Текст книги "Ее сердце"

Автор книги: Чернокнижница

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Да? – Поттер картинно приподнял брови и запустил руку под мантию. – Ну, раз так…

На стол с остатками бутербродов жизнеутверждающе опустилась бутылка Огденского. Не хотел бы я сейчас лицезреть себя со стороны… Поттер привел Малфоя в ступор – спешите видеть, единственный показ!

А Герой войны обвел взглядом остолбеневших учеников и пожал плечами:

– Ну не с пустыми же руками в гости…

– Скорпи, не щелкай клювом! – Театрально прошипела Санни, протягивая профессору свой стакан. – Нам с тобой на эстакаде до утра!

Санни имела в виду матерные частушки про Вольдеморта, которые мы сдуру начали сочинять в один из особо скучных вечеров в Восточной башне. Частушки произвели фурор, и теперь каждый посетитель Барсучьей гостиной считал своим долгом внести посильную лепту в их сочинение и добавить пару четверостиший. Опус разросся до невероятных размеров и насчитывал теперь около сотни куплетов самого скабрезного содержания. Исполнение этот шедевра Хогвартского фольклора занимало около часа, и еще столько же требовалось, чтобы вспомнить его целиком…

Орать матерные частушки про Вольдеморта при Гарри Поттере?! Может, Авада все-таки гуманнее?.. Так подумал я, хлопнул полстакана огневиски и заголосил вслед за Санни:

 
– В Хогвартсе, в Хогвартсе,
В злое**чем Хогвартсе,
Спичка тоже «Чистомет»,
Только маленький еще!
 

Огневиски и забористый мат сделали свое гнусное дело: куплета после двадцатого «высокое собрание» перестало прятать глаза от профессора, а после тридцать пятого даже начало подпевать. Однако апофигей вечеринки пришелся на куплет после шестидесятого припева.

Мы с Санни переглянулись, вспоминая, как мы еще не обзывали Того-кого-когда-то-нельзя-было-даже-называть, когда паузу нарушил невозмутимый голос:

 
– По реке плывет крестраж,
А всего плывет их семь,
Если их не уе*ать,
То-то будет распи*дец!
С почином вас, профессор Поттер!
 

Определенно, эту субботу я запомню надолго!

Зато теперь можно смело распевать наши частушки хоть на Празднике Победы, и нам за это ничего не будет, потому что Гарри Поттер тоже это сочинял. Благодаря Герою войны Сага о Вольдеморте пополнилась двумя куплетами. Точнее, одним с половиной. Когда кто-то из Райвенкло решил оставить свой след в общешкольной нетленке и выдал: «Риддл напрочь ох*ел, Проклял должность по ЗОТИ!», профессор без малейшего замешательства продолжил:

 
– Ой, боюсь, боюсь, боюсь!
Обосраться и не жить!
 

…Бред, бред, горячечный бред больного на всю голову Малфоя! Санни, родная, ущипни меня, мне дурно! У меня путаются мысли: огневиски… профессор… Гарри Поттер…

Начать с того, что пару часов назад мы с Санни и означенным профессором дружно дымили в лаборантской кабинета ЗОТИ – до него было куда ближе, чем до Восточной башни. У Поттера там и пепельница есть, оказывается. Нормальная такая маггловская пепельница…

А на обратном пути мы захватили еще бутылку Огденского из профессорских запасов. Пойло, к слову сказать, было качественным. Злорадное хихиканье своей стремительно отчалившей в отпуск крыши я слышал очень отчетливо.

Что было дальше, помню плохо.

Помню, профессор Поттер пьяным совсем не выглядел – конечно, у него стаж побольше моего будет раз в – дцать.

Помню, Роза просила мне больше не наливать, а Джеймс отвечал, что больше и нету.

Как сидели у камина и с открытыми ртами слушали Гарри Поттера, помню. И помню, что в его рассказах о Второй войне с Вольдемортом и обучении в Хогвартсе Гриффиндорское трио учиняло веселые шалости, гоняло снитч, постоянно «приключалось», временами училось и изредка вспоминало о Том-кого-нельзя-называть. Но почему-то в затуманенном алкоголем мозгу отложилось совершенно четко: им было страшно, страшно, страшно и обидно за потерянное детство, и снова страшно.

