Текст книги "Алая карта"

Автор книги: . Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Не могу не признать, что с моим мужем бывает нелегко – болезнь сделала его раздражительным, – и боюсь, что у здешнего персонала быстро кончится терпение.

Я поспешил успокоить ее, сказал, что опасаться нечего – обслуга привыкла к капризам пансионеров, – и добавил со смехом:

– Все мы – маньяки, в той или иной степени!

Я не смеялся много месяцев и теперь не узнавал себя. Мадам Рувр продолжила в порыве откровенности:

– «Гибискус» нам порекомендовал друг семьи. У него самого был друг, который… Вы знаете, как это работает. Слухи передают изустно, как конфиденциальную информацию.

– И каково ваше первое впечатление?

– Вполне благоприятное… – Ответ последовал не сразу.

– Конечно, если бы у вас тут был хоть один знакомый… перемена обстановки прошла бы легче.

Я произнес эту фразу небрежно, как бы между прочим, и мадам Рувр ответила тем же тоном:

– Увы, мы никого здесь не знаем.

Она немедленно спохватилась и продолжила:

– Жаловаться причин нет, все здесь очень милы со мной!

– Мы постараемся «соответствовать», обещаю вам. Мсье Вильбер частенько брюзжит, но в этом виновата его язва. А мсье Жонкьер страдает лунатизмом. Сейчас он хандрит, но скоро все пройдет. Я же… впрочем, это неинтересно. Если я могу хоть чем-нибудь быть вам полезен… только скажите.

Она поблагодарила – порывисто? пылко? – сам не знаю, но простой учтивостью это точно не было.

– Вы пойдете смотреть телевизор? – поинтересовался я.

– Мне не следует надолго оставлять мужа одного.

– Он способен передвигаться самостоятельно?

– С трудом.

Я понял, что это запретная тема, простился и ушел к себе.

Время было позднее. Я не стал закрывать на ночь окно. Я похож на пациента, которому врачи никак не могут поставить диагноз. Мне давно следовало уйти из жизни, но теперь я уже не так уверен, что хочу этого. Возможно, никогда не хотел и все разговоры о смерти были пустым трепом?

Мой мозг работает невероятно ясно – как у всех, кто страдает бессонницей. Впрочем, мыслить ясно не значит быть честным с собой. Не исключено, что есть нечто, о чем я предпочитаю не знать, и это нечто удерживает меня на краю пропасти, имя которой – «небытие». Сейчас это самое «нечто» обернулось любопытством, хотя мне безразлично, был Жонкьер знаком с мадам Рувр в прошлой жизни или нет. Мне все равно, но я застопорился, откатился назад. Эта женщина не должна была появиться рядом со мной. Я напоминаю организм, давным-давно лишившийся некоего гормона – назовем его гормоном Ж, женским гормоном, – и вот простое соседство, аура ее аромата запустили во мне своего рода химическую реакцию, оживив что-то в самой глубине моего существа. Во всяком случае, такое объяснение кажется мне наиболее правдоподобным. Что не снимает проблемы. Я все так же остро ощущаю бесцельность своего существования. Пожалуй, осознание истинного положения вещей даже внушает успокоение и уверенность: передумав в последний момент, я бы проникся к себе глубочайшим презрением.

Два часа. Я выпил отвар. В нем было слишком много аниса, придется сказать Франсуазе. Если переборщить с анисом, вкус напитка становится слишком терпким и горьким. Помню, как в детстве, собираясь на рыбалку, я добавлял анисовую воду в кашу, служившую прикормом для плотвы и уклейки. Благословенное время! Моя бабушка жила совсем рядом с Йонной,[13]13
  Йонна – река во Франции, левый приток Сены.


[Закрыть] так что мне нужно было только перейти дорогу и спуститься вниз по берегу. Наверное, именно желание вернуться в те счастливые дни побуждает меня каждый вечер глотать горький анисовый «напиток забвения», чтобы «уснуть и видеть сны».

Сегодня утром Клеманс как бы между прочим упомянула, что мадам Рувр зовут Люсиль. Это имя мне нравится. Старомодное, но милое. Оно напоминает коллеж и стихи Шатобриана, которые требовалось выучить наизусть. «Поднимитесь скорее, вы, желанные бури, которые должны перенести Ренэ в пространство другой жизни!»[14]14
  «Р. Шатобриан. „Ренэ“. Б. Констан. „Адольф“. История молодого человека XIX века». Серия романов под ред. М. Горького, пер. Н. Чуйко. М.: Журнально-газетное объединение, 1932.


