Текст книги "Время (СИ)"

Автор книги: bezdelnitca

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Иногда мне кажется, что Пит придумал меня.

========== Восьмой ==========

Расскажи мне про свои сны,

расскажи что видишь ты

Закрывая глаза.

Разбивая на осколки, —

правда что в этом толку? —

чужие голоса.

Пит проснулся в холодном поту. Сегодня ему снилась не я, именно поэтому он торопливо покидает моё общество и направляется в ванную.

Я остаюсь лежать, не меньше Пита истекая потом. Снятся ли нам одни и те же сны? Если нет, то чем они отличаются?..

Сердце по-прежнему бьётся учащенно. Вижу, как в ванной загорается свет, а потом постепенно меркнет и исчезает – Пит закрыл дверь.

Чувствую себя одинокой, не принадлежащей этому миру. Странное чувство – что-то среднее между трепетом и дрожью расходится по телу. Не сводя взгляда с потолка, раздумываю о своих ощущениях.

Мы растворились где-то в прошлом,

Потерялись в настоящем, в будущем нас тоже нет.

Яркой радугой на краски

Разлетелись каски, это наш с тобой секрет.

Вернувшись в спальню, Пит озирается в поисках запасной футболки.

В полумраке слежу за игрой мускулов на его спине, когда он тянется за футболкой. Завораживающее зрелище.

Забавно, как измученный рассудок, терзаемый собственными упреками, так легко перескакивает с темы на тему. Одно мгновение и я чувствую, как учащается пульс. У меня перехватывает дыхание от захватывающего беспредельного очарования возникающих в голове двух образов, сливающихся воедино.

– Я в пекарню, – говорит Пит и наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб.

Сейчас он пойдёт по коридору, выйдет за дверь… Его силуэт постепенно начнёт удаляться, а потом исчезнет. Я буду отчётливо слышать эхо его шагов от лестницы к входной двери нашего дома.

Лежа в кровати, я услышу, как он приглушенно прокашляется под окнами, выходя за калитку. Как обычно, я не поинтересуюсь, почему сегодня ему так рано уходить, не нужна ли ему помощь, нет ли дополнительных заказов.

Я чуть подаюсь ему навстречу, слегка отбрасывая одеяло. Эмоции смешаны. Я часто не понимаю, что чувствую – радость или грусть. Но…

– Я согласна, Пит, – говорю я, не желая мириться с тем, как скоро Пит покинет спальню. Очертания его тела теперь скрыты футболкой поло и брюками, недавно отправленными из Капитолия. – Я согласна, что нам действительно нужно пожениться.

Снова пришло это чувство. Жар, трепет. Мой рассудок не хочет видеть причину, стараясь сосредоточиться на другом. Однако смутное чувство, что сидит занозой в дальнем уголке сознания, заставляет меня сдаться.

Осень-сестра, знает она

Почему из миллионов только ты, только я.

Почему такие разные, такие близкие

Сольёмся в одном пламени искрами.

И Пит опоздает на работу.

========== Девятый ==========

Пит надеется, что у нас с ним будут дети. Одной из причин, по которой он настаивал на официальном заключении брака, как раз и было желание иметь общих детей.

Каждый раз, когда он видит что-то, что хоть отдалённо связано с детьми, обязательно скажет: «Как бы это понравилось малышу», – адресовав свою реплику мне.

Думаю, мыслями он часто представляет, как валяется с ребёнком на полу в гостиной с затрепанной энциклопедией. А я устраивалась бы рядом и наблюдали за ними. Он бы читал заметки, помогал строить паззл, а за одно не допустил бы, чтобы я варилась в собственном недовольстве, подобно его матери. Он бы хотел стать хорошим папой.

Образ детей был вполне реальным. Неизбежным. Его мучили хронические боли неутолённого отцовства.

Задавая с только ему ведомой периодичностью вопрос, связанный с детьми – издалека, обтекаемо, – сначала я отвечала категорическим отказом, потом отрицательно качала головой, а потом предпочитала отмалчиваться. Ложь путем умолчания – в этом деле я мастер. И каждое утро глотала таблетку перед тем, как умыться. Видела, как он мучается, изводит себя, но никогда твёрдо не заявлял: «Хочу, чтобы у нас был ребёнок!»

