Текст книги "Теологические трактаты"

Автор книги: Боэций

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

ПРИМЕЧАНИЯ

Перевод богословских трактатов Боэция для настоящего сборника выполнен Т.Ю. Бородай и Г.Г. Майоровым по изданию: Boethius. The Theological Tractates... Ed. by H.F. Stewart and E.K. Rand. L., 19566. (I. ed. 1918).

Первое издание трактатов: А.М.S. Boethii opera omnia / Ed. John, et Greg, de Gregoriis. Venetiae, 1491-92. Первое критическое издание: Philosophiae consolationis libri V. Accedunt ejusdem atque incertorum opuscula sacra / Ed.R. Peiper. Lipsiae; Teubner, 1871.

Перевод: в издании, с которого сделан настоящий перевод, помещен английский перевод издателей текста X.Ф. Стюарта и Э.К. Рэнда; другие переводы нам неизвестны.

Комментарии: для настоящего перевода были использованы комментарии Фомы Аквинского к трактату «О Троице» (Sancti Thomae de Aquino expositio super librum Boethii de Trinitate. Rec. B. Decker. Leiden, 1955) и Гильберта из Порре к трактату «О благости субстанций» (Gilberti Porretae commentaria in librum Quomodo substantiae bonae sint / Ed. J.-P. Migne. Patrologiae cursus completus. Scries latina (далее – PL), t. 64, coll. 1313-1334).

Примечания Т.Ю. Бородай.

1. По мнению комментатора трактата «О Троице» – Фомы Аквинского – самые первые слова Боэция, а именно об «исследовании» (investigatum) и о «разуме» (ratio) совершенно однозначно указывают жанр (modum) предлагаемого читателю сочинения: «Рассуждать о Троице можно, по словам Августина („О Троице“, I, 2, 4), двумя способами (modi): с помощью ссылок на авторитеты (per auctoritates) или с помощью разумных доводов (per rationes); Августин говорит, что сам он пользовался обоими. Но некоторые из святых отцов – например Амвросий и Гиларий – употребляли лишь один из двух способов, а именно, опирались на авторитеты. Боэций же решил пойти вторым путем, а именно, путем разумных доводов, взяв себе за основу то, что уже было установлено другими, опиравшимися на авторитеты» (Sancti Thomae de Aquino expositio..., p. 47-48).

2. Разум здесь – ratio. О различных способностях познания см.: Утешение философией, V, 5. Только первым из всех родов познания – чувственным восприятием (sensus) – обладают неподвижные живые существа (ракушки и другие морские твари, прикрепленные к камням); подвижные животные наделены воображением (imaginatio); разумом (ratio) обладает только человек, а умом (intelligentia) – только божество (букв. "божественные" – отсюда некоторая неясность для позднейших комментаторов – Гильберта и Фомы: присуща ли "интеллигенция" только Богу, или также и ангелам. Для решения этого вопроса Фома вводит терминологическое различение "интеллекта" – формы познания у ангелов, и "интеллигенции", свойственной только Богу, см.: Sancti Thomae de Aquino expositio..., p. 81-82; Боэция же вопрос о мышлении ангелов, видимо, не занимал).

3. Содержание этого введения Фома резюмирует так: "Во введении Боэций решает три задачи: во-первых, кратко перечисляет причины своего сочинения (материальную, действующую, формальную и целевую), чем добивается от слушателя понимания. Во-вторых, заранее приносит извинения, чем добивается от слушателя благосклонности. В-третьих, указывает источник и как бы фундамент своего сочинения – учение Августина, чем добивается от слушателя внимания" (р. 50).