Помню обрывки фраз профессора:

«Гермиона в бою страшнее взбесившейся мантикоры, ее Ступефай ребра ломает. Но задействовать ее как боевого аврора – все равно что волшебной палочкой суп мешать…»

«А я стою, как дурак, и даже палочку поднять не могу…»

«Рон, кажется, мог бы стратегически просчитать даже утреннее приготовление кофе…»

«И с кошачьей мордой, вы представьте себе…»

Кажется, я что-то вещал о том, что времена нынче совсем не героические, ни тебе войны, ни опасности, что мы опоздали родиться…

Единственное, что помню очень хорошо – настороженно-горький взгляд профессора Поттера и его уверенные слова:

– Не гони метлу. На твой век хватит.

Вроде бы сразу после этого Санни запела «Seawinds»…

* * *

Сказать, что «субботник», проведенный в компании с профессором Поттером, поверг завсегдатаев Барсучьей гостиной в шок, значит, ничего не сказать. Тема «Гарри Поттер на вечеринке у Санни» временно отправила на второй план даже такой насущный повод для разговоров, как предстоящий Рождественский бал. Я от души потешался, наблюдая, как гордые Джеймс и Ал на расспросы деланно-равнодушно пожимают плечами: «Ну да, заходил…» Если же любопытствующие обращались за подробностями ко мне, я честно отвечал, что мы с профессором орали похабные куплеты, пили огневиски и говорили за жизнь. Мне почему-то не верили. А я почему-то этому не удивлялся.

Забот хватало и без того. Вот, к примеру, грядущее Рождество – чем вам не забота? Хотя бы потому, что количество людей, которым нужно было сделать подарки, вдруг непостижимым образом выросло до невообразимого количества.

Как оказалось, проблема эта беспокоила не меня одного. Неугомонные Поттеры, воспользовавшись отсутствием Розы и Санни («Как?! У тебя нет вечернего платья?! Завтра же в Хогсмид!» – Возопила накануне Роза, и с раннего утра утащила Санни к мадам Малкин), созвали экстренный консилиум. Мое присутствие, как выяснилось, было необходимо для решения вопроса о подарке для Санни.

Узнав повестку дня, я как наяву представил себе сцену двухнедельной давности: за завтраком Санни получила очередную посылку с лекарствами, в которую был вложен новый каталог Ibanez. Взвизгнув от восторга, она схватила бутерброд и пересела ко мне за слизеринский стол; следующие полчаса до начала первого урока мы на пару пускали слюнки на EP-9 Steve Vai. «Шесть звуковых моделей… Встроенный хроматический тюнер… трехполосный эквалайзер…» – Если бы я не знал, что речь идет о характеристиках предусилителя, решил бы, что Санни стонет в предоргазменном экстазе. Не оставалось сомнений, что позволь ей, как она выражалась, «пощупать» эту красавицу с корпусом из цельного массива ели, Санни испытает самый настоящий оргазм.

Я озвучил мысль. Поттеры тут же погрузились в конструктивное раздумье: идея пришлась им по вкусу, но задача осложнялась тем, что требовала вылазки в маггловский Лондон. Мы небезосновательно полагали, что в немагическом Лондоне брэндовые гитары даже в канун Рождества не продаются на каждом углу. Поэтому спустя полчаса содержательного разговора, состоявшего из: «А может?..» – «Не может.», «А если?..» – «Не стоит.», «Тогда нужно…» – «Не нужно!», было решено привлечь к участию в операции «Подарок для Санни» профессора Поттера. В конце концов, он все крестражи нашел, так неужели Герой войны в Лондоне гитару не отыщет?

Герой подтвердил свой геройский статус. Гитару он нам нашел, прибегнув к помощи Гермионы Грейнджер и загадочной маггловской технологии под названием Интернет.

В музыкальный магазин мы завалились ошалевшей от путешествия по немагическому Лондону гомонящей толпой: трое Поттеров, двое Уизли и один Малфой. В мои задачи входило опознать «объект» и протестировать его на подаркопригодность.