[Закрыть] Брр! И все-таки Люсиль звучит куда лучше, чем Арлетт! Я всегда терпеть не мог имя Арлетт. Оно подходит только незамужним девушкам, но моя жена бесилась, когда я называл ее Арли или Летти… Пришлось звать ее «кошечкой», «котенком» или «киской» – в зависимости от настроения. Но оставим эту тему.

Всевидящая Клеманс сообщила мне, что сегодня утром у мадам Рувр были красные глаза, как будто она плакала. Если Клеманс права, стоит подумать, что могло расстроить… Люсиль. Подумать хотелось, и я до полудня гулял по берегу моря, размышляя над смыслом слова «старик». Когда человек становится стариком? Старик ли я? А Рувр? Уж он-то точно старик, раз передвигается с помощью двух металлических тростей, подтягивая за собой ноги (я не видел этого человека, но именно таким его себе представляю). Бог с ним, с Рувром, что сказать о себе? Да, у меня седые волосы. И несколько коронок. Но все остальное имеет вполне презентабельный вид. В сравнении с Вильбером и даже с Жонкьером я очень прилично сохранился. Еще пять-шесть лет назад фигура у меня была как у молодого. Так почему же Арлетт?.. Неужто она испугалась, что однажды придется стать сиделкой? Но мне тогда было всего шестьдесят. Возможно, мадам Рувр – мне больше нравится называть ее Люсиль – плакала от безысходности, понимая, что навсегда привязана к больному старику?

По пляжу группками разгуливала молодежь. Одна девица в купальнике едва не задела меня локтем и даже не извинилась. Она меня просто не заметила. Я был для нее чем-то вроде призрака, я не существовал. Мне в голову пришло определение: «Старик – человеческое существо, еще пребывающее в этом мире, но уже не существующее». Увы бедолаге судье Рувру! И увы мне!

Жонкьер предупредил, что будет обедать в городе. Странно! Он пришел в столовую, съел суп и немного пюре, коротко простился и был таков. Вильбер накапал лекарство в стакан, добавил какой-то белый порошок и половинку таблетки, строго взглянул на нас и проглотил лекарство. Люсиль пыталась сдержать улыбку.

– Посидите с нами, – сказал я Вильберу, – это единственный приятный момент дня.

– Не хочу быть назойливым, – буркнул он.

Ответ прозвучал так глупо и неуместно, что я не удержался и пожал плечами.

– Видите, они и впрямь невыносимы, – прошептал я, обращаясь к мадам Рувр.

Она озабоченно посмотрела вслед Вильберу.

– Я меньше всего на свете хочу нарушить сложившиеся устои. Думаю, будет нетрудно получить место за другим столом.

– Ни в коем случае! – воскликнул я и сменил тему, спросив, хорошо ли они устроились.

– Нужно уметь довольствоваться тем, что есть. В Париже… нет, я больше не хочу думать о Париже. Меня все устраивает, за исключением разве что первого завтрака. Молодая официантка…

– Франсуаза.

– Да, Франсуаза имеет неприятное обыкновение приносить оба подноса сразу. Один она ставит на столик в конце коридора, и кофе успевает остыть, пока она подает другой моему мужу. Это неприемлемо.

«Черт возьми! – подумал я. – Мадам Рувр явно не из числа непритязательных!» Поскольку мне Франсуаза нравится, я завел разговор о других обитателях «Гибискуса», чтобы отвлечь внимание привередливой парижанки от бедной девушки.

– Вы их оцените, обещаю. С возрастом люди становятся оригиналами… Видите хрупкую даму, что сидит у меня за спиной? Это мадам де Бутон… ей восемьдесят семь… Когда ее соборовали в первый раз – это было давно, до меня, она отказалась, потому что ей не понравился священник. «Ни за что! Он слишком уродлив!» Это чистая правда!

Люсиль смеялась от всего сердца.

– Вы же не станете утверждать, что у вас тут обитают исключительно выдающиеся личности!

– Конечно, нет. Не только исключительные. Но в основном.

