Текст книги "Ее сердце"

Автор книги: Чернокнижница

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Скорпи!!! – Отделившись от танцующей «змеи», Санни кинулась ко мне во весь опор, повисла на шее, обхватила ногами, прижалась так сильно, что я на миг задохнулся. – Скорпи! Так соскучилась!

А я забыл все страхи и сомнения, слушая, как тихо и доверчиво бьется ее сердце.

* * *

Два месяца зимы пролетели в хмельном и шальном угаре. Мы жили от субботы до субботы, даже вылазки в Хогсмид теперь имели для нас одно-единственное назначение – затариться спиртным. Разумеется, спиртное было по большей части запрещенным в школе, и я волею обстоятельств открыл в себе талант контрабандиста. Эх, знали бы преподаватели, в каких целях мы используем Чары и Трансфигурацию!

К слову сказать, на этом нелегком поприще мы отлично сработались с Хьюго Уизли. Он в силу полумаггловского происхождения прекрасно ориентировался в немагическом Лондоне, а вид имел настолько серьезно-глубокомысленный, что у продавцов в маггловских магазинах не возникало сомнения, имеет ли он право покупать сигареты. Конечно, старший Поттер тоже вполне мог добыть для Санни курево, но первая же его попытка проникнуть в магазин в мантии-невидимке и ничтоже сумняшеся стырить несколько пачек едва не привела к провалу из-за крайней импульсивности горе-вора. Поэтому обоим отпрыскам Героя войны было запрещено под страхом Авады и близко подходить к тонкому искусству снабжения Барсучьей гостиной запретными удовольствиями. Роза самолично со всей тщательностью следила за соблюдением табу и принимала посильное участие в «операциях», варя для нас с Хью оборотное зелье в туалете Плаксы Миртл. Где она добывала необходимые ингредиенты, я понятия не имел, но сильно подозревал, что в этом замешан наш уважаемый профессор ЗОТИ.

Ко Дню Святого Валентина мы готовились неделю. Праздник обещал ознаменоваться грандиозной попойкой и не менее грандиозным балаганом, для чего требовалось приложить немало усилий. Впрочем, тяготы «хозобеспечения» обещали воздаться сторицей.

Пока Роза «строила» своих невыносимых кузенов, заканчивая приготовления к вечеринке, я помчался к кабинету ЗОТИ, чтобы встретить Санни с отработки и эскортировать в гостиную. Кабинет оказался закрыт. Ругаясь на чем свет стоит, я ринулся в Восточную башню. Санни там не было. Я выбежал из башни, как выкатился, и едва успел притормозить, чтобы не столкнуться с бегущей мне навстречу Розой.

– Малфой, тебя только за Вольдемортом посылать! Где Санни?

– Понятия не имею! – Огрызнулся я. – Ноги по колено стоптал, искавши!

– Мысли?

Чего у Розы не отнять, так это конструктивности.

– Астрономическая башня.

– Бегом.

Взобраться бегом на Астрономическую башню – это не в тапки нагадить, скажу я вам. И ничего нет удивительного в том, что к середине лестницы мы с Розой существенно сбавили скорость, а на предпоследнем пролете едва не ползли.

– … да какой докси тебя укусил?!

Дежа вю.

Рефлекторно прижимаю Розу к стене, одновременно закрываю ей рот ладонью и одними губами произношу: «Тихо!» Роза кивает и вопросительно поднимает брови. Я мотаю головой, не в состоянии поверить, что секунду назад слышал голос отца.

– Никто меня не кусал.

Теперь Роза вытаращивает глаза и сама себе зажимает рот обеими руками. И я ее понимаю!

– Объясни, что происходит, в конце концов! – Точно отец. Что он тут забыл?!

– Для глухих и дебильных повторяю, – хрипловатый грудной голос профессора Грейнджер ни с чем не спутаешь. – Ты мне надоел, Малфой. Отвяжись.

– Мерлин тебя дери, Грейнджер…

– Думаю, Мерлин не отказался бы.

– Твою мать! То есть все, что было за два месяца… это…

Чтобы МОЙ ОТЕЦ так лепетал?! В Запретном лесу определенно что-то сдохло…

– Это просто секс, Малфой. Ничего личного.

– Дрррянь!

– Полегче на поворотах, Малфой. Я тебе ничего не обещала.

– Грязнокровая сука!

