Текст книги "Ненормальный (СИ)"

Автор книги: Bruck Bond

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== Глава 1. ==========

Он видел меня насквозь. Сколько таких как я было в его практике? Десятки? Сотни?

– Я случайно упал. Я не хотел заканчивать жизнь самоубийством, я же говорил.

Говорил. Сначала в приемном отделении, потом родителям и психиатру. Все они поверили, а лечащий врач, с пронзительными темно-карими, почти черными глазами – нет.

Правильно и сделал.

– Случайно сиганул с пятого этажа?

– Я не сигал. Я случайно упал. Не удержался.

– От соблазна? – иронично осведомился доктор, сверля меня своими невозможными глазами.

– Я уже всё сказал, – терпеливо повторяю. Показывать свое раздражение не стоит. Если я начну давать такую реакцию, добрый доктор с глазами демона только убедится в своей правоте, вызовет психиатра, и тот отправит меня в дурку, где накачивают пациентов разными нехорошими таблетками, от которых очень скоро они перестают быть собой. Да и людьми вообще.

– Допустим, я тебе поверил. Как ты сегодня, ничего не болит? Температура?

– Не было, не болит, мне колют обезболивающее, – пробубнил. Каждый день одни и те же вопросы. Все привычное, рутинное, постоянное… бесит. У меня настроение меняется по десять раз на дню, не выношу однообразия и монотонности. Если психиатр плотно бы мной занялся, наверняка бы нашел пару-тройку каких-нибудь отклонений. Впрочем, я сейчас находился в том возрасте, когда подозревать у себя разные отклонения – это нормально. Я всё чаще ловлю себя на мысли, что мне нравится, что мне семнадцать, потому всё что угодно могу оправдать возрастом.

– Думаю, в начале следующей недели ты сможешь отправиться домой.

– Правда? – вышло излишне радостно. Ну ещё бы, больница вообще не самое веселое место на земле, а конкретно эта – хуже всех тех, где мне уже приходилось бывать, а приходилось довольно часто. Вроде и здание новое, и отделение чистое, и врачи чаще двух раз в день улыбаются, а все равно ощущение серости, безнадежности… Если бы я уже не выбросился из окна, я непременно сделал бы это здесь. Но это уже было, а я предпочитаю не повторяться. Это потому что я свято уверен в том, что у меня ярко выраженная индивидуальность.

– Правда. Через две недели придешь снять гипс с руки. И не забывай про трещину в ребре – никаких нагрузок. В общем, подробную инструкцию выдам твоим родителям. – Врач ещё раз окинул меня взглядом и вышел за дверь.

Родители… Отец сказал, что больше ни к одному окну меня не подпустит. А мама даже хотела поставить на все окна в нашей квартире решетки, будто бы я не мог выброситься из любого другого окна где-нибудь в другом месте. Они верили мне. Верили в случайное падение. Я, несколько десятков раз пересказав свою историю, уже и сам стал в нее верить. В этом был я весь – напиздеть так, чтоб самому в это поверить. Впрочем, родителям и в голову никогда бы не пришло, что их сын, такой весь светлый и во всех смыслах положительный мальчик, может захотеть покончить с собой.

А я и не хотел вроде бы. Просто однажды мне стало интересно, каково это. Каково умирать. Чувствовать, что из тебя, капля за каплей, уходит жизнь? Каждый раз, когда сидел на подоконнике и смотрел вниз, мне непреодолимо хотелось позволить себе упасть. До этого мне было интересно, что будет, если порезать себе вены или наглотаться успокоительных таблеток, сунуть проволоку в розетку, голову в полиэтилен, прыгнуть под машину или с моста в реку… Я не знал, как это можно объяснить. Можно ли это объяснить вообще. Нормально ли это. Не схожу ли я с ума. Мама говорила, что у ее прадедушки была шизофрения или что-то вроде того. Такое, кажется, передается по наследству. Голосов я не слышал пока. И думал, что, может быть, ничего у меня и нет. Просто переходный возраст. В семнадцать, на пороге взрослой самостоятельной жизни, многие хотят умереть, нет? Экзистенциальный кризис, все дела…