Он старается не грузить меня, не перегибать палку. Просто поглядывает на пузырек с таблетками – уменьшается ли уровень. Наконец, одним осенним вечером, он возвращается из пекарни, поднимается на крыльцо, входит в дом, сбрасывает мокрую от дождя одежду и, устроившись рядом со мной на кровати, утыкается носом мне в плечо, прошептав в тёплую кожу: «Давай сделаем ребёнка, Китнисс, давай сделаем малыша…» И я отвечаю: «Нет».

Вероятно, он надеялся на смятение, нервозность, неуверенность: «Ах, Пит, смогу ли я быть хорошей мамой?» А тут холодное, обезоруживающее, твёрдое, уверенное: «Нет». Без вариантов и тени сомнения. Он надеялся на опасения и переживания, вперемешку с: «Пит, разве я пригодна для материнства?..»

Он пытается доказать мне, что всё будет хорошо, не так, как у нас в детстве. Но я ему не верю. Убеждает меня, что не просто хочет ребёнка – ребёнок нам необходим. Потому что он должен убедиться, что способен полюбить всей душой новое создание, и что с ним маленькое существо всегда будет чувствовать себя в безопасности в этом мире. Он хочет доказать, что может лучше исполнить отеческий долг, чем его собственные родители.

Но как ни старается, я остаюсь непоколебима.

Иногда он смотрит на подрастающих детей жителей нашего дистрикта как откровенный упрёк. Но больше мы эту тему не затрагиваем.

Он понимает, что не имеет морального права проявлять недовольство – знал, на что идёт. Но боль остаётся, и он продолжает мечтать о нашем ребёнке. Он привязан к этой идее, потому что уверен: у нас с ним получился бы замечательный малыш.

========== Десятый ==========

– А почему я не чувствую,

когда ты видишь плохие сны?

– Трудно сказать.

Кажется, я не мечусь и не вскрикиваю.

Наоборот, просыпаюсь – и словно цепенею от ужаса.

– Будил бы меня, —

говорю я, вспомнив, как сама тормошила его дважды,

а то и трижды за ночь.

И как долго ему приходилось меня успокаивать.

– Зачем? – возражает Пит.

– Чаще всего я вижу, что потерял тебя.

Открываю глаза – ты рядом, и всё хорошо.

Кошмары. Они не проходят. Они назойливы, навязчивы, злы и беспросветны. Всегда.

Не уверена, что если бы в них мне грозила опасность, я стала бы убегать. Нет, это не тот случай, когда трус решает встретиться со своими страхами лицом к лицу. Я практически уверена, что мне-то уж точно ничего не угрожает: мне удалось спрятаться от профи, пережить яд ос-убийц, убежать от переродков во время первых игр; доплыть до берега, избежать силовое поле, не сойти с ума от крика пересмешниц во время вторых; переждать бомбёжку в тринадцатом, обойтись без единой царапины во время перестрелки в восьмом, не попасться в руки приспешников Сноу, не взорваться от многочисленных ловушек и самое главное, пережить смерть сестры.

Те, кто мечтает о вечной жизни… Вы уверены, что готовы к бессмертию? По-моему, вы не видите всей картины. Умрут все. Такие как Рута, Мирта, Катон; Рубака, Цинна, Мэгз; Финник, Богз, Прим…

А вы… вы остаётесь.

Где бы я ни находилась, я всегда хотела оказаться дома. Но сейчас, сидя в своём доме я понимаю, что дом – это не стены. Дом – это люди. А я как лист, который хочет вернуться к дереву: плыву против течения и лечу против ветра. Но дерево не прирастит меня к старой ветке.