– О! Лорд Малфой возвращается к своей системе ценностей? Самое время. Пусти меня уже, нам не пятнадцать лет, чтобы по углам обжиматься.

– Грррейнджеррр!!!

Никогда бы не подумал, что отец может так рычать…

– Я неясно выразилась? Отпусти!

Шорох, возня, звонкий шлепок. Пощечина?..

– Черт возьми, Грейнджер…

– Хватит, Малфой. Пора прекратить это безобразие. Порезвились, и будет.

– Хорошо, пусть так.

С чего он вдруг стал таким покладистым?!

– Я подыхаю без тебя, Грейнджер…

Снова шорох.

– Прошу тебя… Только сегодня…

Тихий стон.

– Только сейчас… или я сойду с ума… умоляю тебя, Грейнджер… Здесь, сейчас…

– Умеешь ведь просить, лорд Малфой… Когда сильно хочешь…

– Даже не представляешь, как сильно…

– Ох… Уже представляю…

Роза пораженно смотрит на меня огромными, почти черными в полутьме лестничного пролета глазищами. Мы слышим влажные стоны, тяжелое дыхание и сбивчивый шепот: «Еще… еще… давай… вот так…»

Мир схлопнулся.

Там, на площадке Астрономической башни, мой отец трахает ее мать, а мы стоим в дюжине шагов от них, тесно прижимаясь друг к другу, и Роза тихонько дышит мне в шею, и ее пальцы стискивают мантию на моих плечах, и мои руки все сильнее сжимают ее талию… крепче, крепче… пушистые рыжие завитки щекочут губы… крепче…

Придушенный всхлип.

Роза по-прежнему смотрит на меня, только теперь в ее глазах паника.

Мать-перемать!

– Сваливаем! – Еле слышно шепчу я, разжимая руки.

Вылетаем из башни быстрее бладжеров, Роза тут же отскакивает от меня на добрых два метра.

– Роз, я… – Делаю шаг назад, примирительно поднимая руки.

– Блин, ну где вас носит?! Мы уже обыскались!

Санни и Хьюго выскочили из-за поворота, как чертики из коробочки.

– Ничего не имел в виду, – Обреченно закончил я в спину стремительно убегающей по коридору Розе.

В барсучьей гостиной я забился в угол с бутылкой пива и просидел там всю гулянку, периодически выползая «за ещем» и всерьез подумывая об Обливиэйте. В том углу и уснул, не дождавшись, пока Санни споет свою любимую «Seawinds».

* * *

Полдня страдал похмельем и стыдом: на профессора Грейнджер взглянуть не мог просто физически, и две пары Трансфигурации просидел, уставившись в стол. Похоже, выглядел я еще хуже, чем себя чувствовал, потому что гриффиндорская деканесса, понимающе покивав, непререкаемым тоном отправила меня в Больничное крыло. Знала бы она…

Привел Помфри в ступор, попросив антипохмельное зелье.

Пришел в ступор, получив его.

Похмелье прошло, маета осталась.

Роза от меня шарахалась, не давая ни малейшего шанса объясниться по поводу вчерашнего пикантного инцидента.

А вечером грянул гром.

Ощущая настоятельную потребность в эмоциональной подпитке, я опять искал Санни. Она в последнее время стала прямо-таки неуловимой, и найти ее было задачей со всеми неизвестными. Я обошел ее любимые места в замке, затретировал всех встретившихся по дороге хаффлпаффцев вопросом: «Где Санни?», выяснив, что гулять она не собиралась. В конце концов я занялся тупым прочесыванием всех коридоров и помещений подряд в надежде на удачу.

И удача буквально привалила, только вот к кому…

Я устал и взбесился, обходя замок по второму – или третьему? – кругу. Время близилось к отбою, перспектива напороться на Филча или кого-нибудь из преподавателей и лишить факультет пары десятков баллов настроения не поднимала.

– Ну, грязнокровое чучело, скажешь, чем ты их всех опоила?!

– Не поила я никого… Вы что, белены объелись?..

Санни!

Я бросился за угол, в коридор, из которого доносились голоса.

– Ах ты, поганое мугродье!!!

В полутьме короткого коридора стояли близняшки Забини с палочками наизготовку, а у их ног изломанной куклой корчилась Санни.

