Текст книги "Террор гладиатора"

Автор книги: Безымянный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Никитин тяжело вздохнул.

– Идите. Работайте. И чтобы об отдыхе никто не думал, пока не найдем... А мне надо с Герасимовым еще потолковать по московским делам.

Он подождал, пока Коробов с Ландсбергом вышли и повернулся к Герасимову.

– Что-то слишком уж знакомое развитие событий, Гена, – сказал он задумчиво. – Очень похожий сценарий мы применили когда-то в Сальвадоре. Я сам взорвал тогда гидроэлектростанцию на трассе Сан-Сальвадор-Сан-Мигель. Романовский сидел в редакции и диктовал прямо в набор обращение к народу от имени мифического «Патриотического фронта», в рядах которого «состояло» к тому времени пять человек и все они были офицерами КГБ. Затем мы сделали ответный ход – уже от имени правительства. Опять-таки я сам мотался по этой стране, которая если и больше Москвы, то, уверяю тебя, не на много, и поджигал поля этой чертовой кукурузы. А за мной гонялись карабинеры из правительственной полиции, считавшие, наверное, меня сумасшедшим. Романовский поднимал истерику в прессе и на телевидении, заражая сальвадорцев прокоммунистическим психозом, а сами коммунисты жались по углам и выжидали, чем все это окончится. А когда поняли, что дело выгорит, вылезли и «возглавили» Патриотический фронт, в который вдруг, за один день, записалась вся страна. Знаешь, Гена, тон этой статьи, которую читал Ландсберг, мне показался, почему-то очень знакомым... Как будто ее Романовский писал, хотя я знаю, что этого быть не может. Потому, что Романовский умер.

«Потому, что я своей рукой всадил в него две пули, что ему еще оставалось, – добавил Никитин, но уже, конечно, не вслух.

– Забудь про статью, Никитин, ее не Романовский писал. Мы с тобой его гроб несли, если помнишь. Все статьи одинаково пишутся. Главное – идея. Если ты вспомнишь, кто тогда, в Сальвадоре, разработал план операции, может быть мы что-то и поймем.

– Разрабатывали втроем, – видно было, что Никитину доставляет удовольствие вспоминать свои былые подвиги, – Романовский, я и Володька Крестов. Романовский убит, я перед тобой сижу, а Крестов... Он в Афгане остался. Навсегда. Его на куски разорвало вместе с президентской охраной, когда мы брали дворец Амина... Это я видел своими глазами... Хотя тогда, в Сальвадоре всю эту хитрую операцию придумал именно он...

Глава четвертая.

Майора госбезопасности Владимира Крестова не разорвало на куски во дворце Амина, как считал Никитин. Он сам готовил тот взрыв, сам полез под него в нужное время, но он слишком хорошо знал расположение зарядов, чтобы лезть в такое место, где его могло разорвать на куски. Ситуация была идеальная чтобы совершить, наконец, то, что он задумал уже давно. Он просто занял присмотренное заранее безопасное укрытие, а когда взрывом, который Никитин, действительно видел своими глазами, аминовских охранников изуродовало до неузнаваемости, надел на какой-то торс с оторванной головой свой медальон, который тысячу раз видели и Никитин, и Романовский. На опознание у них была минута, не больше, потому, что нужно было двигаться дальше, вглубь дворца – работа прежде и превыше всего.

А Владимир Крестов, «погибший» при взятии дворца Амина, бесследно растворился в афганских горах. «Майор Крестов» и в самом деле – умер, перестал существовать. Просто тот, кто прежде носил это имя, отказался от него, похоронил его в своей памяти. И прозрачную границу с Пакистаном в районе Хайберского прохода переходил не Крестов, а заштатный репортер маленькой чикагской газетенки Грегор Джонсон, которого по мутным волнам Кабула перевезли на утлой лодчонке через границу на пакистанскую сторону всего за полсотни американских долларов.

