Текст книги "Время (СИ)"

Автор книги: bezdelnitca

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

***********************************************************************************************

Время

https://ficbook.net/readfic/3665496

***********************************************************************************************

Направленность: Гет

Автор: bezdelnitca (https://ficbook.net/authors/615874)

Фэндом: Коллинз Сьюзен «Голодные игры»Персонажи: Китнисс/Пит

Рейтинг: G

Жанры: Повседневность, POV, Songfic

Размер: Мини, 32 страницы

Кол-во частей: 15

Статус: закончен

Описание:

«Мы с Питом сблизились».

Пятнадцать лет, после которых двое детей.

Давно хотела разбить на этапы и развить события эпилога. На данный момент лучше всего с этим справилась Andina. В своей же работе я отмечу лишь яркие события каждого года.

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:

Время – есть априорное формальное условие явления свободных пространства и времени…

Уже несколько лет лучшей из прочитанных мной работ по этому фэндому считаю «Краски».

========== Год первый. ==========

День за днём, за годом год

Время не назад, время только вперёд,

Час за часом, за минутой минута

Убегают зачем-то, куда-то, почему-то.

Мы заново учимся жить своими обычными жизнями.

Пит печёт. Сначала он это делал только для себя: проверял сохранившееся оборудование, рецепты, которые нашли свой кров в анналах его памяти, свою работоспособность, да и в целом, сумел ли он хоть в этом остаться прежним.

Потом, восстановив свой уровень до совершенства, он начал заглядывать к нам с Хеймитчем. Мне, в основном, нёс мои любимые булочки. Хеймитчу – свежий хлеб, чтобы совсем не отощал.

С увеличением производительности появились и первые клиенты. Жители дистрикта, привыкшие всё добывать своим трудом, отказывались получать свой хлеб бесплатно, поэтому был предложен бартер. Пит хоть и считал, что ни в чём не нуждается, тем не менее от предложения не отказался.

Я охочусь.

В отличие от Пита, в сохранности своих навыков у меня не было сомнений – тренировки довели мои способности до механической точности. Поэтому охотой я занималась скорее… для удовольствия. А если честнее, то чтобы отвлечься. Лес – единственное место, где мне не довелось побывать с Прим. Поэтому именно здесь я не чувствовала её отсутствия.

С подсказки сограждан я тоже включилась в бартер, и начала обменивать свои булочки на мясо. Приятное ощущение – не испытывать чувство долга.

Хеймитч напивается до чёртиков, пока ликёр не заканчивается, а потом просто валяет дурака, до прибытия следующего поезда. К счастью, дураки могут неплохо позаботиться о себе сами. Поэтому мы с ним редко видимся, ограничиваясь дежурным приветствием, во время редких, случайных встреч. Но знание того, что он где-то здесь, неподалеку, буквально в пару метрах, приятно согревает душу.

Мы не одни. Несколько сотен человек вернулись, ведь вопреки всему случившемуся, это наш дом. Дом, который у нас отобрали. В отличие от деревни победителей дистрикт был полностью разрушен, и жителям приходилось восстанавливать всё с фундамента. Жить в деревни они соглашались только на период, пока поднимали свой дом.

Так как шахты закрыли, все занялись земледелием. Во многом им помогали советы жителей соседнего дистрикта: что, когда, и в какой почве выращивать.

Земля оказалась плодородной, и уже первой осенью мы все дружно собрали наш первый совместный урожай. Что именно (или кто?) послужил хорошим удобрением – старались не думать.

Гнёт предыдущих лет сыграл свою роль, именно поэтому так или иначе жители стали более запасливы и у каждого под домом был свой погреб, содержимое которого предназначалось для чёрных дней. В его наступлении мало кто сомневался, хотя и пытался отогнать эти непрошеные мысли, как мог.

Капитолийские машины вырыли котлован для нового завода, на котором мы будем производить лекарства. Бывшие коллеги матери принимали активное участие в обустройстве здания, моя же мама ограничилась тем, что выслала свои тетради с записями и рецептом лекарств.

Несмотря на то, что никто не засеивал Луговину, она вновь зазеленела.