– Петрификус Тоталус! – Рявкнул я, чувствуя, как перед глазами темнеет от ярости и ужаса. Чем они ее?.. Неужели Круцио?!

– Фините Инкантатем…

Ничего не произошло. Бледная, как призрак, Санни все так же зажимала ладошкой левую сторону груди и судорожно хватала воздух раскрытым ртом. На ее остреньком личике застыло выражение такой мучительной боли, что мне на миг стало дурно.

– Санни… – Мерлин, какая она легкая! – Потерпи, родная… Все будет хорошо… Терпи, маленькая, терпи…

Я помчался в Больничное крыло, шепча обвисшей в моих руках Санни какую-то успокаивающую чушь.

– Малфой, что… – Поттеры, мать их!

– Не знаю!!!

Поттеры ринулись за мной.

Мадам Помфри на миг поджала губы при виде столь внушительной делегации и сварливо велела нам заткнуться, пока водила палочкой над лежащей на койке Санни.

– Мистер Малфой, что с ней случилось?

– Не знаю! – Задыхаясь, простонал я. – Я ее нашел… там…

– Все вон отсюда. Немедленно. И позовите профессора Грейнджер.

– Но…

– Мистер Малфой, вы оглохли? Бегом!

Я уже собрался взять низкий старт, но Ал придержал меня за локоть:

– Погоди. Это можно сделать быстрее.

Джеймс с сомнением глянул на брата, но смолчал. А через несколько минут в лазарет Медузой Горгоной влетела Грейнджер.

– Джеймс? Альбус?

Поттеры одновременно молча указали на дверь палаты, где мадам Помфри хлопотала над Санни. Грейнджер кинулась туда, оставив дверь приоткрытой. Мы замерли, вслушиваясь…

– Это не проклятие, Гермиона. Я проверила. Дала обезболивающее, но оно, похоже, не помогает…

Молчание, нарушаемое лишь сдавленными хрипами Санни.

– Есть у меня подозрение, Поппи… Девочка моя, тебе вживляли кардиоводитель?

Чтобы расслышать ответ Санни, пришлось даже перестать дышать…

– В прошлом… году… отторжение… искусственный клапан… тоже…

– Понятно. Поппи, нужны носилки. – Грейнджер выглянула в коридор, и мы шарахнулись от двери. – Джеймс, срочно вызови отца. Мистер Малфой, зайдите.

На Санни даже смотреть было больно.

– Что с ней, профессор?

– Лучше вы, мистер Малфой, расскажите, при каких обстоятельствах ее обнаружили. Как можно подробнее.

Рассказ занял минуту, пока Помфри перекладывала Санни на носилки и упаковывала в теплые одеяла.

– Гермиона! Что за пожар?!

– Гарри, молчи и слушай. Остаешься сегодня за главного по факультету, я аппарирую с мисс Уинкль в Мунго. Проводишь нас до границы антиаппарационной зоны.

Помфри аж подпрыгнула:

– Аппарация может быть опасна!

– Промедление опасней! – Отрезала Грейнджер.

От этих слов меня пробила дрожь.

– Гермиона, может, лучше я?..

– Гарри, кто из нас учился на колдомедика, я или ты? Не спорь…

Пока Грейнджер давала ценные указания Поттеру, я тихонько подошел к Санни. Мертвенно-бледная, глаза полуприкрыты, искусанные губы кривятся от боли, тонкие ручонки судорожно сжаты у груди… она казалась совсем крохотной в ворохе пуховых одеял. Потерянной. Беспомощной. Умирающей.

Едва сознавая, что делаю, я снял с шеи медальон – серебряную монету с изображением скорпиона, подарок родителей к поступлению в Хогвартс – и осторожно надел на шею Санни. Накрыл ладонью ее стиснутый кулачок, прошептал: «Я с тобой!»

– Мистер Малфой, отойдите! – Грейнджер махнула палочкой, поднимая носилки в воздух.

Пальчики Санни вдруг разжались, и мне в ладонь легло что-то теплое, твердое и гладкое.

– Ну вот и побратались… – Прошелестела она, не открывая глаз.

Проводив взглядом носилки и преподавателей, я раскрыл ладонь.

В моей руке тускло мерцал брелок в виде сердца из красного стекла. Кожаный шнурок, грубая работа. Дешевенькая вульгарная побрякушка…

Даже не пытаясь проглотить вставший в горле ком, я прижал к губам ее сердце.

