Текст книги "На ветру (СИ)"

Автор книги: Average Gnoll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Я видел, как она бежит – и счастье полыхало у нее на лице, и глаза словно заострились и рисовали две пресловутые черты на небе, белые как лед, и тогда-то я понял, что не во мне неточность этого сна-воспоминания, а в двух следах самолетов, которых в этом мире еще не изобрели.

Я поспешным кувырком спрыгнул вниз, приземлился ровно как профессиональные бегуны стоят на старте – да, это сон, – очки чудом не слетели – ну, точно сон, – и бросился вслед, но когда уже почти догнал Ханнеле, она раскинула руки и полетела, а за спиной у нее проклюнулись и раскрылись два железных крыла. Я видел каждое металлическое перышко так, словно бы летел следом, а не застыл в ошеломлении на земле, так, словно бы стоял белый день, а не близилась полночь; в такие моменты я познавал август как никогда, ибо только этот месяц может даровать подобные песнопения чуду, даже во сне – и как я возжелал вернуть свои августовские воспоминания… Но что я мог сделать теперь, когда Ханнеле взмыла в вышину, ведь ничто другое не принесло бы ей счастья бóльшего и драгоценнейшего – даже то, что она делает на Земле, даже…

…я.

– Ханнеле! – крикнул я.

Но она не обернулась, не ответила, а лишь проделала кувырок в воздухе, как будто я только что, вот только несло меня вниз – и тогда я понял, что она падает вверх, словно туманорожденные. Но внезапно захрипела рыжая ржавчина, крылья Ханнеле осыпались, и она вместо того, чтобы упасть, мягким шагом опустилась, понурившись, вниз, мимо облаков, мимо верхушек деревьев, прочь с моего взгляда – так же, как медленно исчезали два конденсационных следа в ночном небе.

Стойте, что?

Я видел, но не наблюдал.

Я снова побежал, спотыкаясь о корни, задевая лицом ветви, господи, дай мне удачи не выколоть себе глаз – Сущий посмеется; я бежал и едва не влетел с высоты в овраг, где внизу, возле змеившегося ручейка, виднелась бледная фигурка. Я съехал по склону оврага, наплевав на брюки, и кинулся к Ханнеле, но прежде, чем добежал, услышал еле заметный всхлип и замер подневольно; господи, плевать на глаз, дай мне лучше сил не разбить ей сердце.

– Ханнеле, – тихо позвал я. Она подняла голову с гордостью, которую я доселе видел лишь в глазах ее, да и то единожды.

– Уходи, – просипела она. – Я одна. Я всегда одна.

В ее голосе звучала сталь, которой не хватило ее железным крыльям, и тогда я понял, что не нужны мне никакие силы – они есть у нее, и были они всегда.

– Ханнеле, – прошептал я, пряча за спиной меч. – Ночью не видно самолетных следов. Они же не светятся.

Вжих.

Удар пришелся ровно по лицу Ханнеле, и на миг я ужаснулся, но убедил себя в иллюзорности жуткого зрелища – в конце концов, я сам придумал себе эту метафору, и воплощается она только так, как удобно моему восприятию; и все-таки было что-то скорбное в понимании, что я собственной недрогнувшей рукой уничтожил ту, которую любил.

А еще я не попрощался.

========== Воспоминание третье: Ферми ==========

Комментарий к Воспоминание третье: Ферми

Разница в стилистике обусловлена задумкой текста.

Утверждение, известное как парадокс Ферми, заключается в том, что мы не находим следов внеземных цивилизаций, которые должны были расселиться по вселенной за миллиарды лет ее развития. Проще говоря, несмотря на то, что вселенная бесконечна, мы в ней – вопреки всем вероятностным расчетам – одни.

Человек, о котором пойдет речь – мой дружелюбный сосед (но не Человек-паук). Одно из его ранних августовских воспоминаний продемонстрировало мне картину того, как его нетрезвый отец тычет пальцем в причудливое облако и рассказывает сыну, что это-де корабль инопланетян. Одно из более поздних показалось мне достаточно нелепым, чтобы переубедить даже фанатичного последователя девиза “I want to believe”¹.

