Текст книги "Темнота на крыльях птицы"

Автор книги: Борис Кривошеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Не понял, – потребовал я уточнений.

– Это у Иоанна, – сказал Федя. – По его версии сатана входит в Иуду во время Тайной вечери, и, что интересно, с куском, переданным Иуде самим Христом. Тебе не кажется это странным? Я склонен трактовать это как намек на то, что Иуда не виноват в предательстве, а является лишь исполнителем воли самого Христа.

– Ну, это известная песня, – констатировал я. – В этом нет никакой тайны. Поехали дальше.

– Дальше, от первоисточников двигаемся к апокрифам и тому подобным неканоническим текстам, – продолжал Федя. – Тут уже изобилие трактовок. Вот, я кое-что распечатал, – Федя достал из папки несколько листов бумаги. – Тоже копаются в предательстве Иуды, но без особых результатов, – сообщил он и принялся зачитывать: – "Ясно, что традиционная версия не вполне соответствует тому, что произошло на самом деле. В ней слишком много недосказанного. О чем же молчали евангелисты? Что они хотели скрыть? Первое, что напрашивается в ответ, – это истинные мотивы предательства.

Возможно, считают некоторые авторы, Иуда предал Христа, чтобы ускорить развязку затянувшейся драмы. И не важно, чего он хотел – чтобы Иисус явил свою божественную сущность или чтобы он возглавил народ Израиля против римской оккупации, – важно, что сам Иуда счел себя вправе принимать решение. Чем было вызвано осознание этого права – ведь именно оно ключевое в этой версии? Наиболее распространенное объяснение – пророчеством самого Иисуса, что будет он предан смерти на кресте во искупление рода человеческого. Поэтому Иуда, рассуждая логически, ничего не терял при любом исходе своего предательства: либо он исполнит великое предначертание и угодит Христу, либо избавит народ Израиля от лжемессии. Все прочие мотивы – начиная с якобы попытки спасти Иисуса от взбешенной его бесчинствами в Храме толпы до желания занять место слишком робкого и нерешительного Учителя в самый важный момент, когда нужны были быстрые и смелые действия, – все эти мотивы вписываются в изложенную версию: Иуда уже не вполне верил в божественность Сына Человеческого и его способность принимать правильные решения. Скорее, он уже считал Иисуса просто удачливым лидером, завладевшим умами иудейской черни.

Почему же все эти предположения не поставили точку в вопросе о предательстве Иуды? Да потому, что за этим актом явно стояло нечто большее, чем примитивное, банальное течение событий. Сама сила контраста между смертью Христа и поступком его ближайшего ученика всегда вызывала мистическое чувство присутствия сакральной тайны". Чувствуешь присутствие? – строго спросил Федя.

– Чувствую, – ответил я. – Откуда это?

– Статья не помню кого, – ответил Федя, – а называется что-то вроде "Эзотерические тайны Евангелий" или как-то так. "Наука и религия", в общем. Ладно, это все общеизвестно…

– …значит, тоже не то, – закончил я за него.

– Согласен, – кивнул Федя. – Но если двигаться в этом же направлении, то логическим продолжением будет версия гностиков.

– Кого? – зачем-то переспросил я, но Федя пропустил мой невольный вопрос мимо ушей.