* * *

Слух о нездоровье Санни разлетелся по замку моментально.

В гостиной Хаффлпаффа собралась по меньшей мере половина студентов школы. Молчали. Вздыхали. Обменивались взглядами.

– Малфой, сядь уже, не мелькай! – Раздраженно буркнул Хьюго.

Не отреагировав, я продолжал ходить туда-сюда по гостиной.

Эббот умчалась проводить разборки со Слизнортом, Поттер направился «размораживать» Забинь, про которых я напрочь забыл, Роза с ногами забралась в свое любимое кресло и оттуда зыркала исподлобья то на меня, то на брата, то на кузенов.

Вдруг Хьюго «отмер» и бросился к выходу со словами:

– Мама вернулась! Малфой, ты с нами?

Мог бы и не спрашивать…

В кабинете профессора Грейнджер царил теплый полумрак. Мы ввалились в дверь и застыли на пороге, выжидательно уставившись на декана Гриффиндора.

– Мам, не томи… – Наконец выдавил Хьюго.

Грейнджер внимательно оглядела нашу сборную команду и устало опустилась в кресло.

– Она больна. Тяжело больна. Похоже, неизлечимо.

У меня потемнело в глазах. Санни… и болезнь… невозможно… Не бывает!

– Не буду пичкать вас терминами. У нее редкая разновидность врожденной стенокардии. Это маггловская болезнь, но, видимо, из-за присутствующей в Санни магии, она странным образом мутировала. Это не поддается лечению. Вы ведь не знали, что мисс Уинкль каждые каникулы проводит в больницах? Зимой – в Мунго, летом – в одной маггловской клинике.

Мы подавленно молчали.

– Сестры Забини действительно не применяли никаких заклинаний. Они просто очень сильно напугали Санни. Вы появились вовремя, мистер Малфой. Часом позже мы не смогли бы ее спасти.

Я глубоко вдохнул, чувствуя, как пальцы Розы вцепились в мое запястье.

– Мы ее откачали, но она все еще очень плоха. Если не случится повторного приступа, можно надеяться, что к весне мисс Уинкль вернется в школу.

Мы дружно выдохнули.

– Вы ведь дружите с ней? Так вот, имейте в виду: любое потрясение, сильный стресс или испуг могут убить ее на месте. Я видела снимки ее сердца. Оно все в мелких рубцах от микроинфарктов. Следующего приступа мисс Уинкль может просто не выдержать. И раз вы так дружны, – Грейнджер многозначительно посмотрела на меня. – Берегите ее. Не оставляйте одну во избежание повторных инцидентов. Иначе Санни может не дожить до лета.

Грейнджер углубилась в изучение лежащего на ее столе пергамента, давая понять, что разговор окончен.

* * *

Мы сидели рядком на первой ступеньке лестницы в Восточной башне. Джеймс, Альбус, я, Роза и Хьюго. Слов не было.

Уже неделю мы, не сговариваясь, приходили сюда после ужина, усаживались именно в таком порядке и молчали. Ожидание – самая тягостная в мире вещь, я это понял тогда. Ожидание, помноженное на пять, убивает. Но мы почему-то не могли не приходить.

Каждый вечер, когда я добирался до башни, Поттеры уже были там. Я молча усаживался рядом с Алом, сжимая в кулаке стеклянный брелок. Потом приходила Роза, у которой были факультативы после ужина. Опускалась возле меня и вкладывала свою теплую узкую ладошку в мою руку. И это было правильно. Последним был Хьюго. До самого отбоя мы недвижно сидели, уставившись в темноту, потом все так же молча расползались по гостиным.

Конечно, школа была в курсе произошедшего с Санни. Конечно, переживали за нее не только мы впятером. В Большом зале, в коридорах и даже в классах висела серая тягостная тоска. Без Санни во всем замке стало уныло и пусто. Преподаватели, и те выглядели несколько подавленными, хотя прежде за бесконечные шалости и воинствующий пофигизм готовы были спустить с Санни шкуру.

На десятый вечер наших посиделок Поттеры притащили пиво.

На шестнадцатый вечер Роза, привычно переплетя пальцы с моими, с усталым вздохом склонила голову мне на плечо. И это было правильно.

Следующим вечером Хьюго принес собой планшет, карандаш, и принялся рисовать.