В Пешаваре и Равалпинди было слишком много сотрудников советской внешней разведки, которых Грегор Джонсон хорошо знал в лицо, и которые его знали тоже слишком хорошо. Правда, под другим именем. Но кто из них обращал внимание на имя человека! В их и его работе имя было что-то вроде верхней одежды... Поэтому Джонсон поспешил на юг, в Хайдарабад, откуда благополучно из Пакистана отбыл, но не в свой родной город Чикаго, как можно было бы ожидать, а во всемирный «бордель» Сингапур, в котором затерялся и обезличился как окурок на городской свалке. Один из известных сингапурских хирургов, имевший на окраине города маленькую, но обставленную по последнему слову техники клинику, мог бы рассказать о сложной пластической операции, которую провел он над чикагским репортером, но его никто не спрашивал. Никого не интересовал Грегор Джонсон, поэтому никого не заинтересовало его исчезновение.

А еще через пару месяцев Сингапур покинул мало похожий и на покойного Владимира Крестова и на неизвестно куда девшегося Грегора Джонсона польский, судя по его документам, подданный русского происхождения Казимир Красовский, напралявшийся в город Варшаву и, по прибытии, растворившийся в нем без следа.

А через некоторое время в Москве появился человек, чрезвычайно осведомленный в делах, подробностей которых не знали даже очень крупные фигуры московского криминального мира. Он появлялся в местах настолько законспирированных, что о них знали два-три человека в Москве, как считали их обитатели, и вел разговор настолько серьезно, что к нему прислушивались серьезные люди. А когда он пресек пару попыток выведать каналы, по которым он получает информацию, и отправил на тот свет двух киллеров, о которых по Москве в определенных кругах ходила слава как о больших мастерах своего дела, его оставили в покое, поняв, что с ним придется считаться.

У него не было имени. Он жил подпольно, предпочитая не оставлять никаких следов во внешней жизни. А доступ к материалам текущего архива комитета госбезопасности, избранные места из которого он скопировал, воспользовавшись предоставившейся в свое время возможностью, давал ему настолько хорошее знание жизни подпольной, что он чувствовал себя в этой среде как рыба в воде. Он никому не перебегал дорогу из действующих в Москве авторитетов. И это всем импонировало. Он предлагал такие идеи, и брался за такие дела, которые кроме него никого и никогда не заинтересовали, так как представлялись совершенно невозможными. А он брался и делал, пользуясь своей секретной информацией, и параллельно обрастая помощниками, никого из которых, впрочем, близко к своим тайнам не подпускал.

«Крестным» он стал лет через пять, когда окончательно определилась его ниша в московском криминальном мире – нечто вроде службы заказов в сфере обслуживания. Не было такой потребности, которую он не мог бы удовлетворить. Найти кого-то, или наоборот, спрятать. Организовать встречу и предоставить место для ее проведения. Помочь приобрести оружие, любое – от тривиального «макарова» до вертолета К-50, если бы, конечно, кто-то из московского криминалитета имел желание и, главное, финансовую возможность купить «Черную акулу».

Со временем он выбрал наиболее прибыльное занятие из всего криминального спектра своих возможностей и сосредоточился на нем, не забывая, впрочем, и о других делах. Заказные убийства были наиболее рентабельным криминальным бизнесом. Цены на услуги подобного рода всегда поддерживались на достаточно высоком уровне, в зависимости от калибра имени жертвы. Исполнение не представлялось слишком сложным, если его продумывал человек, набиравший свой опыт в секретных операциях секретной службы по всему миру, а исполнителей всегда можно купить и проинструктировать – что и как сделать. И не надо никуда лезть самому, оставаясь только интеллектуальным центром, роль которого майор Крестов выполнял, собственно говоря, всегда, будучи своего рода начальником штаба, вырабатывая оригинальные идеи и потихоньку подсовывая тем, кто очень хотел быть их автором. А такие всегда находились. Сам Крестов и в этом случае предпочитал оставаться не на виду, под водой.