Здесь, как и прежде, чаще всего безлюдно. Поэтому я наслаждаюсь своим одиночеством, вспоминая старые времена. Со временем я убедилась, что уровень жизни может и был хуже, но тогда я была куда счастливей.

Потихоньку, по прошествии многих дней, я возвращаюсь к жизни. Я стараюсь следовать совету доктора Аурелиуса, просто жить, и удивляюсь, когда, наконец, она вновь приобретает смысл.

Мы задались целью забыть всё, что никак не удавалось забыть, создать новый мир в пустоте, раз ничего, кроме пустоты, от прежнего мира не осталось.

========== Год второй. ==========

Совсем не знак бездушья – молчаливость.

Гремит лишь то, что пусто изнутри.

Уильям Шекспир

Пит.

Мы общаемся. По вечерам, закончив с обыденными делами, мы сидим вместе на улице. Мы сближаемся, но оба сохраняем определённую дистанцию: он не зовёт меня в свой дом, я, в свою очередь, не приглашаю в свой. Кажется, нас обоих это устраивает.

Мы разговариваем. О разном. А чаще всего молчим. Не могу сказать за него, но меня эта тишина не тяготит. Даже более того, она умиротворяет. Не уверена, является ли это показателем какой-то привязанности, но рядом с ним я чувствую уют. Будто мы оба на своём месте.

Когда он или, чаще всего, я, начинаем замерзать, мы тихо прощаемся и расходимся по домам. Своеобразным ритуалом стало для меня заходить в дом, и наблюдать в окно, как Пит, прихрамывая, входит в свой, включает свет, предполагаю, что пока его мне не видно, он снимает верхнюю одежду и разувается, проходит на свою кухню и уже в окно машет мне на прощание. Тихо шепчу ему: «Спокойной ночи», и ложусь спать.

Конечно, я не могу видеть, как обустроен его дом, но всё чаще представляю, каким он мог бы быть. Только самое необходимое, никаких излишеств. В чём я уверена, так это в том, что второй этаж не обжит. Думаю, это из-за трудностей с ногой, но об этом с ним не говорю.

Я видела его протез пару раз. Разумеется, на расстоянии, но острое зрение помогло зафиксировать всё до мельчайших деталей. Пит не пожалуется, но я знаю, что ему неудобно. Иногда больно. Нудящая фантомная боль.

Пару раз я замечала, что иногда Пит забывает об отсутствии одной своей конечности. Но когда он, не подготовившись, поднимает мешок с мукой, я вижу как предательски кривятся черты его лица.

Я знаю, что виновата перед ним. Но я ничего не могу исправить. А пустое «прости» – мало что изменит.

Однажды я делюсь с ним идеей по поводу книги, и со следующим поездом прибывает большая коробка пергаментных листьев из Капитолия. Теперь наши совместные вечера обретают смысл и становятся куда более плодотворными.

Мы намерены писать обо всем, что считаем важным, о фактах, которые были скрыты от гласности, восстанавливать справедливость там, где о ней никогда не слышали и где она казалась навсегда утерянной.

Семейная книга о растениях служит нам вдохновением и отдушиной. Место, где мы записывали все те вещи, которые нельзя доверить памяти.

Страница начинается с изображения человека. Например, с фотографии, если мы можем её найти. Если не находим, тогда с наброска или рисунка Пита. Далее, написанная самым аккуратным почерком, следует детальная информация, которую было бы преступлением забыть. Леди, лижущая Прим в щёку. Смех моего отца. Отец Пита с печеньем. Цвет глаз Финника. Что Цинна мог сделать с обычным куском шёлка. Боггс, перепрограммирующий Голо. Рута, вставшая на цыпочки, со слегка расставленными руками, словно птица, собирающаяся взлететь. Ещё и ещё…

Моя гостиная частично стала творческим уголком Пита. Все принадлежности для рисования он доверчиво предпочитал оставлять здесь. Я же, в свою очередь, к его очередному приходу наводила порядок, готовила новые, чистые листы, вымытые и высушенные кисточки, вновь красиво разложенную пастель и краски.