– Значит, тебя выписывают? – поинтересовался сосед по палате. Бледный и худой, с дурацким именем Владлен, хотя кто бы заикался про дурацкие имена – уж точно не Климентий по паспорту. У Владлена был какой-то там очень сложный перелом ноги, он не вставал с кровати уже целый месяц и отчаянно завидовал тем, кто выходит на свободу. Медсестра Катя приносила Владлену трубочки от капельниц, а он из них плел человечков. Я был клятвенно уверен в том, что это куклы вуду и по ночам Владлен тычет в них иголкой. И почти наверняка все куклы олицетворяли собой меня. И совсем даже не потому, что я, жизнерадостно улыбаясь, бегал туда-сюда по палате, рассуждая о том, как после выписки вновь займусь бегом, буду кататься на скейте и велосипеде, прыгать в длину и, постукивая по загипсованной ноге Владлена, сочувственно произносил: «Как жаль, что ты всего этого не сможешь».

– Вроде бы. Но выходные я ещё здесь.

Владлен, поджав губы, кивнул. Ну не любит он меня. И молоденькая медсестра, которая ему очень нравится, как назло положила глаз на меня. Надо сказать, что она вообще не упускает случая положить на меня какую-нибудь часть своего тела, а когда ставит уколы, непозволительно долго возит проспиртованной ваткой по моему филею. Невдомек ей, дуре, что своими же руками она могилу мне роет – а кто его знает, как далеко зайдет Владлен в своих игрищах с магией вуду? Ещё призовет по мою душу какого-нибудь папу Легбу, или кто у них там самый крутой…

В понедельник за мной приехала мама. Несмотря на все мои увещевания о том, что я взрослый и вполне себе самостоятельный мальчик и собраться могу сам, мама с удивительным для женщины ее комплекции проворством отодвинула меня в сторону и собрала все мои немногочисленные пожитки сама, тщательно следя за тем, чтобы ничего не забыть, ибо примета это плохая. Мамуля у меня вообще во всю эту потусторонне-мистическую дребедень верит, у меня дома под подушкой даже ею сделанный оберег лежит, который якобы должен защитить меня от сглаза.

– Так, ты посиди пока, я пойду лечащего врача найду, отблагодарю его, – распорядилась мама, потрясая вытянутым бумажным пакетом с наверняка коньяком.

– Угу, – вяло кивнул я и глянул на торжествующего Владлена. Вот как мало нужно человеку для счастья: выписать ненавистного соседа – и всё, он скачет от счастья. Ну, то есть скакал бы, если б мог.

По пути домой мама в красках мне расписывала то, как она благодарила моего лечащего, и что он ей говорил в ответ, и как советовал меня лечить.

– Сказал, чтобы я глаз с тебя не спускала и зачем-то велел не оставлять рядом с тобой таблеток, – недоуменно сказала она.

– Псих какой-то, – хмыкнул я, зябко передергивая плечами.

– У тебя пока что больничный, так что днем будешь оставаться дома один, но я могу попросить соседку, чтобы она присматривала за тобой, – продолжала рассуждать мама.

– Издеваешься? – вскинулся я. – Мне же не девять лет, я прекрасно себя чувствую и даже в состоянии приготовить себе что-нибудь на обед. Даже с загипсованной рукой.

– Ну, с другой стороны, да, я не должна ограничивать твою самостоятельность, – согласно кивнула мама. Это в ней заговорили книжки по воспитанию, которые она поглощает тоннами. Иногда это бывает довольно полезным – например, мне не запрещают выходить из дома позже девяти вечера, при условии, что я предупреждаю заранее и кладу в рюкзак перцовый баллончик. Иногда это бывает дурдомом – например, когда мама переворачивает мою комнату вверх дном, пытаясь отыскать наркотики и прочие атрибуты моей деструктивной подростковой жизни. С отцом в этом плане легче – он всегда в работе и пять дней в неделю предпочитает воспитывать своих сотрудников, до меня ему дела нет. Обо мне он вспоминает по выходным и праздникам и обычно его внимание заключается в выдаче карманных денег. На самом-то деле родители у меня хорошие, любят меня, и мне, как большинству подростков, вовсе не хочется убегать из дому, иметь других родителей или что-то вроде того. Сдохнуть, конечно, хочется, но я ещё сам не понял почему.