Естественная убыль нанимаемых киллеров, слишком частая их бестолковость и самонадеянность, от которой избавиться бывало труднее всего, подтолкнули его к мысли просто выращивать их самому. Что он и осуществил, создав своеобразную собственную школу. Не столько в прямом смысле этого слова, а в значении – собственную, характерную манеру исполнения. За пару лет он резко повысил эффективность работы московских киллеров, за счет чего расправился с конкурентами, просто не выдержавшими соревнования, но вместе с тем – резко взвинтил и цены.

Попасть к нему в «школу» было непросто, конкурс существовал не меньше, чем в МИМО, но те, кто попал, должны были прилагать все возможные усилия не только для того, чтобы обучиться, но – хотя бы просто выжить. Отстающих в «школе» не было. Были слабые, которые становились, в конце концов, учебными пособиями для более сильных. Вот тогда бывший майор КГБ Владимир Крестов и стал просто Крестным. Так прозвали его «выпускники» его «учебного заведения», которые продолжали работать на него и после того, как достигали необходимой квалификации. Потому, что Крестный был для них самым крупным и самым щедрым на оплату работодателем. А Крестный не скупился, потому, что драл с заказчиков три шкуры. Те морщились, кряхтели, чесали в затылке, но платили, – работа «бойцов» Крестного того стоила. Он всегда давал гарантию качества.

...В основу своего плана дальнейшего развала России Крестный, действительно, положил схему, разработанную им когда-то в Сальвадоре. Она сработала тогда очень эффективно, и, хотя он и понимал, что в России совершенно другие условия, другие масштабы и даже цель совершенно иная, план успешно осуществленной в Центральной Америке акции, придуманный именно им и ненавязчиво подсказанный Романовскому с Никитиным, казался ему идеальным. Его-то он и решил модернизировать, приспособить к российским условиям и провести в жизнь. Он чувствовал приближение конца своей активной деятельности и хотел в очередной раз исчезнуть со сцены. Но исчезнуть с максимальным эффектом – и материальным, и театральным.

У него не было, конечно, ни собственной газеты, ни своего канала телевидения. А план обязательно предусматривал наличие средства массовой информации, контролируемого Крестным. Он не стал регистрировать новую газету, как это сделали бы Никитин с Романовским. Это было бы слишком громоздкое и неповоротливое решение проблемы. И слишком долгое. А действовать нужно было быстро.

Крестный пошел самым простым, веками накатанным путем. Он просто купил редактора одной из существующих уже газет. Он внимательно проанализировал десятка четыре выходящих в Москве газет и отобрал из них наиболее близкие по тону материалов к тому, что ему было необходимо. А потом собрал и изучил информацию об их редакторах. И когда назначал встречу редактору газеты «Эхо России» Ивану Русакову, знал, что тот не откажется от его предложения. Псевдоним «Иван Русаков» отражал только общую национал-патриотическую направленность материалов, которые он писал, но отнюдь не его национальность. Его печатная продукция отличалась экспрессивным тоном и вся была ориентирована лишь на увеличение тиража. Погоня за сенсацией составляла его главную и ежедневную заботу. К тому же, он был весьма корыстолюбив, как большинство российских журналистов и никогда не упускал возможности поживиться, чем бог пошлет. Его бог, мусульманский. Потому, что русский националист «Иван Русаков» по национальности был татарином...

Крестный договорился с ним на удивление легко. Стоило ему объяснить какого рода события должен он будет комментировать «Эхо России», как «Иван Русаков», настоящее имя которого было Ринат Аблязов, сам назвал цену, Причем довольно умеренную – тысяча долларов за каждую газетную статью. Крестного цена вполне устраивала, он предполагал истратить на информационное обеспечение операции «Вздох» гораздо больше.