– Смотри, – читал он дальше. – "Версия третья – версия христиан-неоплатоников: каинитов, сетониан, а также искариитов, которые называли себя теми, кому Иуда передал истинное учение Христа. Эта версия гораздо более логична, чем туманные намеки евангелистов на черную душу одного из двенадцати. Если Христос сам благословляет Иуду на предательство – "что делаешь, делай скорее!" – то лишь потому, что именно Иуда – самый близкий и самый посвященный ученик. И действительно, даже по текстам самих евангелий создается впечатление, что только Иуде известны все замыслы Учителя, а остальные апостолы, как маленькие дети, потеряно ловят каждое слово Иисуса и не способны на самостоятельные действия. Совершенно ясно, что только Иуде Христос мог доверить исполнение одной из важнейших ролей в разыгрываемом действе. "Впрочем, Сын Человеческий идет по предназначению; но горе тому человеку, которым Он предается". Горе ему, Иуде, ведь предать предстоит того, кто дороже собственной жизни: предать Учителя, совершить самый мерзкий и грязный поступок вопреки собственной воле…" – заметь! – воздел Федя палец. – "Это действительно тяжелейший выбор, и только Иуда, посвященный и духовно самый твердый, способен принести эту жертву, по-человечески сопоставимую с божественной жертвой самого Христа. Как Арджуна, ученик Кришны, привязывает Господа к дереву и пускает в него первую стрелу, чтобы слуги Кансы не могли сказать: вот, мы убили того, кто низверг нашего господина; как один из учеников Шакья-Муни подсыпает яд в пищу Учителя, чтобы остановить его материальное существование; как Тур-и-Бартар… Бра-тар-вах-шем…", – короче! – "…жрец старой религии, тайный последователь Заратустры, из-за угла предательски убивает Пророка; как ближайший друг Махавиры уходит, оставляя вероучителя без пищи и обрекая его на голодную смерть, так и Иуда жертвует свой внутренний мир и свое имя ради самого дорого ему человека – Христа".

– Что за Махавира? – спросил я, как только Федя остановился, чтобы перевести дух.

– Основатель джайнизма, – охотно ответил Федя. – Считается, что современник Будды.

– Понятно, – сказал я. – Ну, что сказать: определенная логика прослеживается.

– Вот именно: заклание ягнят и все такое. Но мне как-то не верится, что Герцог мог иметь в виду такую очевидную вещь. Следовательно, опять не подходит. Едем дальше, – азартно вещал Федя. – Борхеса читал? "Три версии предательства Иуды"?

– Читал, – ответил я. – У Борхеса, как раз, очень тонко: Иуда и есть истинный Бог, а Христос – всего лишь добрый человек.

– Именно, – подтвердил Федя, – поэтому приходится отметать и эту версию. Тем более, что о "добром человеке" писала еще Блаватская. Как там у нее было? "Хрестос", да? Короче, и в этом направлении никаких шансов. И что остается?

– Что? – спросил я заинтриговано.

– Ни-че-го, – сказал Федя по слогам. – Совершенно ничего. Если Иуда не слепое орудие сатаны, не жрец сакрального ритуала и не Сам Бог, то он – никто.

– То есть? – я совсем не ожидал такого вывода.

Федя явно был доволен моей реакцией, он приосанился еще больше и продолжил тоном профессора пенсионного возраста:

– Тут возможны два варианта. Первый: Иуда чисто литературный персонаж, возникший в период работы над составлением Евангелий. Это, кстати, на мой взгляд, весьма вероятно. Например, в посланиях Павла об Иуде ни слова, а послания эти – самые старые по времени тексты Нового Завета. Вопрос: неужели Павел не знал об Иуде? Ответ: ужели, не знал! А почему? Потому что его, в смысле Иуды, что? – правильно: не су-ще-ство-ва-ло! Иуду просто-напросто придумали, чтобы было на кого свалить вину за распятие Христа. Заметь, Иуда – единственный еврей среди апостолов. Его сделали козлом отпущения, чтобы римлянам не было стыдно за смерть Бога, о котором проповедует Евангелие. Что, в общем-то, логично: ты бы стал на месте римлян верить в преступника, казненного по закону?

– Так, хорошо, а второй вариант?

– Второй вариант заключается в том, что имя Иуда Искариот всего лишь неправильная запись имени самого Христа.

– Как это? – не поверил я.

– А очень просто: с прозвищами Христа и апостолов всегда была путаница. Например, то, что города Назарета в те времена не было, я надеюсь, ты и без меня знаешь, однако Христа все почему-то зовут Иисус из Назарета. То же и с Иудой: мол, Искариот значит "из Кариота". Только и такого города тогда тоже не было. И тут начинается интересное: оказывается, во времена Евангелистов в некоторых регионах имя "Иисус Христос" для удобства и конспирации сокращали, например, до "Иескристос", или еще короче – "Искарит". Что тебе слышится в имени "Искарит"?

Мне слышалось то же, что и любому на моем месте.

– Ничего себе! – не смог скрыть я удивления.