От обилия гитар у меня разбежались глаза, и перехватило дыхание. На мгновение я замер, пораженный открывшимся мне великолепием: классические «акустики» и эпатажные «электрухи», благородные «Фендеры», растопыренные «BC Rich», своенравные «Гибсоны», затейливо размалеванные «Джексоны» висели, стояли, лежали – только руку протяни…

Тощий патлатый продавец окинул нашу красочную компанию сонным взглядом, каким-то непостижимым образом определил во мне гитариста и зачем-то принялся лениво сватать мне крутобокий Риккенбакер. Я призвал на помощь всю фамильную надменность, но продавцу на нее, похоже, было наплевать с Азкабанской башни. Хайрастое недоразумение продолжало монотонно бубнить что-то про классический джазовый звук ровно до тех пор, пока профессор Поттер самым доброжелательным тоном не сообщил, что мы пришли за заказом номер тринадцать.

Что тут стряслось! Долговязый родственник швабры вмиг распрощался со своей сонливостью, восторженно закрякал и скрылся за дверью с надписью «Служебное помещение». Из соседних залов повысунулись заинтересованные физиономии. Шикарная блондинка-администратор вьюном вилась вокруг профессора, предлагая кофе, пытаясь говорить о гитарах и попутно демонстрировать свои анатомические достоинства. Герой войны стоически терпел ее трескотню, но нет-нет да и заглядывал в вырез администраторской блузки. Посмотреть, кстати, было на что…

Дверь служебного помещения открылась, и в зал буквально вплыл давешний лохматый соня-продавец. Физиономия его выражала крайнюю степень благоговения, а в руках покоился большой прямоугольный кофр. Я вдохнул и забыл выдохнуть, когда продавец бережно опустил чемодан на стол. Щелкнули замки, плавно поднялась крышка.

Мерлин, это была она. Изящные изгибы корпуса – ель и махагони, янтарный цвет свежей смолы, ажурная вязь перламутровой инкрустации на грифе… Стремительная, элегантная, такая… соблазнительная… Руки сами собой извлекли гитару из красного бархатного нутра чемодана. Пальцы любовно обняли гриф, зажимая аккорд… Оооо дааааа!!! Звук – глубокий, терпкий, чистый и честный… Как улыбка Санни.

Как ее сердце.

* * *

Что ни говори, а Рождественский бал в Хогвартсе – это событие. Зачеты сданы (или не сданы, но кого это волнует?), контрольные написаны (или не написаны, но всем плевать), малявки радостно отправляются по домам, и школьные коридоры принадлежат суетящимся в предпраздничной круговерти старшим. Вон, пятикурсники бродят неприкаянно: кто-то не может набраться смелости и пригласить понравившуюся девчонку, кто-то набрался и пригласил, да получил от ворот поворот, а кому-то повезло, и везунчики мечутся, предвкушают, тревожатся… В девчоночьих спальнях с утра происходят таинства преображения. Что они с собой делают, одному Мерлину ведомо, но к вечеру школа будет напоминать одновременно показ мод, конкурс красоты и парфюмерную лавку. Смущаясь и волнуясь, они будут спускаться по длинной лестнице в холл, похожие на елочные игрушки – такие они все будут счастливые, блистающие, неотразимые… А нам останется только лопаться – кому от гордости за свою спутницу, кому от зависти, а кому от грусти, но этих последних будет мало. И над всем этим будет витать тонкий запах хвои, и во всем этом будет блеск рождественской мишуры, и со всем этим будет набатный звон рождественских часов, и все это – лишь прелюдия к запретному вкусу огневиски и грога, смешанному со вкусом поцелуя любимой девушки и сварливым скрипом старого кресла перед камином в Барсучьей гостиной.

Его, кресло, тоже можно понять, когда в него усаживаются двое вместо одного, да еще гитару пристраивают… Ему, креслу, тоже праздника хочется… Но кого это волнует?! Вот меня, к примеру, в данный момент волнуют вовсе не страдания любимого кресла Розы, а сама Роза. До начала пять минут, и где ее носит, скажите на милость? Она сразу после завтрака уволокла Санни в свою комнату старосты, и девчонки не показались даже на обеде. Неужели за целый день нельзя было собраться?!! Сколько можно марафетиться?! Даже Забини уже готовы, Аманда с Джеймсом прошествовали в Большой зал с полчаса назад… Ал еще раньше увел туда Ани-забияку с Райвенкло… А мы с Хью, два придурка, маемся из-за этих копуш… Ну хорошо, я маюсь, а Хью спокоен, как селедка. Стоит себе, стенку созерцает, а я туда-сюда вдоль этой стенки вышагиваю, уже тропинка скоро протопчется.