Сей сосед, носящий замечательное имя Хейкки Хейккинен, обитал в доме, где расположена моя съемная квартира, задолго до моего арендодателя и, вполне возможно – однако ж я не уточнял, – до моего рождения. Это бодрый человек в возрасте, по лицу которого, в равной степени как и по физической форме, невозможно было определить, сколь давно он топчет эту юдоль скорби. Знал я только, что родился он уже после Второй мировой, а до наступления совершеннолетия – практически каждый август ездил в Лапландию, в дом его деда, расположенный буквально на границе с Норвегией, среди сопок, невдалеке от высочайшей вершины Финляндии Халтиа. Где-то в возрасте лет четырнадцати Хейкки увлекла распространенная тогда мода на сверхъестественное, в особенности – легенды о экстратеррестриальных формах жизни; проще говоря, пришельцах из других миров. Идея оказалась крепка настолько, что Хейкки не утратил уверенности в существовании инопланетян и на момент нынешний; однажды он накинулся на другого соседа, убежденного скептика, прямо посреди собрания жильцов, где обсуждалась причина помех общедомовой антенны, в результате чего был изгнан с позором.

Во многом я избрал своего соседа потому, что для погружения в его августовские воспоминания мне не нужно было даже выходить за пределы квартиры. Перед тем я внимательно изучил скачанную из Интернета информацию о лентикулярных облаках, которые сторонники теории НЛО столь часто принимают за свои возлюбленнные тарелки – и Хейккинен не стал исключением.

Настолько далеко на севере было холодно в том числе летом, особенно в преддверии осени, особенно – ранним утром, ведь именно в этот временной промежуток происходило действие воспоминания, поэтому я надел поверх пиджака пальто, а заодно – спрятал под ним ножны с призрачным мечом внутри.

Я обнаружил себя посреди мрачных и холодных сопок, внизу которых клубился густой как сливки туман, одна из причин тому, почему юный Хейкки даже не усомнился во внеземном происхождении странного объекта, зависшего над Халтиа. Другой была его святая молодость – подобные воспоминания при первом их посещении всегда вызывали трудности в том, чтобы понять, кого именно из этих детей ты ныне знаешь в роли взрослого человека. В предыдущий раз я уже побывал в мансарде, куда дед разместил Хейкки, поэтому был в курсе, что, ко всему прочему, накакуне тот зачитывался “Войной миров” Герберта Уэллса.

С предельной осторожностью я начал спуск, зная, что если быть недостаточно внимательным, то рискуешь споткнуться и в лучшем случае вывихнуть себе ногу, а в худшем – проломить голову о камни, некоторые из которых были пугающе острыми и глядели заломами вверх. Ночь, а впоследствии туман усложняли задачу, так что два раза я все-таки провалился в невидимую ложбину между камней, едва удержав равновесие. В какой-то момент я начал опасаться, что банально не успею спуститься до рассвета, но вскоре склон стал более пологим, а камни сменились обыкновенной голой землей.

Я утонул по колено в луговой траве, бояться которой стоило бы максимум из-за кроличьих нор, и побрел в сторону, как подсказывала мне ненадежная, впрочем, память, сельской дороги. Звезды продолжали свое неумолимое движение по гигантской дуге, и мне надо было поторопиться, пока они не начали гаснуть. Я убыстрил свой шаг и вышел на мелкий гравий, расчерченный следами колес велосипедов и автомобилей.

Деревенька представляла собой сплав норвежских и финских образов, которые здесь, на севере, то смешивались в единую субстанцию, то брали верх друг над другом не одно столетие. Дом деда Хейккинена выбивался из виду, возвышаясь настоящим гигантом среди маленьких-но-крепких, простых домов, окружающих этого циклопа, ощетинившегося надстройками, пристройками и жестяным гаражом, притчей во языцах всех соседей. С тыльной стороны дома сбегал вниз небольшой склон, также затянутый туманом, куда и отправился юный Хейкки в середину ночи, прокравшись мимо комнат спящих родственников.