4. Для ясности приведем приблизительный план последующего изложения. Вся книга "делится на две части: первая часть направлена против ариан и трактует о единстве божественной сущности. Вторая (с конца третьей главы. – Т.Б.) направлена против Савеллия и обосновывает троичность лиц" – пишет Фома (р. 101). Основные вопросы, которые рассматривает Боэций в связи со своей задачей, следующие: 1) в чем принцип множественности (а тем самым множества и числа); если он – в различии, или инаковости, то что такое тождество и различие (глава 1); 2) какие бывают виды познания и науки; каковы их предметы и методы. Особенности предмета третьей из умозрительных наук – теологии, или метафизики: а) форма без материи; б) тождество собственной сущности, или простота; в) единство и отсутствие различий (глава 2); 3) о природе числа (глава 3); 4) о категориях (глава 4); 5) о категории отношения (главы 5 и 6).

5. Перевод терминов "различия" у Боэция представлял серьезные затруднения, прежде всего, по двум причинам. Во-первых, в русском языке нет пока достаточно установившейся традиции передачи древней и средневековой логической терминологии – особенно латинской, восходящей к Аристотелю. Во-вторых, у самого Боэция эта терминология еще не вполне сложилась в однозначную систему – он один из создателей строгого латинского философского языка. Мы приносим извинения читателю за некоторый вынужденный разнобой в русских терминах "различия", "отличия", "отличительного признака", "разницы", "различности", "инаковости".

6. Unum quodque ut ipsum est, ita de eo fidem capere temptare (Аристотель. Никомахова Этика, 1094b 23-25); Боэций же цитирует по Цицерону (Тускуланские беседы, V, 7, 19).

7. О делении наук и о свойственном каждой из них методе познания см.: Аристотель. Метафизика, 1026а 13-19.

8. Фома в своем комментарии отмечает, что эта краткая классификация методов умозрительных наук, принадлежащая, по-видимому, самому Боэцию, на первый взгляд не совсем понятна. Так, например, не только естествознание, но и другие две части философии строятся рационально (rationabiliter), то есть, поясняет Фома, используют умозаключения и рассуждения (дискурсию), выводят заключения от причин к следствиям и от следствий к причинам, выносят суждение о предмете по знакам и проч. Далее, disciplina, которую Боэций провозглашает собственным методом математики, есть усвоение любой, во всяком случае любой умозрительной, науки. Однако, объясняет Фома, ratio – это разум, всегда связанный с чувственными формами: по определению самого Боэция (Утешение философией, V, 4) ratio есть такой разум, который различает всеобщее, не пользуясь ни воображением, ни чувством, однако постигает при этом лишь чувственные и воображаемые вещи. Ясно, что именно такая способность более всего подходит предмету и задачам естествознания – первой части философии. Что же касается "дисциплины", то это, по словам Фомы, не просто изучение какой-либо науки; "дисциплина" в строгом смысле есть прежде всего приобретение точных и несомненных знаний путем доказательства. А по свидетельству Птолемея познание такой степени достоверности возможно лишь в математике (Математический Синтаксис, I, 1). Наконец, Боэциево определение метода божественных наук, или метафизики, встречает помимо прочих следующие затруднения. По традиции, берущей начало у Аристотеля (см. Никомахова Этика, 1141а 7; 1139b 14-36; II Аналитика 100b 10-12), ум (nous, intelligentia) есть созерцание начал, а знание (наука – episteme, scientia) есть выведение заключений из посылок. Но ведь и метафизик не только созерцает высшие принципы, ему тоже приходится иногда прибегать к умозаключениям, пишет Фома. Далее, как известно всем со времен Платона, Бог, или первоначало в метафизике, выше сферы ума; следовательно, они никак не могут постигаться "intellectualiter". Однако предмет теологии, или метафизики, – умопостигаемые вещи, следовательно, чем же их и постигать, как не умом. Второй из десятка доводов Фомы в защиту этого положения Боэция таков: эти умопостигаемые вещи суть не что иное, как живые, одухотворенные, умные существа, а подобное постигается подобным (по Фоме, все духовные твари наделены "интеллектами", а Творец – "интеллигенцией": у Боэция еще оба эти слова употребляются равнозначно – как божественный интуитивный разум, в отличие от дискурсивного, связанного с чувственностью "рацио").