Отбой двадцатого дня я встретил, лежа на коленях у Розы. Она еле ощутимыми касаниями перебирала мои волосы, и это было правильно.

На двадцать первый день нас с Джеймсом исключили из наших квиддичных команд за систематические прогулы тренировок. Поттер и ухом не моргнул. А я как-то отстраненно подумал, настолько ли мой отец увлечен Грейнджер, чтобы оставить сей факт без внимания.

На двадцать второй день выяснил, что не настолько. Таких оглушительных вопиллеров с такими «изысканными» выражениями я еще никогда не получал.

На двадцать пятый день кто-то, судя по мелькнувшему зеленому шарфу, с моего факультета, заглянул к нам в башню. Был встречен пивной бутылкой, метко запущенной Алом. Убежал с матюгами, держась за лоб.

На двадцать девятый день мне показалось, что время остановилось, и цель нашей жизни – бесконечное горькое ожидание.

За все это время мы так и не сказали друг другу ни слова. В гостиной Хаффлпаффа ни один из нас в те дни не появлялся.

На тридцатый день мы, в нарушение сложившейся традиции, пришли в башню все вместе. Это была суббота.

Едва приблизившись к нашей ступеньке, я учуял… запах сигаретного дыма! На миг подумал, что свихнулся и огреб глюки. Схватив Розу за руку, я не разбирая дороги ринулся вверх по лестнице. Задыхаясь от быстрого бега, выскочил на площадку…

Санни повернулась ко мне, и ее улыбка в тот момент могла бы осветить весь Хогвартс.

– Что, не ждали? А я приперлась!

– Ну здравствуй, сестренка… – Шепнул я в ответ.

Кажется, Роза плакала.

* * *

В тот вечер мы с Санни впервые остались у камина вдвоем. Прочая публика на радостях так перепилась, что уже к трем часам ночи валялась в отрубе. Роза уснула еще до полуночи, трансфигурировав мою мантию в теплый плед.

– Все-таки ты совсем безголовая, – резюмирую я, наблюдая за полетом окурка в камин. – Не думала, что стоит поберечь здоровье? У тебя его и так не амбары.

– А смысел? – Санни ласково потерлась щекой о мое плечо. – Скорпи, я могу… в любую секунду, понимаешь? Никто не ведает своего часа, а я и подавно, но… Не хочу я тратить оставшиеся мне секунды на всякую чушь. Отказывать себе в удовольствиях, в радости, в друзьях… Знаешь, однажды я почти умерла. Клиническая смерть, всего несколько мгновений, но их хватило, чтобы оглянуться и понять: вся предыдущая жизнь была… тухлой какой-то. Жизнь на цыпочках, кругом одни «нельзя» – совершенно бессмысленные, потому что ничего не изменят. Жизнь в ошейнике: ни глотка кофе выше нормы, таблетки выпить ни минутой позже, по лестнице не подниматься, не бегать, не прыгать, не смеяться… Я ни разу в жизни даже в мячик не играла – «физические нагрузки категорически противопоказаны». Когда я очнулась, то решила, что больше так не будет. Жизнь – это великий дар и счастье. Мы не имеем права расходовать ее на всякую муру вроде диет, сомнительных обязанностей, никому не нужной мести… Посмотри, Скорпи, на что люди тратят жизнь. На ненависть, карьеру, деньги, славу, глупое самоутверждение… Все это не котируется там.

Санни усмехнулась, подцепила пальцем струну. Ее звон вплелся в треск пожираемых огнем поленьев в камине.

– Знаешь, как это здорово – проснуться утром? Всего лишь проснуться… Значит, еще один день есть, еще одна песня, еще можно радоваться. Представь – целый день счастья! Нельзя тратить время попусту, потому что однажды можешь уснуть навсегда. И у тебя не будет с собой ничего, чтобы осветить дорогу – ни любви, ни радости, ни счастья… одно разочарование и злоба на потерянную жизнь. Судьба – не черновик, заново не перепишешь. То, что сделано – сделано навсегда.

Мне нечего было сказать. Я не умирал. И не благодарил каждое утро Мерлина за то, что проснулся.

Санни вытащила сигарету, прикурила от палочки. Затянулась глубоко, с наслаждением.