– А как здесь развлекаются?

– Можно пойти на курсы йоги, записаться в хор или в университет для людей «третьего возраста». В приемной директрисы есть целый список занятий для досуга.

– Я, к несчастью, не вольна распоряжаться своим временем – из-за мужа. А библиотека здесь имеется?

– Не слишком богатая, несколько сотен томов. Но, если позволите, я сам буду снабжать вас книгами.

Я едва удержался, чтобы не похвастаться: «Я тоже когда-то был писателем!» Мое предложение явно обрадовало мадам Рувр.

– Еще один вопрос, с вашего позволения, – сказала она. – На принадлежащих вам сочинениях есть экслибрис или какой-нибудь другой символ? Вы не ставите на титульном листе свои инициалы?

– Нет. Но почему вы спрашиваете?

– Это могло бы не понравиться моему мужу. Он совершенно непредсказуем!

Вот об этом-то я и подумаю перед сном!

Глава 3

Боюсь, я лезу не в свое дело. Да, определенно не в свое, зато скука, окутывавшая меня подобно туману, взявшему в плен сбившийся с курса парусник, начинает рассеиваться. Вот почему я решил описать события сегодняшнего дня без стариковского брюзжанья, так, словно во тьме моей ночи забрезжил слабый свет. Это не значит, что я обрел надежду. На что мне надеяться? Но мои мысли приобрели вполне определенное направление: я размышляю о мадам Рувр.

Необходимость прояснить небольшую загадку стала могучим стимулом для продолжения жизни. Я хотел бы знать – из чистого любопытства, да будет оно благословенно! – причину слез Люсиль. Должен признать, что пока я не слишком продвинулся, но одно интересное открытие все же сделал.

Итак, начнем по порядку. Мадам Рувр была права насчет первого завтрака: кофе мы получаем едва теплым. Грех невелик, но Франсуаза и впрямь «не ловит мышей». Придется поставить ей на вид.

Следом идет эпизод с ежедневным уколом. Короткий разговор с Клеманс.

«Вы сами-то верите во все эти лекарства, мсье Эрбуаз? Я вот что думаю: если тело устало, нужно отпустить его на покой».

Простолюдинка Клеманс наделена чертовски здравым смыслом, она этакая веселая фаталистка, и ей часто удается развеять мои мрачные мысли.

– Как там Рувры? – спрашиваю я. – Расскажите мне о них.

– Сегодня утром к Его чести было не подступиться.

– В вашем тоне чувствуется насмешка…

– Ничего не могу с собой поделать. Ну скажите на милость, зачем мужчина с такой тощей задницей требует, чтобы его называли «господин председатель»?!

Мы захихикали, как проказливые школьники.

– Вы просто ужасны, Клеманс, для вас нет ничего святого.

– Возможно, вы попали в самую точку, мсье Эрбуаз.

Продолжим. День начался как обычно. День как день, изнурительно жаркий летний день. Душ. Бритье. Безмолвная беседа со своим двойником в зеркале. Волосы на висках поредели. Глубокие носогубные складки словно бы поддергивают уголки рта вверх, как на веревочках. Старый паяц, который все никак не насытится раёшным театром жизни! Иногда меня охватывает ненависть к себе за то, что я такой… траченный жизнью. Определение тривиальное, но очень точное! Ничего не поделаешь, жизнь со мной разочлась! Моя голова не убелена сединами, меня не назовешь дряхлым старикашкой, но я пришел в упадок, как статуи в общественных парках, покрытые серо-зеленой плесенью и птичьим пометом. Как бы там ни было, я решаю надеть элегантный костюм из серой рогожки, который меня стройнит, словно хочу произвести впечатление! В «Гибискусе» принято «держать марку»…

Но довольно философствовать, пора переходить к главному – рассказать о прогулке по парку. Ноги сами понесли меня в кипарисовую аллею. Я не торопился, пытаясь «расходить» ногу, и вдруг услышал где-то совсем близко громкий разговор, да нет, не разговор – спор. Сначала я узнал голос Жонкьера, он произнес что-то вроде: «Так не пойдет!» Потом я заметил его голову над живой изгородью, Жонкьер очень высокий, и его разъяренное лицо плыло вдоль зеленой стены, словно какой-то кукольник-весельчак насадил его на палку. Собеседника Жонкьера я не видел, но, услышав ответную реплику, понял, что это мадам Рувр. Не скажу, что очень удивился – я был уверен, что этих двоих связывает общий секрет. Мадам Рувр закричала:

– Берегись! Не доводи меня до крайности.