Когда я спустился, то понял отчетливо, что найти младшего Хейккинена будет крайне непросто. Туман был поистине непроглядным и словно наматывался на ресницы, как паутина, так что мне казалось, что обзор теряется с каждой проходящей минутой; к тому же, я продрог, невзирая на пальто. Росистая трава еще до этого испортила мне брюки ниже колена, а зная, сколько липких семян оставляют растения в августе, я приходил к неутешительному выводу, что брюки придется сдавать в химчистку. Следовательно, для завтрашнего дня в офисе придется достать новые, а их оставалось, кажется, всего трое.

Силой разума хранителя и его размашистых рук мне удалось немного разогнать туман, и я увидел две пологие сопки и одну высокую – то была легендарная Халтиа, и над ней зависло образование, которое разум неподготовленный – точнее, подготовленный ненадлежащим образом – действительно принял бы за НЛО. Это был сплющенный конус, который высшие силы словно бы хотели надеть на вершину сопки, но ошиблись с размером, и теперь он завис над нею, иссиня-черный в звездном августовском небе, чья нижняя грань уже слегка подернулась розоватостью грядущего рассвета. Но на какое из двух возвышений поднялся Хейккинен, я по-прежнему не знал.

– Хейкки! Хе-е-ейкки! – позвал я, чувствуя себя героем знаменитого русского мультфильма про ежика в тумане.

Даже если Хейкки не поймет, что голос незнакомый, он спустится, потому что решит, что дед проснулся и ищет его – чтобы дать заслуженную взбучку, которая будет тем жестче, чем дольше Хейкки промедлит.

Ждать долго не пришлось – я услышал топот по камням.

– Хейкки! – повторил я, чтобы мальчик мог сориентироваться.

Топот продлился, на этот раз по проминающейся траве, и взъерошенный Хейкки в телогрейке, которая была велика ему на несколько размеров, оказался со мной в кольце, лишенном тумана.

– Я Астар, – протянул я руку, предупредив очевидный вопрос мальчика. Тот пожал руку как-то неуверенно, словно от прикосновения я должен был взорваться, и отнюдь не лепестками.

– Я видел космический корабль, вон он! – воскликнул Хейкки, показывая на черное облако.

Я сел, решив, что если портить брюки, то целиком, и похлопал по траве рядом с собою:

– Присядь. Я тебе расскажу кое-что.

Хейкки без лишних вопросов и промедлений уселся рядом. Я обвел пальцем “космический корабль”:

– Это всего лишь облако в форме линзы, называется – лентикулярное. Сегодня очень влажно, близится атмосферный фронт, и воздух движется горизонтальными потоками…

– Поразительно! – воскликнул Хейкки.

– Да, природа способна на поразительное, – согласился я и уже отдернул замокший край пальто, когда Хейкки затараторил:

– А вы с Магеллановых облаков или из Туманности Андромеды? А двигатели у вас как работают? А людей вы похищаете? А что вы с ними делаете? Это страшно? А долгие перелеты – страшно? Или для вас это как в Турку съездить? А…

– Погоди-погоди, – остановил я парнишку, глаза которого сияли доподлинным восхищением. – Я не пришелец! Их не существует, а если и существуют, то они не идут на контакт. Ты слышал, что я говорил про лентикулярное облако?

– Надо же вам как-то оправдаться! – заявил Хейкки.

– Да черт возьми, почему ты вообще решил, что я инопланетянин?! – всплеснул я руками. Хейкки лишь указал пальцем куда-то за мое плечо; я огляделся, однако не увидал ничего, кроме лоснящегося тумана.

– А? – промычал я.

Хейкки снисходительно улыбнулся, словно знал что-то, о чем не ведал я.

– Вы светитесь. Должно быть, воздействие земной атмосферы.

Я посмотрел на свои руки и, кажется, увидел – пространство, их окружающее, подернулось тем же искажением, которое вызывала в глобальном плане каждая исправленная неточность в воспоминании. Значит, воспоминание-сон Ханнеле после моего удара мечом закончилось для нее ослепительным светом?.. Не самый жестокий финал.

Значит, я на правильном пути?