– Основатели Хогвартса решили разделить школу на факультеты. Устроили собрание, на которое почему-то не явилась Хельга Хаффлпафф. Гриффиндор снял Шляпу с головы и говорит: «Я буду принимать самых храбрых, верящих в справедливость, готовых отдать жизнь за правое дело или за любовь!»

Слизерин: «Я буду принимать чистокровных, для которых имя волшебника превыше всего. К тому же они должны быть хитрыми и изворотливыми. И общую гостиную со спальнями хочу сделать в подземелье!» Рэйвенкло: «Я буду принимать только самых умных, которые уже к первому курсу будут знать наизусть 15 иностранных языков и все 25 томов магической Энциклопедии». Шляпа: «В общем, ясно. Дураки – к Годрику, хиляки – к Салазару, ботаники – к Ровене. А Хельге я потом передам, что все нормальные люди к ней».

Я расхохотался. Эти анекдоты – про Основателей, про Вольдеморта, про наших профессоров, про Министерство и про все на свете Санни пачками сочиняла на ходу. Выдавала их не всегда к месту, но всегда очень смешно.

– Может, объяснишь, что от тебя хотели эти мымры?

Сказал и тут же проклял свой глупый язык. Наверняка это не та тема, которую Санни с удовольствием бы обсудила.

– Забини-то? Да я сама толком не поняла. Сначала орали, что я тебя амортенцией напоила… – Санни хихикнула. – Может, хотели рецептик стрельнуть?

– Блин, Санни, ну нельзя же так доверять всем подряд… Пошла куда-то с Забини, никому ничего не сказала…

– А кому тогда доверять, Скорпи?

– Мне. – Нда. Если человек – дурак, то это надолго…

Санни снова улыбнулась, погладила меня по руке:

– Тебе.

Перебор струн избавил меня от необходимости продолжать разговор.

– In the cold and dark December

As I'm walking through the rain

Sit beside the room all night long…

* * *

На следующий день в Хогсмиде я купил для Санни мячик.

Широкомасштабные пятнашки по всей территории замка школа не забудет еще очень долго.

А разрумянившаяся и восторженная Санни, выскакивающая из-за угла и швыряющая в меня мяч с воплем: «Морда-морда, я кирпич, иду на сближение!» станет одним из самых дорогих моих воспоминаний.

* * *

– Приходите к нам в субботу.

Близняшки Забини смотрят на меня со смесью недоверия и отвращения.

– Моя бы воля, я бы вас к Барсучьей гостиной за пять миль не подпустил! Но Санни вас приглашает.

Разворачиваюсь и ухожу на ужин, оставив Забинь осмысливать услышанное и мечтая, чтобы они восприняли приглашение как дурацкую шутку.

Но в субботу, подходя к гостиной Хаффлпаффа, вижу обеих, неловко переминающихся у портрета. Интересно, а чего это они так расфуфырились? Неужели думают, что Санни устраивает великосветский раут с фуршетом и танцами? Не, фуршет, конечно, есть; меню называется «Что найдешь – то твое». И танцы. На столе. На спор. С раздеванием. Хе.

Топчутся, не заходят. Боятся? Ох, я ж им пароль не сказал…

Подхожу.

– Shit happens!

Монах загибает в семь этажей, но открывает вход. Пропустить дам вперед? Щаз!

Шум, гам, сигаретный дым, летающие в воздухе бутылки с пивом, – райвенкловцы постарались, хватай любую. Роза посылает мне воздушный поцелуй из угла, где без отрыва от производства (а именно – от бокала с огневиски) предусмотрительно варит в гигантском котле антипохмельное зелье. Она вообще от зелий без ума, а уж антипохмелин благодаря ежесубботним гулянкам теперь варит за три минуты сорок семь секунд с закрытыми глазами. Ловлю целеустремленно направляющееся куда-то пиво, чокаюсь по очереди с обоими Поттерами, салютую председательствующему на диване Форвику. Санни настраивает гитару, сидя на своем всегдашнем месте у камина, рядом неизменно меланхоличный Хью накачивается неизменным кофе.

Забини застыли на пороге, ошалело таращась на услужливо покачивающиеся перед их носами бутылки. Не могу сдержать смешок: то ли еще будет! Впрочем, когда я пробираюсь через гостиную к Розе и получаю от нее уже не воздушный, а самый что ни на есть настоящий поцелуй, Забини меня перестают интересовать.