– Вот именно! – Федя с достоинством сложил свои листочки в папку и потряс папкой у меня перед носом. – Значит, так. Моя версия: предатель, конечно же, был, но имя его неизвестно – евангелисты сложили его из имен самого Христа и одного из неповинных ни в чем апостолов. Понял?

И вот тут меня осенило:

– Подожди, – сказал я задумчиво. – Что значит, не было имени? А почему не предположить…

– Что? – Федя тоже почувствовал приближение крамольной мысли.

– Может, – заторопился я, чтобы не упустить честь открытия, – может Христос сам себя предал? А? Не спроста же все это? Допустим, апостолы струсили все поголовно, вот и пришлось Иисусу самому все делать. Смотри: переоделся, сходил к первосвященнику, получил тридцать серебряников, и бегом на гору, ждать, когда за ним придут. А? Мог же?

Федя молчал с остановившимся взглядом.

– Эй! – пощелкал я пальцами у него перед носом.

– Ммм… – часто моргая, промычал Федя. – Охренеть…

Он подскочил, опрокинув бутылку с пивом, но даже не заметил этого.

– Так! – сосредоточено забормотал он. – Так-так-так!.. Нет, ведь действительно! Это все объясняет!

– Хотя, с другой стороны, – зачем? – я почувствовал некоторое неудовлетворение, свойственное всем художникам, завершившим шедевр.

– Затем! – Феде все уже стало ясно. – Что мы вообще знаем о том времени? Может быть, для них это было абсолютно логично: хочешь, чтобы тебя услышали миллионы, – собери весь город на собственную казнь. В любом случае: допустим, Иисус действительно хотел, чтобы его распяли. Тогда нужен был доносчик, который в нужное время сообщит куда следует. А все апостолы как один настолько любят Учителя, что даже помыслить не могут о предательстве. Вот Иисус и берется за дело сам.

– Ну, да, – согласился я. – Только, кажется, это тоже все как-то слишком просто.

– С чего это вдруг – просто? – замотал головой Федя. – Да и не в простоте дело! А в том, что до нас с тобой никому в голову такая версия не пришла! Смотри, как красиво получается: Евангелисты не посмели умолчать о предательстве, зато аккуратно все скрыли. Так сказать, загадали загадку для посвященных, понял? А где мое пиво? – Федя поднял пустую бутылку и разочарованно вздохнул. – Пошли, восстановим потерю.

Мы сходили в магазин, взяли еще и закрепили успех детальной реконструкцией всего хода событий. Получилось примерно так.

По какой-то специфической причине распятие было необходимым элементом миссии Христа. В течение трех лет он проповедует и одновременно ждет, когда иудейское духовенство почувствует оскомину от его слов. Но ничего не помогает: ни бесчинства в храме, ни оправдание блудницы, ни прямое оскорбление Первосвященника. Тогда он совершает явно оскорбительный жест – и для правоверных иудеев во главе с Первосвященником, и для царя Ирода, и даже для римской власти в лице Прокуратора: Иисус въезжает в Иерусалим на ослице как царь Давид. Вот это уже повод для праведного гнева! Синедрион готов наказать наглеца самым суровым образом. Однако, где же искать преступника? А преступника не нужно искать, он сам приходит в Синедрион, изменив обличие, и сообщает, что сегодня ночью можно взять возмутителя спокойствия без лишних проблем. Возмутителя берут, и никто не признает в нем неизвестного доброжелателя…

В общем, Христос предающий Христа – это нам показалось логичным и восхитительно красивым. Мы с подчеркнутым уважением пожали друг другу руки и отправились по домам, ощущая себя Эйнштейном и Теслой христианской метафизики.

Впрочем, лично я спешить домой не стал. Мне не давало покоя ощущение, что Иуда в Евангелиях слишком живой, чтобы оказаться просто мифом или «чисто литературным персонажем». Поэтому я решил заглянуть к Семену – это был еще один мой визави, мрачноватый интеллектуал и мистик со стажем работы в инфернальных котельных нашего города. Семен всегда умел удивить всевозможными религиозными парадоксами, поэтому в наших исследованиях он мог оказать неоценимую услугу. Правда, посвящать во все детали я его не стал: дружба – дружбой, а погоня за тайной – дело сугубо индивидуальное. В общем, я сказал, что у нас возникла небольшая дискуссия о достоверности новозаветных историй, так я, мол, хотел бы узнать его мнение. Семен, как всегда, снисходительно усмехнулся.