– А вы что, понимаете финский? – прервал мои мысли вопрос Хейккинена.

– В рамках подготовки к полету мы выучили все земные языки, – принялся я импровизировать. – А также изучили земную метеорологию. То, что ты видишь над сопкой – и впрямь просто облако. Отвлекающий маневр, позволивший нам совершить посадку незамеченными. Приземлившись, мы смогли включить генераторы невидимости, поэтому сколько ни ищи, а наш корабль ты не найдешь.

Ресницы Хейкки опустились, а сам он понурился.

– Человечество пока не готово к встрече, – добавил я инопланетного пафоса.

Некоторое время мы сидели молча; Хейкки сцеплял-расцеплял пальцы, и я едва держался, чтобы не делать того же самого.

– А вы были на Луне? – спросил он наконец.

Я убедился, что он поверил моим словам о лентикулярном облаке, так что моя миссия в этом воспоминании была завершена, но оставлять вопрос парнишки без ответа, даже если он забудет о встрече со мной, было бы по меньшей мере несправедливым. А Ханнеле ты такой возможности не дал, подначил меня ядовитый голос в голове.

– У нас база на обратной стороне Луны – нужно ведь было доставить корабли-разведчики куда-то поближе! Мы прорастили земные семена и озеленили базу, чтобы привыкнуть к кислороду. И вашей еде, поскольку наши запасы питательного бульона не бесконечны.

Хейкки слушал завороженно, и в тот момент, когда он собирался задать еще один вопрос – когда я понял, что это может затянуться надолго, и театральную постановку фантастического жанра пора заканчивать, – я обернулся, выхватил меч и рубанул им по небу, точнехонько по линзовидному облаку, зависшему над высочайшей точкой Финляндии.

Я знал, что Хейкки в данный момент видит, как загадочное облако, которое он посчитал летающей тарелкой, извергает из себя потоки света, точно вулкан – магму. Искаженное, оно словно бы взорвалось изнутри, сколлапсировало, как гигантская звезда, неспособная более удерживать то количество водорода и гелия, из которого состоит.

Тем же вечером я столкнулся нос к носу со стариком соседом Хейкки Хейккиненом, и тот окинул меня подозрительным взглядом, сощурив пивной глаз:

– Где-то я тебя уже видел, Туоминен… Каждый раз думаю, но вспомнить не могу. А ведь представь, я долгое время думал, что инопланетяне носят такие пальто… хе-хе-хе.

И если узнав, что свечусь, я понял, что следую по правильному пути, то теперь я знал; нет, не то, что путь действительно правильный – что дороги назад для меня больше не существует. Оставаться в памяти хозяев воспоминаний равносильно было выкрикнуть свои подлинные имя и фамилию на Рыночной площади, будучи шпионом Советов. Поздно лечить болезнь, если вино, смола и сауна не помогли.

Впрочем, я и так бы не отступился.

_________________________

¹ Хочу верить.

========== ЧАСТЬ 3: ДВЕ РЕКИ. Воспоминание четвертое: Отсчет ==========

Комментарий к ЧАСТЬ 3: ДВЕ РЕКИ. Воспоминание четвертое: Отсчет

Разница в стилистике обусловлена задумкой текста.

События четвертого воспоминания произошли совсем недавно, в прошлом августе, и даже вдохновили меня написать песню о безмолвном горожанине. В воспоминании фигурировали башни – вернее, два высококвартирных дома или даже корпуса, соединенных по земле. Из основного я узнал только то, что находятся они в районе Тёёлё, куда можно добраться от вокзала на трамвае.

Трамвай трясло. Я вышел и пошел вверх по улице – и по земле тоже вверх. Должно быть, с крыши этих башен видно весь Хельсинки.

Найти их было нетрудно. Я насчитал тринадцать этажей во втором здании. Это совпадало с числом из воспоминания, и я направился ко входу.

“Общежитие университета Хельсинки”, было написано на двери. Ага, понятно. План сейчас пододвинем.

– Здравствуйте, – мило улыбнулся я, что было не так уж просто сделать под уничижительным взором охранницы.