 
– Now that I've lost everything to you
You say you want to start something new
And it's breaking my heart you're leaving
Baby I'm grieving…
 

Шум стих, как будто на всех сразу наложили Силенцио.

 
– And if you wanna leave take good care
Hope you have a lot of nice things to wear
A lot of nice things turn bad out there!
 

А потом грянули хором, словно заклятье тишины резко спало:

 
– Oh baby, baby, it's a wild world!
It's hard to get by just upon a smile.
Оh baby, it's a wild world!
I'll always remember you like a child girl!..
 

Я предполагал, что главные слизеринские змеюки-интриганки будут шокированы. Но я даже представить не мог, что Аманда Забини уже к середине ночи будет вовсю зажиматься с Джеймсом за райвенкловским диваном, а Алиссия зальется горючими слезами, когда Санни в последний раз за вечер возьмет гитару и тихонько замурлыкает:

 
– In the cold and dark December
As I'm walking through the rain
Sit beside the room all night long…
 

Знаю, для Санни это было стократ лучше любых просьб о прощении…

Ведь тот, кто приходит к нам в субботу, всегда остается.

* * *

Опеку над Санни мы все-таки установили. Роза подошла к делу со свойственным ей прагматизмом, расписав наши «дежурства» по дням недели в зависимости от занятий. Санни возмущалась: «Вы скоро за мной в туалет ходить будете!» На что я резонно отвечал, что будем, если понадобится, кооптируем Розу для такого дела. Как бы то ни было, я каждое утро провожал Санни на завтрак, днем на занятиях с нее глаз не спускал староста Хаффлпаффа Макмиллан, на ужин ее конвоировал один из Поттеров, а вечер всецело принадлежал Хьюго. О, чтобы не заметить, с каким нежным трепетом Хью смотрит на Санни, надо быть слепым идиотом…

Наша бдительность была не напрасной. Несколько раз я заставал утром Санни перед самым приступом. Почему-то это всегда случалось утром… Так я узнал назначение небольшого кожаного несессера, стоящего на ее прикроватной тумбочке. Санни хранила в нем целую аптеку: зелья, маггловские таблетки, шприцы, ампулы с лекарствами… Благодаря им каждый раз приступ удавалось снять. От посещения Больничного крыла Санни наотрез отказывалась. Поэтому подаренный мной совенок – Санни назвала его Миком в честь Мика Джаггера – раз в месяц исправно доставлял ей небольшой увесистый сверток с очередным набором препаратов.

Слизерин сдавал позиции медленно, но верно. Я посмеивался, глядя, как, услышав заветное: «Приходи к нам в субботу!», очередной из моих софакультетчиков в означенный день недели как бы между прочим выскальзывает в коридор и крадучись пробирается к Барсучьей гостиной. А в воскресенье за нашим столом одной самозабвенной улыбкой становилось больше.

Аманда вовсю крутила роман с Джеймсом. Менявший подруг, как перчатки, Поттер-старший на сей раз, похоже, конкретно вляпался. Эти отношения существовали только в пределах Барсучьей гостиной, и Аманда с Джеймсом провожали друг друга больными глазами, когда думали, что их никто не видит. А в субботу со всех ног бежали к портрету Толстого монаха, чтобы начать исступленно целоваться, едва переступив порог. Я их понимал. Мы с Розой вели бы себя так же, если бы у нас не было тех тридцати вечеров рука об руку на первой ступеньке лестницы в Восточной башне. Я не знаю, что это. Может, взаимопонимание? Или только его начало? В любом случае, место на ковре у любимого кресла Розы теперь принадлежало мне. И это обстоятельство нисколько не умаляло моего авторитета среди однокурсников. Наоборот – пошатнувшийся в начале года, он теперь стремительно возрастал по мере увеличения количества слизеринцев на субботних посиделках.

… Майский вечер был теплым. Хью умудрился заработать взыскание у профессора Лонгботтома аккурат накануне Праздника Победы, и теперь пыхтел в теплицах, поэтому я подменял его на «дежурстве» при Санни. Мы нежились на солнышке у озера, Санни наигрывала какую-то несвязную мелодию, удрученно кривясь.

– Что-то не так?

– Не строит, зараза… Трансфигурируй мне стамеску из чего-нибудь.

– Чтоб я знал, что это такое…

– Дяревня…

Санни рисует на земле нечто, поясняя: «Вот этот конец должен быть скошенным и острым…» Я со вздохом взмахиваю палочкой.