– Знаешь, – сказал он, – мне как-то попала в руки книга одного историка. Он там хорошо по этому поводу написал: все только и делают, что пытаются выискать в Евангелиях противоречия, скажем, с историческими фактами или здравым смыслом. А их там нет, наоборот, все четко и достоверно. Вот и получается, что эти критики сами себе подкладывают свинью, причем, иногда в буквальном смысле.

– Как это?

– Ну, сам смотри. Помнишь эпизод, когда Иисус изгнал легион демонов из одержимого?

– В общих чертах.

– Этого достаточно. Суть в том, что был там один городской сумасшедший, и Христос взялся его излечить. Он приказывает демонам выйти из несчастного, а они отвечают: как же так? нас слишком много, мы не можем без тела! Тогда Христос указывает им на огромное стадо свиней и говорит: вот вам новое убежище, – демоны выходят и поселяются в свиньях. Понятно, критики по этому поводу сильно обрадовались: ну, откуда в Палестине огромное стадо свиней? Свинья же некошерное животное, кому оно было бы нужно? Соответственно, либо эта история ложь, либо действие на самом деле происходило не в Иудее, а где-нибудь в Греции. Логично?

– Вроде бы, – кивнул я. – А на самом деле?

– А на самом деле, свиней в Палестине было больше, чем собак. Знаешь, почему?

– Даже представить себе не могу. И почему же?

– Просто потому, что именно свининой получали продуктовый паек римские легионеры. Так что, никаких проблем: все как в аптеке!

– Красиво, – восхитился я. – А еще пример?

– Еще? Да много их, я даже не знаю, что именно тебе подойдет.

– Скажем, насчет Иуды что-нибудь. Необычайно противоречивая тема.

– В точку! – фыркнул Семен. – С Иудой многие сильно перемудрили.

– Ну, например?

– Например, любимый вопрос на эту тему: зачем это, мол, понадобилась помощь Иуды при аресте, если Христа и так все знали? И с чего он вдруг бросился целовать Иисуса?

– И? – не терпелось мне.

– Все элементарно, – пояснил Семен. – Суди сам: это же было накануне Пасхи, а к празднику в Иерусалим приезжало такое количество иудеев со всей Римской империи, что население города растворялось в этой толпе, как капля в море. И арестовывать Иисуса, естественно, сподвиглись не местные энтузиасты, а приезжие фанатики-иудеи, которые Христа в лицо ни разу не видели. Без Иуды его бы никто, действительно, не узнал. Местное население как раз почитало Христа за мессию, хотя бы на всякий случай, так что предателя еще нужно было хорошо поискать: не каждый бы согласился. И насчет поцелуя там все в порядке: иудеи же не полные кретины, чтобы бить палками любого, на кого укажет какой-то неблагонадежный тип. Мало ли что, может он так просто от кредитора решил избавиться. Короче, поцелуй был чем-то вроде очной ставки: он как бы доказывал, что и Иисус тот, кто им нужен, и Иуда не лжец, решивший подставить первого встречного. Ведь если бы он поцеловал незнакомого человека, реакция бы сразу выдала обман.

– Откуда ты все это знаешь? – изумился я.

– Читаю нужные книги, – улыбнулся Семен. – Да и сам немного думаю. Вот, кстати, еще одна загадка в тему: знаешь, что в Евангелиях два разных ареста описаны?

– В каком смысле, разных? – не поверил я.