Суть дела Аблязов уловил на лету и потребовал только одного – своевременного предоставления фактического материала. Его волновало, будет ли «Эхо России» первой получать новые факты о событиях в Среднем Поволжье. Крестный его в этом заверил, умолчав о том, что и сам в первую очередь заинтересован в том же. Крестному важно было вовремя задать тон газетных публикаций о том, что вот-вот должно было произойти. Он был уверен, и не без оснований, что остальные подхватят.

Журналисты – как стая бродячих собак: стоит одной в кого-нибудь вцепиться, тут же налетают остальные и начинают рвать на части. Нет особой беды, если кто-то из них займет в своих комментариях противоположную позицию – собаки тоже тащат в разные стороны. Но жертву свою разрывают... А больше Крестному ничего и не надо было.

Сложнее всего устроить шум в самом Поволжье. Но там Иван, он справится, в этом Крестный был уверен. Достаточно организовать сами факты, чем Иван и будет заниматься. Остальное, то есть их интерпретация – дело пропагандистской техники. Нужно только успеть вовремя сказать свое слово. Первым.

Редактор «Эха России» узнал о взрыве в Мордовии за час до того, как он был совершен. Одновременно Крестный ему сообщил, что через двенадцать часов после взрыва будут подожжены леса на границе Мордовии и Чувашии, и лесной пожар будет распространяться на север и на восток. Аблязов проявил чудеса трудоспособности, и к моменту устроенного Иваном взрыва это, не совершившееся еще событие, было уже описано, словно глазами очевидца, и прокомментировано в национал-патриотическом духе.

Идея «поволжского сепаратизма», прямых призывов к которому нигде у Аблязова не звучало, была, тем не менее, умело вписана в текст комментария с большим к ней сочувствием. Прочитав статьи, подготовленные Аблязовым для «Эха», вы уже не могли бы отделаться от мысли, что взрыв устроен какими-то поволжскими экстремистами, мечтающими о собственном государстве. Как это ни смешно, никому в современной России не казалась дикой или, хотя бы, странной идея доведенного до абсурда национального суверенитета. Если уж некоторые областные территории претендовали на полную государственную самостоятельность, на отделение от России, то в республиках удивление вызывало бы скорее отсутствие националистической сепаратистской идеи.

Поэтому провокационно-пропагандистские эскапады Ивана Русакова ложились на благодатную почву российской политической всеядности. Любая, самая безумная политическая идея находила в России не только поддержку, но даже – благодатную почву.

И среди прочих – и та, согласно которой силовые государственные структуры всегда стремятся к захвату власти, всегда неразборчивы в средствах, всегда жестоки и беспринципны. Поэтому очень естественна оказалась мысль о том, что на стремления экстремистов к отделению от России силовики должны ответить тем же самым террором, чтобы сохранить прежнее государство. Террор, как проявление инстинкта самосохранения. Не открытый полицейский террор, а подпольная, подводная, теневая деятельность, направленная на создание угрозы самому существованию территории, претендующей на самостоятельность.

Недаром же долгое время умы российских обывателей занимала уверенность в том, что секретные российские службы располагают техническими возможностями, позволяющими им искусственно вызывать землетрясения, ураганы, смерчи, цунами, засухи и прочие стихийные бедствия. Средний российский житель верил в это непоколебимо, не обращая внимание на слабые возражения со стороны разума и здравого смысла. Эта идея родилась сама собой, в недрах российских представлений о жизни и государстве.

Если же россиянин узнает о чем-то из газеты, то верит в это так, словно видел собственными глазами. Ухмыляется скептически, приговаривая: «Все врут календари...», вздыхает огорченно: «Дурят нашего брата, ох дурят...», а сам, втайне ото всех, продолжает верить в самые дикие небылицы. А уж в то, что огромный лесной пожар в самом центре России разожгли тайные российские спецслужбы, не поверил бы только самый последний идиот. На это и рассчитывал Крестный, когда задумывал свою комбинацию. На ложь, которую в России всегда принимают за правду. Потому, что знают – если глубоко копать, на найдешь границу, которая отличает друг от друга правду и ложь.