9. Взгляд Боэция на воображение – традиционный для платонизма: воображение связано с пространством и чувственностью, поэтому оно – низший вид познания (из-за этого, например, геометрия – наука более низкая, чем арифметика). Интересно, что у Фомы уже нет того однозначно отрицательного отношения к воображению. Он, правда, отчасти подтверждает и точку зрения Боэция: 1) воображать можно лишь чувственные предметы, ибо, по Аристотелю, воображение "есть движение, возникающее от ощущения в действии" (О душе, 429а 1); 2) у каждой науки есть свой главный источник заблуждений, и в метафизике большая часть ошибок происходит, по словам Августина (О Троице, I, 1) оттого, что знания, приобретенные о предметах телесных, пытаются перенести на божественные. Так вот, воображение, предметом которого могут быть лишь телесные вещи, неприменимо в метафизике; 3) как отмечает и сам Боэций в "Утешении". (V, 4) высшая способность может познать и низший предмет, но ни в коем случае не наоборот, то есть умом можно понять кое-что о вещах телесных, но воображением не понять ничего о вещах духовных. Однако далее Фома приводит не менее убедительные доводы и в пользу воображения, приходя в конце концов к выводу, что человек как существо конечное и не только духовное, но и телесное, без помощи воображения не может познавать ничего; воображение необходимо ему не только для того, чтобы раз и навсегда научиться пользоваться умом, но каждый раз, как ему предстоит сделать усилие, чтобы подняться к умопостигаемому (поэтому, например, все Священное Писание выражено в образах – намеренно низких, а не возвышенных, добавляет Фома, чтобы мы не приняли их за последнюю истину). Так, в вопросе о воображении можно заметить некоторое различие между верностью платонической традиции у Боэция и твердым аристотелизмом Фомы.

10. Ср.: Аристотель. Физика, 193b 22-30; 198a 27-31.

11. Ср. Аристотель. Метафизика, 1031a 15 – 1032a 12; 1041b 8-11; 28-34; 1071b 19.

12. Если в Боге нет множественности, и если все – от Бога, то откуда же множественность? – Этот вопрос – один из главнейших для древней и средневековой метафизики; он может формулироваться по-разному: и как проблема перехода от единого ко многому (у пифагорейцев и Платона), и как вопрос о том, что такое бытие и какое место оно занимает среди начал (Аристотель, неоплатоники), и как вопрос о природе и происхождении зла; а для христианских философов здесь – центр их полемики против манихейских ересей. Разумеется, Боэций в своем трактате и не пытается отвечать на вопрос, но настолько четко и глубоко формулирует проблему множественности, что на протяжении всего средневековья этот трактат комментируют самые значительные философы Запада, пытающиеся обосновать христианскую метафизику.

В рамках традиции платонизма можно заметить две тенденции в решении проблемы соотношения первопринципа с единством, множественностью и бытием. В одном случае верховным началом признается Единое (оно же Высшее Благо, по ту сторону бытия, оно же Бог), и ему противостоит Множественность как отрицательный принцип, тоже находящийся за пределами бытия (к такой трактовке тяготеют пифагорейцы, Платон, неоплатоники и некоторые христианские философы, испытавшие влияние платонизма; в предельно дуалистическом варианте она составляет философскую основу гностических и манихейских ересей). В другом случае первоначало и высшее Благо понимается как чистое бытие, абсолютно простое и потому единое – эта трактовка ведет свое начало от Аристотеля, с предельной ясностью выражена у Фомы Аквинского, в частности, и в его комментарии к "Троице" Боэция, где он несколько полемизирует с Боэцием по поводу принципа множественности (р. 132-157). Сам Боэций признается в своем "Комментарии к Порфирию", что не в состоянии решить вопрос о сущности универсалий (а это тоже зависит от трактовки первопринципа) ни в пользу платоников, ни в пользу аристотеликов, хотя и надеется впоследствии примирить обе позиции. В его трактате по арифметике природа множества и числа объясняется с платонических позиций, и такая же установка заметна в работе "О Троице". Зато вопрос о благости субстанций рассматривается Боэцием с чисто аристотелевской точки зрения – так мог бы написать, пожалуй, и сам Фома.

