали, и она начала в голос ржать, до слез, не прерывая зрительного контакта с Риддлом. Отрезвила ее чуть не оторвавшаяся от пощечины собственная голова. Рядом стояла миссис Коул, и она была явно недовольна истерикой. Кома комой, а повторять подобный опыт Ане не хотелось, боль тут была слишком натуральная. Она пискнула «простите» и потупилась, но это не помешало ей видеть Тома. Может он позже и научился владеть лицом, но сейчас он выглядел так, что, если бы в деревне скисло бы молоко – все знали бы, кого поднимать на вилы. Риддл смотрел на нее зло и испуганно.

========== Глава II ==========

Собственное имя для нее приобрело теперь новое значение, ведь она не просто Эми Бенсон, она та самая «маленькая Эми Бенсон», которую угораздило поломать себе психику, прогулявшись с Риддлом в пещеру. Это рандеву, наверное, должно было состояться года через три-четыре, а то и все пять – в 1938-м перед визитом Дамблдора.

Дружелюбие соседок мгновенно испарилось, Полли с Кейт устроили ей бойкот и шикали на Мэри, если та начинала отвечать на вопросы. Похоже было, что девочки решили заранее дистанцироваться от источника неприятностей. Анна лишь надеялась, что местное воплощение зла махнет рукой на неадекватную малявку, потому что Том не то, что не подошел к ней, но и на ужине вовсе делал вид, что ее не существует. Но уже на следующий день Полли внезапно стала вести себя как ни в чем не бывало. На вопросы Анны, заподозрившей неладное, та сначала отнекивалась, а потом раздраженно выдала, что Том сказал научить ее говорить. По тому, насколько резво Полли взялась выполнять поручение, можно было понять, что она довольно напугана. Риддлу не отказывали. Анна умудрилась сделать нечто, что никак не вязалось с ее выживанием – привлечь его внимание в первый же день. Том не был волхвом, чтобы приносить ей дары. И хотя она также была заинтересована в овладении языком, но результат не сулил ей ничего хорошего. Занимались они с Полли и Мэри, которая была суфлером, каждый день после школы – на удивление все приютские посещали учебное заведение, опасения Анны, что тут учат грамоте по молитвенникам, не оправдались – образование было обязательное с пяти и до четырнадцати лет. Ей самой школа светила только со следующего года.

Через несколько дней пришла Марта, местная кастелянша. Она приложила к Анне платье, поцокала, поскольку то было откровенно велико, построила девчонок. После чего новое платье перекочевало к Полли, ведь у нее уже были сильно коротки рукава, а ее платье было выдано Анне. Кейт она забрала с собой штопать протершийся локоть. Одна радость, Полли носила вещи аккуратно. Анна поняла, что раз ее поставили на довольствие полностью, то забирать ее из приюта никто не собирается, родственники, видимо, так и не обнаружились.

Анна оказалась самой младшей в приюте, так что ее действительно все стали называть маленькой Эми Бенсон, правда никакой большой Эми она так и не обнаружила. В часы, когда все были в школе, ее забирал к себе кто-нибудь из обслуги, они привлекали ее к работам и разговаривали с ней. Похоже, миссис Коул все-таки дала распоряжение адаптировать «шведку» к английской жизни. С Сарой они убирали этажи, с Розой управлялись на кухне, Марта учила ее стирать и штопать. Две девушки жили в самом приюте. На каждом из этажей была комната воспитателя, это обеспечивало некоторый условный присмотр за детьми и по ночам – Марта жила на третьем этаже с мальчиками. После отбоя был обход, и больше Анна не видела Сару до утра, но на этаже стояла тишина – никто не хотел последствий от неурочной побудки работницы. Выяснилось, что Сара родилась и выросла в этом приюте, и из него никуда не уходила, оставшись в нем работать. Кухарка Роза была приходящей, у нее были свои дети и жила она где-то неподалеку от приюта. Прачки не было, но Марта раз месяц собирала постельное белье со всего этажа и отвозила в прачечную, а через пару недель заменяла им грязное на другом этаже. Нательное воспитанники стирали сами, разве что тяжелые шерстяные платья и костюмы также с нашитыми белыми лоскутками с выведенными тушью именами – тоже стирались не в приюте, но реже чем постельное. Кроме миссис Коул, которая заправляла всеми делами приюта и иногда оставалась ночевать в собственном кабинете, еще был ночной сторож, днем он отсыпался в каморке на первом этаже.