– Знаешь, у нас новая выставка, молодой художник выставляется, может, зайдешь, посмотришь завтра? – продолжает щебетать мама, которая работает в художественном музее и наивно полагает, что я тонкий ценитель живописи. Я же экспрессионизм от импрессионизма не отличал, именитых художников не почитал, современное искусство не ценил. Но на работы начинающих художников посмотреть любил, иногда попадалось что-то интересное, цепляющее, откровенное.

– Может, зайду, – кивнул я.

– Ты какой-то вялый, – обеспокоилась мама. – Голова болит?

– Ага, – соврал я. – Наверное, свежим воздухом обдышался.

Ну не говорить же, что за пару недель на больничной койке отвык от ее постоянного щебетания, и теперь оно давит мне на мозги.

– Зря ты от такси отказывался, уже бы дома были, – вздохнула мама. – Голова не кружится? Дойдешь?

– Да всё в порядке, – успокоил я. – Просто немного устал.

***

Моя комната теперь походила на тюремную камеру. Зарешеченное окно смотрелось диковато.

– Папа настоял, – пояснила мама в ответ на мой возмущенный взгляд.

– Но это же изврат полный! – выдохнул я. Мама только пожала плечами, а потом сообщила, что вечером меня ожидает торжественный ужин по поводу моего триумфального возвращения из больницы, придут тетя Света с мужем и дядя Игорь.

Я чуть не взвыл в голос – терпеть не могу этих блядских сборищ. И что это вообще за повод такой? Праздновать, что я не сдох? Удовольствие сомнительное. В общем, как только мама ушла в магазин за продуктами, я, выждав для верности пятнадцать минут, схватил рюкзак и свалил. Ну его нафиг, этот сочувствующе-торжественный прием со всякими дурацкими шуточками, историями из молодости и майонезными салатами. Мама, наверное, обидится, а папа сурово сдвинет брови, но в итоге оба меня поймут, потому что в книжках по воспитанию написано, что вести себя подобным образом – естественно для подростка, находящегося на пороге взрослой жизни.

Маршрут у меня всегда один – через парк на набережную. Убийц тянет на место преступления, а несостоявшихся самоубийц – в места, где несостоявшееся может состояться. С моста в реку я уже прыгал, ничего интересного, зато в это время всегда можно было кого-то встретить. Или влюбленную парочку, или такого же как я, прыгуна-неудачника. На моей памяти ещё никто не прыгнул. Трусы.

Свято место пусто не бывает. Какой-то парень перелез через перила и держался у самого края. Он вглядывался в темную гладь воды, дергался туда-сюда, то ли желая прыгнуть, то ли удержаться. Ещё дрожал, то ли от страха, то ли оттого, что на улице вообще-то жутко холодно и дует пронизывающий ветер.

Я с интересом наблюдал за ним минут пять, а когда пальцы начали мерзнуть даже в перчатках, не удержался и крикнул:

– Эй! Ты прыгать будешь или ты просто так стоишь, романтично вглядываешься в даль?

Парень заметно вздрогнул. Нервный какой.

– А тебе-то что? – грубо ответил.

– Да ничего, – пожал я плечами и подошел ближе. – Я просто всегда мечтал посмотреть, как это выглядит со стороны.

– А что, – с сарказмом спросил он, – на месте прыгающего ты уже был?

– А как же, – хмыкнул я. – Знаешь, не советую, способ-то отстойный. Я пару месяцев назад прыгал, так там холодно – пиздец. А ещё оказывается, что если ты хорошо плаваешь, утонуть очень сложно. А меня ещё какой-то придурок спасать кинулся, так сам чуть не утоп, пришлось его вытаскивать. Так что мой тебе совет, хочешь красиво уйти – попроси друга удушить тебя подушкой. По крайней мере, эстетично.

– А ты эксперт, как я посмотрю. – Парень легко перепрыгнул через ограждения и встал рядом со мной. Я тут же окинул его оценивающим взглядом и остался увиденным вполне доволен: высокий брюнет с крупными чертами лица, темно-карими глазами и пухлыми чуть потрескавшимися губами. Одет совсем не по погоде: в какое-то дурацкое странного покроя черное пальто, в котором он выглядит каким-то квадратным, как шкаф. Очень симпатичный шкаф.