Они перешли на быстрый шепот, потом Люсиль воскликнула:

– Попробуй – и увидишь, на что я способна!

Голова Жонкьера уплыла в другую сторону. Я стоял, не решаясь шелохнуться, но не из страха быть обнаруженным – заметить меня они не могли. Просто я вдруг почувствовал себя преданным. Люсиль его любовница! Никаких сомнений. Они на «ты», да и тон разговора… только слабоумный не догадался бы.

Скрипнул гравий, бурное объяснение закончилось, и мадам Рувр пошла в сторону дома. Я продолжил прогулку, теряясь в догадках. Очевидно одно: мадам Рувр совсем не случайно оказалась в «Гибискусе». Она знала, что встретит здесь своего любовника, и все-таки приехала вместе с мужем. Так могла поступить только очень влюбленная женщина. Однако между ней и Жонкьером все непросто.

Я сел на любимую скамейку в глубине парка, чтобы спокойно обдумать запутанную интригу. Возможно ли, что несколько недель или даже месяцев назад между любовниками произошел разрыв? Нет, это исключено. Жонкьер живет в «Гибискусе» много лет. Но он – как, впрочем, и все обитатели дома – свободен в своих передвижениях, а значит, мог встречаться с Люсиль вне стен пансиона. Возможно, она часто приезжала сюда из Парижа? Нет, что-то не складывается. Рассмотрим факты: чета Рувров выбрала местом жительства «Гибискус», все хорошенько обдумав и разузнав, наведя справки о городе и доме.

Кроме того, характер отношений Жонкьера и мадам Рувр таков, что они говорят друг другу «ты», но делают вид, что незнакомы. Жонкьер позволил себе говорить с Люсиль в угрожающем тоне, считая, что их никто не слышит. Есть одно объяснение… очень романтичное, но я все-таки возьму его на вооружение, а если ошибусь, всегда смогу поискать другое. Мадам Рувр действительно была любовницей Жонкьера – отсюда и обращение на «ты», но, поселившись в «Гибискусе», он с ней порвал. Она не смирилась и приехала следом за ним сюда. Становится понятен приступ гнева Жонкьера – надо отдать должное этому человеку, он мгновенно взял себя в руки! – случившийся в тот момент, когда мадемуазель де Сен-Мемен представляла нам новую пансионерку. По той же самой причине Жонкьер теперь не всегда выходит к столу, а если появляется, держится отстраненно и с трудом скрывает неприязнь. Я понимаю, почему у мадам Рувр глаза бывают красными от слез. Мне ясен смысл случайно услышанной фразы Жонкьера «так не пойдет!», а сказать «не доводи меня до крайности!» могла только женщина, понимающая, что все кончено. Навсегда. Да, Люсиль выглядит именно так. Мне кажется, что последнее сражение состоится между ней и мной.

Вернусь к описанию этого столь богатого событиями дня. Жонкьер не явился к обеду, чем подтвердил мои подозрения. Вильбер пребывал в дурном настроении и не потрудился включить слуховой аппарат. Мне в голову пришло сравнение с гомеровскими воителями, удалившимися в шатры перед решающим сражением. Неясно одно – чем я мог его раздражить. Возможно, старик приревновал меня к нашей очаровательной соседке по столу?

Вскоре после начала обеда мадемуазель де Сен-Мемен сообщила, что хотела бы побеседовать со мной тет-а-тет. Милая церемонная мадемуазель де Сен-Мемен, этакая прустовская героиня, вынужденная зарабатывать на жизнь. Я отправился к ней в кабинет. В маленькой комнате было душно, несмотря на кондиционер: анонимная компания, владеющая «Гибискусом», не стала экономить на жизненном пространстве обитателей, но директрису явно «обидела». Она поинтересовалась моим здоровьем, а потом спросила, напустив на себя загадочный вид:

– Скажите, мсье Эрбуаз, мсье Жонкьер ничего не говорил вам о намерении покинуть нас?

Свершилось! Жонкьер капитулирует перед мадам Рувр.