Трезво оценив ситуацию, Анна поняла, что на самом деле Риддла ей особо бояться не стоит. Что он мог сделать ей в приюте? Это не Хогвартс с его возможностями. Натравить змею? В Лондоне им взяться неоткуда. А когда она научится внятно изъясняться на английском, то либо объяснит ему, что это было просто недоразумение, либо он вовсе к тому времени забудет про случившееся как в той притче про Насреддина, взявшегося обучать богословию осла.** Ну или устроит ей пару мелких неприятностей в отместку. А в пещеру ее тертыми калачами не заманишь. Нужно было просто больше не провоцировать Тома и стать абсолютно неинтересной ему. А потом он уедет учиться магии, и она его будет видеть лишь пару месяцев в году, зато перед ней встанет куда более реальная проблема – если она не ошибалась – все завертится как раз с его отъездом. Она не помнила, когда немецкая авиация примется утюжить Лондон, равняя его с землей. Но Европа была втянута во Вторую мировую раньше, чем в 1941 году. До войны еще было время и подготовиться к ней было никак нельзя. А вот Тома она старалась незаметно отслеживать, он все так же обнадеживающе ее игнорировал.

Питание было однообразное и скудное, но качественное. Кухня, как и весь приют, была выскоблена до блеска и порченных продуктов на ней не допускали. Объедков на следующую трапезу тоже не подавали, но им неоткуда было возникнуть – зазеваешься и тарелка уже у соседа. На улицу Анна выходить не стремилась: куцее пальто и жмущие ботинки на тонкой подошве не вызывали у нее доверия, не хотелось в очередной раз оказаться в госпитале во времена, когда антибиотиков нет и в помине, зато полно всякой сомнительной и зачастую вредной дряни, тот же радий куда только не добавляли.

Когда она достаточно окрепла и уже могла бойко бегать по лестницам, ее стали брать на воскресные службы в церковь поблизости. В Лондон пришла весна… Анна стала спускаться в маленький дворик и наблюдать за узенькой улицей. Окно комнаты выходило во внутренний двор, отсюда же видно было и прохожих, и редкие автомобили, и конные экипажи. Именно на такой прогулке произошло нечто, что перевернуло все ее представления об ожидающем ее будущем.

Рядом с соседним домом остановился таксомотор, Анна подошла поближе, чтобы его рассмотреть. Пассажир вышел, достал портмоне, чтобы рассчитаться с водителем. Что-то тускло блеснуло и беззвучно упало рядом основанием ограды. Анна пригляделась – монетка встала на ребро между бордюрным камнем и плиткой тротуара. Мужчина расплатился и ушел, водитель уехал, а она просунула руку между прутьями и попыталась дотянуться до добычи. Надо ли говорить, что ей ни разу не приходилось держать английских денег в руках? Длины руки не хватало буквально чуть-чуть… какой-то десяток сантиметров, хотя она выставила наружу плечо и неприятно уперлась в прутья лицом. И вдруг монетка выпрыгнула из своего убежища и оказалась в ее ладони, Анна лишь рефлекторно сжала кулак.

Это был серебряный шиллинг 1929 года со львом на короне с одной стороны и Георгом V с другой. Анна вернулась в комнату, все были еще в школе, и положила монету на кровать. Та лежала спокойно будто бы ничего и не было. Тогда она положила рядом раскрытую ладонь – монетка не шелохнулась, поводила над ней рукой – тоже без результата. Анна стала вспоминать, что же предшествовало тому волшебному прыжку. Она тянулась, тянулась, никак не выходило, думала «ну… еще чуть-чуть… ну давай, давай же!». Анна спрыгнула с кровати и зашла между ее торцом и шкафом, теперь монета оказалась за гнутой решеткой изножья. Аня просунула руку и потянулась вперед до предела, потом выбралась и переложила монету на двадцать сантиметров поближе и опять потянулась к ней через решетку. Сейчас если совсем вытянуть руку до боли от впившейся в ключицу кованой волюты до монеты оставались те же десять сантиметров. Анна стиснула зубы и сосредоточилась на своем желании… монета слегка дернулась, встала на ребро, опять упала, еще раз поднялась и вновь оказалась в ее ладони.

Считается ли телекинез магией? Потому что если это и есть магия, то глупо надеяться, что Риддл не обратит внимания на повторный визит Дамблдора и будет не замечать ее в Хогвартсе. Он однозначно возьмет ее в оборот и будет вертеть как марионетку. Несколько лет в плотном контакте, несколько лет, когда она ничего не сможет противопоставить талантливому ученику с солидной форой в обучении. И она не знала, захочет ли он от нее хорошей учебы или наоборот не будет давать учиться. Был бы Том Риддл был нормальным, можно было бы въехать в рай на закорках. Конечно бы Анна трудилась как привыкла, но за таким ледоколом идти было гораздо проще, чем пробиваться самостоятельно. Да на одних учебниках сколько можно было бы сэкономить из сиротского пособия, она даже готова была делить эти деньги с ним пополам. Но… она вообще не увидит этих денег. Разве Риддл позволит ей? Тактика избегания накрывалась медным тазом. В фанфиках она не раз видела: героини – попаданки или просто девочки обволакивали Тома своей заботой, не давая превратиться в безумного маньяка. Он все равно оставлял свой след в мире, но тот уже не был кровавым, потому что ему было знакомо простое человеческое тепло, преданность, верность… Но что она могла? Ей не удалось сохранить расположение даже собственной дочери, которая выросла в любви и достатке, а не в холодных стенах приюта с рождения. И если тепличная Ирочка бросила ее, не раздумывая, ради предателей – отца и бабки, то что такого она может дать Риддлу, чтобы тот не отвернулся от нее в любой момент, не использовал, не скомкал и не выбросил? Том уже маленький царек, привыкший подчинять, и вместе с тем дикий зверек, он ей даже доверять не будет, как бы она вокруг не стелилась. Втереться в доверие, сообщив ему кусочек будущего? Так он все остальное достанет из нее вместе с ее потрохами. Уравнять шансы? Выяснить, где находится «Дырявый котел», и пробраться туда? И кто будет разговаривать с мелкой девчонкой, которой явно рано в Хогвартс, без сопровождения, да еще и без денег? Деньги… Анна сжала монету в руке. Единственное, что она может делать сейчас – это собирать деньги. Она опять положила монету на кровать и встала за решетку.