– Чего ты так вылупился? – грубо и настороженно.

– Рассматриваю, – честно признался я. – А что?

– Ты пидор, что ли?

Культура речи так и прет. Интересно, умереть от рук воинствующего гомофоба это самоубийство или долбоебизм?

– А у тебя с этим проблемы? – вкрадчиво спросил я, почти уверенный, что парень-то «в теме». Я редко в таких вещах ошибаюсь.

– Да мне похуй, – отозвался новый знакомый, зябко ежась и пытаясь натянуть воротник пальто повыше. Замерз, касатик.

– Хочешь, я тебе свой шарф дам? – предложил я. – Он длинный и теплый, поможет тебе согреться. Вздернуться тоже поможет, но я бы не советовал, потому что всё это, во-первых, очень неприятно, а во-вторых, очень некрасиво – ну знаешь, язык вывалится и всё такое…

– Какие глубокие познания, – фыркнул парень и пошарил в кармане озябшей рукой. Выудил оттуда сигарету и квадратную зажигалку, прикурил. Я поморщился – терпеть не могу сигаретный дым. Сигареты – слишком медленный способ самоубийства.

– Я же эксперт, забыл? Я даже мог бы книгу написать, типа сто и один способ умереть молодым и красивым.

– Так почему не напишешь?

– Потому что не собираюсь пропагандировать суицид. Это же на самом деле очень плохо. А если я, такой долбоеб, решил свести счеты с жизнью, то это мои проблемы, правда?

– Ну ты и придурок.

– Может быть, но это не я только что собирался прыгнуть с моста.

– У меня на это были причины. Не от хорошей жизни я… вот только жалеть меня не надо!

– А я и не собирался. Какие у тебя там проблемы? Все это брехня собачья. Самоубиться хотят от скуки и демонстративности – типа, заметьте, как мне плохо.

– А сам-то!

– А у меня, вполне возможно, жуть какое страшное психическое заболевание.

– Знаешь, – парень затянулся в последний раз и отбросил сигарету в сторону. – Я бы и не прыгнул. Просто мне нужно было так постоять, как будто у меня есть выбор – прыгать или не прыгать… Навалилось что-то… Достало всё.

– И что теперь, сразу самоубиваться? – фыркнул я. – Есть отличный способ борьбы с «все достало», продается в бутылках по ноль пять. Кстати, а ты знал, что в бутылке шампанского около сорока девяти миллионов пузырьков углекислого газа?

– Ты точно поехавший.

– Во-о-от, – обрадованно протянул я. – Начало, наконец, доходить.

– Тебя зовут как, чудовище?

– Клим.

– Клим?

– Климентий.

– И за что тебя родители так не любят?

– Нормальное имя, – привычно огрызнулся я. Я, конечно, лет эдак до пятнадцати почти каждую неделю умолял маму отвести меня в паспортный стол и поменять имя на человечье, типа Сереги или Коли, но мама не сдалась, а я постепенно пришел к мысли, что, во-первых, имя у меня редкое и исключительное, во-вторых, спасибо, что не Акакий.

– Глеб.

– Прикольно, – оценил я. – Ты знал, что Глеб означает «любимец богов»?

– В первый раз вижу ходячую энциклопедию.

– А то. А твой камень-талисман, Глебушка, лунный камень. А цвет имени – светло-голубой, символично, не находишь?

– Въебать бы тебе, – с какой-то грустью произнес Глеб, разглядывая собственный кулак.

– Да настроения нет? – предположил я.

– Да ничего у меня нет, – вздохнул он. – Ты далеко отсюда живешь?

– А что, хочешь меня проводить?

– Я хочу скинуть тебя с моста в реку и наблюдать, как ты там будешь барахтаться, но проводить всё-таки провожу.

– Что, я покорил твое суровое скандинавское сердце?

– Ты неадекватный.

– На Ленина я живу.

========== Глава 2. ==========

Дома меня ждали разобиженная мама, суровый папа и лекция на тему: «Как нехорошо убегать с собственного торжества, а если уж собрался уйти, изволь предупредить, а если не предупредил, бери трубку, когда тебе звонят, маленький ты ублюдок». Я сделал вид, что мне очень стыдно, ненатурально пытался раскаяться и даже стоически пытался выдавить из себя слезу, которая показала бы, насколько сильно я сожалею о произошедшем, но ничего не вышло. Да от меня особо и не ждали, не первый же год я их сын, всё прекрасно про меня знают. Ну, почти всё.

На следующий день я решил почтить своим присутствием свое родное учебное заведение. Официально, конечно, я все ещё был на больничном, но практически чувствовал себя вполне здоровым, а загипсованная рука не должна была стать таким уж препятствием к получению знаний. Учиться я любил не особо, но это у меня очень хорошо получалось: особо не напрягаясь, я класса с четвертого был круглым отличником и постоянным участником всяких олимпиад и конкурсов, победы в некоторых из них гарантировали мне поступление в высшее учебное заведение вне конкурса. В общем, в школе я усиленно звездил и являлся предметом обожания всего преподавательского состава и директора в частности, которая готова была простить мне что угодно, лишь бы я продолжал прославлять родную гимназию своим незаурядным умом – она всерьез считала меня кем-то вроде вундеркинда, а я считал себя чуваком, который просто усваивает учебную программу.

Такие как я в классе обычно или лузеры, или крутые парни. Мне повезло и здесь – меня негласно относили к «элите» и считалось, что дружить со мной очень круто. Я поддерживал имидж жизнерадостного рубахи-парня, общался со всеми понемножку, никогда не отказывал в помощи в учебе, но по-настоящему ни с кем не дружил, пару лет назад решив, что хватит с меня этой херни. Был у меня уже лучший друг, и чем это закончилось? Он меня предал. И мне было больно. А я боль не особо люблю, даже вены из-за этого ни разу не резал, ну, и ещё потому, что шрамы от лезвия легко заметить. Вообще, конечно, не всё так с болью однозначно, учитывая мое маленькое хобби. Вот не скажу, что падение с пятого этажа я совсем не почувствовал, но я рассчитывал на то, что если и не умру, то хотя бы сразу отключусь, не почувствовав лишней боли.

Естественно, одноклассники встретили меня если и не повизгивая от восторга, то в очень близком к этому состоянии. Каждый почему-то посчитал своим долгом пощупать мой гипс, постучать по нему (когда руку взялась ощупывать одна из одноклассниц, я громко заорал, схлопотав затрещину, истеричное «дебил» и заслужил одобряющий хохот парней) и съязвить по поводу моего впечатляющего полета. Мол «всё мы про тебя знаем, суицидник-неудачник», «что, захотел узнать, почему люди не летают, как птицы?» (кстати, очень глупый вопрос, люди не летают, как птицы, потому что летают, как мешок с картошкой), «это ты из-за несчастной любви?». Я многозначительно кивал и в красках описывал, как я планировал свое падение и как долго я уже хочу умереть. Мой рассказ имел успех у публики – мне даже похлопали, утирая выступившие от смеха слезы, а я в очередной раз убедился, что если хочешь, чтобы тебе не поверили, нужно сказать правду.

***

Домой, несмотря на неблизкое расстояние, я всегда ходил пешком. Была в этом своя прелесть. Можно было подумать обо всем на свете, проанализировать свою скучную жизнь, выдумать очередной способ самоубийства, вспомнить о том, что если все восемнадцатилетние жители Китая встанут в одну линию и пойдут мимо вас, то эта линия никогда не закончится, потому что новые жители будут достигать восемнадцати лет и вставать в линию быстрее, чем линия пройдет мимо вас – в общем, сделать кучу важных и полезных дел, которые в общественном транспорте я сделать бы не смог.

Путь мой пролегал через здание технического университета. Я любил здесь бывать – всегда шумно, многолюдно, весело. Кто-то еле плетется, сонный, кто-то бежит изо всех сил, боясь опоздать, кто-то курит, нервно оборачиваясь по сторонам – чтобы не заметили. Даже интересно, каким я стану студентом, если всё-таки доживу до этого момента.