Закладывая очередной вираж, слышу сдавленный «Оххххх!» от немногих оставшихся в холле учеников. Вскидываю глаза – ну что там еще случилось?

Мир схлопнулся.

Кто сказал, что красный и золотой – цвета Гриффиндора? Это королевские цвета, цвета императриц и безграничной власти, цвета восторга и поклонения, цвета сладкого вина и звонких галлеонов, цвета страсти и триумфа…

Страсти темно-вишневого шелка, упоенно облегающего кремово-нежную грудь Розы, любовно охватывающего ее талию, покорно заплетающегося вокруг ее ног… Триумфального блеска золотой нити, замысловатым плетением сбегающей откуда-то с плеча и теряющейся в складках подола…

Вниз по лестнице ко мне величаво плывет обольстительно-неприступное сокровище. А у меня ноги ватные, и глаза норовят из орбит выпрыгнуть, и сердце в горле застревает – ну что оно там забыло? И, ради Мерлина, кто-нибудь, закройте мне рот!

Да, и Хью тоже помогите подобрать челюсть, если вам не трудно. Потому что царственное явление Розы было нарушено громогласным возникновением Санни: я даже не сразу сообразил, что густо-синее нечто, с дробным перестуком буквально скатившееся с лестницы и прилетевшее по счастливой случайности в руки Хью, было моей названой сестренкой.

– Решила подрабатывать бладжером! – Заявила Санни. – Вот, тренируюсь!

Весь пафос момента был безнадежно похерен, и мы ввалились в Большой зал с совершенно неподобающим в той ситуации гоготом. Но торжественное шествие вдоль строя студентов мы бы тогда точно не осилили.

Бал! Воздух, звенящий от музыки и эмоций, искрящийся от рождественских украшений и вспыхивающих страстей. И в центре этого праздничного беспорядка – Санни.

Роза, как выяснилось, весь день пыталась сотворить чудо, а именно – превратить Санни из гадкого утенка в лебедя. Но случай оказался клиническим, и тут уж никакая трансфигурация не справилась бы. Старания Розы были очевидны, но вечернее платье все равно шло Санни, как Хагриду – пеньюар. Ни модная стрижка, ни нанесенная умелой рукой Розы косметика не сделали Санни павой. Но, клянусь своим роялем, если бы кто рискнул сказать, что Санни некрасива – заавадил бы, и Азкабана не побоялся.

Санни сияла. Санни светилась. Раскрасневшаяся и счастливая, она кружила танец за танцем, перелетая от одного партнера к другому. Она организовала на танцполе самый большой хасапико, какой только видел свет. Она заставила профессора Поттера танцевать ламбаду. Она вылила на себя бокал пунша, сломала каблук и чуть не разбила голову об пол, споткнувшись посреди танца. Она устроила игру в фанты, едва не приспособив под это дело Распределительную шляпу, и бедной Аманде Забини пришлось плясать цыганочку с выходом, а мне – ходить на руках. Она смеялась и пела, и смеялась, и пела, и смеялась…

Пока с тихим всхлипом не осела на пол, держа в руке очередной фант – заколку Розы.

* * *

Тишина.

Сколько тишины…

В тишине Хью поднял Санни на носилки.

В тишине носилки плыли в Больничное крыло.

В тишине профессор Грейнджер стальным голосом отдавала указания перед тем, как отправиться с Санни в госпиталь.

В тишине Роза вынимала из прически заколки, а Хью развязывал бабочку.

В тишине я кусал губы до тех пор, пока кровь не закапала на белый воротник рубашки.

* * *

– Инсендио!!!

Взбешенный голос отца и жалобный треск сгорающей в волшебном пламени гитары прорезали тишину. Я удивленно оглянулся: откуда столько шума?

Видимо, какая-то часть меня все-таки не утратила связи с окружающей реальностью и услужливо сообщила мне, что я пропустил. В реальности отец орал на меня благим матом битых два часа. Повод был знатный: кто-то особо одаренный сообщил родителю, что я сплю с Розой Уизли, дружу с Поттерами, бренчу на гитаре и вообще веду антиобщественный образ жизни. Результатом отцовского гнева стало ритуальное сожжение моей гитары (не гитара и была, дрова зачарованные) и лишение личных денег (а вот это хреново). Отличный подарок на Рождество.