– Скорпи, это чего?

– То, что ты просила.

– Я стамеску просила, а не заточенный фаллоимитатор.

– Ну извини, художник из тебя никакой…

Санни похихикала, а потом ослабила струны и принялась остервенело скрести стамескоимитатором гитарный гриф.

– Ты чего творишь?

– Лады растачиваю. По-хорошему, к мастеру бы сносить, гриф выправить, но где ж ты тут мастера найдешь… Совсем в дрова превратилась старушенция Филя.

Филей Санни называла «Phill Pro», свою гитару.

– А почему ты себе магическую гитару не купишь? С ней точно не будет таких проблем.

Санни воззрилась на меня изумленно:

– Скорпи, ты чего? У них же звук пластмассовый! И вообще, магические музыкальные инструменты – это извращение. Гитара, как и любой музыкальный инструмент – волшебство само по себе, в чистом виде, если хочешь. Никогда не задумывался, почему в бесталанных руках любой музыкальный инструмент – бессмысленная бандура? Музыка есть величайшее чудо, создаваемое человеческой душой, а инструмент – проводник подобно тому, как волшебная палочка – проводник магии для нас. Если в человеке нет магии, ему никакая палочка не поможет, а если есть – она требует индивидуального проводника. То же и с музыкальным инструментом. Талант музыканта и сущность его инструмента создают гениальную музыку. А зачарованные инструменты не зависят от таланта, поэтому их музыка мертва, и сами они бездушны…

Санни взволнованно смотрела в озерную даль, щеки ее разрозовелись, глаза блестели, как тогда, когда она пела…

– Подумай, сможешь ли ты назвать хоть одного великого композитора-волшебника? Не старайся, их нет. Все великие, от Баха до Кобэйна, были магглами. Закономерно, не правда ли? Волшебники настолько замкнулись в своем исключительном даре, настолько пропитали магией все, даже самые обычные, окружающие их вещи, что потеряли не связанный с магией талант. Музыку, живопись, скульптуру… К чему страдать, оголяя нервы души, если заколдованные инструменты по мановению палочки сбацают любую мелодию? Оживающие портреты – это, конечно, здорово, но ни один волшебник не сможет изобразить человеческую душу на статичном полотне. «Мона Лиза», «Сикстинская мадонна», «Портрет Струйской» – вот шедевры, а волшебные картины – всего лишь технология…

Санни вздохнула и снова занялась гитарой.

Я потрясенно молчал. Слова Санни стали для меня откровением, и чем больше я размышлял на эту тему, тем четче осознавал ее правоту.

Сколько мы просидели в молчании, я не знаю. Но когда небо над озером начало наливаться вечерней густой синевой, я коснулся пальцем сиротливо повисшей на одном порожке струны и сказал:

– Научи меня…

Улыбка Санни смешалась с лучами закатного солнца:

– Легко. Слух у тебя вроде есть…

* * *

Игра на гитаре – это, скажу я вам, не фунт изюму. Скорее, фунт мозолей и тридцать миль матюгов. Таких мучений я не испытывал с тех пор, как мои родители пытались заставить меня научиться играть на рояле. Ключевое слово – «заставить». Несмотря на исключительную мягкость и тактичность нанятого преподавателя, я проникся лютой ненавистью к музыке вообще и к нотной грамоте в частности. Про гигантский черно-белый гроб с музыкой я вообще молчу. Нет, кое-как бренчать меня научили, но я и помыслить не мог, что когда-нибудь добровольно приближусь к любому музыкальному инструменту ближе, чем на милю.

И вот, полюбуйтесь: Скорпиус Гиперион Малфой собственной персоной сидит на подоконнике в Восточной башне и терзает старую маггловскую гитару, высунув от усердия язык. Есть от чего спятить… Гитара сопротивляется неумелым рукам, струны обиженно бзямкают, ударяясь о лады, дека так и норовит сползти с колена, намозоленные пальцы болят нестерпимо, а Санни запрещает пользоваться заживляющими чарами: «Пальцы должны привыкнуть!» У нее самой подушечки пальцев на левой руке жесткие и чуть шершавые. Санни со смехом рассказывала, как в больнице у нее брали кровь из пальца (бррр, мерзость какая!) и не смогли проколоть кожу…