– А вот сейчас я тебе зачитаю, – сказал Семен и сходил в другую комнату за Библией. – Смотри. Скажем, у Матфея, – Семен быстро пролистал страницы и, найдя нужное место, зачитал: -"Иуда, один из двенадцати, пришел, и с ним множество народу с мечами и кольями…" Естественно, здесь же и "кого я поцелую, тот и есть…" и "радуйся, Равви!" Потом его приводят в Синедрион, всячески издеваются, плюют "в лице" и бьют "по ланитам". То есть, ни в грош не ставят. И то же самое, почти слово в слово, у Марка и Луки. А теперь у Иоанна, – Семен перелистнул страницы. – Вот: значит, приходят за Иисусом. "Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищите? Ему отвечали: Иисуса Назарея. Иисус говорит им: это Я". И дальше: "Стоял же с ними и Иуда, предатель его". Обрати внимание: фраза довольно неуместная, не отсюда она. Лично я уверен, что это банальная приписка, и никакого Иуды в каноническом тексте у Иоанна не было. Но самое интересное даже не это, а реакция служителей: "И когда сказал им: это Я, – они отступили назад и пали на землю". Как тебе? – Семен выразительно посмотрел на меня.

– Я даже не знаю… – пробормотал я, пытаясь уложить это в голове.

– Слушай дальше. Иисус опять спрашивает служителей, кого они ищут, и все повторяется почти дословно: опять те же поклоны и виляние хвостом. Вообще, создается впечатление, что Иисус сам упрашивает служителей совершить то, ради чего они пришли. Понимаешь?

– Его то ли боятся, то ли уважают, так что ли? – высказал я свое впечатление.

– Именно, – подтвердил Семен. – И разницу чувствуешь? У Синоптиков присутствует Иуда, и лобзает, и говорит "радуйся, Равви!", и Христа всячески унижают, как самозванца, а у Иоанна предателя словно нет, нет толпы с мечами и кольями, и Христу выказывается почитание. Почему – вот где настоящая загадка!

– Действительно загадка, – согласился я. – И что ты насчет этого думаешь?

– Да странно там все, если честно, – ответил Семен. – Можно только гадать. Самое простое, например, – что Христа арестовывали дважды.

– Дважды? – изумленно пробормотал я, уже предчувствуя, какие из этого могут последовать выводы.

– А почему нет? Я думаю так: первый арест – это у Иоанна. Пришли храмовые служители, которые слышали проповедь Христа и уже давно попали под Его влияние. У них могло быть сомнение – а вдруг Он действительно Мессия? Скорее всего, они так и ушли ни с чем. Вот тогда Иуда и привел толпу с палками и кольями.

– Ну, хорошо, – перешел я к главному вопросу, – а Иуде все это было зачем?

– Понятия не имею, – пожал плечами Семен. – Но мне нравится думать, что Иуда слишком искренне верил в Христа, на чем, собственно, и погорел.

Меня такое объяснение вполне устроило. Пусть Семен так себе и думает, а у меня на этот счет были свои соображения.

Кажется, я нащупал что-то действительно интересное.

3.

Воскресное утро случилось странным.

Обычно по воскресениям я сплю долго, и терпеть не могу, когда мне мешают. Должна быть очень серьезная причина, чтобы стащить меня с кровати в мой законный выходной, да еще и в самую рань.

С этой яростной мыслью я проснулся, разбуженный диким трезвоном на всю квартиру: кто-то упорно давил на кнопку звонка по ту сторону двери. Я натянул домашние штаны, надел очки и пошел узнать, что случилось.

На пороге топтался весьма несвежего вида дед, в дранной спортивной шапочке, в замызганной куртке и некогда голубых, а ныне скорее коричневых джинсах. При виде меня его заросшая сизой флорой физиономия озарилась по-солнечному желтой улыбкой, однако грязный палец продолжал жать звонок.

– В чем дело? – спросил я, морщась от пробирающего до костей звука.

Дед оторвал палец от кнопки и еще целую минуту стоял, молча взирая на меня с пляшущей на губах идиотской улыбкой.

– Ну? – не выдержал я.

– Мир вам, – поклонился дед, торопливо стянув с себя шапку. – Уж простите, что без спросу да без звания, токмо иначе ж никак! Мне тут сказали, у вас переночевать можно, и к тому еще постоловаться. Правда, что ли?

– Нет, – ответил я, оторопев от такой наглости. – Кто сказал?