Когда Никитин устроил «разборку» со своими заместителями, пытаясь выяснить, что же это за «лицо, пожелавшее остаться неизвестным», Москва пребывала в состоянии легкого ажиотажа. Особенное усердие проявляли политические партии и группы. Мгновенно переварив услышанное и прочитанное, каждая из них сразу же принялась эксплуатировать новость в своих политических интересах. Характерно, что силовиков не защищал никто. Все требовали создания комиссий по расследованию их деятельности, снятия руководства и замену его на представителя своей партии. Сразу же появились и требования об отставке Президента, но в этом-то как раз ничего необычного не было, такой лозунг появлялся всегда, что бы в России ни случалось.

Оппозиционные партии организовали пикеты на Лубянской площади и у Белого дома, требуя очень много, но не конкретно. Люди с суровыми лицами держали транспаранты с лозунгами: «У нас достаточно силы, чтобы навести порядок!», «Бандитов в мундирах – под суд!», «Кто не с нами – тот против России!», «Россия должна принадлежать русским!», «Ельцин должен уйти!», «Не дадим распродать Россию!» и тому подобной пропагандистской ерундой.

Крестный потолкался в местах скопления народа, послушал разговоры. Без особой истерики, деловито обсуждались варианты возможного развития событий. Большинство мнений склонялось к тому, что «Казань воду мутит», что «наши-то правильно им лес подожгли», что «теперь жди, что татары еще чего-нибудь взорвут». Народ был склонен к драке, кулаки уже почесывались. Крестного такое настроение устраивало. «Татары, говорите? – посмеивался он про себя. – Татары обязательно чего-нибудь взорвут. И очень скоро. И мне известно даже – где...»

Проправительственные газеты призывали проявлять сдержанность и не раздувать межнациональной истерии. Но ничего вразумительного о причинах событий в Поволжье сказать не могли. Их жалкий лепет о случайном стечении обстоятельств вызывал недоверие и лишь подогревал обстановку. Генерал Никитин провел брифинг, на котором изложил свою версию событий, очень близкую к действительности, но поскольку не мог убедительно мотивировать действия террориста-поджигателя, сочувствия не вызвал, а только подвергся перекрестному допросу со стороны журналистов. Крестный посмеивался над своим бывшим соратником. Он всегда считал Никитина очень хорошим исполнителем-оперативником, но совершенно никудышним аналитиком.

Следующий ход был за Иваном, Крестный спокойно и терпеливо ждал от него знака. Знака, который услышит вся Россия. И от которого вздрогнет.

У Крестного была еще одна проблема, решить которую нужно было до возвращения Ивана в Москву. Если события пойдут именно так, как он предполагает, искусство Ивана может пригодиться еще не один раз, прежде чем Россию можно будет покинуть, добившись своей цели. Во что бы то ни стало нужно сохранить свое влияние на Ивана и оградить его от любого другого влияния.

Его, конечно, беспокоило, что Иван последнее время живет у какой-то женщины. Само по себе это не имело бы никакого значение, если бы речь шла не об Иване. Крестный знал отстраненное отношение Ивана к женщинам, доходившее порой просто до страха перед ними. Его это устраивало, поскольку препятствовало Ивану сблизиться с кем-либо из бабья. О пустоте в том месте, где у Ивана когда-то располагалась душа, Крестному тоже было известно. И он очень боялся, что сближение с женщиной может растопить замороженную в Чечне иванову душу.