– Я меньше всего хочу вмешиваться в его частную жизнь, – продолжила директриса, – но мне нужно знать, нет ли у него жалоб и нареканий на наше заведение. Он мог бы высказать критические замечания, вы ведь знаете, я конструктивно отношусь к критике.

– Уверяю, вам не о чем беспокоиться. У меня создалось впечатление, что мсье Жонкьер всем доволен.

– Тогда почему он решил уехать? Сменить «Гибискус» на «Цветущую долину»! Он упомянул «Цветущую долину»?

– Нет. Я впервые слышу это название.

– «Цветущая долина» – наш конкурент. Они только что открылись, расположены очень выгодно, на холмах Сен-Рафаэля.[15]15
  Сен-Рафаэль – коммуна и курорт во Франции, в регионе Прованс – Альпы – Лазурный Берег, в департаменте Вар, в 49 км юго-западнее Ниццы и в 115 км восточнее Марселя.


[Закрыть] Этот дом ничуть не лучше нашего – комфорт тот же, а вот цены выше.

– Я был совершенно не в курсе. Значит, мсье Жонкьер намерен туда перебраться?

– Он не назвал мне ни точной даты, ни причины такого решения. Вам известен его характер…

– О да, человек он очень скрытный. Впрочем, как и все мы.

– Если бы вы знали, как это для меня огорчительно! – воскликнула мадемуазель де Сен-Мемен. – До сих пор никто не покидал «Гибискус» по собственной воле. Люди болеют, ложатся в больницу, но потом возвращаются, если, конечно… – Бессильный жест рукой. – Но таков наш общий удел. Не хочу даже думать о том, какой эффект возымеет демарш мсье Жонкьера.

Мадемуазель де Сен-Мемен наклонилась ко мне.

– Я чувствую себя совершенно разбитой, мсье Эрбуаз. Не могли бы вы вмешаться… о, очень деликатно… Попробуйте его переубедить… Возможно, все дело в обычном капризе. Владельцы «Цветущей долины» – наглые бахвалы! Вы окажете мне огромную услугу, мсье Эрбуаз.

Я прекрасно понимал опасения мадемуазель де Сен-Мемен, но роль посредника мне совсем не улыбалась. Подумать только – я собирался покинуть «Гибискус» первым, пусть и не совсем обычным способом!.. Если Жонкьер решил уехать, нам остается только пожелать ему счастливого пути.

– Почему бы вам не поговорить с мсье Вильбером? – спросил я. – Возможно, он осведомлен лучше меня.

– Боже упаси! Мсье Вильбер немедленно оповестит всех обитателей дома. Человек он неплохой, но сплетник ужасный. Думаю, вы успели это заметить. Сплетники бывают опасны. В прошлом году мы по его вине едва не попали в пренеприятнейшую историю. Обещайте попробовать, прошу вас, мсье Эрбуаз.

Я пообещал – и промучился всю вторую половину дня. Задать Жонкьеру вопрос в лоб я не мог: он сразу поймет, что я знаю правду о нем и мадам Рувр, и, не дай бог, решит, что именно она поручила мне выяснить правду. Этого я допустить не хотел ни при каких обстоятельствах. Так с какой же стороны к нему подобраться? Жонкьер посвятил в свои планы только мадемуазель де Сен-Мемен, значит, сослаться на «слухи» не получится. Он вряд ли обрадуется досужему любопытству, так что разговор обещает выйти неприятный.

Шесть часов. Впервые за много месяцев я не почувствовал, как пролетело время. Раньше такое случалось, когда я занимался каким-нибудь сложным делом. На короткое мгновение меня охватили пьянящий восторг и возбуждение. Поиск решения подействовал как успокоительное, застарелая глухая боль ненадолго отступила, я ощутил прилив энергии. Так тому и быть – я пообщаюсь с Жонкьером, раз уж разговор с ним является частью успешного лечебного метода.

Во время ужина все места за нашим столом были заняты. Мадам Рувр выглядела совершенно безмятежной: очевидно, сцена, невольным свидетелем которой я стал, нисколько ее не расстроила. Или все дело в умело наложенной косметике? Она улыбалась и разговаривала с нами с естественной непринужденностью хозяйки светского салона. Ничто не предвещало беды. Вильбер поинтересовался, как себя чувствует Председатель, и она ответила: «Начинает привыкать, ему нравится „Гибискус“».