Вчера мне приснилось, будто я вместе с Прим, с настоящей Прим из плоти и крови. Или мне приснилось, что меня посетил призрак Прим? Или же мне приснилось, что я сплю и вижу один из этих двух снов? Подобно китайским шкатулкам, в каждой из которых находится другая, поменьше, действительность заключала в себе сон, который, в свою очередь, заключал в себе действительность, а та опять сон, и так до бесконечности. Что-то невозможно большое заглатывает душу. Годами пытаюсь проснуться, но не могу. Нельзя проснуться, когда не спишь.

Прошло десять лет со дня смерти моей сестры. Стояла сильная жара. Жара притупляет скорбь, которая, как и радость, не терпит рядом с собой никаких других ощущений.

Не было ни дня, чтобы я не думала о ней. Не думала о светловолосой девушке, которой сейчас было бы чуть больше двадцати. О девушке, которая к этому времени уже бы практиковала в области медицины. О девушке, у которой бы уже наверняка были серьёзные отношения. Отношения, не навязанные обществом. Отношения, не наигранные на камеры для высоких рейтингов. Отношения, в которых не было бы страха друг за друга.

Я так старалась выиграть войну, чтобы больше не было Игр, голода, боли, страха, смерти. Я так мечтала о светлом будущем своей сестры, чтобы она продолжала быть светлым лучиком в жизни многих людей, окружающих её. Только её нет, а значит, мои старания были напрасны.

Теперь мой верный спутник – постоянная головная боль, сводящая с ума. Лекарства, уносящие с собой, с этой болью, частичку меня. Постоянно хочется спать. Но засыпать не получается. Да и просыпаться тоже. Так и ходишь везде как во сне. Но без сна.

Иногда я вижу её. Она опирается на стол, или стоит, облокотившись о дверной косяк. В такие моменты в моих глазах повисает радость и страх; страх проснуться. Проснуться и понять, что она – лишь сон… Но нельзя проснуться, когда не спишь. А иногда захожу в её комнату со смутной надеждой, что непременно увижу её там. Надежда моя походит на безумие, и я сознаю это. Никогда я не бываю так близка к потере рассудка, как в те дни, когда испытывала отвращение к действительности и тоску по галлюцинациям.

Каждое утро я выдергиваю себя из кошмаров и вижу, что в реальном мире ничего не изменилось. Говорят, ко всему можно привыкнуть. Так вот:

Я не хочу привыкать. Я хочу, чтобы это закончилось.

Ещё один день, ещё одна ночь, ещё один год

Ты так надеешься, что у неё это пройдет.

И кажется, что ждать осталось совсем немножко,

Хочется верить, но…

Что ей снится, когда слёзы на её ресницах?

Когда каждую ночь ей опять не спится?

И каждая ночь с ней всегда заодно?

Она проснётся опять и снова будет молчать,

И ты её не вини, если совсем не хочешь потерять,

Помолчи с ней немного, попробуй просто понять,

Ей очень больно и она просто хочет спать.

========== Одиннадцатый ==========

С тех, как заработал медицинский центр, дистрикт стал более посещаем: многие жители Панема с нетерпением ждали его открытия, у некоторых приём у врача – был первым в их жизни. Раньше они умирали там же, где и рождались – в собственном доме. О медицинской помощи же слагали легенды.

В ближайшем будущем, конечно, планировалась стройка ещё одного подобного центра, в каком-нибудь из средних дистриктов, а сейчас этих учреждений было всего два – у нас, и в Капитолии. При необходимости жители ехали в тот, который им ближе.

А однажды к нам приехала Джоанна. Она ничуть не изменилась, разве что волосы выросли и черты лица стали более острее и агрессивнее. Теперь она была мамой.

Я не могла отвести глаз от светлых (в кого он? В отца?) младенческих волос и пухленького личика, сидящего у неё на коленях ребёнка. Губы мои непроизвольно складывались в улыбку. Единственный младенец, с которым мне удалось пообщаться – это Прим. Она была такой маленькой, совсем игрушечной, сжимала крошечные пальчики в кулачки и всегда улыбалась. Меня накрывает волна умиления от наплывших воспоминаний, и поддаюсь вперёд и начинаю агукать.