К сожалению, она не знала ничего полезного об этом мире. Какое им дело до того, что произойдет через полсотни лет и позже? Политическую обстановку просчитают и без нее, дат бомбардировок она не знает, да что там… она даже не знает, чего стоит найденная монета. Понятно было только, что это не самый маленький номинал, ведь мелкие монеты наверняка «медные» и, кажется, они называются пенсами. И это не фунт, который в 1991 году был одной пятой галлеона. Но с учетом, того что в Британии очень любят дюжину – может у нее в руках двенадцать пенсов и двенадцатая часть фунта? *

В шкаф прятать монету она побоялась и носила ее все время с собой, засунув в гольф под пятку. Все свободное время теперь она тренировалась призывать свой шиллинг. Это получалось все легче, недели через две монетка начала запрыгивать как цирковой зверек в протянутую руку, через месяц взлетать в руку с пола. Анна усложняла условия – закрывала глаза и кружилась до потери ориентации – но монета неизменно запрыгивала ей в руку. К концу весны она могла призвать монету в радиусе пары метров от себя без зрительного контакта. По дороге в церковь она безо всякой магии тщательно смотрела себе под ноги, в самой церкви обязательно быстренько лазила под лавку. В детстве она всегда весной, когда начинал таять снег, искала монетки в городе, они лежали в холодных лужах, вытаявших на льду. В Лондоне такого роскошества не было, и маршрут от приюта до церкви был короткий без возможности отклониться. Но все же ее коллекция пополнилась фартингом и полупенни. Оказалось, что пенс – не самая мелкая монета. Британская денежная система все так же оставалась для нее загадкой.

Припрятать три монеты оказалось сложнее. Тогда она расковыряла фартингом кладку и втиснула две старшие монеты между кирпичами стены. В начале мая, когда она призывала фартинг в их дворике, в ее руку вернулись две монетки – кроме темного затертого и сточенного о цементный раствор фартинга в ее руке оказалась сильно напоминающий родные три копейки, но не медный, а серебряный трехпенсовик. Анна поняла, что может собирать потерянные монеты, не выискивая их на земле. Однако тут же встал моральный вопрос. Если «что упало, то пропало», и вся эта мелочь, завалившаяся невесть когда и куда, была по праву кладоискателя ее законной добычей, то Призыв в том же приюте грозил опустошением чужих нычек, а уж рядом с людьми Анна и вовсе представила, как деньги рвутся к ней вместе с кошельками из чужих карманов.

В святых Анна не верила, но она сроду не крысятничала и чужого не брала, и очень надеялась, что в этот раз ее жизнь не будет бить об колено, вынуждая поступаться своими же правилами. Ни по пути в церковь, ни в ней самой Призывом пользоваться было нельзя, но осенью она пойдет в школу и тогда сможет немного свободнее возвращаться из нее, приотстать, свернуть на соседнюю улицу… И может даже добраться до Чаринг-Кросс, ведь Том же ходил пешком до «Дырявого котла» и вокзала, и вообще перемещался по городу самостоятельно. Много, конечно, не нагуляешь – обед пропускать нельзя, чтобы не протянуть ноги. А пока она ежедневно обходила дворик по периметру, призывая деньги, когда не было поблизости прохожих.

Летом приютских вывозили из города, этого времени она ждала с опаской. Риддл на природе – не он же в городе, там у него куда больше возможностей. Больше территории, змеи, эта чертова пещера… Оказалось, что ездит приют не на все лето и не всем составом – в июле и августе на две недели по дюжине детей за раз. Сперва уезжала миссис Коул устраивать все дела, потом к ней приезжала Марта с первой сменой, а управительница возвращалась в Лондон. Приезжала Марта с детьми, и теперь уже миссис Коул ехала с Сарой и второй сменой, бывшей приютской воспитаннице она не особо доверяла. Всего четыре смены на полсотни воспитанников. В конце июня на обеде объявили состав первой смены, завтра утром Анне предстояло выезжать вместе с Томом.