– Люди, – радостно вытаращился на меня дед. – Добрые люди и сказали! Говорят, у вас кроватей много, а никто не спит, и еды вдоволь, да никто не ест. Вот и подумалось мне: может, переночую тут, пока кто другой не пришел, а? Много места не займу, я только с виду поболей собаки, а так – сложусь, что твой зонтик…

– Дед! – сказал я, мгновенно зверея. – Во-первых, сейчас восемь часов утра, какое "переночую"? А во-вторых, я же ответил: нет!

– Нельзя так, – огорчился дед и покачал головой, – не хорошо это, не по-христиански. Я пришел со светлой душой, открылся в своих устремлениях, а вы меня взашей, значит, как скотину какую дранную. Осиянного Господом странника, значит, гоните с порога дома, даже хлебом не одарив, а это противно естеству человеческому и ныне и присно и во веки веков!

– Слушай, дед, – тихо зарычал я, – я не крещенный, так что отвали, – и попытался закрыть двери, но дед проворно вставил грязный ботинок между косяком и дверью и радостно заверещал в щель:

– И слава Богу, что не крещенный! Значит, я правильно пришел, просто как судьбою ведомый, сквозь тернии к источнику воды животворной и животворящей! Это ж перст судьбы и веление фатума – неоспоримо! Впусти меня, впусти, нехристь, и я поведаю тебе тайны тайные и прочие многия знания, обижен не будешь! – дед, пользуясь моим секундным замешательством, просочился сквозь щель в прихожую и застыл передо мной, преданно глядя на меня серо-голубыми пустыми глазами.

– Дед, – сказал я, сжимая кулаки. – Уйди отсюда по-хорошему.

– Не гони! – взревел дед и бухнулся на колени. – Перстом ведом! Как за руку был взят и сюда доставлен, и поставлен перед тобой как есть, а значит, в том промысел! Я ведь, благодетель ты мой, одержим Господом Богом, Предвечным и Всемогущим, Всеведущим, Всеблагим и Справедливым, Сущим и Сияющим во деснице на небесах, сил больше нет человеческих терпеть! А кто еще может Бога изгнать, как если только не отвергший святого крещения, дарованного через посланного им Сына Собственного Его Единородного, возлегшего на крест за прегрешения наши человеческие? Слава Богу, коим одержим я в суете сует жизни моей мерзкой и бесславной, что привел он меня к тебе, нехристю негостеприимному! Аминь!

– Э… – только и смог вымолвить я.

– Воспоможествуй! – ковал железо дед, видя, что я дал слабину. – Поверь мне, добрый человек, тяжело это бремя – быть одержимым Богом, когда ангелы Господни все время в ушах у тебя псалмы распевают – голосами нежнейшими, чистыми, от четвертой и до осьмой октавы. Вот хочешь послушать? – старик подскочил и выставил мне сиреневое ухо. – Нет? Вот! А я каждый день эти мадригалы супротив воли вкушаю, денно и нощно, и во всякий праздник и в будний день. Иногда даже подпевать начинаю, но все больше от безысходности, чем от удовольствия, да и какое там удовольствие, я эту латинь на дух не переношу, и древнегреческий – язык хоть и близкий разумению, да больно сложный, я смысл едва улавливаю. Но пуще того, по субботам является Глас и начинает мне истину сообщать, излагать суть промыслов Господних и всякие толкования, а мне надобности в истине нет, мне бы сон сладкий, да отдых гладкий, а тут тебе все про сакральные смыслы, да про утраченное знание. Так а мне-то оно зачем?! Ну, скажи, зачем, зачем мне знать, что Моисей три раза скрижали народу избранному с вершины горной спускал, а вовсе не два, как то в Писании засвидетельствовано? Мол, первые он сгоряча разбил, и это дело известное, а вот на вторых вовсе не десять заповедей было, а имя Мессии, Спасителя человеков, и предречение о предающем Его на крестное древо. Но на полпути усомнился Моисей в том, что написано на камне рукою Творца Вседержителя, показалось ему это странным и непонятным, и в тот же миг рассыпались скрижали в прах, а Моисей поседел за одно мгновение, ибо открылось ему, что так же, как он, усомниться могут и все, кому будет дано право исполнить великую жертву, и так же прахом могут рассыпаться великие начинания Сына Человеческого, не найдя отклика во сердцех людских. А свои десять заповедей Моисей на скрижалях без всякого вдохновения вырезал, все, что припомнить смог: не пить, не курить, матерным словом всякую падлу не обзывать… Кстати, добрый человек, а вот, скажем, водочка у тебя в наличии имеется? Что-то душа в томлении, глотнуть бы чего да утопить мятежные мысли!