Я не сумела определить, девочка у неё или мальчик, потому что ребёнок был одет в жёлтое.

Но про себя решила, что это девочка.

– Это мальчик, – звонко сообщила Джо, будто прочитав мои ошибочные мысли и унизившись моей неспособностью определить самостоятельно. – Комбинезон подарили ещё до того, как он появится на свет. Ну, знаешь, Эффи решила, что это здорово, что у победителя есть ребёнок, раздула это всё и организовала надушенную вечеринку, где нам и подарили кучу барахла. Дистрикты всё ещё в стадии восстановления. Было бы расточительно к тому, что есть, докупать ещё. Я, кстати, пока единственная, кто начал плодиться. Странно, правда? Энорабия тоже так считает, – рассказывала она, уже сидя в пекарне, где её ждал Пит с накрытым столом и широкой улыбкой. Малыш сразу нашёл в нём родственную душу, Пит даже разрешил ему слизать крем с миксера, поэтому после мальчик был жутко липкий.

Было глупо надеяться, что Пит не воспользуется случаем, и не напомнит мне, что хочет такого же.

А в моей голове рекламной строкой крутилось: «А я хочу Прим».

Всё моё существо яростно бунтовало при одной только мысли, что это я буду женой и матерью, а не Прим, которая этого более достойна, и у которой больше на это прав. Я злилась, что нас с ней разлучили, мучилась одиночеством, оставшись без неё. Но одновременно сознавала, что, не смотря на всю искренность моего возмущения, я неубедительна – попытку, чтобы вновь обрести сестру я сделала лишь однажды. И то, Пит вовремя подоспел, чтобы помешать мне.

В те короткие мгновения, когда туман растерянности, страха и гнева, застилавший мой разум, немного рассеивается, я вижу Пита, который всё так же сидит рядом со мной и спокойно уговаривает меня:

– Ну, Китнисс, сама подумай: для нас это тоже может быть выходом.

Только я по-прежнему хочу Прим.

========== Двенадцатый ==========

Я сижу на скамейке и смотрю, как матери ругают своих подопечных, которые тащат в рот всякую дрянь с земли. Они мечтали об этом. Они мечтали, как буду приходить сюда со своим ребёнком. Мечтали, как купят лёгкую прогулочную коляску-трость, как будут долго выбирать чудесные одежки и развивающие игрушки в детских магазинах. Думали о том, как будут сидеть здесь и качать на коленях своего малютку.

Им покажется странным, что не все об этом мечтают. Им дико, что чьё-то счастье может быть связано не с детьми. Я считаю, что это показатель их ограниченности.

Но дело в том, что от назойливых любопытных свидетелей нельзя просто отмахнуться.

Нам с Питом приписали проблему бесплодия. Только потому что мне тридцать. У моих знакомых есть дети, у моих ровесниц есть дети, все празднуют беременность, роды и первые дни рождения. Меня постоянно об этом спрашивают. Мать, наши друзья, коллеги Пита по работе, его посетители, жители дистрикта. Мол, когда настанет и наша очередь?

В какой-то момент моё вымышленное бесплодие стало обычной темой обсуждений – не только наших с Питом, чего мне было более, чем достаточно, но и среди наших знакомых. Что мы пробовали, что надо попробовать, у кого какие знакомые как решали этот вопрос?

Они не могли понять, почему я не могу забеременеть. По их мнению, я достаточно молода, достаточно здорова, не пью, и мы с Питом отличная пара. Нам даже предложили ЭКО, предупредив, что процедура неприятная.

Никому и в голову не приходило, что мы просто не хотим детей.

Я не хочу.

Пит же, конечно, относится ко всему не так, как я. Проблема заключалась во мне, и ему ребёнок нужен так же сильно, как не нужен мне. Он хочет быть отцом, действительно хочет, – я уверена, что он мечтает гонять с сыном мяч во дворе или носить на плечах дочку на Луговине. Но он всё же считает, что мы можем прожить счастливую жизнь и без детей. Нам хорошо сейчас, говорит он, так почему нам не может быть хорошо и в будущем?..

Но своим категоричным отказом я его каждый раз расстраивала.

Не могу понять, как можно страдать от отсутствия того, чего в твоей жизни никогда не было, и как можно это оплакивать?..

========== Тринадцатый ==========

После случая, имевшего место быть в далёком прошлом, когда в борьбе за рациональное использование имеющихся после войны ресурсов, было приостановлено транспортное обслуживание населения, кои представляли собой поставку медикаментов в том числе, я научилась предусмотрительности.

Привыкшая к тому, что поезда ездят к нам только за «добычей», или сменить вахту миротворцев, или провести жребий участников Голодных Игр, не сразу я опомнилась, что это ограничение сейчас коснётся напрямую и меня.

Я не подумала о том, как Пит справится с недостатком компонентов для своих кулинарных изысков, я не подумала о том, как будут поддерживать связь родственники, оказавшиеся в разных дистриктах, я не подумала о том, как вообще проживут мои сограждане без финансовой поддержки со стороны, тогда как им нужно поднимать своё жилище из руин. И уж тем более я не подумала о Хеймитче.

Когда однажды в пузырьке не прозвучала приятно ласкающая слух игра пилюль, я поняла, что попала.

Пейлор тогда быстро исправила ситуацию, и отменила на скоро принятое решение ограничения вертикального интегрирования, восстановив прежнюю схему работы железных дорог. Но нужный адреналин мною был получен, и с тех пор я досконально изучила все возможные способы контрацепции.

Я знаю их более десятка. Я на собственном опыте знаю все их плюсы и минусы, я могу не задумываясь рассказать обо всех преимуществах и недостатках. И я зависима от них.

Именно поэтому по всему дому, так или иначе, можно натолкнуться на мои заначки. Они везде: на самой верхней полке кухонного шкафа, в самом углу, прижаты стопкой тарелок; они под диваном в гостиной, в щели, которая настолько узкая, что туда не проникнет лапа Лютика, но вполне комфортно приютились таблетки; они в обязательном порядке в ванной: на полках, над полкой, под раковиной, они в прикроватной тумбочке, и, конечно же, несколько вариантов в пекарне Пита.

Пожалуй, я во всеоружии.

«Ты понимаешь, что не один из этих способов не даёт сто процентной гарантии?» – спросил как-то Пит шутливо, наблюдая за моей одержимостью. Я тогда скорчила гримасу. На этом тема была закрыта без малейшего намёка на дальнейшее обсуждение.

И однажды, стоя в очереди на плановый осмотр к гинекологу, я изучила неприглядную брошюрку, которыми переполнены современные клиники.

«Укороченный гинекологический набор, – гласил подзаголовок на предпоследней странице. – Содержит в себе: зеркало, пулевые щипцы, набор бужей, две кюретки и абортцанг».

Не понимая ни одно из перечисленных терминов, я продолжила своё чтение. Всё же лучше, чем поддерживать любезную беседу с теми, кто пытается выяснить, как я справляюсь, принести соболезнования о моей утрате, и обнадёжить счастливым будущим.