Мы переворачивали влажные от слёз страницы и обещаем жить достойно, чтобы их смерти не оказались напрасными. Учимся ценить то, что имеем, отказываться от того, что нам не принадлежит. Человек устает. Пока тратишь время пытаясь вернуть то, что у тебя отняли, теряешь ещё больше. Так что потом просто учишься накладываешь жгут на рану, чтобы меньше кровоточила. В любом случае никогда не знаешь, какое ещё худшее несчастье могло бы с тобой случиться, не случись этого. Мы были слишком молоды для одной войны и слишком стары для другой. Можно быть патриотом и всё же считать что кое-какие вещи обходятся чересчур дорого. Спросите матерей, отцов, братьев и сестёр, чем они заплатили и что получили взамен. Всегда переплачиваешь. Особенно за обещания. Не существует такой вещи как дешевое обещание. Сама увижу, если уже не увидела.

Наконец-то к нам присоединяется Хеймитч, отдавший дань двадцати трём годам, на протяжении которых он был вынужден быть ментором. Он о многом рассказывает, но о ещё большем – молчит.

Дополнений становится меньше. Со временем мы понимаем, что ходим по кругу. Давние воспоминания, не стёртые временем. Примула, высохшая между страницами. Странные кусочки счастья, такие, как фотография новорождённого сына Финника и Энни.

Бывает, что мы с ней созваниваемся. Всегда звонит она. Про меня же решили, что если отвечаю, то и этого достаточно. Ограничение в виде запрета выезжать за пределы своего дистрикта работает только за меня. Другие же не приезжают ко мне по многим причинам: маленький ребёнок, новая должность, восстановление дистриктов, отнимающее уйму времени. Меня всё устраивает. Мне достаточно тех, кто уже рядом.

Иногда Пит остаётся ночевать в моём доме. Я раскладываю для него диван, сама же поднимаюсь к себе. Но по утрам неизменно мы просыпаемся в одной кровати: либо я теснюсь на его диване, либо он ютится в моей постели. Мы укладываемся, Пит подсовывает мне под голову свою руку и обнимает, словно защищает даже во сне. Меня давно никто так не обнимал; с тех пор, как умер отец и я отдалилась от матери, ничьи руки не внушали мне такого чувства безопасности.

Приступы днём, кошмары ночью – Пит всё ещё боится потерять меня.

Наверное, наши страхи и кошмары не так уж плохи, если помогают нам сблизиться.

========== Год третий ==========

Я разбужу Пита тем, что сама проснусь. Мне снятся переродки и дети. Ещё лежим в кровати и произношу его имя. Словно чтобы убедиться, что он здесь. Его руки всегда рядом, чтобы успокоить меня. И его губы. Внутри меня разгорается обжигающее чувство; оно разливается из груди по всему телу, по рукам и ногам, до самых кончиков пальцев. Жаркие поцелуи не утоляют – наоборот, распаляют желание. Это чувство опять приходит ко мне, голод, который охватил меня на пляже.

В какой-то момент отчетливо понимаю, что поцелуй более продолжителен, чем бывало раньше. Я знала, что это всё равно когда-нибудь произошло бы. Поэтому не отталкиваю и не подавляю, а наоборот, всеми своими мыслями и движениями прошу его продолжать.

Я не знаю, что нужно делать, но, по-моему, знаний Пита вполне достаточно. Он предусмотрителен, аккуратен, не тороплив.

Я хочу, сама не знаю чего. Действительно ли это то, в чём я нуждаюсь? Это то, что утолит меня? Но так ли это на самом деле?..

А как на счёт Пита? Он испытывает те же чувства? То же необъятное желание, что одолевает меня уже не в первый раз?.. Наверное, об этом не говорят, поэтому нам и не представился случай.

Прохладный воздух кольнул мою кожу, освобождённую от одежды. Пит смотрит на меня, ждёт ещё какого-то знака. Что я должна делать? Сказать?

Ещё раз произношу его имя, призывая к себе. Он всё понимает, раздевается сам и снова нависает надо мной.

Догадываюсь, что совершила нечто непоправимое, когда Пит резко отстраняется от меня. Мы останавливается.

Холод. Жуткий металлический холод между ног. Его протез. Я совсем забыла.