– Он не сползает, – тихо сказал я, наблюдая, как в огне плавятся струны.

– Что?!

– Ты спросил, почему у меня волосы ботиночным шнурком завязаны, а не лентой. Отвечаю. Шнурок не развязывается и не сползает.

Отец издает стон, вздох, шипение, рычание и очередные сентенции о том, что я кого-то там позорю и чему-то там не соответствую. А я могу думать только о Санни, которая уже неделю лежит в реанимации Святого Мунго, и к ней не пускают даже ее родителей. От мыслей о том, что это значит, мне хочется выть.

Отец все разоряется, его голос грубо рассекает благодатную тишину, снова опутывающую меня. Не надо, не лишайте меня моей тишины! Если тишина уйдет, я умру от грохота страха за Санни и боли за себя.

Смотрю на отца, почти не задирая голову. Наверное, у меня дикие глаза. Молчи, отец, умоляю тебя, молчи! Потому что если я сейчас осознаю то, что знаю уже давно… то, что происходит с ее сердцем… то, что происходит внутри меня и вокруг… я сойду с ума, и ты будешь первым, кто попадет под раздачу. Я наговорю тебе такого, о чем самые отъявленные сыновья-плохиши даже не думают думать. Я буду швыряться проклятиями, оскорблениями и всем, что подвернется под руку. Я буду вопить громче, чем ты только что. Я не хочу так поступать, ведь я все еще уважаю тебя, отец. Поэтому молчи.

Рука сама собой нашаривает в кармане галлеон. Фальшивый. Подарок Поттеров на Рождество. «Это если тебе надо с нами срочно связаться, – глядя в сторону, пояснил тогда Ал. – Просто подумай о том, кто тебе нужен, и у него монета нагреется… У нас у всех такие, и у отца, и у Гермионы…» Понятно стало, как Ал вызвал Грейнджер в Больничное крыло, когда я спасал Санни от Забинь, как Хью узнал о возвращении Санни из больницы осенью. Такие галлеоны использовали члены АД, их Грейнджер сочинила – читал в «Новейшей истории магии».

Я стиснул галлеон до боли в напряженных пальцах, в голове вертелось только одно: «Х*ево…» Монета ответила обнадеживающим теплом, и я вытащил ее из кармана. Адрес камина отчетливо проступил на золотистой поверхности.

На негнущихся ногах я прошел мимо озадаченно примолкшего отца к камину.

– Скорпиус! Я еще не закончил!

– Извини, отец, – произношу я чужим голосом. – Потом.

Щепотка дымолетного порошка – калейдоскопная круговерть в усталых глазах – вываливаюсь на потертый ковер и попадаю лбом в изогнутую ножку кресла.

– Пчхостите… пчхофессор… Пчхоттер… – У меня аллергия на дымолетный порошок. – Я непчхяянно…

– Да ладно, – усмехается сидящий в кресле Герой войны. – Как раз к ужину.

Поднимаюсь, отряхиваюсь, пытаюсь сообразить, куда я попал – в дом Поттера или в дом Грейнджер. Но вниз по лестнице, обеспокоенно хмурясь, уже бежит Роза, и мне становится все равно, где я.

А потом я долго и с наслаждением реву, уткнувшись лбом в колени Розы, никого не стесняясь, и ничего не смущаясь. Через ткань рубашки в кожу впивается край стеклянного брелка Санни.

Ее сердце.

* * *

Отец больше не орал. Он вообще со мной не разговаривал. Честно говоря, не больно-то и хотелось.

Несколько раз в Мэноре появлялась Грейнджер: взгляд Снежной королевы, осанка королевы Изабеллы, манеры королевы Анны, словом, леди Совершенство. При виде ее мать тряслась от бешенства, а Грейнджер уходила с отцом в его кабинет, и восторженно попискивающий домашний эльф без напоминаний приносил ей капуччино. Мать устраивала отцу безобразные сцены ревности, несмотря даже на то, что во время разговоров с Грейнджер отец демонстративно оставлял дверь кабинета приоткрытой. Так стоит ли винить меня в том, что я ненароком услышал часть их разговора?