Он, конечно, выследил Ивана. В тот самый первый раз, когда Иван проговорился, что у него дела, что его ждут. Крестный провел его до самого дома Нади, а дальше воспользовался самым простым приемом. Любой московский мальчишка рад заработать пару долларов. Прямо у дома поймав какого-то пацана, он дал ему доллар и пообещал еще пятерку, если тот выяснит, в какую именно квартиру идет вон тот мужчина. Через пять минут он знал номер квартиры. Сказав сакраментальную фразу: «Держи, дефективный...», Крестный вручил ему еще пять долларов и убрался восвояси, решив понаблюдать за настроением и образом мыслей Ивана. В последнем разговоре ему и то, и другое очень не понравилось.

Теперь, отослав Ивана, он решил, что настал удобный момент. Прежде всего, он навел справки. При его возможностях это было не особенно сложно. Узнав, что Иван связался с дочерью известной когда-то в Москве проститутки, тоже проституткой, он несколько успокоился. Хотя и не понятен был ему интерес Ивана именно к ней.

«Если его только тело женское интересует, – подумал Крестный, – странно, что он два месяца ебет одну и ту же бабу. Да одно и то же тело на третий день надоест, если ты, конечно, ничего иного к нему не испытываешь. А ему, почему-то, не надоедает»

Крестный хорошо помнил откровенную сентенцию одного из больших знатоков русской души: «Страшна не та баба, что за хуй держит, а та, что держит за душу». Ивана, кроме, как за член, держать было, вроде бы, не за что. Но – черт его знает... Если уж чужая душа – потемки, то в случае с Иваном – и вовсе полный мрак...

Убивать Крестный не любил. То есть – сам убивать, своими руками. За всю свою долгую карьеру в госбезопасности Владимир Крестов убил лично лишь одного человека, и это убийство навсегда отпечаталось в его памяти. Он тогда испугался очень сильно и убил от страха. Он не любил даже вспоминать эту историю, и сейчас тоже отогнал воспоминания о ней подальше от себя.

Но других он посылал на убийство очень легко. Так же легко, как и на смерть. Спокойно и равнодушно, думая только о том, какую выгоду это убийство или эта смерть принесет лично ему, Крестному.

Ему еще дважды пришлось убить – в то время, когда он только становился тем, кем стал сейчас. Но это была, по сути дела, самооборона – если бы не убил он, то убили бы его. Просто он успел раньше.

Но, любил ли убийство, как жанр социального действия, Крестный или не любил, время от времени в его жизни возникали ситуации, когда нужно было решать – оставить человека в живых или убить. И Крестный всегда малодушничал, если не мог поручить это кому-то другому. Руки у него начинали дрожать, ладони потеть, а лоб покрывался испариной.

Крестный хорошо понимал, что в том, чтобы отнять у человека жизнь, нет ничего страшного, он столько раз видел как это происходит. Человек падает, из него течет красная жидкость, и он перестает двигаться. Казалось бы – чего проще? Нажимаешь на курок, и все дела. Но Крестный, почему-то, никак не мог себя заставить перейти границу от «перед выстрелом» до «после выстрела». Что-то в нем сопротивлялось на всю свою бессознательную силу. Может быть – необходимость совершать личное активное действие, выныривать на поверхность из затопившего его жизненные корни искусственно созданного моря.

Поэтому, поняв, что Надю ему придется убить самому, Крестный пришел во вполне понятное волнение. Он не мог никому доверить этого важного для него дела. Не мог не потому, что сомневался в способностях своих «бойцов». Все, что связано с Иваном, было его личным делом, касалось только его самого.

На кнопку звонка надиной квартиры Крестный нажимал со странным чувством исполнения какого-то долга перед Иваном. Крестный словно должен был спасти Ивана от серьезной грозящей ему опасности, и сейчас как раз приступал к самому спасению. В голове у него пронеслась мимолетно даже такая картинка: он, Крестный, в сияющей белой одежде, каком-то широком балахоне да пяток, волочащемся по полу, с занесенным над головой длинным блестящим в лучах света мечом. Этакий божий мститель. Только крыльев за спиной не хватает. Божий?.. «Я своего бога давно похоронил...» – подумал он мимоходом. Впрочем ничего, кроме скептического недоумения, это картинка у Крестного не вызвала и, мелькнув однажды, больше не появлялась.