– Вам чего? – произнесла она столь же убийственным тоном; я мог поспорить, что пролетавшая мимо муха сдохла и упала ей за воротник грязно-серого свитера, не стиранного, похоже, еще со времен Маннергейма.

– Меня зовут Астар Туоминен, я профессор… лингвистики, – кажется, паникующий разум специально подобрал предмет, в котором я не разбираюсь.

– Пропуск?

Я расправил плечи, стараясь выглядеть поубедительнее, и произнес:

– Меня только-только перевели в ваш университет и пропуск пока не выдали.

– А зачем вам в студенческое общежитие, профессор? – спросила королева консьержного дела, надавив на последнее слово. Разумеется, ведь все университетские профессора седы и бородаты.

– Поговорить со студентом, конечно же, – добавил я в голос раздражения, а дальше оно само разрослось. – Так вы меня пропустите или мне звонить в деканат?

Охранница мгновенно стала шелковой; должно быть, недавно уже получила нагоняй. Теперь получит еще один за то, что пропустила в здание общежития невесть кого.

– Проходите, профессор Туоминен.

Внутрь прошел не профессор, но бывший ленивый студент факультета бизнеса и экономики университета Оулу, дважды побывавший на грани отчисления.

Коридор был пуст – июль все-таки. Стены просили ремонта, как ботинки – каши. Я миновал череду дверей и вышел к лестнице. Двадцать шесть пролетов ждали меня. Иди к нам, профессор Туоминен! Как у тебя с физподготовкой?

Вдруг я услышал хихиканье и обернулся; две девичьи физиономии, выглядывавшие из-за угла, мгновенно смолкли и исчезли – я забыл, просто-напросто забыл, что многие студенты, особенно иностранные, имеют достаточно денег и нежелания возвращаться под крыло родителей, что остаются в общежитии даже на лето. Сейчас эти дурочки созовут поглазеть на нового профессора – кра-си-во-го – все старшие курсы, подумал я раздраженно и взбежал на второй этаж. Я продолжил восхождение, но скрыться офисному работнику с больной спиной от быстроногой молодежи трудно, и этаже на пятом или шестом, подвыбившись из сил, я нос к носу столкнулся с группой студентов лет девятнадцати.

– Коллеги, здравствуйте, я профессор Туоминен, – протянув руку, я быстро пожал ее присутствующим мальчикам, искренне надеясь, что на ребят не пахнуло моим потом. – В грядущем учебном году я буду преподавать лингвистику…

– Ой, профессор, а вы можете посмотреть мое эссе про денотат и референт? – втиснулся какой-то студентус в круглых очках.

– Да, давай, обязательно почитаю про… деньготрат и референс, – в отчаянии произнес я, принимая в руки небольшую стопку бумаг. Парень рассмеялся, и я тоже выдавил из себя смешок, похожий больше на звук грозящего кистенем гнолла.

– Хорошо, когда профессора с юмором. Спасибо! – и студент умчался по своим делам. И какое эссе он пишет в июле? Он что, принципиально делает работу, заданную на лето, раньше тридцать первого августа?

Поэтому я не помнил ничего из работ, задававшихся на лето мне; но, возможно, я их и не делал.

– …и если кто-то хочет заранее получить пятерку, пусть ответит мне всего на один вопрос. Как пробраться на крышу?

– Через лестницу! – выкрикнула всего одна девчонка; остальные, видимо, загрузились вопросом, зачем преподавателю лезть на крышу студенческого общежития. – Но там закрыто на замок.

Ничего; в тот момент будет открыто, улыбнулся я про себя.

– Спасибо! – я отсалютовал и повернулся спиной к современной молодежи.

– А… – начал-таки кто-то, но я уже не слушал и с быстрым прищелкиваньем каблуков ботинок побежал по ступенькам вниз. До меня успело донестись два девичьих голоса:

– Я тебе сразу, по лицу сказала, что он странный.

– Так тем лучше!