– Ты как была, так и осталась грязнокровной честолюбивой сукой, Грейнджер.

Хриплый смех в ответ:

– О, это далеко не все мои достоинства.

Пауза.

– Я БУДУ директором. И ты как Председатель Попечительского совета проголосуешь за меня.

– Откуда такая уверенность?

– Погадала на чаинках.

– Я не стану голосовать за тебя, Грейнджер.

– Станешь. С радостью и энтузиазмом.

– Или?..

– Ты в курсе.

Я едва успел отшатнуться от двери и состроить безразличное лицо – я, понимаете, мимо тут гулял, – когда Грейнджер вышла из кабинета. Холодно ответив на мое вежливое приветствие, она еле заметно качнула головой. Значит, от Санни нет вестей.

От улыбки, которой Героиня войны перед уходом одарила мою мать, впору было превратиться в соляной столп. Удивительная женщина. Невероятная женщина. Холодный расчетливый ум, энциклопедические знания, строгость, красота и исключительная стервозность. В ней, магглорожденной, аристократизма больше, чем в любой чистокровной цаце. Самообладанию даже дед позавидовал бы, я думаю. Не зря отец по ней с ума сходит. Злится, мается – и ведь сходит все равно…

Тишина во мне уступила место бессильному беспокойству. Я метался по поместью, шипел на мать, отца игнорировал как явление, пинал эльфов, и не мог заставить себя даже прикоснуться к роялю. Тревога ела меня поедом, я буквально лез на стены, и единственным моим спасением стал камин. Когда становилось совсем тошно, и от ощущения надвигающейся катастрофы схватывало дыхание, я прыгал в пламя и, прочихавшись, оказывался в ласковых объятиях Розы. Переживать компанией на этот раз оказалось легче.

К слову сказать, Грейнджер отнеслась к наличию меня в непосредственной близости от ее дочери достаточно спокойно, и, как мне показалось, даже с некоторым исследовательским интересом: а ну, что из этого выйдет… Ее позиция обеспечила мне определенный карт-бланш, благодаря которому я как-то раз остался в Годриковой лощине на ночь. Поупирался, конечно, для приличия, но слушать меня особо никто не стал: запихнули в гостевую спальню, выдали чистое полотенце и пожелали спокойной ночи.

… В незнакомом месте спалось плохо. Я несколько часов крутился в постели, пока не превратил ее в разоренное гнездо гиппогрифа. Отчаявшись заснуть, я поинтересовался у себя, не испить ли мне чаю, и решил испить.

Босиком, чтобы не топотать, вышмыгнул из комнаты в темный коридор, уже совсем было настроился на экстремальный спуск по неосвещенной лестнице, когда услышал из гостиной тихие голоса.

– Гарри, это…

– …не было ошибкой, Гермиона.

Ох, горе горькое! И за что мне все это? Главное, нет, чтобы свалить по-тихому. Я рефлекторно замер, вжавшись в стенку. Похоже, та легендарная кошка, которую сгубило любопытство, была анимагом и состояла с Малфоями в родстве. Иначе откуда у меня такой нездоровый интерес к чужой личной жизни? Но, как гласит народная мудрость, назвался Дамблдором – жуй лимонную дольку. Я осторожно выглянул из-за угла.

Гостиная погружена в полумрак, и только огонь камина освещает небольшое пространство. Они сидят на ковре в этом светлом пятне, почти как тогда в Астрономической башне. Кутаются вдвоем в один плед, и даже садовому гному понятно, что они не одеты. Плед мал для двоих, и Грейнджер постоянно натягивает его на босые ноги. Из-за этого плед сползает с голых плеч Поттера, открывая исполосованную старыми шрамами спину. Да, бывший начальник Аврората в кабинете явно не отсиживался… Поттер недовольно ворчит, поддергивает плед обратно, отчего снова обнажаются ноги Грейнджер, она опять тянет плед на себя…

– Гарри, я…

– Послушай ты меня хоть раз в жизни, а? Мы не дети с тобой, да и не очень счастливые взрослые. Мы с тобой, два принципиальных дурака, последние три года упорно «просто дружим». Произошло то, что давно должно было произойти.