Услышав звонок, Надя подошла к двери, накинула цепочку и, открыв дверь, увидела в образовавшуюся узкую щель пожилого человека непримечательной внешности в очень хорошем дорогом костюме, с большими залысинами и доброжелательным выражением глаз.

– Что вам нужно, – спросила она.

Крестный издал неопределенный звук, похожий на мычание. Он мог бы убить ее прямо сейчас, выстрелив в дверную щель – Надя стояла близко к двери, промахнуться было бы трудно. Но Крестному необходимо было прежде с ней поговорить. Об Иване. Он хотел до конца выяснить ситуацию. В этом, по крайней мере, он убедил самого себя. Может быть, дело в том, что он просто не решался выстрелить сразу, оттягивал развязку, хотя и знал, что ее не удастся избежать. Около Ивана должен остаться кто-то один. Или он, или она. У Крестного не было сомнений, что это будет именно он.

– Извините, – сказал он, – вы – Надежда? Иван просил меня зайти к вам...

Едва он произнес имя Ивана, Надя сбросила цепочку и широко распахнула дверь. Последние слова он договаривал, уже видя ее полностью – невысокую, привлекательно полненькую, очень и очень аппетитную на его взгляд женщину. Она смотрела на него встревоженно и, в тоже время – с надеждой и ожиданием.

– Что с ним? – этот вопрос вырвался у Нади помимо ее воли, больше всего ее волновало сейчас только одно – жив Иван или нет?

– Да с ним пока все в порядке... – пробормотал Крестный. – Но есть один вопрос, который мы с вами должны обсудить...

– Мы с вами? – переспросила Надя. – А вы, собственно, кто?

– Он зовет меня Крестным... – фраза не прозвучала двусмысленно, поскольку Иван никогда при Наде не произносил имени Крестного.

Она восприняла это имя как обозначение родственных отношений, как имя нарицательное. На нее сразу пахнуло неизвестными ей семейными подробностями жизни Ивана, о которой он ей никогда не рассказывал, словно не было у него никогда никакой семьи. Это была тайна его личности, над которой, как сейчас показалось Наде, слегка приподнялась завеса неизвестности.

– Вы позволите мне пройти? – спросил Крестный, нарушая затянувшуюся паузу.

Надя повернулась и молча прошла в комнату, в которой еще совсем недавно лежала умирающая мать. Крестный понял это как приглашение последовать за ней. Мягкие кресла заменили стоявшую прежде посреди комнаты кровать матери, появился телевизор, книжные полки – типичная обстановка самой обычной гостиной.

– Мне Иван никогда не говорил о вас... – сказала Надя, когда Крестный тяжело опустился в кресло. – Сделать вам кофе?

– И правильно делал, что ничего не говорил. Он и не должен был говорить... Работа у нас с ним такая, что много говорить нельзя. Опасно... А кофе не нужно. Ну его к лешему, кофе этот. Возбуждает он. А куда уж мне старику возбуждаться! – Крестный щелкнул себя пальцем по брюкам между ног. – Даже если и подымется мой бездельник... Не справлюсь я с тобой, если даже и залезу на тебя...

Крестный досадливо махнул рукой. Надя резко выпрямилась в кресле. Ей на мгновение показалось, что разговор ушел куда-то далеко в сторону от того русла, что зовется здравым смыслом.

– Что вы сейчас сказали? – спросила она напряженно.

– Да ты никак обиделась? – с театральным удивлением спросил Крестный. – Ну, прости старика, пошутил неудачно. Прости.

– Так что у вас был за разговор об Иване? – Надю начал раздражать этот старик, пытающийся представить наглость непосредственностью. – Не пора ли начать его, вместо того, чтобы пошло шутить?