13. Об идеальном числе Боэций пишет подробнее в своей "Арифметике"; в частности: "Все устройство предвечной природы вещей образовано по числовому принципу. Ибо число было изначальным образцом в уме Творца" (De institutione arithmetica, I, 2). Однако здесь, в работе о Троице, Боэций уже не позволил бы себе такого однозначного идеализма в духе платоников; на следующей же странице он оговаривает, что всякое число (видимо, также и идеальное) "возникает из различия подлежащих".

14. Этот трактат (в средневековой литературе он обычно называется "О предикации трех лиц") – своего рода пропедевтика. В нем нет нарочитой краткости и темноты, которые так затрудняют чтение "О троице" или "О благости субстанций", написанных для одного-двух избранных друзей, нет и полемической заостренности, как в трактате "Против Евтихия". По мнению комментатора XII в. Гильберта из Порре, он предназначен для "людей маленького умишка", которые сами не могут сообразить, что не все сказуемые сказываются одинаково (PL, t. 64, coll. 1302).

15. Иоанн – диакон, а впоследствии, с 523 года – епископ Римской церкви. С Боэцием сблизился в Равенне, куда был отправлен Теодорихом после того, как вернулся из Константинополя, съездив в качестве посла к императору Юстину.

16. Трактат "О предикации трех лиц" и следующий, "О благости субстанций", касаются проблемы универсалий, или самостоятельного существования идей, иначе, чем "О Троице". Если там вопрос оставался вполне открытым, допуская решение в духе платоновского идеализма, где идеи-образцы извечно существуют наравне с Богом-Творцом или даже предшествуют ему, то эти две работы служили впоследствии авторитетным доводом в борьбе против такой платонизирующей ереси. Характерный пример: в 1148 г. Реймсский собор во главе с папой Евгением осудил комментарий Гильберта Порретанского, епископа Пуатье к трактату "О предикации трех лиц" как заблуждение и ересь за то, что "разумнейшие и сообразные католической вере" слова Боэция "Так, Отец есть истина..." и т.д. он откомментировал следующим образом: "Отец есть истина, т.е. истинный...". "О лживое и извращенное объяснение! – восклицает в рассказе об этом событии Бернард Клервосский. – Насколько вернее и разумнее было бы сказать наоборот: "Отец истинен, т.е. истина..." Должно говорить, что Бог есть величие, благость, справедливость, мудрость, но не следует говорить, что Бог велик, благ, мудр... Ибо есть единая мудрость единого Бога, более того, единая мудрость есть единый Бог, и недопустимо смешивать отношение к Творцу и твари, как верно пишет св. Фульгенций" (Беседы на Песнь Песней, 80; цит. по: PL. t. 64, col. 1301), то есть, как не раз пишет и Боэций, существенные свойства Бога свойственны ему не по причастности и не нарушают его простоты и изначальности. Суровое постановление Собора по поводу столь малозаметных словесных нюансов становится, таким образом, понятным: если о Боге можно сказать: "Бог благ или мудр" так, как мы говорим, что "человек разумен", из этого будет следовать между прочим (есть и другие последствия), что он благ в силу того, что причастен благости как таковой, которая изначально существует наряду с Богом, а может быть и предшествует ему. Против этого "извращения" и направлено постановление Собора, восхваляющее мудрость и правоверность Боэция.

17. Традиционное название этого трактата в средние века – "De Hebdomadibus". Что же такое "Гебдомады" у Боэция? В сколько-нибудь похожем смысле это слове никогда и никем не упоминается, поэтому всем исследователям остается лишь строить догадки, опираясь на свой здравый смысл. (Hebdomas по-гречески – "семерка", "седьмица", "неделя". По предположению издателей Стюарта я Рэнда, Боэций назвал свои экскурсы по трудным философским вопросам "Гебдомадами" в подражание "Эннеадам" – сборникам трактатов Плотина по 9 в каждом; должно быть, таких изящных маленьких трактатов у Боэция было много – не меньше четырнадцати, но сохранился только один (Boethius. The Theological Tractates... P. 38). А может быть, существовал некий кружок любителей философии, или просто Боэций собирался с друзьями побеседовать, и эти встречи, происходившие раз в неделю, назывались у них "Неделями – Гебдомадами" (так позднее будут говорить о "четвергах" и "вторниках" в каком-то доме); может быть также эти собрания проводились в каждый день недели.