– Ты что, следишь за мной? – раздался рядом хрипловатый голос. Я обернулся – передо мной стоял вчерашний знакомец, всё в том же дурацком пальто, только теперь на нем красовался ещё и кошмарный болотного цвета вязаный шарфик с пушистыми помпонами на концах, у меня точь-в-точь такой был года в четыре.

– Вот ещё, – фыркнул я. – Делать мне больше нечего. Я просто домой иду со школы.

– Улица Ленина в другой стороне.

– А я не ищу легких путей! И вообще, может быть, я хотел посмотреть на будущее место своего обучения.

– Технический университет? Физика и математика, серьезно?

– Чувак, я знаю цвет имени Глеб и его краткую характеристику, ты серьезно думаешь, что я не секу в какой-то там математике? – оскорбился я. – К тому же, я тогда в какой-то местной олимпиаде победил, и руководство данного учебного заведения слезно умоляло поступать к ним, местом, мол, обеспечат.

– Что, прям слезно умоляли? – усомнился Глеб. Проницательный мальчик.

– Ну, может, не слезно, – нехотя признался я. – И, может, не умоляли, а, скорее, рекомендовали… У меня же ещё есть парочка вариантов, но я пока ещё не определился. Я же личность многогранная.

– Оно и видно.

– Кто бы говорил.

Мы помолчали, сверля друг друга взглядами. Я в очередной раз подумал, что Глеб весьма и весьма симпатичный парень, что касается моего вкуса, то это просто попадание в десяточку. Симпатичный, но не слишком смазливый, волосы густые, трогательно завивающиеся на кончиках, глаза насыщенно-карие, а ещё шрам на брови очаровательный и родинка над губой, которую принято называть «блядской» – всё, что я люблю.

– Сколько тебе лет, недоразумение?

– Возраста согласия достиг, – бодро ответил я.

– Согласия для чего? – затупил Глеб.

– Для секса, конечно же, – поиграл бровями я и, высунув язык, облизал верхнюю губу. Планировал сделать это очень сексуально, но, судя по перекосившемуся лицу Глеба, вышло не очень. – А ты с какой целью интересуешься?

– Вспомнил твои вчерашние слова о том, что от «все достало» помогает бутылка, и думаю, сильно ли пострадают мои моральные принципы, если я приглашу тебя в бар.

– Моральные принципы? Фи, юноша, как несовременно… но вообще, можешь успокоиться, я через пару недель стану официально совершеннолетним, а до этого не прочь посоревноваться в литр-боле.

– Закатай губу, – грубо оборвал Глеб. – Бокал пива, не больше.

– Надо же, как подходит!

– Что подходит?

– Я вчера поподробнее про твое имя загуглил, и там пишут, что для Глебов свойственны категоричность, своенравие, упрямство, угрюмость, может отсутствовать чувство юмора, а ещё многие Глебы тяжелы на подъем, но, судя по тому, как ты бодренько собирался вчера сигануть с моста, про тяжелоподъемность – не твой случай.

– Придурок.

– Мы вроде с этим ещё вчера разобрались. А в какой бар мы пойдем?

– В дешевый. И не придумывай там себе ничего, просто выпьем по кружечке пива…

– И разойдемся с миром, я понял. Обещаю, приставать не буду, хотя, не скрою, хочется.

– Ты вообще когда-нибудь затыкаешься?

– Только под общим наркозом.

***

Местечко было так себе, эконом класса, студенческий формат. Пластмассовые столы и стулья, обшарпанные стены с какими-то старыми стремными постерами, фоном попсовая волна радио. Глеб, кажется, бывал здесь довольно часто, по крайней мере, к барной стойке он двинулся уверенно и вернулся через пять минут, держа в руках две кружки с пивом и тарелочку с соленым арахисом.

– Я не знал, какое ты пьешь, поэтому взял на свой вкус, светлое, – сказал он, подвигая кружку ко мне.

Я равнодушно пожал плечами, пиво до этого я пил только пару раз, обычное, из стеклянной бутылки.