Я пребывал уже в состоянии полного разжижения мозгов от непрерывного шамкающего речитатива, поэтому послушно принес бутылку из родительских медицинских запасов. Голова у меня шла кругом.

– Или что еще, например? – продолжал между тем дед, устраиваясь за столом и по-деловому разливая водку в стаканы. – Известно ли тебе, нехристь православный, в чем истинный смысл существования государства Израиль? Нет? А вот, оказывается, Алеф, главная буква еврейского алфавита, почитаемая как чистый образ божественного Эйн-софа и то самое нигде, в котором заканчивается окружность божественной сферы, утратила свое энергетическое значение трансфинитной и изначальной сефиры в силу рассеяния богоизбранного народа по Земле, и для реанимации ее, буквы Алеф, что указует на оба мира и в кресте соединяет священные буквы Тетраграмматона, Господь повелел ангелам собрать народ Его возлюбленный в земле обетованной, чтобы спроецировать через них, как через трояковыпуклую линзу самосопряженных семикратных зеркал, энергию Небесного Алефа, сохраненного в деснице Предвечно Сидящего на Престоле Мира, на книги Ветхого Завета, каковые есть Тора и Септуагинта в обратном переводе. Правда, Глас говорит, что ничего путного из этого не вышло, потому что какой-то там австрийский физик заупрямился и отказался возглавить Израиль в его великом возрождении. А Алеф, между прочим, оказывается, буква мужская, а не женская, как многие среди нас, гоев, думают, ибо она глагол, а не имя, и то, что она сопрягается с другими мужскими буквами в священных секундах и терциях, свидетельствует, что содомия есть освященная форма высших взаимоотношений между человеком и человеком в противовес обычным формам полового сношения – между человеком и женщиной, которые необходимы только для зачатия новой жизни, а по сути своей греховны, так как несут печать первородного богоотступничества… – дед вдруг сник и со скрипом потер щетину. – Так, давай по второй, не стоит задерживать вселенский цикл.

Мы смахнули по второй, и дед двинул дальше:

– Вот, а на этой теме Глас вообще одно время завис: договорился до того, что поведал, будто основной задачей подвижничества Христова было как раз отвращение мужей Израилиевых от греховности сношений с женщинами и приобщения их к содомии, как единственно угодной форме удовлетворения священного желания отправления сексуальных нужд. Потому и любовь нежная, мол, среди апостолов царила. Но евреи – народ темный, не поняли ничего, все к Пятикнижию Моесееву апеллировали: а как же Содом? а как же Гоморра? – и ни в какую не хотели к подобной праведности приобщаться, а бедного Христа за проповедь – на крест, и гвозди в запястья за развращение малолетних, потому как он-де все это при детях нес… Правда, Голос потом сказал, что это все чушь, конечно, и наиглупейшие выдумки какого-то расстриги, но не больше, чем все нынешние злоумствования на тот же счет, потому что, мол, истинный смысл трагедии страстной недели никто так и не постиг, как это Моисей и предвидел. И весь этот бред я слушаю каждую субботу вопреки своему желанию!

– Да нормальный бред… – пробормотал я заплетающимся языком, занюхивая кусочком хлеба очередную рюмку. Происходящее виделось мне в легком тумане. – Я тебе так скажу, дед: в контексте общей тенденции, ты, дед, попал в самую тему. У меня сейчас, вообще, пошли сплошные загадки спасителей, предателей и возмутителей – и ничего больше. Такой вот жизненный период!

– Да, – закивал дед со знанием дела, – в жизни разное бывает. Кстати, неплохая у тебя беленькая! Давай еще по одной, а уж потом и к делу. Устал я, человече, пособи, будь другом: изгони Бога! Вижу – сможешь!

– Очень даже!.. – замахал я руками для убедительности. – Только это… Я же не знаю… Ну, какая там технология?