– Разве – пошло? – Крестный недоумевал очень наглядно. – Я правду сказал. Вот купить тебя у меня денег хватит. Может – попробуем? У тебя минет-то сколько стоит? Я думаю, ты умеешь минет-то делать? Практика-то у тебя, я думаю, неплохая была. Да и мамаша, наверное, кое-чему особенному научила?

– Что вам от меня, в конце концов, нужно? – Надя, хотя и злилась, была испугана разговорами этого явно сумасшедшего старика.

– Так, ведь, что обычно мужчине от проститутки нужно-то? На место ее поставить. А уж в какую позу – это на любителя.

– Я уже давно не работаю, – пробормотала Надя, не понимая, что происходит, что от нее нужно этому наглому старику.

– Так уж и давно! Несколько месяцев или целый год? Разве это давно? Я вот уже сколько на свете живу, а все – словно недавно родился. Все понять ее не могу – свою жизнь. А ты говоришь – не работаешь давно... Что ж за беда? Ты что ж, забыла, как это делается? Забыла как ноги раздвигать? Пошире или поуже?

– Я же сказала вам, что я не работаю, – уже сквозь зубы тихо прошипела Надя, раздраженная и самой ситуацией и тем, что она совершенно не понимает, что такое с нею происходит.

– Эх, милая! Я вот тоже не работаю. А почему? Меня цена не устраивает. Если цена хорошая, я согласен и поработать. Нет, нет, конечно, не так как ты. Кто ж на меня, старика, позарится? Я так, как ты, и не сумею даже. Да нас с тобой и сравнивать-то нельзя! У меня кожа дрябленькая, ножки сухенькие, стоячок мой заржавел давно, скрючился... А ты у нас вон какая гладенькая, так бы и съел глазами-то... Червяк мой на что уж ленивый – и тот в штанах зашевелился! Так может быть, поговорим о цене? Я цену хорошую предложу! Тебе, наверное, таких цен и не платили никогда...

– Пошел вон, урод! – не выдержала, наконец, Надя, вскочив с кресла.

– Ты, значит, не хочешь старику удовольствие доставить... Нехорошо это, нехорошо. А еще об Иване говорить с тобой собрался... Как нам с тобой говорить, если ты меня не понимаешь?

– Да! Да! Да! Не хочу! И я не понимаю, что вы от меня хотите!

Крестный поднялся с кресла, подошел к ней, морщинистыми пальцами дотронулся до ее щеки. Надя вздрогнула, но терпела, напуганная его странным поведением. Когда его рука соскользнула с ее лица и тяжело опустилась ей на грудь, больно сжав сосок, она резко оттолкнула его от себя. Крестный отшатнулся, зацепив ногой журнальный столик, но удержался на ногах, не упал.

Он расстегнул джинсы, вывалил свой бессильно висящий дряблый член, покачал его пальцем.

– Вот он, как ты думаешь, что от тебя хочет? Что, не знаешь? Эх ты, Надюха! А еще проституткой, говоришь, была... Внимания ему от тебя надо, понимаешь? Внимания и заботы о себе. Только-то и всего. Всем нам только ласки в этой жизни не хватает.

Крестный погладил свой член пальцем, выжидающе посмотрел на Надю.

– Ну так что, Надюха? Тряхни стариной. Удели немного своего внимания и своей ласки этому несчастному божьему творению!

– Пошел вон! Старый ублюдок! Я оторву твой член вместе с яйцами! Чего тебе от меня нужно? Подонок старый! Я... Я милицию вызову! Если ты сейчас же не уйдешь, я вызову милицию.

Крестный был доволен. Он любил доводить собеседника до истерики. В мутной воде экспрессии и аффекта всегда легче было добиться своего.

– Вызови, деточка, милицию, вызови. Хочешь я и сам ее вызову...