– Гарри, мы…

– Да не перебивай ты меня, я сам собьюсь! Боишься потерять дружбу? Не боись, не потеряешь, она у нас за двадцать лет в спинной мозг въелась…

– Гарри, я не хочу…

– И я не хочу. Ни пламенной любви, ни неистовой страсти, ни розовых лепестков вместо простыней. Я тепла хочу и покоя. Хочу, чтобы со мной рядом была нормальная женщина, с нормальными мозгами и нормальным характером.

– Где ты тут видишь нормальную женщину?

– Я как будто вымерзаю изнутри, Гермиона. Хочу согреться.

Я ожидал, что Грейнджер в лучших традициях своей фирменной язвительности предложит Поттеру поискать другую кандидатуру на почетную роль грелки. Но Героиня войны только тяжело вздохнула:

– Я тоже, Гарри, я тоже…

– Но?

– Гарри, я спала с твоим преподавателем, с твоим лучшим другом и твоим злейшим врагом, не считая случайных связей. Нужен тебе такой секонд-хэнд?

Поттер беззаботно хохотнул:

– Тебе моих любовниц перечислить?

– Уволь.

– Правильно. Всех я и сам не вспомню.

– Ну давай еще сравним, кто больше блядовал…

– Ты проиграешь.

– Хорошо бы…

Смеются тихо и невесело.

– Все равно это как-то… странно…

– Брось ты, ничего странного. Нас с тобой с третьего курса в постель укладывают. Надо же наконец оправдать ожидания читающей публики…

– Надеюсь, теперь старая навозница Скиттер сдохнет от удивления.

– Не упоминай всуе. Я от одного ее имени сыпью покрываюсь.

Снова смеются, теперь немного радостнее.

– Кстати, эта девочка, Санни, с Хаффлпаффа…

Напрягаюсь.

– Приглядись к ней повнимательнее. Удивительное создание. Столько тепла, столько света… А глазенками как уставится – и будто насквозь тебя видит. Я даже подумал было, что она эмпат. Ауру просканил – я аккуратненько! – ничего похожего. В ней вообще магии фиг да ни фига, она почти сквиб. Откуда что берется…

– Дело не в этом, Гарри. У нее врожденная стенокардия Принцметала, болезнь тяжелая, но лечится вживлением искусственного клапана. Проблема в том, что это маггловская болезнь. Санни – ведьма, и ее магия решила справиться с болезнью самостоятельно. А болезнь-то маггловская…

– Понял, вся ее волшебная сила уходит на борьбу с болезнью. И не справляется?

– Не справляется. Более того, мешает лечить ее маггловскими методами: ее организм отторг и искусственный клапан, и даже простой кардиоводитель. О пересадке сердца при таких обстоятельствах даже речи не было…

– Сколько же магии должно на это тратиться…

– Много, Гарри. Если б не болезнь, Санни была бы очень сильной ведьмой. Я вообще удивлена, как она дожила до нынешнего Рождества. Ее словно что-то охраняло и давало силы. Защита вроде родовой магии, но откуда у магглорожденных родовая магия?..

– Надо же… Она потрясающее создание. Представляешь, пригласила меня на свой субботник. Впервые за много лет отдохнул душой. Невероятная девочка. И знаешь, благодаря той субботе я вспомнил, за что мы воевали… Тебе обязательно надо у нее побывать. Так… тепло, так радостно…

– Я знаю, Гарри, я была там.

Пауза. В полумраке не видно, но они, похоже, таращатся друг на друга.

– Один раз под обороткой, и под мантией-невидимкой иногда…

– Как ты… что ты там делала?!

– Грелась…

Пока они долго и вкусно целуются, я на цыпочках крадусь в свою спальню. Опустившись на кровать, сжимаю руками голову. Шквал информации мешает связно мыслить… Что ж, понятно, по крайней мере, почему директор смотрела на наши бедламы сквозь пальцы. И Санни… Чудо рода человеческого, ставшее заложником своей двойственной природы. Магия – то, что я, потомственный волшебник, воспринимал как нечто само собой разумеющееся, убивала Санни.

Убивала ее сердце.

* * *

Начался новый семестр. Отсутствие Санни на вокзале и в поезде мы восприняли, как нормальное явление. Она ведь всегда опаздывала с каникул… И только паникующие взгляды выдавали, что на самом деле все не так безмятежно.