«Зеркало – это такая блестящая железяка, которой женское хозяйство раскрывают, – без иносказательных выражений сразу переходил к сути автор. – Затем в ход идут пулевые щипцы – здоровый, подобный ножницам инструмент, кончики которого загнуты в хищные когти, – не лишенное красок воображение сразу представили возможный вариант этого инструмента. Хотя, от привычного вида ножниц картина в моей голове мало чем отличалась. – Пулевыми щипцами никакие пули не вытаскивают, ими хватают за зев шейки матки, прокалывая её насквозь, и тянут к выходу влагалища, – без ложной скромности оповещал буклет. – Зев матки узенький, и его надо расширить, для этой цели и существуют бужи. Для нормального аборта необходим целый набор таких штук разного диаметра. Начинают вводить с тоненьких, а заканчивают толстенными. Потом в эту дыру суют абортцанг», – тут я стала пунцовой, и отвела глаза к окну, чтобы справиться со смущением. «Боже мой! Дыра, щель, промежность… Как это только не назовут», – усмехнулась я, всё ещё не до конца осознавая, описание какого процесса меня занимает. Далее я уже читала на одном дыхании, чтобы быстрее закончить этот параграф. – «Это такие длинные щипцы с остро отточенными колечками на концах. Когда колечки сомкнуты, то абортцанг относительно безопасен, и его легко можно запихнуть в матку и там бодро пощелкать. Края колец быстро кромсают тело зародыша на кусочки. Ими же можно легко эти кусочки из матки вытянуть. Малюсенькие ручки, ножки, фрагменты смешного кукольного личика и еще хрящевого черепа и тельца… Как только ребеночка убили, надо позаботиться об маточной выстилке – её надо хорошенько отскрести до милого звука царапания ножом по картону. Для этих целей и предназначены кюретки – этакие лезвия, загнутые петелькой на длинной рукоятке. Её тоже суют в матку и там хорошенько «стегают» маточные стенки изнутри. Кровушка с ошметками эндометрия весело течет между ног в подставленный эмалированный тазик. Ну, вот и с этим покончено. Доброго вам здоровьица, милая женщина».

Я дёрнулась. Последнее обращение как будто было адресовано только мне. Я перечитала. Да. «Милая женщина». Это ко мне. Чёрным по белому были напечатаны именно эти слова.

Женщина? Безусловно. Но милая ли, если способна на такое?..

Если все мои попытки предотвратить нежеланную мной беременность сведутся на «нет», то смогу ли я проделать с собой выше описанное?..

Я боюсь ответа.

Предпочитаю его не знать.

========== Четырнадцатый ==========

В попытках доказать себе что-то, я начала новую игру.

Иногда я пропускаю дни и не пью таблетки. Не знаю, чего я добиваюсь. Знаю, что это опасно. Опасно не только возможностью забеременеть, но и родить неполноценного ребёнка.

Это что-то необъяснимое. Непонятное даже мне. Если я забеременею – значит, Пит мне не безразличен. А если у ребёнка недостатки, что вполне возможно, ведь с нами что только не делали, – то аборт будет оправдан.

Я играю с огнём, будто пытаюсь оправдать звание Огненной Китнисс.

Может у моего доктора на этот случай есть ещё один диагноз. Но я не проверяю. Так и играю, в надежде – а вдруг пронесёт. Или я надеюсь, что забеременею, и играм само собой придёт конец?..

В любой игре должен быть результат. А какой преследую я? Какова моя конечная инстанция? Пока это только какая-то забава без правил. Правда, со временем азарт проходит, и мне становится скучно. Именно тогда я перестаю их пить. Хватает меня на неделю, после чего я снова тяну руку к заветной баночке. Мой страх сильнее меня.

Только чего я боюсь?

А может это привычка? Или одержимость? А в чём разница?..

Я создала такое мощное поле ложной привязки, которое оказалось напрочь скомпрометированным, опороченным, опустошенным и проклятым. Всё остальное я воспринимала как лицемерие, замалчивание и забалтывание, отвлечение внимания, гипноз, создание розового шума, заглушающего удары по почкам за стеной.

Некоторые, как Джо, например, пытаются с этим бороться, как-то спасать, отвоёвывать. А я, сама того не желая, стала агентом вражеской армии.

На какой-то момент становится невозможно говорить о том, что белое – это белое, если при этом со всей убедительностью не говорить, что чёрное – это чёрное. Бремя времени лжи и подлости.

Как бы распознать в себе, что есть чёрное, а что – белое. Чтобы не оказалось вдруг, что глаза мои навеки застлала одноцветная пелена.

***

– Мне не нравится закваска, которую вы используете! – услышала я однажды в пекарне. Эта была та же дама, у которой на прошлой неделе хлеб был сырой, а чуть раньше – горелый. Пит привык к таким мелочам, а я… нет, не записываю, но – запоминаю.

Человек местами как цветок, – думаю я, – во сне сворачивается наиболее удобным образом, а наяву расправляется, чтобы вобрать всем сердцем и всем помышлением своим побольше обслуживания.