– Думаю, он немного скучает, – вмешался Жонкьер.

– Вовсе нет.

– Значит, он – счастливое исключение из общего правила, – хмыкнул Жонкьер и посмотрел на меня, как будто хотел призвать в свидетели неискренности мадам Рувр. – Спросите у Эрбуаза, весело ли ему здесь живется.

– С чего вы взяли… – вскинулся я, раздосадованный его догадкой.

Жонкьер не дал мне продолжить.

– В детстве мы живем в интернате, в молодости – в казарме, повзрослев – женимся, а в старости отправляемся в дом престарелых. Я задыхаюсь! Мне нечем дышать!

Он резко встал и сжал пальцами виски, как будто у него внезапно закружилась голова.

– Прошу меня простить, – сухо бросил он и направился в холл.

– Что с ним происходит? – удивился Вильбер. – Если человек с таким отменным аппетитом уходит из-за стола сразу после первого блюда, значит, он и впрямь дурно себя чувствует.

– Мне показалось, что мсье Жонкьер покидал нас в сильном гневе, – заметила мадам Рувр.

Какое самообладание! Только очень опытная притворщица способна так правдоподобно изобразить вежливое безразличие.

– Возможно, это приступ неврастении, – предположил я. – Или хандры. С каждым случается… время от времени. Достаточно пустячного повода, чтобы сорваться.

Последняя фраза призвана была смутить ее. Я ждал… Сам не знаю чего – чтобы у нее дернулись губы или дрогнули ресницы… ждал и не дождался.

Обстановку разрядил Вильбер.

– Эрбуаз прав, – вздохнул он. – В некоторые дни возраст дает себя знать, но ты держишься, черт побери! Взять хотя бы меня…

Он был в ударе. Нам оставалось одно – слушать и время от времени кивать, выказывая согласие и одобрение. Мадам Рувр откровенно скучала, но улыбалась, и ее улыбка побуждала Вильбера продолжать. Не знаю, возможно, за маской любезности она сгорала от нетерпения. Женская двойственность в действии. Я долго не понимал – и так и не понял! – как Арлетт удавалось до самого конца скрывать свои истинные чувства… Она тоже пряталась за улыбкой – женской улыбкой, которая вводит вас в заблуждение, заставляет чувствовать себя умным и желанным. А бедный глупый Вильбер распустил хвост и, не жалея стариковских сил, старался очаровать нашу даму. Вдовец ожил и того и гляди влюбится.

Я готов был воскликнуть: «Воздуху мне! Воздуху!» – но не хотелось выглядеть грубым. Я ждал, когда мадам Рувр сочтет возможным удалиться, чтобы последовать ее примеру, не рискуя обидеть Вильбера.

– Прелестная женщина, – мечтательно произнес он. – Только такой мужлан, как Жонкьер, может этого не замечать.

«Наивный недотепа! – подумал я. – Жонкьер первым понял, как она хороша!»

Я отправился к себе, но на пороге комнаты вдруг сообразил, что Жонкьер, сорвавшись за ужином, сам дал мне повод выразить ему сочувствие, поинтересоваться здоровьем и исподволь выяснить, почему он хочет покинуть «Гибискус». Я постучал в его дверь, но ответа не дождался.

– Вы ищете мсье Жонкьера? – спросила горничная, закрывавшая ставни и расстилавшая постели. – Я видела, как он пошел в солярий.

Воистину удача сегодня на моей стороне! Я поднялся на лифте на террасу и увидел в дальнем углу Жонкьера: он сидел в шезлонге и курил сигару, поставив локоть на перила ограждения.

– Простите, дружище, не знал, что тут кто-то есть! Не помешаю?

– Нисколько, – любезным тоном ответил Жонкьер.

Я устроился рядом с ним в шезлонге. Тихие сумерки и роскошная красота закатного неба располагали к откровенности.

– Мы беспокоились, – начал я, – за ужином вы, кажется, нехорошо себя чувствовали?

– Ерунда, – небрежным тоном бросил он. – Небольшой приступ хандры. Вы поселились в «Гибискусе» сравнительно недавно и пока что этого не понимаете. Я же торчу здесь уже семь лет, вижу одни и те же рожи, слушаю одну и ту же глупую болтовню. Поневоле начнешь задыхаться. Подождите немного – и сами все поймете.