Не каждый день удается влюбить в себя студенточку. Но, выйдя на улицу, жаркую, пропыленную улицу, полную душного предгрозового воздуха, я настроился совсем на иной лад; я вспомнил себя в ранней юности и свое глубокое отчаяние перед тем, что меня ждет в будущем – темном, пугающем и приветливым ко всем, кроме меня, ибо я уже привык, что и настоящее было ко мне неприветливо. Я погрузился в эту эмоцию и рухнул, как ухает самолет в воздушную яму, так что в реальности мне пришлось сесть на узенький отступ возле магазина, словно бездомному, и разжевать, разделить на сухожилия свое былое бессилие так, чтобы составные части сложились в нестерпимое желание лишиться как белого света, так и черной тьмы, сделав непоправимый шаг, и тогда я проник туда – в воспоминание, которое должен был исправить последним.

Я знал, что оно будет последним, все улики указывали я на это, раз уж я начал светиться и узнаваться – я почти слышал гул медных труб, которые вели-вели да и привели меня к собственным августовским воспоминаниям, осталось лишь повернуть последний вентиль.

Первым делом я услышал шелест листьев, вторым же – обнаружил себя стоящим рядом с юношей по имени Олле, которому принадлежало воспоминание; в руках он держал цветы.

– Не подскажете, который час? – обратился Олле ко мне; мне было невероятно жаль его испорченное свидание, и, технически, я собирался его исправить – но не был уверен в том, не окупится ли это гибелью всего мира, избалованного путешествиями во времени, но не предупрежденного об их последствиях. Однако на пути к своим августовским воспоминаниям я готов был потерять все, и это не могло не быть отголоском того желания, что и привело меня сюда. Нет, Сущий не допустит катастрофы; впервые я уповал на него, а не ругался или боялся.

– Половина четвертого, – ответил я.

– Спасибо.

Олле огляделся по сторонам, но так и не увидел своей подруги, как и того, что я свечусь. Хотелось сказать ему, что она придет, просто… когда она придет, будет уже поздно, и запланированный ужин все равно не состоится. Или состоится, если мне удастся осуществить то, что я задумал.

Прежде, чем войти внутрь здания, я предусмотрительно снял ботинки. На проходной сидела все та же охранница. Чуть моложе, но такая же полная. Она выходит вообще отсюда? Не то что в зал – на улицу.

– Что вам нужно, мужчина? Наденьте обувь, пожалуйста. Вы что, мусульманин?

Три…

Я покачал головой:

– Нет. Я хранитель августовских воспоминаний.

Ее это ни капли не удивило.

Два…

– Мужчина, наденьте обувь!

Один…

Вместо того, чтобы исполнить ее предписание, я с размаху перепрыгнул через турникет и бросился по коридору.

– Лови его! – завопила охранница. Я слышал, как за мной бросились двое ее коллег мужского пола. Но куда им – я перескакивал через три ступеньки в своем импровизированном бегстве все выше и выше. Кто-то из оказавшихся поблизости студентов ахал. Я не сомневался, что охранники были приезжие. И кто из них теперь скажет про неспешность финнов?

На тринадцатом этаже я снова завернул за угол и пробежал мимо распахнутой решетки. Сразу после я захлопнул ее и припер подвернувшейся на пару ступенек выше шваброй. Услышав бранящихся охранников, я проскользнул на крышу и едва не ослеп от сияющего солнца.

В тени вентиляционной трубы, сопровождавшей ужасный шум ветра ровным гудением, стоял незнакомый мне человек, на внешность – обыкновенный финн, светловолосый и высокий, но когда он обернулся, я удивился пронзительной синеве его глаз. Это не были глаза мои, не были глаза Ханнеле, которые позволительно сравнивать с кристаллами – нет, это были глаза-звездные скопления, глаза-драконьи чешуйки, глаза эльфа. И, кажется, они меняли цвет.

– Ты светишься, – произнес он. – Кто ты? Что ты познал за пределами, чего не познал я?

Я не знал, как незнакомец увидел, что я свечусь, на фоне раскаленного белого солнца.

– Спрашиваешь, как я увидел? – усмехнулся он. – Твое солнце – темное. А я хочу покорить его.

Самоубийца сделал несколько шагов вдоль края и обратно.