Посмотри на себя, – говорю я себе, – разве в настройках по умолчанию не стоит «каждый должен быть мне полезен» и «всё должно быть устроено так, чтобы мне было удобно». И это не только в сфере обслуживания, человеку вся жизнь вообще – сфера обслуживания.

И раздражается ли он плохой погоде, или на угрюмого продавца, или на недойную козу, или на глупость ребёнка, или на неудачную сделку, или на непонимающего друга – это всегда вопль по неидеальному обслуживанию, всегда. И жалобы «меня не ценят», «меня не понимают», «меня не балуют» – об одном: меня плохо обслуживают. Хотя, кто, ну кто будет тебя понимать и ценить, баловать и угадывать, если вокруг – такие же, как ты, с запросом на то же, что и у тебя? Ну, это примерно как если бы все вдруг выиграли в лотерею – возможно, почему нет, только выигрыш будет меньше стоимости лотерейного билета.

Вот она, суть моей игры – сделать вид, что проигрываю, но в итоге выйти победителем. Или победить, делая вид, что расстроена.

Я поступаю бесчеловечно. Хорошо, что Пит этого не знает.

Только… Возможно… Нет, этого не может быть. Но что, если… Если мою бесполезную беготню прекратить признанием? Если допустить, что Пит всё узнает, я уже не смогу его обманывать. Смогу, но не буду.

Только решусь ли я?..

Как вообще сказать ему? Или дождаться ещё одной его просьбы, и сделать вид, что уступаю?.. Или выбросить все таблетки, и дождаться, когда не будет дороги назад?..

Я со всей силы бью по мясу. На ужин, решила я, должна быть отбивная.

Удар, удар, ещё один.

Моя рука повисает в воздухе. Я сопротивляюсь.

Это Пит.

– Китнисс? Ты в порядке? По-моему, уже достаточно, – улыбается он, бросая кроткий взгляд на кусок мяса.

– Нам надо завести ребёнка.

И я буду в порядке.

========== Заключительная ==========

Такие тонкие стены из цветного картона

В светло-серых дворцах из стекла и бетона

Выключив лампочки в сорок электросвечей

Люди ночами делают новых людей.

Люди кричат, задыхаясь от счастья

И стонут так сладко, и дышат так часто,

Что хочется двигаться с каждой секундой быстрей

Делая, делая, делая новых людей.

Думают люди в Ленинграде и Риме,

Что смерть – это то, что бывает с другими,

Что жизнь так и будет крутить и крутить колесо

Слышишь, на кухне замерли стрелки часов.

Но ничего, ничего – погрустит и забудет

Через время появятся новые люди.

Едут троллейбусы без габаритных огней

Люди ночами делают новых людей.

Крохотное существо с маленькими ручками и ножками плавает в прозрачном пузыре. Его глаза закрыты, голова наклонена, маленький рот открывается и закрывается. Если прикоснуться к нему в районе губ, он быстро отвернёт голову и изогнёт тело. Это ребёнок.

Я думаю о нашем с Питом малыше, стараясь представить, каким он будет.

Так странно: случилось то, чего я боялась больше всего. Но как только стало известно о моей беременности – страх исчез.

Девочка с голубыми глазами и светлыми волосами. С белой кожей. Среднего роста. На правой щеке обязательно ямочка. Она будет уметь сворачивать язык трубочкой. Правша. И я всегда буду поправлять ей выбившуюся рубашку. Я представляю Прим.

Ах, да. У нас будет девочка.

Но правда в том, что своего ребёнка я буду любить вне зависимости от её схожести с моей мертвой сестрой. А мои сравнения наверняка связаны с тем, что Прим – единственный ребёнок, с которым я была знакома.

Моя рука лежит на моём большом животе. Пит говорит, он не большой. Но мне виднее.

Нам скоро будет восемь.

Когда наша малышка была размером с яблочное семечко, а потом со сливу, а потом с ладонь, я все дни напролет проводила в пекарне. Восседала нахохлившись на высоком стуле прямо посередине рабочего зала, готовая в любой момент гаркнуть, если Пит вздумает сделать мне замечание. А он весь светился, излучал какой-то неведомый свет. Наверное, это цвет счастья.