Иначе комментирует это слово Гильберт из Порре; по его мнению гебдомады – наитруднейший вид философского рассуждения, абсолютно недоступный пониманию непосвященных: "Большую часть рода человеческого составляют те, кто, подобно диким зверям, целиком предал себя чувству и воображению... Этих тупиц..., философы оставляют тяжкому и унылому труду, не желая бесчестить мудрость и выставлять ее, словно продажную девку, на обозрение дуракам. Других же они направляют к мудрости по пути, который зовется путем рассуждения; однако и здесь большая часть сворачивает в сторону по торной дороге общеизвестных рассуждений, и в конце пути может узреть лишь смутные очертания, проступающие из сращения (конкреции) природных вещей. Но многим удается отделить (абстрагировать) свой ум от этого сращения и подняться выше – к науке, которую греки зовут "матесис", с тем чтобы постичь в более чистом виде природу и свойства вещей и приблизиться к созерцанию самой мудрости.

И, наконец, совсем уж немногих, наиболее ревностных и прилежных, наиболее проницательных и острых умом, кого легкомыслие не увлекает в погоню за славой, но кто охотится лишь за истиной, – их философы ведут как бы в некое тайное убежище, скрытое в стороне от торной дороги всеобщего разумения. Там, в тайнике, философы открывают им "теоремы", т.е. созерцания, и "аксиомы", то есть достоинства науки, показывая им величие мудрости. И они рассматривают его долго и пристально тем острием ума, который зовется "интеллектом", рассматривают во всяком роде вещей – естественном, математическом и особенно в божественном. В этом последнем роде мудрости даже самые слова удивительны и непривычны; случается иногда, что и на этой высшей ступени используются те же приемы рассуждения, что и в других видах знания, однако здесь они должны быть выражены особыми словами, в противном случае возникнут неразрешимые противоречия. Такие сокровенные тайны мудрости, известные лишь немногим, есть в каждой области философии, но более всего в теологии; поскольку слава их и достоинство вызывали изумление у всех, их назвали "парадоксами". Они еще называются "эмблемами" или "энтимемами", то есть "предложениями", поскольку в них обычно предлагаются какие-либо вопросы. Но самая высшая и трудная разновидность [таких проблем] – "гебдомады"... "Энтимемой" называется силлогизм, в котором одна из двух посылок не произносится, а держится в уме... В отличие от "энтимем" то, что называется "гебдомадами", не имеет ничего общего с обычным [здравым] смыслом, в котором нет настоящего достоинства. Даже те, кто превзошел большую часть наук, овладев всеми тонкостями софистических упражнений, бывают поражены этим чудом, а искусство составления их открывается как тайна совсем уж немногим: вот Боэций, например, великий любитель мудрости, держал их в голове множество..." (PL, Т. 64, col. 1314-1315).

18. Ср. рассуждение о природе блага в "Утешении философией", III, 11.

19. Esse и id quod est – перевод аристотелевских терминов to ti esti и tode ti.

20. Consistere – перевод греческого hypostenai. В трактате "Против Евтихия" Боэций переводит его как subsistere, а hipostasis – как subsistentia.

21. Omne quod est participat eo quod est esse ut sit, – "Id quod est esse" – перевод аристотелевского термина to ti in einai (чаще всего переводился по-русски как "суть бытия").