– Я не сумасшедший. Я просто…

– …не такой, – закончил я. – Я знаю. Поверь, знаю, ведь я ангел, – солгал я.

Глаза-черепки затонувших цивилизаций, бирюзовые, как морские волны, посмотрели на меня с живым интересом.

– Божий?

Зная, насколько распространен в Финляндии сатанизм, я ответил:

– Божий.

– И что теперь? – спросил у меня самоубийца. Вывел его на разговор – уже неплохо.

– Я лишь хочу сказать тебе, что до солнца ты не достанешь, просто умрешь.

Незнакомец рассмеялся, и смех этот на какой-то момент, казалось, заглушил даже ветер – не громкостью, но наполнением.

– Я знаю. Это красивые слова. На самом деле я действительно хочу умереть.

Я подошел ближе и встретился с самоубийцей взглядом, надеясь, что в моих глазах он найдет хотя бы частичку того, что я увидел в его.

– Я не буду говорить тебе, что жизнь прекрасна. В этой жизни твою сестренку, милую маленькую сестренку, могут разорвать на части одичавшие псы. Эта жизнь может вынудить тебя навсегда расстаться со своей возлюбленной. Эта жизнь может оказаться простой и понятной, в то время как раньше для тебя она была потрясающе огромной. В этой жизни много дерьма, парень. Она полна разочарований, которых никак не избежать. Даже то, что ты выбираешь сам, думая, будто знаешь, что делаешь, рано или поздно разочарует тебя. Однако главное, что есть в вас, людях, и чего нет в нас, ангелах, статичных существах – осознанное стремление. Комар стремится высосать жертву досуха. Белый карлик стремится высосать соседнюю звезду досуха. Но это все инстинктивно – они не понимают, что история завершится голодной смертью или взрывом сверхновой. Вы понимаете, что вас ждет разочарование, но продолжаете идти. Это достойно уважения. И это достойно жизни.

Все, что сумел вымолвить самоубийца:

– Ты говоришь как человек.

Я грустно улыбнулся:

– Я уже не человек.

Больше года не человек, прибавил я в своих мыслях. Астар Туоминен, хранитель августовских воспоминаний.

– Расскажи мне о том, как там, на небе – прежде чем я попаду в ад, – попросил самоубийца.

– Отойди от края и однажды окажешься там сам, – предложил я широчайший жест, который не имел права предлагать. Вся моральная сторона этой задумки была сомнительна, ведь человек на всю жизнь останется уверен в том, что видел ангела; но если жизнь поведет себя достойно, он доберется до ментального врача, и ангел с крыши башен Тёёлё превратится в галлюцинацию; часть депрессии, которая и привела беднягу к краю.

Незнакомец лишь с улыбкой покачал головой:

– Я не хочу.

Тогда я и понял.

Тогда я понял, что неточность воспоминания была не в “чем”, а в “ком”.

Три…

Я подошел к самоубийце и посмотрел вниз; голова закружилась, в горле встал ком, но я сумел-таки разглядеть темную фигурку меряющего шагами асфальт Олле.

Два…

– На что ты смотришь, ангел? – оттенил незнакомец иронической ноткой последнее слово. – Ведь у тебя есть крылья, даже если я их не вижу.

Хотелось сказать, что у меня есть финский нож, даже если ты его не видишь – но у меня не было ножа.

Один…

Я резко ударил незнакомца под коленную чашечку, так что он заорал и повалился навзничь, и оттолкнулся от края крыши.

========== Эпилог ==========

Я помню, как летел, и ветер не то что обдувал – обносил меня, но каким-то чудом я сумел выхватить меч и рубануть перед собой. Вжих! Меня мгновенно выбило из тела, так что я мог видеть только прилипшую к потной спине рубашку и растрепанный хвост. Олле уже успел зажмуриться, как и девушка, спрятавшаяся у него за спиной. Я просчитался? Неужели это смерть?

– Не надейся, – произнес скрипучий голос у меня в ушах.

Мир вокруг переменился, и я рухнул на землю с той маленькой высоты, что мне оставалась. Кажется, только нос разбил.