Стетоскоп. Он тоже холодный, ты знаешь об этом, ты готовишь себя к этому, но всё равно, когда он соприкасается с твоей кожей, ты вздрагиваешь и морщишься. Как человек, который встаёт под ледяной душ, прекрасно зная, что он ледяной, всё равно, попав под струю, вздрагивает от холода, словно это было для него полной неожиданностью.

Наверное, то же сделала и я.

В следующую минуту Пит уже натягивает свою одежду. Я же постаралась взять себя в руки.

«Я всё равно не хочу детей», – мои слова звучат глупо, неуместно. Я совсем не то хотела сказать. Точнее, это, но иначе. – «Я пока не знаю, что нужно делать, чтобы их не было», – пытаюсь оправдаться перед ним. «Всё у нас будет», – хочется мне его заверить, но вместо этого вырывается жалобное:

– Ты останешься со мной?

«Всегда».

***

Доктор Аврелий. Я сказала ему, что не хочу детей.

Он не спросил, к чему я это, не случилось ли у меня чего непредвиденного; ни о чём не спросил. Есть два рода людей, которые не задают много вопросов. Одни слишком тупые, другим же не надо спрашивать, чтобы всё понять. Не трудно догадаться, каким был мой доктор.

Пит перестал ко мне приходить. Понимаю, что отчасти в этом есть и моя вина. Поэтому сама иду к нему.

Он печёт. В его доме – идеальный порядок. Гостиная переоборудована под помещение, где он готовит, а маленькая кухня вместила в себя три огромные печки.

– Там уже просто не осталось место для меня, – смеётся Пит, заметив мою заинтересованность. Смеётся только губами, но не взглядом и сердцем.

Я обидела его. Я понимаю.

– Чем могу помочь?

Пит не отказывается, и велит разложить готовую выпечку, остывающую в задней части дома.

Иду осторожно, рассматривая всё вокруг себя.

Боже, где же он спит? Здесь есть склад, кабинет с бумагами, ещё одна комната с разными целлофанами; вот эта комната, через которую дверь на задний двор – здесь и остывает выпечка. А где спальня?

Теперь понятно, почему творческие принадлежности остаются у меня. Здесь им просто не оставили места.

Осторожно раскладываю всё по коробкам, и жду дальнейших указаний. Пока Пит отсутствует, натыкаюсь и на его спальню. В самом конце дома, торцевая, рядом с ванной. Чисто, прибрано, аккуратно. В этом весь Пит.

Он предлагает мне чай, и скромно уведомляет, что обеденный стол тоже отсутствует, поэтому располагаемся за рабочим столом, где он обычно раскатывает тесто.

Он стелет несколько слоев бумаги, чтобы не промочить деревянную поверхность, и предлагает мне самой выбрать что-то из сладкого.

Моих булочек нет, поэтому я останавливаю свой выбор на молочных коржах с глазками, выложенными глазурью, и миндальным орешком вместо рта. Пит наблюдает, как я зубами делаю из печенья молодой месяц.

– Доктор Аврелий прислал мне таблетки, – говорю я Питу, спустя некоторое время. Он непонимающе смотрит на меня, и я продолжаю: – От детей.

Пит сверлит меня взглядом и коротко кивает.

Потом мы прощаемся, и я ухожу.

Я бы хотела, чтобы он последовал за мной, но гордость не позволяет вечно его упрашивать. А сам он не идёт.

***

Мы снова вместе.

В этом нет ничьей заслуги, а если уж если и стоит кого поблагодарить – так это наши кошмары. Питу нужно просыпаться и видеть меня, а мне, просыпаясь с криком от ночных кошмаров, нужна надежда на то, что жизнь продолжаеттся, независимо от наших потерь. Что всё наладится. И только Пит может дать мне это.

Снова утешающие поцелуи, горячие объятия, доверчивый шёпот.

И мой взгляд, просящий чего-то большего. И Пит, когда-то бросивший мне горелый хлеб, снова спасает меня.

Всё происходит так неожиданно, но так слаженно. Будто разгоряченная печь дальше сама знает, что нужно делать, когда в ней оказывается противень.

Ты не думаешь о том, как и что делать. Потому что в конечном итоге выясняется, что всё, сделанное тобой – правильно.

И эти чувства… неописуемы. Это как при сильном голоде закинуть в себя горячую булочку. Ты не помнишь, была ли она сладкой или солёной, потому что получаешь ожог от исходящего жара.

Я не знаю, что я ожидала и получила ли ожидаемое. Но была уверена, что хочу ещё.

========== Год четвёртый. ==========

Мне нравится переплетать свои ноги со здоровой ногой Пита и укладывать свою голову ему на плечо.

Пока он спит, я привыкаю к нему. К телу мужчины в моей постели.

Хоть я познакомилась с его телом ещё на первых играх, теперь всё иначе.

Мои шрамы на фоне обрубка Пита – ничто. Вольно-невольно, но в первое время я старательно отводила взгляд из-за тошнотворного зрелища. Это не культя Рубаки, и это не глубокий шрам, зашитый десятком швов. Стянутая кожей конечность требует особого ухода, и деликатного обращения. Я научилась.

Оказывается, действительно, ко всему можно привыкнуть. Так и я привыкла к протезу Пита. И теперь, когда он, уставший, оказывается в постели и мгновенно засыпает, я уже сама снимаю его искусственную ногу и укладываюсь рядом с Питом спать.

***

– Одну из комнат придётся сделать парилкой, – говорит Пит, вырисовывая план своего дома. – Холодными утрами хлеб долго поднимается, и я теряю уйму времени, выпекая его несколькими партиями: печи пусты, но хлеб ещё не готов. Думаю, придётся объединить эти две комнаты, – показывает он мне на листе бумаги два квадрата. – Тестомешалку тоже нужно заменить, новая занимает два на два метра. Ну, и лентообразная полоса – без неё уже никак.

Соответствующие выводы, до которых Пит ещё не дошёл, я делаю самостоятельно – для него самого в его доме не остаётся даже уголка.

– Переезжай ко мне, – слова звучат раньше, чем я успела обдумать их значимость и необходимость этого шага.

Мне хочется исправиться и сказать, что я не то имела ввиду, и сказала совсем не то, что хотела. Я хочу рассказать ему, что мой дом для меня одной – великоват, и второй этаж не составит для меня труда, именно поэтому могу уступить ему первый. Хочу объяснить, что в его переезде есть масса преимуществ для него самого: большинство его вещей уже перекочевали ко мне, поэтому переезд не будет утомителен и отягощающ; по утрам ему не придётся сломя голову нестись в свою ванну только потому, что его сменное бельё у него дома. Хочу сказать, что, в конце концов, мы всё равно уже вместе.

И ровно тысячу лет мы просыпаемся вместе,

Даже если уснули в разных местах.

Я хочу продолжить и сказать, что жители наверняка не будут возражать и вряд ли осудят, ведь нам с Питом уже второй десяток. К тому же, окружающие верят, что мы действительно помолвлена, а, значит, имеем официальное право на совместную жизнь. И я не намерена переубеждать их в ошибочности их выводов и собираюсь довольствоваться их полной неосведомленностью.

У нас по-прежнему будут свободные отношения. В которых никто никому ничего не должен, думаю я.

Только почему-то когда Пит не будет приходить на обед, я буду сама относить ему его порцию, когда будет опаздывать после работы, пойду за ним, и всё чаще начну оставаться помогать ему прибраться в пекарне.

Но у нас свободные отношения, и мы друг другу ничего не должны. Абсолютно.

========== Пятый. ==========

– Это тебя, – протягивает мне Пит телефонную трубку.

Готовая к любому из своих собеседников, будь то Энни, мама или доктор Аурелиус, хватаю стул и присаживаюсь рядом с аппаратом – кто бы не звонил, разговор обычно имеет свойство зудящей продолжительности.

Понимаю, что рано свернула в клубок свою подозрительность, когда слышу:

– Привет, Кис-Кис.

Гейл.

Объявился через столько лет.

Швыряю трубку, и уже с остервенением поднимаю и снова с силой бью им по аппарату несколько раз.

– Это была твоя бомба?

– Я не знаю. И Бити не знает, – говорит он. – Не всё ли равно? Ты всегда будешь думать об этом.

Он ждёт, что я буду отрицать, и я хочу отрицать, но это правда. Даже сейчас я вижу вспышку, которая воспламеняет её, чувствую жар огня. И я никогда не смогу отделить это мгновение от Гейла. Моё молчание – мой ответ.

Предатель.

Вскакиваю со своего места и кидаюсь в дальний угол комнаты, будто недостаточно избавиться от звонка, нужно ещё увеличить расстояние между собой и телефоном.

Вновь звонок. Пит снимает трубку.

– Нет, Гейл, связь оборвалась не из-за помех на линии… – Пит кидает на меня укоряющий взгляд и, выдержав паузу, добавляет: – Думаю, лучше отложить этот разговор. Да, конечно.

– Поговорим? – обращается Пит уже ко мне.

– Если о нём, то нет.

– Вам с ним есть, что обсудить.

– Я так не считаю.

– Китнисс, прошло столько времени… Нужно отпустить, простить. Выслушать. Разобраться.

Пит продолжает свои нравоучения, а в моём сердце дыра, размером с тунгусский метеорит.

За баррикадами дети. От едва умеющих ходить малышей до подростков. Испуганные и обмороженные. Жмутся группами или оцепенело раскачиваются, сидя на земле. Живой щит из детей.

Планолет с эмблемой Капитолия материализуется в точности над забаррикадированными детьми. Десятки серебристых парашютов дождем падают на них. Даже в таком хаосе дети понимают, что находится в серебристых парашютах. Еда. Медикаменты. Подарки. Они поспешно их собирают, отчаянно пытаясь развязать веревки обмороженными пальцами. Планолет исчезает, проходит пять секунд, и около двадцати парашютов одновременно взрываются.

Пронзительные крики проносятся сквозь толпу. Окровавленный снег и разбросанные крошечные части человеческих тел. Большинство детей умирают мгновенной смертью, другие же лежат в агонии на земле. Некоторые бродят вокруг оглушенные и контуженные, уставившись в оставшиеся парашюты в их руках, будто в них все ещё может быть что-то ценное.

Группа белых униформ просачивается в образовавшееся отверстие. Медики. Я бы узнала эту форму даже во сне. Они суетятся вокруг детей, орудуя своими аптечками.

Сначала я вижу светлую косу на ее спине. Затем, когда она стаскивает с себя пальто, чтобы накрыть вопящего ребенка, я замечаю утиный хвостик ее выбившейся наружу рубашки. У меня та же реакция, что и в день, когда Эффи Бряк назвала ее имя на жатве.

Зову её по имени, пытаясь перекричать толпу. Я уже почти там, уже почти за баррикадой, мне даже кажется, что она слышит меня. Потому что всего на секунду она замечает меня, её губы произносят моё имя.

И в это самое время взрываются остальные парашюты…

Мне так больно, что, кажется, я способна на что-то ужасное. И, меньшее, что я могу сделать, это взорваться:

– Простить говоришь? Его?! А это мне вернет её? Если не ошибаюсь, у него-то вся семья уцелела! Как он вообще смеет сюда звонить?! Как у него наглости хватило решить, что я что-то забыла?! Это может по мнению такого бесчувственного убийцы, как он, прошёл достаточный срок, а лично для меня время давно остановилось! И последние крупинки моих песочных часов выпали когда моя сестры вспыхнула пламенем! Это, в конце концов, мой дом! И мне решать, с кем разговаривать и на чьи телефонные звонки отвечать!..

Пит молчит. Он долго и пристально смотрит на меня. Спокоен, хладнокровен. А потом направляется к выходу.

– Куда ты?

– В свой дом.

***

Смотрю то на часы, то на пекарню. Последний посетитель ушёл уже около часа назад. Питу давно пора закрыть свою лавочку и вернуться домой.

Понимаю, что больше не выдержу ни минуты, и направляюсь к нему.

– Помогу тебе убраться, чтобы ты быстрее закончил. И пойдём домой, – начинаю я с порога.

Пит ничего не отвечает, продолжая подметать рассыпавшуюся за день муку, сахар, яичную скорлупу.

Отскребаю с поверхности рабочего стола прилипшее тесто, тщательно мою его, насухо протираю тряпкой.

Наверное, из-за одолевающих меня мыслей, я чересчур медлительна, потому что неспешно развешивая полотенца сушиться понимаю, что Пит уже всё остальное давно закончил. И пристально смотрит на меня.

– Прости, – охрипшим от молчания голосом прошу я. Не знаю, услышал ли он меня, но повторять не собираюсь: извинения – не мой конёк. – Это наш дом, Пит. Наш с тобой. Я… я сорвалась. Ты не виноват…

– Я понимаю, Китнисс. Я всё понимаю, – и вот я уже в его крепких и сильных объятиях. И всё, что я могу – разрыдаться в ответ.

Я нахожусь в этой ловушке дни, годы, может быть, целые века. Мёртвая, но не умершая.

Проходит много времени, прежде чем я соглашаюсь поговорить с Гейлом. Пит звонит. Сам набирает номер и терпеливо слушает длинные гудки.

«Китнисс, каждый из нас должен попробовать начать новую жизнь. У каждого человека есть альтернатива – либо смириться и бездействовать, либо пытаться сделать хоть что-нибудь. Пусть не хватит сил. Но попытка похвальна. Гейл пытается жить с этим. Пытается исправить то, что натворил, создав новую ячейку общества. Не знаю, сработает ли его способ, но он ждёт. Ждёт от тебя флажок, чтобы вступить на новую мирную тропу», – раз за разом прокручиваю в голове слова Пита, но когда находясь на приличном расстоянии слышу низкое: «Алло!», понимаю, что есть вещи, которые сильнее меня.

– Передай ему мои поздравления, – еле сдерживая подступившие слёзы, прошу я Пита. – И… И пусть больше никогда нам не звонит.

После давящей тишины Пит набирает в грудь побольше воздуха, но голос на том конце не даёт ему ничего сказать, перебивая:

– Я всё слышал, Пит. Спасибо.

И короткие гудки.

Этот занавес был тяжелее многих других, и опускался он очень долго.

Может когда-то я и говорила, что принадлежу Гейлу, а он – мне. Но, как выяснилось позже, то, что мне нужно, чтобы выжить – это не страсть Гейла, разожжённая гневом и ненавистью. Во мне этого более чем достаточно. Что мне нужно, это одуванчики весной. Ярко-желтые, которые означают возрождение, а не разрушение.

========== Шестой ==========

И как те, кто меня ещё помнит маленьким

На моих глазах превратились в стареньких,

И в глазах тех, кто глядя на меня рос,

Я, как их дядя, вижу тот же вопрос.

Тысяча вопросов без тысячи ответов,

Никогда бы не подумал, что со мной случится это.

Наше время ждет нас за углом,

По дороге на поминки или в роддом.

Всё лето лили дожди…

Вся осень была холодной и слякотной…

И только перед тем, как Сэй уйти, наступила пора золотой, яркой осени… и простояла ещё неделю после.

Потом листья на деревьях как-то враз облетели… голый лес перестал гореть на солнце… Всё утихло и погрузилось в ожидание…

Похороны Сэй дались мне нелегко. К смерти, даже естественной, нельзя привыкнуть. Потому что наступает она всегда внезапно.

Сэй всю жизнь была самостоятельной: никого не обременяла, никому не досаждала. Даже смерть её была в выходной и в ясную погоду – и своим уходом она никому не усложнила жизнь.

А на обратном пути настиг меня невероятный восторг любования… Осень светилась такими красками, что не передать… Этот восторг и благодарение были сильнее всего… сильнее горя, сильнее меня…

На одной из последних встреч, ещё при жизни, Сэй призналась, что была слишком сурова к себе. Сказала, что это признак старения. Попытка примириться с самим собой. Я согласилась с ней, что в старости мало чего хорошего, но она добавила, мол, кое-что всё-таки есть, и я спросила, что именно. И она ответила: недолго длится. Я почему-то ждала, что она улыбнется, но она не улыбнулась.

Интересно, она была когда-нибудь была счастлива? А что такое счастье? А я считаюсь счастливой?..

Пит всё чаще упоминает в своих словах желание стать отцом. Я пыталась злиться, игнорировать, объяснить…

Сэй заговорила и про это.

Она хотела ребёнка.

Что это значит – хотеть ребёнка?

Она проснулась однажды утром и поняла пустоту внутри себя. Поняла, что может пренебречь своей жизнью, но не жизнью, которая будет после неё. Она не могла это объяснить.

Потребность возникла раньше, чем объяснение.

Это случилось не вопреки её воле, но и не по её воле. Это не зависело от неё. Она хотела ребёнка.

– Ты тоже захочешь, – обратилась она ко мне. – Придёт время.

Я промолчала. Время-то может и придёт, но это не означает, что Пит всё ещё будет рядом.

Думаю, Сэй готовилась к этому разговору. Было такое ощущение. Вроде как готовилась уйти туда, откуда дорога назад окажется очень долгой. Да и куда они все возвращаются?..

Ведь на твоих глазах подрастают дети,

Эти умирают, чтобы те рождали этих.

Самый лучший круговорот,

Это время не назад, это время вперед.

========== Седьмой ==========

Подумать можно, день такой

Дрожит, боясь начаться…

Каждый раз при телефонном разговоре с матерью отвечая о своей жизни «рутина рутин», рядом оказывается Пит со своим предложением разнообразить нашу жизнь.

Но я непреклонна.

Умышленно он это делает, или так получается, но в пекарне всегда дети, которым в иной раз позволено даже больше, чем мне. Я вижу, как Пит смотрит на них, как с ними играет, как он смеётся. Только я считаю, что мы оба не готовы.

У Пита всё ещё бывают моменты, когда он хватается за спинку стула и держится до тех пор, пока вспышки пережитого ужаса не проходят. Кажется, он не задумывается о возможных генетических последствиях.

Очень часто я ловлю себя на мысли, что люди наивны. Стоит ситуации хоть немного стабилизироваться, они с легкостью оставляют своё тёмное прошлое и быстро справляются со своими страхами и потерями.

Я так не могу. Не хочу. Забывать мёртвых – это предательство.

Иногда мы с Питом ругаемся. Он говорит, что нельзя жить с грузом прошлых потерь, что нужно идти дальше. Только зачем куда-то идти, если там нет тех, ради которых начинала свой путь?

Милая Прим. Именно она разожгла пламя. А я была всего лишь орудием. Если бы не Прим, которая не почувствовала надежду, разве я бы двинулась с места? Если бы знала, чем всё закончится, неужели бы я затеяла эту игру? Я бы пыталась выжить на арене? Ответ очевиден.

Не понимаю, как Питу удаётся так легко смириться со смертью своих родных. Его способность довольствоваться тем, что есть – проявление чего-то нездорового. А с другой стороны, если бы он не был тем, кто он есть – легко прощающий, забывающий, весёлый и отзывчивый, – был бы он со мной?..

Каждая улыбка Пита – словно объятие. Должно быть, вот в такие моменты ему кажется, будто он делает что-то стоящее.

Не могу сказать, что завидую его способности предавать всё забвению, но очень часто мне хочется стереть себе память. Наверное, не так уж ужасно жить выбирая, что правда, а что – нет, чем знать, что всё, случившееся с тобой – действительно было.

– Хорошенький, правда? – спрашивает Пит, присаживаясь рядом, когда мы остаёмся наедине. Ему в радость услышать от меня что-нибудь в адрес новорожденных детей, на именины которых он готовит угощение, будто от моих слов это становится нашей реальностью.

– Это была девочка, – отвечаю я.

– Да, – говорит он. Почти жалобно. Он бы сам хотел такую же. Вечеринка, на которую его не пригласили. – Может, и у нас скоро будет, – застенчиво говорит он, подразумевая только меня. Я должна вознаградить, оправдать питание и заботу, как муравьиная матка. Он полагается на меня. Надеется, и я – носитель его надежды.

Его надежда – проще простого. Он хочет детские праздники с гостями, пиром горой и подарками, он хочет баловать ребятенка на кухне, гладить ему одежду, совать плюшки, пока никто не видит. А я должна обеспечить его этой радостью. Я бы предпочла неодобрение – его я больше заслужила.