Мяч был на моей стороне, и я не упустил свой шанс.

– Понимаю… Открою вам маленькую тайну. Отойдя от дел, я сменил несколько заведений, подобных нынешнему. Мне нравится «Гибискус», но я совсем не уверен, что задержусь здесь. Пусть это останется между нами…

Мне показалось, что мои слова живо заинтересовали Жонкьера, и я решил развить успех.

– Кое-что меня просто бесит. В том числе – «вторжение» мадам Рувр за наш стол… Будь мы в вагоне-ресторане, я бы понял. Но не здесь!

Жонкьер наживку не заглотил. Он бросил недокуренную сигару через перила балюстрады, и она приземлилась на цемент тремя этажами ниже. В нашем разговоре наступила длинная пауза, потом Жонкьер пробормотал:

– Если бы знать, где его искать, этот вожделенный покой…

Он сдвинул очки на лоб, задумчиво помассировал веки и вдруг спросил:

– Вы намерены сделать еще одну попытку? Мне вряд ли хватит сил. Старея, мы теряем кураж, становимся ленивыми. Собирать вещи, упаковывать, распаковывать… пожимать множество рук при прощании… объясняться… Остаться будет менее утомительно. И все же…

На нас медленно надвигалась ночь. Жонкьер вытащил из кармана футляр, достал еще одну сигару, торжественно ее раскурил – меня всегда раздражало это его позерство – и положил футляр и спички на столик, давая понять, что собирается пробыть на террасе не меньше часа, а то и двух.

– И все-таки, – продолжил он, – у меня часто возникает желание собрать пожитки и сделать ручкой честно́й компании. Думаю, в каждом человеке, обошедшем рифы семидесятипятилетия, уживаются беглец и инвалид. Мысленно мы стремимся к свободе, видим себя на воле, но вот физическая оболочка… Ей хорошо на привязи. Согласны?

– Ваши рассуждения кажутся мне вполне справедливыми, – соглашаюсь я. – Моя жаждущая сбежать ипостась берет верх над другой, ленивой, поэтому я всегда навожу справки обо всех домах престарелых в округе – на случай, если соберусь переселиться. Будь я зверушкой, хотел бы жить под землей, в глубокой норе со множеством входов и выходов.

Он рассмеялся, но на откровенность его не потянуло, а мне не хотелось выдать себя неосторожным вопросом.

– Беда в том, – сказал я, – что заведений такого класса крайне мало. Государство открывает богадельни, последние прибежища для малообеспеченных, но не думает о тех, кому хватает средств, чтобы протянуть достаточно долго в достойных условиях. Настоящим богачам дома престарелых не нужны. Чиновники, художники, артисты, уходя на покой, остаются жить в своем кругу. А нам как быть? Где найти приют? Что мы имеем на тридцати километрах побережья? «Гибискус», да еще этот новый, только что открывшийся дом – «Долина цветов».

– «Цветущая долина», – мгновенно поправил Жонкьер.

– Вы что-нибудь о нем знаете?

– Немного. На наш он непохож. Это комплекс маленьких бунгало, очень-очень комфортабельных. Каждый постоялец чувствует себя хозяином собственного дома.

– Одиночество без отчуждения… Понимаю, – откликнулся я.

– Именно так. Весьма соблазнительно. Между нами говоря, я об этом подумываю.

Я не забыл о поручении мадемуазель де Сен-Мемен. Мне удалось – не без труда – разговорить Жонкьера на нужную тему, теперь остается отвратить его от «Цветущей долины». Что я и постарался исполнить как можно лучше. В аргументах недостатка не было. «Цветущая долина» находится слишком далеко от большого города. Если вдруг понадобится срочная операция (этого боятся все старики!), транспортировка в больницу займет много времени. А казино? Он подумал о казино, где его называют «мсье Робером»? А мы, его друзья? Разве ему не будет нас не хватать? Иными словами, перемена места ничего не даст. Он будет лицезреть те же пальмы, мимозы и розы, и небо над головой останется неизменным. Решительно, игра не стоит свеч.

– Возможно, вы правы… – кивнул он.