22. Евтихий – ересиарх монофизитов; пресвитер, игумен небольшого монастыря в Константинополе. В 428 году вместе с Евсевием Дорилейским выступил против учения Нестория. В 448 году Евсевий выступил уже против Евтихия перед патриархом Флавианом, так как Евтихий стал отрицать уже и наличие двух природ во Христе. Евтихий был осужден, обратился за поддержкой к александрийскому патриарху Диоскуру, и через год, на так наз. "Разбойничьем соборе" в Эфесе Флавиан и Евсевий были смещены. Однако в 451 году на Халкедонском соборе учение Евсевия было второй раз и окончательно осуждено. Но дело его жило еще долго – монофизитство и близкие к нему ереси еще на протяжении столетий продолжали оспаривать статус истинно христианского учения.

Первым монофизитом был, по-видимому, Аполлинарий Лаодикийский (310-380); в спорах о Троице выступал вместе с Афанасием в защиту Никейского вероисповедания, считался "столпом ортодоксии"; но в христологических вопросах под влиянием арианства отстаивал единство человеческой и божественной природы во Христе (mia fysis toy theoy sesarkhomenoy). Согласно ему, божественный Логос и человеческая плоть (sarx, или природа – fysis, но не ум – nous) со времени воплощения образуют неделимое божественное единство, ибо "смерть человека не могла бы победить смерть". В 375 г. Аполлинарий был осужден как еретик, а в 451 г. за те же взгляды был осужден Евтихий. К началу VI в. в монофизитстве намечаются два направления: северианство (по имени антиохийского патриарха Севера (512-518), признававшее возможность теоретического различения двух природ, но абсолютное единство энергии во Христе, и ересь юлианистов, или афтартодокетов (т.е. верующих в изначальную нетленность Христа). Это крайнее течение в монофизитстве было названо по имени Галикарнасского епископа Юлиана (ум. после 527 г.), учившего о полном "природном единстве" (enosis fysikhe) и божественной нетленности тела Христова с момента зачатия и, следовательно, о его неподвластности какому-либо страданию.

Боэций полемизирует в своем трактате собственно не с Евтихием, а с тезисами Севера и Юлиана.

23. Несторий – родился в Германикии на Евфрате, изучал в Антиохии богословие и затем был настоятелем одного из Антиохийских монастырей. Как знаменитого проповедника император Феодосии пригласил его в Константинополь. С 428 по 431 г. – Константинопольский епископ. Ревностно боролся против монофизитских тенденций, в частности выступал против Евсевия Доригейского и Кирилла Александрийского в догматических спорах по поводу дозволительности имени "Богородица", в котором тот видел впадение в аполлинариеву ересь. Настаивал на последовательном различении божественной и человеческой природ во Христе, вместе с большинством антиохийских богословов; патриарх Кирилл обвинил его в приверженности ереси Павла Самосатского, в результате чего Несторий и был отправлен в 431 году назад в Антиохию. Павел Самосатский – антиохийский епископ с 260 г., осужденный Антиохийским собором 268 года как лжеучитель. Учение его заключалось, видимо (ибо собственные его тексты до нас не дошли), помимо прочего, в том, что Христос признавался человеком – таким же, как мы, только лучше во всех отношениях (hymin ison, khreittona de khata panta) и по самой сущности своей Бог-Сын и Дух Святой считались ниже Бога-Отца (ему, по всей видимости, принадлежит термин "homoysios", имевший, однако иное значение, нежели принятое впоследствии Никейским собором как православное).

Несторий имел множество последователей, пошедших в борьбе с монофизитами и в разделении божественной и человеческой природ гораздо дальше, чем он. Около 485 г. секта несториан стала официальной христианской церковью в Персии и распространяла несторианский вариант христианства на Востоке вплоть до Китая (VII в.).

Несторианские тезисы, которые оспаривает Боэций, также, по всей вероятности, не принадлежат самому Несторию, но представляют собой осужденные церковью крайние взгляды кого-либо из его последователей.

24. Это было, видимо, послание восточных епископов к папе Симмаху, датируемое примерно 512 г., в котором они просят папу помочь отыскать правильный средний путь между крайностями евтихианской и несторианской ересей.

25. Боэций, очевидно, имеет в виду своего тестя Симмаха.

26. Это определение личности было впоследствии принято Фомой Аквинским и считалось классическим (впрочем, и по сей день многие богословы и философы считают его таковым).