Когда чувствовала голод (то есть, всегда) тянула руки к ближайшему подносу. Всегда хотелось чего-то, сама не знала чего. Надо было только вспомнить, как оно называется. По каждой заявке не хватало изделий, в конце месяца – недостача. Пит только улыбался. Вот глупый.

Я тянула руки к пончикам с шоколадной глазурью и с посыпкой в виде звёзд, когда почувствовала, что меня толкнули. Тогда я поняла, что стара, как мир. Пончики покатились по полу, а я оказалась в объятиях Пита.

Можно смочить ободок бокала, провести по нему пальцем, и бокал издаст звук. Вот так я себя и чувствовала: звуком стекла. Словом дребезг.

Я сказала об этом Питу, и положила его руку на свой живот. Неописуемая картина! Пит, почувствовав биение малюсенького человечка, с испугом дернулся, а потом застыл и долго-долго ждал очередного шевеления. Он испытывал гордость и какую-то детскую радость, когда его частичка не просто напоминала о себе из кругленького животика легким трепетанием, а по-настоящему заявляла наглым стуком в его ладонь через мягкие стены своего уютного домика.

Пит часто прижимается ухом к моему животу, чтобы ощутить биение щекой, попутно покрывая моё пузо бесчисленными поцелуями, начиная с пупка, ставшего таким смешным, большущим и выпуклым.

Теперь я сижу дома. По утрам провожаю Пита, а вечером жду обратно.

Мы провожаем, и мы ждём.

На днях в клинике прочла статью про уровень врожденных дефектов после тридцати. Беременной такое читать – самое милое дело. А в уголке своей медкарты (я подглядела) заметила пометку – «пожилая первороженица». Это так называют, если у тебя первый ребёнок после тридцати. После тридцати, Господи Боже мой.

Я снова начала петь – у окна, в душе, во сне, часами вывожу баллады, песенки о любви, народные песни. Все их я узнала от отца, ведь после его смерти музыки в моей жизни было очень мало. А сейчас мне есть для кого петь. Удивительно, что я так хорошо всё помню – и мелодии, и тексты. Мой голос, сначала хриплый, не вытягивающий высокие ноты, постепенно разогревается, превращается в нечто прекрасное. Услышав такой голос, все сойки умолкнут, а затем наперебой бросятся повторять мелодию. Проходят дни, недели. Я слежу за тем, как на карниз за окном падает первый снег, который ночью растает. И часто слышу только собственный голос. Но скоро будет кому мне подпевать.

Лежу в постели с Питом, его рука на моем большом («Да небольшой совсем!») животе. Мы втроём в постели, она брыкается, ворочается внутри меня. За окном гроза (я же говорила, что снег растает, а Пит всё равно спустил дублёнку с антресоли), потому она и проснулась. Они слышат, они спят, они пугаются даже там, где уютный плеск сердца – точно пульс волн на берегу вокруг. Вспышка молнии, довольно близко, глаза Пита на долю секунды белеют.

Я не боюсь. Сна ни в одном глазу, зарядил дождь, мы будем неторопливы и осторожны.

Ночь становится жарче, объятия крепче.

И после, Пит шепчет:

– Ты меня любишь. Правда или ложь?

Я отвечаю очевидное:

– Правда.

…весенний одуванчик – символ возрождения, обещание того, что, несмотря на все потери, жизнь продолжается. Что все снова будет хорошо. И это может, и даёт мне только Пит.

В глубине его глаз горит закат,

Это ласковых слов гипноз.

За тобой по пятам бежит тоска,

Ты идёшь тропой своих слёз.

Если сердце твоё

Стало храмом любви,

То чужое так сложно

Понять.

И в закрытую дверь

Ты с надеждой стучишься опять.

Только шёлковое сердце,

Шёлковое сердце

Не пылает

И не болит.

Только шёлковое сердце,

Шёлковое сердце

Никогда не будет

Любить.