– Жарко, – Глеб стянул с себя пальто, оставшись в светло-голубой рубашке. Мне очень много хотелось сказать по поводу ее цвета и по поводу всего прикида Глеба в частности – выглядел он как мальчик-хорист в церкви, но промолчал, хоть это для меня и не типично.

Стянул свою куртку, Глеб уставился на меня, как баран на новые ворота – гипса-то он ещё не видел.

– Боевая пуля?

– Нет, это я с пятого этажа спрыгнул, – охотно рассказал я, отхлебывая из своей кружки.

– Очень смешно.

– Было бы, если бы не было правдой, – кивнул я.

– Ты выпал с пятого этажа? – Н-да, туговато доходит до моего нового приятеля. С таким-то интеллектом пиво ему пить не стоит, а то окончательно деградирует. Голос Глеба равнодушно-спокойный, а вот глаза, чертовски красивые карие глаза, кажется, вот-вот выпадут из глазниц. Если что, заберу их себе, в качестве сувенира.

– Ну как выпал? – пожал я плечами, втайне очень довольный произведенным впечатлением. Мне вообще-то, по большему счету, насрать на общественное мнение, плевать, кто и что думает, но вместе с этим мне очень нравится нравиться, шокировать и ошеломлять. Знаете, как энергетический вампир, питающийся эмоциями. Любимая эмоция – «охуеть, да этот парень сумасшедший». Это для меня самый изысканный комплимент. – Спрыгнул.

– Зачем? – ошарашенно спросил Глеб, как будто это не он вчера собирался утопиться и напрочь проигнорировал такой же вопрос, обращенный к нему.

– Просто. Интересно было. Знаешь, я думаю, это глобальная ошибка всего человечества – всегда делать «потому что» и «из-за чего-то». По мне, так не обязательно выдумывать оправдания своим желаниям. Хочется – сделай.

– Ты ведь мог разбиться. Насмерть. Пятый этаж всё-таки… – Ну всё, режим зануды активирован. А я-то думал, он не такой, как все, даже обидно.

– Мог бы, но не разбился. Я даже в скорую сам залез. Но вообще, как вариант самоубийства, падение с высоты – на троечку. И пока летишь страшно, и приземляться больно, и стопроцентной гарантии нет – вот так захочешь умереть, а вместо этого инвалидом на всю жизнь останешься. Вообще, конечно, идеального способа не существует, везде есть свои риски, – авторитетно заявил я.

– А твои родители знают?

– Ты сам-то понял, что только что спросил?

– Ну, я в том смысле, что ты о них подумал?

– Ну, конечно, блин, подумал, я же живой перед тобой сижу.

– А если бы ты тогда разбился насмерть?

– Ну, мне бы было стыдно. Но недолго.

– В первый раз встречаю настолько ебанутого человека…

– Что? – я сделал вид, что не расслышал.

– Как тебе пиво? – Я одобрительно хмыкнул. Поспешил я, наверное, принижать уровень его интеллектуального развития, соображает же, когда нужно свернуть разговор в другую степь.

– Горькое. Пена противная. Но что-то в этом есть. Прямо как с твоей рубашкой – она мерзкая, выглядишь ты в ней кошмарно, но что-то в этом образе хорошего мальчика есть.

– А, это, – Глеб неожиданно улыбнулся. Неожиданно – это потому что до этого момента он не улыбался от слова «совсем». – Я вообще-то обычно так не хожу, просто сегодня была начерталка.

– Это многое объяснило, – фыркнул я.

– Преподаватель старой закалки, терпеть не может всякую неформальщину и требует от студентов классического вида.

– И в каком месте у тебя неформальщина?

Глеб начал закатывать рукава рубашки. Ма-а-ать… Руки до локтя были в узорах татуировок. Черный, красный, розовый…

– Это называется рукав вполовину, – сказал Глеб, явно наслаждающийся моей реакцией. – От локтя до запястья. Если хорошо присмотреться, то можно заметить, что некоторые узоры складываются в слова.

– Давно ты их сделал? Что за слова? Больно было? А ты эскиз сам рисовал? – меня, что называется, понесло. Хотя чего уж там, это обычное мое состояние.

– Процесс нанесения постепенный, естественно. Полностью закончены они были полтора года назад. Это больно, но уровень боли может отличаться, все зависит от индивидуального болевого порога, от места, от опыта мастера, от оборудования. А эскиз рисовал сам, да, на самом-то деле это…

А дальше Глеб начал рассказывать, как он придумал эскиз, как рисовал его, начал говорить о каких-то там отсылках к знаменитым художникам-абстракционистам. Короче, я нихрена не понимал, чего он говорит, чувствуя себя, как у мамули в музее – у нее точно такое вдохновенное лицо, когда она о своих любимых композициях рассказывает. Я поэтому-то даже и не пытался моего неформального друга заткнуть – у него же глаза горели, явно ему очень нравилось то, о чем он рассказывает. Я уже не раз ловил себя на мысли, что люди становятся потрясающе красивыми и красноречивыми, когда говорят о том, что любят.

– Можно нескромный вопрос? Какого хуя ты забыл в техническом универе?

– Прости?

– Ну, я так понял, ты рисуешь, тебе это нравится и ты даже разбираешься во всех этих стилях и во всем прочем. Почему ты не поступил куда-нибудь в академию искусств?

– Знаешь, – хмыкнул Глеб. – Это, наверное, только в твоем мире люди делают то, что им хочется.

– Нет, – покачал головой я. – Это в любом нормальном мире так происходит. По-моему, это кретинизм – заниматься тем, что тебе не нравится.

– В тебе говорит юношеский максимализм.

– А в тебе зануда.

– Не всегда получаешь то, что хочешь. Есть ещё и обстоятельства.

– Которые люди придумывают себе сами, чтобы оправдать свою слабость, – категорично заявил я.

– Может быть. Но стать успешным художником не так-то просто, некоторые и вовсе за профессию это не считают. Так не лучше ли получить профессию, которая пусть тебе и не по душе, зато обеспечит тебя высокооплачиваемой работой. Когда у тебя есть деньги, идти к мечте намного проще.

– И пока ты будешь получать ненавистную профессию, упустишь множество шансов. А ещё ты рискуешь растерять все свои навыки, веру в себя и станешь одним из тех занудливых реалистов-бизнесменов в костюме-тройке, до конца жизни будешь заниматься какими-нибудь стремными проектами, а в итоге реализовать себя сможешь, только нарисовав картинку на собственное надгробие.

Глеб молча отхлебнул из кружки, зачерпнул горсточку орешков из тарелки, отправил их в рот.

– Может, ты и прав, – вздохнув тяжело, сказал он. – Только у меня и выбора особого не было. Наверное, я слабак и есть, раз не смог противостоять, но мне всегда было сложно спорить с мамой. А она хотела сына-инженера, как минимум.

– Нет ничего плохого в том, чтоб любить маму. Но и не надо думать, что всё, что она говорит – истина в последней инстанции. Если бы я так думал, до сих пор бы в подштанниках ходил.

Глеб не удержался от смешка.

– Кстати, – оживился я. – А ты не хочешь посетить выставку одного молодого перспективного художника? Он сейчас в художественном музее выставляется.

– Типа, в благодарность за то, что я тебя напоил?

– Типа, потому что моя мама там работает и жаждет меня увидеть на этой выставке, а один я точно сдохну со скуки. К тому же, тебе, кажется, мой неформальный друг, будет это интересно. И, ко всему прочему, бесплатно.

– Ну, раз бесплатно…

– Вот сразу видно, студент. Халявщик.

========== Глава 3. ==========

Когда я пообещал маме не только посетить выставку, но ещё и привести с собой друга, она не сдержала радостного возгласа. Переживает, что у меня совсем нет друзей и поэтому я рискую, как пишут в умных книжках по воспитанию, так и не социализироваться. Как и всякая порядочная мама, она тут же пристала ко мне с вопросами относительно личности моего загадочного товарища, но я сподобился обозначить только его имя, потому что и сам толком ещё ничего о нем не знал. Экземпляр, надо сказать, заслуживающий внимания, одни татухи чего стоят – глаз не оторвать. Да и сам он очень даже, и чем больше на него смотришь, тем красивее он становится. Характер, конечно, то ещё говно, но пока ещё не в критичной степени. В общем и целом, интересный тип, интригует.