Наш разговор занял не больше часа, я и сейчас помню его во всех деталях. Думаю, я убедил Жонкьера, но не уверен, что поступил правильно. С чего это вдруг я с таким усердием защищал интересы «Гибискуса», до которого мне в действительности нет никакого дела? Наверное, из любопытства и желания продолжить игру. Если Жонкьер останется, что решит наша красавица соседка? Как она тогда сказала: «Увидишь, на что я способна!» Эта фраза крутится у меня в голове, как назойливый припев. Ну что же, посмотрим, на что именно она окажется способна!

09.30.

Франсуаза принесла мне поднос с завтраком и сообщила новость. Я потрясен. Жонкьер мертв. Он упал с террасы.

Полночь.

Что за день! И какое приятное возбуждение. Я, конечно, не радуюсь смерти бедняги Жонкьера, но, поскольку решил заносить в дневник все свои ощущения и настроения, не могу не упомянуть, что наш «улей» пребывает в волнении. Иначе как «коллективным волнением» это не назовешь.

«Подумать только, до чего мы дожили! – сказала престарелая мадам Ламбот, вцепившись в мою руку мертвой хваткой (это удивительно само по себе – обычно мы только раскланиваемся). – Невероятное происшествие, настоящий скандал!»

Этот эпизод свидетельствует о той степени возбуждения, которое овладело всеми пансионерами. Самые инициативные уже сочинили петицию с требованием немедленно сделать балюстраду солярия значительно выше. На мадемуазель де Сен-Мемен нет лица. В доме полиция. Траур и позор. Итог – я не заметил, как пролетел день. О том, чтобы уснуть, и речи нет: я слишком взбудоражен. Я знаю – только я! – что Жонкьера убили.

Изложу все с самого начала.

Сегодня утром Франсуаза сообщила мне о смерти Жонкьера. На рассвете садовник нашел тело, лежавшее у подножия солярия, и поднял тревогу. Примчалась мадемуазель де Сен-Мемен.

– Она даже парик не надела, – добавила пикантную деталь Франсуаза.

Оставить тело лежать поперек аллеи было невозможно. Призвали Блеша, совершавшего утренний моцион, он отправился предупредить Клеманс, а Фредерик пошел за тележкой. Несчастного Жонкьера временно спрятали в узкой ризнице. Передаю слова Клеманс, которая явилась делать мне укол с часовым опозданием.

– Ну вот, вы уже в курсе! – возмутилась она. – Идиотка Франсуаза могла бы попридержать язык! Не та это новость, с которой нужно торопиться!

Клеманс объясняет причину своего недовольства:

– Теперь мне придется всех успокаивать. Метаться между ними, как угорелой кошке. Стоит умереть одному, и у остальных обостряются болячки.

– Так что же случилось с Жонкьером?

– Поди узнай!

– А что говорит доктор Веран? Он много лет «обслуживает» «Гибискус» и осведомлен о недугах каждого из нас лучше любого другого. Он составил мнение о случившемся?

– Доктор считает, что у мсье Жонкьера могла закружиться голова – у него прыгало давление. Очевидно, он решил продышаться, встал, подошел к краю и прислонился к ограждению. Бедняга был очень высоким, балюстрада едва доходила ему до середины бедра, вот он и свалился. Но это не более чем догадки.

– Когда это случилось?

– Точное время назвать трудно. По мнению Ларсака, между десятью и одиннадцатью вечера. Вы уж меня извините, мсье Эрбуаз, у меня сегодня мало времени, поболтаем в другой раз. Мне бы тоже не помешал отдых, но здесь никому нет дела до медсестер. Как говорится, крутись или сдохни.

Итак, Жонкьер мертв. Я все еще не могу в это поверить. Перед глазами стоит «картинка» вчерашнего вечера: Жонкьер достает сигару и закуривает. Как долго это воспоминание будет мучить меня? Да, у него закружилась голова, он потерял равновесие и упал, иного разумного объяснения нет. Обычно я надолго растягиваю утреннюю церемонию – принимаю душ, бреюсь, одеваюсь, – но сегодня тороплюсь присоединить свой голос к хору общих сожалений. Впервые за много месяцев во мне – вот ведь странность! – снова пробудилась жизнь. Я написал, что тороплюсь, хотя давным-давно забыл сладостное чувство возбуждения, когда кровь начинает быстрее течь по жилам. Спасибо, Жонкьер.