– Технология? – дед потеряно посмотрел по сторонам. – Технология-то простая! Наверное… Не знаю я, собственно, какая технология, надо у Голоса моего спросить, он скажет. Какой сегодня день-то?

– С утра было воскресение, пока ты, дед, не пришел и все не испортил…

– Мать-перемать! – дед хлопнул себя по коленям. – Опоздал! Раньше нужно было зайти! Теперь придется неделю ждать: Голос последнее время только по субботам транслирует, а в остальные дни – кричи не кричи, все равно молчать будет, как Махатма Ганди, и хоть ты тресни! Ну, ладно тогда, по такому раскладу – пойду я, до субботы все равно ничего не сделаем, а там я Глас вопрошу, он не откажет, он вообще словоохотлив. А переночевать, значит, нельзя…

– Чего уж там? Ночуй, дед, – сказал я, подтверждая слова жестом искреннего радушия. – Сейчас допьем – и ночуй!

– Нет, – засмущался вдруг дед, – я же вижу, кухня-то у вас вон какая чистая, куда уж мне ночевать тут! Я уж лучше в подъезде, мне не привыкать. А, кстати, насчет Чистилища: так нет его, все выдумки католиков, я даже помнил, кто именно им эту свинью подложил, да имя из головы – того… – дед постучал себя по лбу. – Ну, все. Спасибо за хлеб-соль, добрый человек, а уж как узнаю про технологию, так зайду, ты ж не откажи, а? Изгони Бога, добрый человек! Сделай милость!

– Да не вопрос, дед, сделаем… – пообещал я. – Бог же один, правильно? Это свиней был легион…

Дед между тем отвесил земной поклон и незаметно испарился, а я как сидел, так и уснул – прямо за столом с пустой бутылкой в центре.

В понедельник на меня напал переполненный очередными идеями Федя и прижал к стенке.

– Есть такая секта мандеев, – возбужденно излагал он, тыкая в меня пальцем. – В курсе? Это самые древние гностики, дожившие до наших дней в своей первозданной чистоте. Они утверждают, что их учение происходит напрямую от Иоанна Крестителя. Так вот, один из тех, кто сумел их разговорить, сообщил в своих дневниках, что мандеи называют Христа предателем. Понимаешь? Совершенно напрямую! Правда, при этом они, прежде всего, имеют в виду, что Христос предал Иоанна Крестителя. Они утверждают, что Иисус был его учеником, и именно ему была уготована роль приемника Великого Пророка. Но Христос отпал от учения Иоанна, исказил его и стал выдавать за свое. А когда Креститель призвал Христа к ответу, Иисус отдал его в руки Ирода-Четверовластника. Понял?

– Не очень, – признался я, осмысливая эту информацию. – И что из этого следует?

– Смотри, – сказал Федя, – ясно как день, что оценка этих событий мандеями совершенно субъективна. Так?

– Так, – кивнул я.

– То есть сакральный смысл происходящего был ясен только самому Иоанну и, возможно, Иисусу. А смысл состоял в совершении некоего ритуала, в принесении великой жертвы. И главный момент во всем этом – предательство!

– С чего ты это взял?

– Это следует, во-первых, из того, что… хм… – Федя замялся, пытаясь подобрать слова. – Ладно, давай начнем сначала. Ты знаешь, что такое "осевое время"? – спросил он.

– Нет, не знаю, – я покачал головой.

– А нужно знать! Это период с восьмого по четвертый век до рождества Христова. Тогда неожиданно появился целый ряд так называемых Великих учителей Человечества: Заратустра, Будда, Махавира, Лао-цзы, Ездра, Сократ и так далее. Многие живут и учат почти абсолютно синхронно. Например, Будда и Махавира вступали друг с другом в мирные философские споры. Но есть одно важное обстоятельство: все они были реформаторами уже существующих религий. Вообще все! Никто не дал оригинального учения, все только радикально меняли уже существующие. Причем, в основном, заявляя о полной и безоговорочной отмене старого закона и замене его на новый, чаще всего, по принципу антитезы. Даже Ездра, который, по сути, говорил о восстановлении культа Яхве в том виде, как его утвердил Моисей, дал евреям совершенно новый закон. Это с одной стороны.