Я поднялся на ноги, отряхиваясь, и обнаружил себя в каком-то совершенно ином августе – а что это был август, я не сомневался, – посреди заброшенного футуристичного переулка золотых тонов. С мерной легкостью вокруг меня опускались перья, закручиваясь спиралями, и, подняв голову, я увидел стаю птиц, летящих по мраморному небу. Им не было конца и края, но они не кружили, а летели прямо, если только не описывали какой-то гигантский круг, центром которого был совершенно точно не я. Неожиданно одна из птиц пошла на снижение, и среди дарованного природой крылатого облика я увидел чуждую деталь – из покрытого черными перьями черепа на меня глядело человеческое лицо. Сущий.

Сущий завис над землей так, что его маленькие черные глаза оказались на одной высоте с моими.

– Астар, Астар, – покачал он своей двуединой головой, – ну кто тебя просил?

Я молчал.

– Вечно вы, люди, придумываете что-то вместо того, чтобы просто делать свою работу, – продолжил жаловаться Сущий. – Надо было взять хранителем августовских воспоминаний твоего коллегу Силланпяя. Вот он добросовестно занимается тем, что ему прикажут.

– Укажут, Сущий. Приказываешь здесь только ты.

– Потому что хранители нуждаются в жесткой руке…

– Крыле, – поправил я.

– …и то, на что ты пошел, лишний раз подтверждает это.

Все это время, думал я. Все это время Сущий знал, а значит, мой план был заведомо обречен.

– Почему ты не остановил меня раньше? – спросил я прямо.

– Потому что я не знал, – развеял Сущий мои сомнения, но не отчаяние. – Ты умудрился обставить это все за пределами моего взора, Астар Туоминен.

– К чему такой официоз? – Я отыгрывался. Я отыгрывался как за то, что когда-то Сущий пугал меня до трясучки, так и за мой нынешний провал. Разочарование не позволяло мне говорить с Сущим тоном принятия; разочарование в мире, поскольку собой я по-прежнему гордился.

– Я дал тебе не только сверхспособности, Туоминен, – Сущий пролетел круг вокруг меня, отряхнувшись от пера, одного из тех, что продолжали падать с серого, испещренного птицами неба. – Я дал тебе бессмертие. Я дал тебе возможность смотреть шире, чем кто-либо из смертных, будь то твои коллеги по офису или правители всех стран мира. Ты думаешь, что у тебя не было лишь августа. Но у тебя был всеобщий август, тысячи тысяч воспоминаний, собрав из которых единую картину, ты мог бы легко предположить, как выглядит август твой.

– Я не хотел предполагать, – произнес я. – Я хотел прочувствовать его собственными фибрами души.

– Теми, которыми ты ненавидишь меня? – усмехнулся Сущий. – Это естественное чувство, moh cher. Финны не умеют ненавидеть, но они упрямы, а упрямство – катализатор любого сильного чувства. Ты упрям сверх меры, Астар Туоминен. Я не смогу переделать тебя под свои хотелки.

– Поэтому лишите меня должности хранителя, – не спрашивал, но утверждал я.

– Нет, Астар, не все так просто. Я дам тебе выбор согласно тому, что ты сделал. Потому что есть причина и есть следствие.

Сущий опустился на землю и начал прохаживаться взад-вперед, точно голубь, только головой не раскачивал. Он указал черным крылом вначале на левое, потом на правое от меня здание в переулке, и на обеих золотых стенах завихрились небесно-голубые круги – а затем внезапно стали прозрачными, будто поверхность озерной воды в штиль.

– Перед тобой открываются два пути, Астар, – заговорил Сущий и указал крылом на левое зеркало – в нем отражалась толпа людей, загородившая то, что упало с башен Тёёлё. – Назовем их Флегетон и Лета. Первый – вернуть-таки свои воспоминания, но стать самоубийцей.

– То есть погибнуть? – саркастически произнес я. – Хорошенькая альтернатива.

– Не перебивай. Не погибнуть. Неточность воспоминания Олле заключалась в том, что человек, который сбросился с башни, на самом деле остался жив. И ему невероятно повезло – легко отделался, лишь хромотой и тем, что больше не мог говорить.