Хью рисовал, быстро и сосредоточенно, почти касаясь носом листка.

Роз пыталась читать, но держала книгу вверх ногами.

Поттеры же вообще сидели безучастно, как фарфоровые куклы.

Я сжимал в ладони стеклянный брелок. Я понял. Грейнджер говорила о родовой защите Санни. У магглорожденной не могло быть родовой защиты, но у меня-то она была! Повесив Санни на шею свой медальон, я не просто шутливо побратался с ней. Я дал ей защиту своего рода.

И теперь я грел в руках ее сердце, заставляя себя верить, что все обойдется. Заставляя себя забыть про бесконечные ночные кошмары последней недели, про чувство неумолимо надвигающейся беды, про терзавшую меня тревогу, доходящую почти до одержимости… Я знал: не обойдется.

Остальные тоже знали, тоже заставляли себя верить. Потому и не смотрели друг на друга. Чтобы не увидеть отчаяния в глазах напротив.

Торжественный ужин в честь открытия нового семестра проходил вполне обыденно – шум, гам, чавканье, звон столовых приборов, переругивания, веселая болтовня… До тех пор, пока директор МакГонагалл не постучала серебряной ложечкой по своему хрустальному кубку: объявление.

Стеклянный звон выдернул меня из мутного тумана нехороших предчувствий. Всеми силами стараясь не сползти в него обратно, я зацепился за голос директрисы…

– Сегодня утром после тяжелой продолжительной болезни в больнице имени Святого Мунго скончалась ученица шестого курса Хаффлпаффа мисс Саманта Эмбер Уинкль. Прошу почтить ее память минутой молчания.

Шорох отодвигаемых скамеек залепил уши ватой.

Медленно поднимается Роза, прижимая ладони ко рту…

Джеймс закусывает губу…

Ал сжимает пальцами край скатерти…

Рядом со мной резко всхлипнула Аманда.

За столом Хаффлпаффа подавленное молчание и немые слезы…

Хьюго пустыми глазами смотрит в никуда.

Тишина.

Я не смог.

* * *

Санни хоронили в субботу.

Край простого соснового гроба больно врезался мне в плечо, и я отстраненно удивился, как он может быть таким тяжелым, ведь Санни весит меньше десятилетнего ребенка…

Словно в насмешку, едва траурная процессия вышла за ворота Хогвартса, с неба прямо в глаза мне пальнуло неистовое зимнее солнце. Оно бесстыже красовалось на высоченном ослепительно-синем небосводе, ему не было никакого дела до нашего горя.

Солнце залило золотым сиянием открытый гроб, когда мы поставили его возле жадно раззявленной черной пасти могильной ямы. Худенькое, остренькое, бледное, умиротворенное личико Санни засветилось ангельской красотой в этих благодатных лучах. Ее до самого подбородка укрывали десятки маленьких солнышек – так любимых ею одуванчиков. Этот ворох летнего солнца среди темной стылой зимы и смерти стал последним подарком Хью.

Прости меня, сестренка, я не смог спасти тебя.

Я положил рядом с ней ее гитару, ее обожаемую старенькую «Phill Pro».

Да будет тебе земля блюзом.

Равнодушные кладбищенские служки принялись обстоятельно и неторопливо заколачивать крышку гроба, и каждый удар заставлял меня все сильнее сжимать зубы, и каждый гвоздь вбивался в мое сердце острой, одуряющей болью. Роза уткнулась лбом мне в плечо.

Наконец гроб с телом Санни, повинуясь «Мобиликорпусу» начальника копщиков, приподнялся над мерзлой землей и медленно-медленно поплыл к могиле. Я зажмурился и снова стиснул зубы, чтобы не завыть от горя утраты…

 
– In the cold and dark December
As I'm walking through the rain
Sit beside the room all night long…
 

Я потрясенно открыл глаза.

Еле слышным, срывающимся шепотом, вцепившись в мою руку и не вытирая катящихся по щекам слез, не пела – судорожно выдыхала Роза. Я стиснул ее замерзшие пальцы:

 
– In the grey December morning
I decided to leave my home…
Took a train to nowhere – far away – far away…
 

Откуда-то из-за спины послышался еще один тихий голос: