355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Бегибей » В каше » Текст книги (страница 2)
В каше
  • Текст добавлен: 13 февраля 2022, 23:09

Текст книги "В каше"


Автор книги: Бегибей



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

3.

На протяжении двух дней после возвращения из колонии новые знакомые Мишу не беспокоили. Он не спешил тратить заработанные средства и продолжал жить так же скромно, как прежде.

Деньги с карточки он снял и незатейливо спрятал под матрас. Всякий раз, когда сосед по комнате отпускал при нём трафаретные колкости про арестантское уважение и братское тепло, намекая на дряхлый BMW и подвозивших его гопников, Миша вжимался спиной в матрас так сильно, что чувствовал тонкие стопки купюр, разложенные на доске, лежащей поверх панцирной сетки.

Неделю он стойко терпел насмешки коллег и студентов и начал было беспокоиться, что щедрые «начинающие бомжи» про него забыли, когда на его электронную почту пришло письмо с вложенным авиабилетом до Москвы. Ещё через несколько минут сумма на его банковском счёте стала в шесть раз больше, чем после прошлого перевода.

На следующее утро у общежития стоял всё тот же чёрный автомобиль. За рулём сидел Лысый, только на этот раз он изменился самым радикальным образом – так, что больше не был похож ни на начинающего бомжа, ни на чинного шофёра.

Лысый предстал перед Мишей в образе внешне предприимчивого молодого человека в светлой рубашке из оксфордского хлопка, трезвый как стёклышко и пахнущий духами с московскими нотками табака и кедра. Миша немного приоткрыл рот от удивления, на что Лысый понимающе развел руками:

– Садись, братик, извини за тогдашний маскарад или за сегодняшний. Я уже сам запутался, – заговорил преобразившийся гопник, – теперь ты свой. Шеф лично попросил отвезти тебя в аэропорт. Говорят, ты птица видная, и в ближайшее время на тебя много что завяжется.

– Что завяжется, где завяжется? – переспросил аспирант.

Машина тронулась.

– Что завяжется, не скажу, – ответил Лысый, – потому что не знаю. Об этом могут знать только шеф и Профессор.

– А кто они такие? – продолжил спрашивать Миша. – Шефа я, видимо, уже знаю. А профессор кто?

– Профессор – правая рука шефа, они партнёры по бизнесу, отлично друг друга дополняющие. Мне поручили ввести тебя в курс дела, пока едем, немного расскажу. Слушаешь?

– Ага.

– Только предупреждаю сразу: на истину не претендую, мои представления на этот счёт ничуть не лучше вот этого на ютубе, который про рептилоидов там всяких, плоскую землю, видел?

Миша кивнул, непроизвольно скривив лицо. Это подействовало на Лысого, и он продолжил, немного смущаясь:

– Рассказать что-то нужно, а что, так и не понял, сам ничего не знаю. Так что фильтруй мои слова и никому потом не пересказывай. Добро?

– Добро.

Миша улыбнулся, Лысый тоже, но с таким видом, будто подумал про себя: «Вдруг этот фраер с меня ржет?» Перед следующим предложением водитель немного помедлил, сделал серьёзный вид, но, как только начал говорить, снова засмущался:

– Хорошо. Я, если честно, даже готовился, чтобы доходчиво всё объяснить, но не уверен, что из меня получится годный рассказчик, то есть лектор.

– Ничего. Я слушаю.

Отвечая, Миша через силу сдержал улыбку.

– Ну, в двух словах всё примерно так: чтобы принимать четкие решения, шеф, согласно своей роли в бизнесе, обязан отказаться от всех социальных связей и жить в тюрьме. Понимаешь, его практически невозможно подкупить, запугать и пятое-десятое. Профессор же, наоборот, абсолютно земной человек, он занят приспособлением решений шефа под наш мир. Потому что шеф живёт в своём мире и в нашем, по-моему, почти никогда не жил, за исключением коротких перерывов между ходками.

Мы же – я, Джамбулик и нам подобные, – чтобы лишний раз не раздражать сознание шефа, вынуждены принимать привычный ему облик. Профессор говорит, что это традиция, и нарушать её никак нельзя, хотя сам никогда не переодевается и ездит на встречи в деловом костюме. Наверное, ему можно… Я, если что, совсем не против.

– Так а кто он вообще, этот ваш Профессор? Почему Профессор? Это кличка?

– Не кличка, а погремуха. Профессор он – потому, что числится профессором в университете, но есть у меня мысля, что его так называли ещё до получения ученой степени. Я лучше не буду выдумывать, потому что лично с ним не знаком, а слышал много и всё разное, как будто о разных людях рассказывают. Просто знай, что он есть и многое решает.

– Мда. Честно говоря, звучит немного нереально.

– А сопляк, получивший двадцатку баксов за три дня, – тоже нереально? – Лысый посмотрел на Мишу, приподняв одну бровь.

– Согласен, – ответил тот, нисколько не обидевшись на приведённое собеседником сравнение. – Поэтому мне интересно: зачем происходит то, что происходит?

– Это тебе лучше у Профессора спросить, – Лысый явно начал нервничать. – Мы с Джамбулатом работаем с «земными» вопросами и в глубокие смыслы вдаваться не спешим. А когда пытаемся думать обо всём об этом, получается вот что-то такое – нереальное, как ты выразился.

– Ты сегодня без напарника? – спросил Миша, стараясь перевести тему, поскольку его собеседник стал заметно раздражаться.

– Без Джамбулика-то? Ага.

– А где он?

– Учится читать. Где же ещё? Да поможет ему его Аллах в этом непростом деле. Шеф на ветер слов не бросает.

– А если не успеет научиться, то что, действительно сядет?

– Ага. В лучшем случае сядет на пресс-хату; в худшем – мы его больше никогда не увидим.

Услышав ответ на свой вопрос, Миша побледнел лицом и решил больше ничего не спрашивать. Чтобы сгладить неловкий момент, Лысый включил музыку. В салоне зазвучали уже знакомые Мише песни Новикова и Ждамирова. До аэропорта ехали молча.

По прилёту в Москву Мишу уже традиционно встретили на большом чёрном авто сродни питерскому и отвезли к одному из корпусов Московского государственного университета на Ленинских Горах.

По факту Профессор оказался даже не профессором, а признанным академиком наук. Когда Миша вошёл в маленькую подвальную аудиторию, стены которой были завешены советскими плакатами по гражданской обороне, Профессор сидел за рабочим столом и, прикусив язык, водил ручкой по листу бумаги.

Возле него на столе стояла сферическая астролябия из бронзы, под ней хаотично лежали уже исписанные листы. Создавалось впечатление, что в данный момент учёный далёк от науки и, словно советский школьник, занят рисованием батальной сцены, где пятиконечные звёзды бьют свастику.

Это был худой седовласый мужчина, чей высокий рост не могли скрыть ни его сутулость, ни сидячее положение, в котором он находился. Казалось сложным определить его возраст с первого взгляда. Вероятно, как и многие люди науки, он вёл здоровый образ жизни, и поэтому навскидку ему можно было дать лет шестьдесят, но Миша допускал, что на самом деле Профессору могло быть как семьдесят, так и все восемьдесят.

С первых минут знакомства Миша был поражён ясностью профессорского взгляда. Такого он ещё никогда не встречал. Ему показалось, что это самый настоящий сканер скрытых помыслов, страхов и страстей, попасть под который было отчасти приятно – отпадала надобность растрачивать силы на укрывание подноготной: эти глаза всё равно бы всё усмотрели.

Увидев Мишу, бодрый старик поднялся, явив свой действительно высокий рост, и под гул ламп дневного света проследовал между косых деревянных парт с прорезями под карандаши навстречу Крымскому. Держа одну руку в кармане, Профессор шёл, слегка выбрасывая колени вперёд, так что широкие штанины подскакивали на его худых ногах. В нём в равной степени присутствовали почтительность и уверенность в себе, граничащая с властностью.

После немого рукопожатия Профессор дождался, когда аудиторию покинули сопровождающие, и пригласил гостя вернуться к рабочему столу. На столе, среди исписанных большим непонятным почерком листов, Миша заметил обтрёпанную распечатку первой версии своего эссе, на оставшемся пустом месте внизу листа чёрной ручкой было нарисовано с десяток фигурок разного размера, напоминающих мишени. Одна из них, самая большая и жирная мишень, размещалась прямо поверх текста.

– Ну, привет, Михаил Петрович. Как себя чувствуешь, не устал? – добродушным тоном, можно сказать, по-отечески обратился к Мише академик.

– Здравствуйте, нет, совсем не устал, – с мягкой улыбкой ответил аспирант. Начало разговора ему понравилось.

– Это хорошо. Тогда давай знакомиться?

– Давайте. А это астролябия? – поинтересовался Миша.

– Да-а-а, – протяжно ответил Профессор.

– И что можно ей замерить?

– Да хоть всё, было бы что мерять. Знакомимся?

– Да, конечно, извините.

– Хорошо. Меня зовут Лев Алексеевич. И, как ты уже понял, я и есть Профессор. Как тебя зовут, я уже знаю, ты – Михаил Петрович Крымский, и ты здесь, потому что мы с Чистоделом решили, что так будет правильно. Сразу скажу, для меня большая честь с тобой познакомиться, надеюсь, наша дружба будет крепкой и продуктивной. В дальнейшем ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку. В общем, добро пожаловать в нашу семью!

– Взаимно… Спасибо, – залепетал Миша, но Профессор сделал жест рукой, означающий, что на сегодня с формальностями покончено, тем самым снизив ценность произнесенных им ранее слов. Профессор относился к тому редкому типу людей, чья учтивость могла польстить человеку наивному, в делах неопытному и, напротив, насторожить опытного.

– Я ознакомился с твоим эссе, – продолжил Профессор. – Что бы там ни говорили, а глобализация меняет жизненные устои. Даже ты, извини меня, безнадёжно нищий человек, смог чему-то выучиться. Ничего не поделаешь, барин более не особ учёностью, барин нынче особ только ощущениями. С этим у тебя наверняка проблемы, благо решаемые.

Произнеся эти слова, Профессор замолк, поднёс руку ко рту и, прикусив мягкую часть указательного пальца, чрезвычайно внимательно смерил Мишу с ног до головы.

– Но в целом ты весьма хорош, – продолжил пожилой мужчина, – лицо честное, вызывает доверие. Мускулов не хватает, но это тоже решаемо.

Миша слегка опешил.

– Ну да ладно, давай к делу, – Профессор сменил интонацию на более бодрую, убрав руку ото рта. – У меня есть конкретный вопрос к используемым тобой в эссе формулировкам: уверен ли ты в них?

– Вы о чём?

Миша насторожился, как отличник-параноик, которого вроде бы похвалили, а в конце добавили многозначительное «но». Профессор это заметил.

– Нет, всё очень хорошо, нам подходит, просто… не правильнее ли будет сказать, что Вселенная создала не жизнь, а Бытие? Или даже не Вселенная, а цельное, осознанное Ничто, и оно не создало, а разделило себя на разрозненное Бытие?

И не факт, что причиной послужила тоска, откуда нам знать? – продолжал Профессор. – Может, не всё так серьёзно, может, Вселенная просто под кайфом? Текущее разделение на всех нас – это её трип. Но вот она скоро протрезвеет, и нас всех не станет.

– Можно было и так, – согласился Миша, – а можно вообще написать, что творец сумасшедший, только не с раздвоением, а с рассемимиллиардением личности как минимум. Тоже хорошая версия, не менее жизнеутверждающая, чем ваша.

Профессор посмотрел на Мишу с долей некоторого удивления, на несколько секунд на его лице зависла лисья ухмылка.

– А ведь вы правы, Михаил Петрович, не в своё дело лезу. Так или иначе, логические векторы и вектор намерения у вас расставлены верно, нам подходит, а как назвать эти векторы – дело вторичное.

– Я вам, кстати, новую версию привёз, отредактированную, упрощённую, как просил…

Миша посмотрел на Профессора, взглядом прося подсказки, как лучше называть грозного бритоголового мужчину из тюрьмы, напомнившего ему Карлсона.

– Чистодел, – подсказал Профессор.

– А по имени-отчеству как? Может, я лучше его по имени-отчеству буду называть? Всё же он…

– Не лучше, – отрезал Профессор, – Чистодел, и никак иначе. Так и говори – Чистодел. Привыкай.

– Хорошо. Ну, в общем, я всё сделал, вот.

Миша достал из папки листок и протянул Профессору. Тот пробежал по нему глазами, хмыкнул и поднял взгляд на аспиранта.

– Мне показалось, или в тексте остался намёк на божественное начало? – спросил Профессор. – Не такой явный, как в черновом варианте, но всё же.

– Возможно, – ответил Миша. Вопрос ему польстил. – Но вы же не будете против? Хороший пропагандист всегда оставляет место для отхода, обязательно надежно завуалированное. Я не про нынешних вещателей – тех, что приняли форму оголтелых фанатов своих инвесторов и занимаются ежедневной стенографией, я про славных литераторов, которые на года, о которых сразу и не скажешь…

Пока Миша развивал дорогую ему мысль, Профессор продолжал за ним наблюдать. Сперва он заметил, как загорелись глаза аспиранта, как он жадно ухватился за возможность дать обстоятельный ответ по спорным моментам его эссе. Далее, по мере удлинения монолога, «степень возгорания» лишь увеличивалась, а вместе с тем увеличивалась и амплитуда движения губ, начала проявляться порывистая жестикуляция.

Рассматривая Крымского, пожилой мужчина слушал его лишь краем уха и, словно медленно ползущая змея, клонил голову со стороны в сторону, а в один момент даже заглянул Мише за ухо, после чего тот на миг запнулся, но тут же продолжил своё маленькое выступление.

Монолог заканчивался следующими словами:

– Пожалуй, лишним будет объяснять, что остатки двусмысленности в моём эссе ни в коем случае не являются диверсией, а, напротив, предусмотрительно оставлены во благо заказчика. Потому что заказчик чаще всего не знает, кем он будет через, скажем, двадцать лет, а пропагандист должен этот момент учесть и оставить ему лазейку для отхода в случае чего. Вдруг риторику придётся сменить, а тут тебе – оп, и обоснование есть!

– Во-о-от злодее-е-ей, – льстиво протянул Профессор, – ты мне начинаешь нравиться. Да что там, ты мне сразу поправился. Отличный рост, отличные глаза, волосы, уши, просто-таки красавец. А теперь ещё и говорит складно, сразу видно – наш человек.

– Спасибо, – с блаженным лицом, обрадованный не странным комплиментам, а представившейся возможностью дать длительное объяснение, ответил Миша.

Увидев, что тёплые волны удовлетворённости уносят аспиранта из аудитории в какую-то иную реальность, Профессор сделал громкий двойной хлопок в ладоши. Звук глухо отбился от стен, заставив Мишу встрепенуться. Бодрый старик взял слово:

– Ладно, с этим ясно, оставляем как есть. В остальном тоже молодец. Вроде всё встало на свои места. Главное, теперь всем будет понятно, что потребности – это единственное благо, отпущенное нам Вселенной, которое спасает нас от бессмысленности, и нет никакого иного выхода, чем их удовлетворение. Люблю, когда всё предельно ясно, кратко, однозначно и подчинено высокоприоритетным процессам.

– Каким процессам? – переспросил Крымский.

– Высокоприоритетным, – ответил Профессор. – Но это всё ерунда, не забивай себе голову.

– Хорошо, – согласился Миша. – Что касается краткости, я тоже всегда за краткость, просто не мог поверить, что кто-то готов заплатить столько денег за два абзаца, потому-то и начал додумывать.

– Понимаю, но не стоило. Шеф не только читать не умеет, но и слушать долго не любит.

– Как это не умеет? – удивился Крымский.

– А тебе разве не рассказали? Он же Чистодел, ему по чину не положено. Лишние знания могут притупить его кристально чистое мировосприятие. У него в камере нарочно ни одной буквы нет. Если даже где-то без умысла он узнаёт смысл написанного, то тут же забывает. В этом он особенно хорош, никто так не умеет забывать лишнюю информацию. Истинно монах!

– Вообще не умеет читать? Фантастика какая-то.

– Нет. Просто Чистодел – это эталон объективности и силы. Он свободен от догм и табу, ни к чему не привязан и ничем не обременён. Правда, в последнее время он понахватался мирских словечек, но ничего, забудет. С точки зрения всего человеческого, он даже не человек.

– А кто же?

– Высшее существо. Правящий разум. Как угодно.

Услышав такой ответ, Миша глубоко вдохнул и после долго выдыхал, ожидая, что Профессор сейчас расколется и, смеясь, раскроет себя и свою шутку, но тот молчал и даже, напротив, стал серьёзнее прежнего, что показалось Крымскому вдвойне смехотворным. Он терпеть не мог конспирологические теории, зная, что те кажутся убедительными, только пока ты не погружён в тему, но как только начинаешь изучать вопрос, конспирология позорно рушится.

– Ну, хватит вам, – сказал он. – Вся эта история с «зэками-иллюминатами» – это же смешно!

Профессор делано оторопел:

– А ты до сих пор сомневаешься в её реальности? В таком случае, скажи-ка мне, засранец, сколько тебе ещё денег дать, чтобы ты наконец поверил в серьёзность происходящего? Во молодежь алчная пошла!

Миша не ожидал, что после столь приятного начала знакомства услышит такие грубые слова в свой адрес, хоть те и были сказаны по-отечески мягко и даже с юмором. Он слегка насторожился, промолчал, но остался при своём мнении. Профессор продолжил говорить, то ли имитируя, то ли действительно выражая недовольство. Первое или второе, разобрать было сложно: в конце предложений он ёрнически улыбался, но, когда говорил, выглядел серьёзным.

– Не успел к нам присоединиться, а уже такая неприязнь к заключённым. Мы, как ты выразился, зэки, всегда были и есть самыми беспристрастными личностями на всём белом свете, потому что только мы испытывали крепость системы на себе, чувствовали её силу, теряли остатки наивности и, в конечном счёте, познали себя. Понимаешь, мы действительно познали себя, со всем нашим малодушием, недостойными поступками, сделанными в неволе под воздействием страха, а остальные люди только догадываются, кто они есть. И чаще всего эти их догадки – самонадеянные сверх всякой меры.

Простаки с гражданки думают, что, случись с ними беда, попади они в плен, тюрьму, то они будут вести себя достойно, никого не сдадут даже под пыткой… Жуть как наивно! Мы же знаем, что при необходимости сломать можно любого.

Самое главное в жизни, вот это запомни, самое главное в жизни – никогда не попадать в ситуацию, когда тебя хотят сломать.

– «Мы?» – недоверчиво переспросил Миша. Не сомневаясь, что перед ним находится бывший заключённый, он решил задать излишний вопрос ради развёрнутого ответа. – Хотите сказать, что и вы тоже сидели?

Вместо ответа Профессор принялся расшнуровывать свои ботинки. Спустя несколько мгновений он вывалил на стол босые ноги. На левой ступне тюремной тушью было набито «Пойдете за правдой», а на правой – «Сотрётесь до жопы».

– «Пойдете за правдой – сотрётесь до жопы», – озвучил увиденное Миша. – Это значит, что вы боитесь правды? – иронично спросил он, отыгрываясь за то, что ранее старик назвал его засранцем.

– Это значит, что мне не особо хотелось «зону топтать», но для карьеры пришлось, – немного повысив голос, ответил Профессор.

– Ну, хватит вам уже. Не смешно, – Миша скептически нахмурил брови. – По-вашему, для продвижения по карьерной лестнице человек обязан отсидеть, а иначе ему не получить влияния на государственную политику? Так, что ли?

Далее Профессор отвечал быстро. Миша держал темп, разговор ускорился, утратив светскую учтивость.

– А кто сказал «государственную»? – Профессор ухмыльнулся. – С чего ты вообще это взял? Бери выше!

– Я бы ещё поверил, что такое было возможно во времена расцвета тюремного мира. Но сейчас это явление отмирает. У меня дядя сидел и рассказывал, что молодые заключённые не бьют наколок, не ботают по фене, не сбрасывают в общак. Нынче «зэк» звучит не круто и даже не устрашающе. Это так глупо. Я не знаю, зачем мы вообще на это время тратим.

Миша сделал паузу. Ему показалось, что прежде он никогда ни с кем так рьяно не спорил. Профессор вздохнул:

– Не концентрируйся на форме, она может быть какой угодно, старайся понять содержание. Если ты чего-то не замечаешь – это лучшее доказательство того, что оно есть и процветает. Как только суть вещей нужно будет перепрятать, ты, как и все, начнёшь понимать, где она лежала раньше, в то время как она уже будет совсем в другом месте.

Последний довод Профессора в какой-то мере подействовал на Мишу. Нет, он не принял за правду описанную Профессором картину мира, но подумал, что ведёт себя слишком дерзко, а потому решил отказаться от поспешных выводов и вместе с тем укротить свою иронию и желание спорить.

Тем временем Профессор применил свои глаза-сканеры и считал эмоциональное состояние аспиранта. Выдержав небольшую паузу, он возобновил беседу, вернув ей прежнюю учтивость.

– Сдаётся мне, что пытливый ум Михаила Петровича узнал сегодня больше, чем ему следовало. Надеюсь, ты ещё готов говорить о делах?

– Да, конечно.

– Тогда принимай информацию. Эфир в Останкино, прайм-тайм, федеральный канал. В студии два видных маркетолога, православный священник – отец Агафон, тибетский лама, общественный деятель и ты. На твоей стороне маркетологи и общественник, но у тебя один соперник – Агафон. Лама сам завяжется. После того как священник скажет фразу: «Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским…» и так далее, вступаешь ты.

– Это вы ему написали эту фразу? – спросил Миша, скрыв удивление от самого факта своего участия в телешоу.

– Нет, не я, а, скорее всего, апостол Павел в первом послании к Тимофею. Наш человек лишь посоветовал Агафону использовать эту фразу. Здесь вообще много юмора. Достаточно вспомнить политиков, которые любят шагать во главе крестного хода. Замечал, что все они, как на подбор, выглядят шутами? Молодёжь смотрит на этих идиотов и ассоциирует их с религией. И это поколение вскоре подрастёт и начнёт строить новый, выборочно эмансипированный, мир. Будет ли в нём место для религии? Сомневаюсь.

– Агафон такой же наш человек, – продолжил Профессор, – нарочно пробуждающий у людей сомнения в их вере. Впрочем, как и большинство высокопоставленных священников. Правда, они сами об этом чаще всего не знают. Так что не особо болтай на фуршете.

В аудитории вновь повисла пауза. Профессор посмотрел на часы и вернулся к обсуждению завтрашнего шоу:

– Так вот, тебя представят, и ты расскажешь о своей идее. На этом всё. Далее начнется полемика, все будут друг друга перебивать, но ты как человек мыслящий в этом не участвуешь. Заметь, с первого эфира делаем тебе имидж сдержанного мудреца, – поднял палец Профессор. – На следующий день мир забывает про всех участников этого убогого шоу, но не про тебя: для тебя всё только начинается. Во всех продвинутых группах в социальных сетях появляются картинки с твоим лицом и твоими премудростями. Отныне о тебе знают все, а твою позицию повсюду противопоставляют абсурдным догмам духовенства.

Произнесённые выше слова Мишу не удивили. Ещё до встречи с Профессором он догадывался, что вскоре станет знаменитым. Эйфория по этому поводу постепенно выветривалась, её сменила меланхолия от понимания, как это произойдет.

– Могу я задать вопрос? – спросил Миша.

– Задавай.

– А что плохого в духовности?

– Ничего. Она просто больше не нужна.

Профессор заметно повеселел. Его дальнейшие объяснения укрепили Мишину веру в серьезность происходящего:

– Во времена, когда малыш Прогресс делал свои первые шаги, религия была весьма полезна, поскольку помогала загонять людей на работу, учила их быть честными и трудолюбивыми. Но механизация труда неуклонно растёт, и всё идёт к тому, что весь физический труд в скором будущем смогут выполнять роботы. Поэтому религия, а вместе с ней и духовность, утратили свою актуальность. Рынку нужны не работяги и просвещённые, а потребители. Едва ли праведник способен быть хорошим потребителем, если он может месяцами сидеть на одной воде и хлебе. Рынок сделал свой выбор в пользу «самых умных» – людей нового времени, «свободных индивидов», настолько «свободных», что у них есть время и желание смотреть весёлые видео с интегрированной рекламой.

Поэтому мода на атеизм и всякое отсутствие духовности среди молодежи вовсе не следствие роста среднего уровня IQ, не затянувшийся модерн, не постмодерн, который в принципе невозможен, и скоро ты поймешь, почему. Шпана стесняется духовности, которая действует на неё, как красная тряпка на быка, лишь потому, что так нужно Рынку. А Рынок – это самое святое. Мы дети Рынка. Капитал, золото, доллар – это его приходящие и уходящие обличия. Но он, Рынок, вечен.

Сегодня любой школьник-фрейдист скажет тебе, что религия всего лишь результат развития супер-эго, а значит, всё у нас хорошо. Да, пока в России тихо смеются, на Западе громче, но живущие при роботах так или иначе будут ржать во всё горло.

Такое объяснение заставило сердце Миши биться быстрее. Неожиданно для себя он спросил:

– Выходит, для вас Бога нет и никогда не было?

– Почему же не было? Был. Ты где вообще учился? Это на первом курсе проходят. Бог был, потом мы его убивали-убивали, а в 30-х годах ХХ столетия зафиксировали окончательную смерть. Что здесь непонятного? Сейчас нужны новые смыслы. Собственно, поэтому ты и здесь.

Простоватая академичность профессорских объяснений диссонировала с образом премудрого гуру. Происходящее вновь стало походить на шутку, и на душе у Миши полегчало. Теперь он допускал, что его собеседник и впрямь мог считать себя важной персоной, но самомнение выжившего из ума старика ещё ни о чём не говорило.

– Тогда кем вы себя считаете? – поинтересовался Миша. – Я имею в виду – вы, Чистодел, ребята, что меня забирали из общежития? Весь этот маркетинг, что вы так красиво описали, зачем он вам нужен?

Профессор хитро улыбнулся:

– Кем мы себя, значит, считаем? Смотри, ты в своём эссе описал Вселенную как некую сущность, намеренно разделившую себя на множество частиц, своего рода недосознаний, чтобы не осознавать всё целиком, ибо больно тоскливо.

За счёт этого в мире проявляются смыслы, делим – потребности, делим – стремления и всё прочее. Но знать всё равно хочется. Знание – это также потребность, удовлетворение которой приносит наслаждение. И большое знание, что бы там ни говорили, поступающее вовремя зрелым личностям, – это большое наслаждение. Для человека, во всяком случае.

Так вот, мы знаем больше других. Через те части Вселенной, которые воплотились в нас, она получает ни с чем не сравнимое удовольствие. А мы, получается, баловни судьбы, через нас Вселенная, слава Богу, кайфует – в теории, во всяком случае. Теперь понятно?

– Понятно, – ответил Миша, продолжая обдумывать сказанное Профессором. – А маркетинг? – напомнил он о второй части своего вопроса.

– Маркетинг? Ага, значит, маркетинг… Маркетинг работает на Рынок, понимай: на всех нас. Ты – Рынок, я – Рынок, Вселенная – Рынок, Бог – Рынок. Вот и всё, у нас всё просто.

Последний вопрос Миша задал инстинктивно:

– А вам от этого всего не страшно?

Профессор вновь посмотрел на часы.

– Страшно, Мишунь, очень страшно. Особенно сесть на пресс-хату. Ты вообще знаешь, почему современные люди боятся причинять неоправданно сильные страдания другим? – Профессор задал вопрос, мало относившийся к тому, о чем спросил Миша, и сам же на него ответил. – Потому, что интуитивно опасаются мести от врагов либо возмездия на небесах. Но у шефа нет страха ни перед первым, ни перед вторым. Он такой один-единственный. Он Чистодел. И он точно знает, что ему никто и никогда не сможет отомстить. На небеса ему также плевать: он никогда не жил в обществе и ни во что не верит. Поэтому, когда он решает кого-то наказать, то не скупится на муки. Это хуже всего, что ты можешь представить. Не задавай больше мне таких вопросов. Думаю, на сегодня тебе хватит открытий. Сейчас поедешь к брадобреям, дальше хорошенько отдохни, чтобы завтра быть в тонусе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю