Текст книги "Воин вереска (СИ)"

Автор книги: AttaTroll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Ох вы, братья наши с севера, други западные верные,

С юга ветры неуёмные не отняли тоску страшную.

Солнце, ясный ты наш князюшка, горемычные мы горлицы,

Мы сложили буйны головы. Здравствуй ворон, птица чёрная.

Песня закончилась, и музыка стихла, барабаны замерли. Зал молчал. Никто не проронил ни звука, не то от тяжести, навалившейся снежным комом, не то от печали, засевшей где-то глубоко в душе. Яуты тоже сидели будто бы смирно, но что таилось в их сердцах – об этом вряд ли кто-то мог сказать.

Чтобы встряхнуть зал, вывести его из забвения, грянули дудочки веснянок, с ними смешались и другие музыканты, играя весёло, по-весеннему, как капель, как таящий снег и ласковое солнце. Музыка того времени, когда девушки расцветали подобно первым цветам, водили хороводы и пели песни.

Злата вышла перевести дыхание, её не покидал пронзительный взгляд, он стоял перед ней и не давал покоя. Руки подрагивали, а ведь вечер ещё не закончен. И всё здесь, сейчас – пытка: перед кем так нужно провиниться, каким богам теперь читать молитвы, чужим или своим? Молиться ли Кетану, богу науду? О чём его просить? «Отведи от меня беду, пронзительный, перестань мучить и упиваться моими страданиями».

Но молитву никто не услышал, или услышал, но решил посмеяться. Плеча коснулась рука, и Злата подняла глаза: перед ней стояли двое яутов, гордые, грациозные, с такой выправкой, которой позавидовал бы любой человек, даже не воин. Их тёмно-синяя броня блестела, начищенная, украшенная письменами и знаками, окаймлённая руническими символами – так их назвала про себя Злата. Оба возвышались над ней; пожелай они её потащить волоком, тогда кричи-не кричи: ворон ворону глаз клевать не будет.

– Идём, тебя ждут, – рычащим низким голосом прорычал один из яутов.

И сразу вспомнилось, как это было раньше: вот так же она шла в сопровождении, как будто кто-то бы пожелал её остановить или увести. Но так всегда приказывал А’кш, и убедить его, что охраны не требуется, так ни разу и не вышло. На какое-то время Злате удалось скрыться от него, странствуя по прочим кораблям, в основном торговым. Сколько прошло времени? Два года? Искали ли он своего менестреля – сказать сложно, может быть, следил за каждым шагом, играясь, давая думать, что улизнуть от него легко. И вот теперь мышь, загнанная в угол, поймана.

– Я должна привести себя в порядок.

– Нет, он ждёт прямо сейчас.

Злата кивнула, откинула назад тёмные кудри и пошла следом, шурша платьем по полу. На её пальце горело огнём кольцо, но как признаться себе, что это не оно заставляло сердце биться сильнее, а воспоминания?

– Златка! – окликнула Аюша. – Златка!

– Аюша, иди, я скоро вернусь. Не беспокойся, только Ясному Глазу не говори. Скажи, что я устала и просила меня не беспокоить. Позже сама вернусь, – бросила Злата веснянке, обернувшись, и поторопилась, подгоняемая глухим рыком.

В зале стоял гул, из которого удалось понять, что люди не рады незваным гостям: уговор нахождения на корабле людей и науду носил временный характер и висел на такой тонкой грани грызни, что появление менестрелей заставило всех вздохнуть с облегчением. Переговоры велись день и ночь, одна сторона хотела видеть другую среди своих союзников, за это придётся дорого заплатить, так как яуты не наёмники, их тяжело переманить.

Девушка под неодобрительные взгляды людей вошла в челнок. Дверь беззвучно закрылась, и судно вылетело через коридор в космос.

***

Злата остановилась у дверей, не решаясь войти. Сердце выпрыгивало из груди, и бессмысленно напускать на себя мёртвое спокойствие. Протянутая рука не успела коснуться сенсорной панели: дверь сама отошла в сторону, тихо, еле слышно. Первые шаги самые сложные, трудно удавалось удержаться на ногах.

– Тирра (Золото), – раздалось глухое рычание.

– Да, да, – шёпотом ответила девушка.

Она огляделась: всё было на своих местах, трофейная стена, как и всегда, заполнена, а в воздухе пахло пряностями, любимым ароматом Златы. Полусумрак не давал разглядеть всё как следует, но память не подводила: каждый шаг знаком, словно не существовало никаких перерывов.

На плечи легли тяжёлые горячие руки. «Тирра», – рык у самого уха. Девушка накрыла правой ладонью ладонь самца и повернула голову в сторону, чуть наклонив её. Хотелось попросить: «Согрей меня, мне так одиноко», но вместо этого Злата резко обернулась и прижалась к А’кшу, закрыла глаза, и слова застревали в горле.

– Я почти забыла тебя.

– Тебе не обмануть меня, Тирра. – Он взял её ладошку в свою большую мозолистую ладонь и заурчал. Тёмная кожа Старейшины, шоколадного цвета, с песчаными пятнами, тянущимися по рукам и груди, а на ногах тёмно-зелёные: нет, не забыла.

Его валары коснулись её лица, задев кончиками, и от глаз не укрылось, как богато они украшены. Злата видела у других простые унтары, металлические, с нанесёнными на них символам, но А’кш давно перешёл уровень простого яута. Передние валары по бокам оплетены ярким и лёгким синим сплавом, закреплённым у основания отростков; гибким, позволяющим не сковывать движения при повороте головы. Имеющиеся унтары окрашены в красный и синий цвета, нанесённые символы говорили о высоком положении в своём обществе.

А’кш медленно обошёл девушку, разглядывая, вдыхая аромат, слушая биение её сердца. Встав позади, его сильные руки легли на её плечи, и яут притянул уманку к себе. Дыхание самца было равномерным, а каждое касание властным, словно он вспоминал каждый прошедший момент.

– Тирра… —Глухое рычание заставило покрыться кожу мурашками. Злата закрыла глаза, повернув голову влево и прижавшись щекой к горячей коже А’кша. – Спой мне, Тирра, только для меня.

Она отошла от Старейшины, обняв себя руками, словно пытаясь согреться. Не оглядываясь, положила руку на человеческий череп, служивший украшением подлокотника широкого кресла, обитого мягкой песчаного цвета шкурой.

А’кш слушал, как напевно, горько, будто тая в сердце вековую печаль, пела Злата. Её сильный и надрывный голос будоражил; слова первых строк растягивались, так, как вьётся ветер, протяжный; остальные же строки переходили из напевного темпа в стремительный, подобно стреле, бьющей в цель.

Конунг мой, бог потаенных слов.

Воронов князь, владыка волков.

Песни даешь и строки стихов,

Скальду бесценный даришь урок.

Конунг мой, твой неумелый скальд

Путает нити в глади стиха.

Кровью сочится в сердце строка,

Кровью плетется в слабых руках.

Конунг мой, ты меня не оставь.

В мыслях и висах, в шелесте трав,

В тропах, дорогах, дальних путях.

Будь со мной, конунг, и в вещих снах.

Повисло молчание, тяжёлым грузом опустившись на плечи. Сильные руки вновь обняли хрупкие плечи; Злата слышала, как тихо звенели унтары, когда А’кш наклонялся к ней. Его дыхание, на её шее, заставляло закрыть глаза, отдаваться волнительному порыву.

Клокотание в груди яута напоминало дикую природу Земли: кажется, так разговаривала ночь, будто кралась тенью, выслеживая, таясь. Дикая, естественная, опасная. Руки самца опустились на стройные бёдра девушки, и она прижалась спиной к его животу. Горячее дыхание обжигало, лёгкие звуки пощёлкивания, потирания бивней друг о друга заставляли забыться.

– Вернись ко мне, Тирра, я дам тебе всё, что ты пожелаешь. – Будоражащий голос над ухом, чуть хриплый, низкий, и Злата готова была слушать эту рычащую речь, упиваться ей. Вновь мурашки пробежали по спине; руки яута поднялись вверх, шурша платьем, пальцами изучая изгибы молодого тела.

Она молчала, как и всегда, когда Старейшина просил остаться с ним, принадлежать ему и петь только для него одного. Злата молчала, но А’кш знал ответ, и буря рождалась в его груди. Он развернул уманку к себе лицом, и она, подняв руки, положила их ему на грудь. Её взгляд сейчас мог бы растопить любое сердце, покорить любую ярость, обуздать, приручить.

А’кш откинул волосы с плеча девушки, открыв маленькое ушко, и склонился к нему. Горячий шёпот заставлял окунуться в знойный летний день, когда солнце стоит в зените. Нежные женские ручки изучали шершавую кожу на груди яута, и даже в этот момент её глаза выдавали не девушку, легкомысленную и несносную, а взрослую молодую женщину: гордую, мудрую. Если бы он мог подобрать правильное слово на языке уманов, то назвал бы её княгиней: за осанку, манеру вести разговор, величавость. Злата прижала голову к груди яута и закрыла глаза.

– Не своди меня с ума, ветер, не буди мою печаль под вечер…

Комментарий к Конунг мой, бог потаенных слов

Мельница – Воин вереска http://www.youtube.com/watch?v=JrCzGnktk3U

“Конунг мой” https://ficbook.net/readfic/6793898 автор Mistress Amber

========== Вересковый мёд ==========

Солнце над полями, выгляни,Из-за седого морокаИ скажи мне, красное,Клясть мне горечь верескаИли ворона?

Вереск сидел в своём широком, богато украшенном кресле, перебирая пальцами красные круглые камни на подлокотнике. Мягкий свет в отсеке не мешал и не обременял. Стены украшали шкуры, мягкие, разного окраса, от молочного до чёрного, словно смоль, цвета. На широком столе стояли металлические предметы, искусно обработанные и вырезанные: череп человека, подсвечники, которые так любила Злата. Раньше она часто приносила бордовые свечи и зажигала их, тогда пряный запах разносился по отсеку, окуная в атмосферу покоя.

Девушка сидела на подлокотнике и перебирала валары яута и унтары. Одну ножку она положила на другую, облокотившись о сильное плечо самца. Синее расшитое платье струилось по её телу; широкие рукава, узкие манжеты, расшитые бусинами узоры и цветы. Коснувшись лица Вереска, Злата встала и тихим шагом обошла отсек, проводя рукой по вещам и запоминая их. Ступив на пуф, она села на широкий стол, резной, украшенный по обычаям яутов воинственными изображениями. Лежащие рядом свечи встали в подсвечник, яркий огонёк оживил их.

– Не уходи, Тирра, не заставляй моё сердце обливаться твеем.

Злата откинула волосы назад и посмотрела на А’кша. Её взгляд был спокойным, изучающим, брови слегка приподняты. Если бы самец встал и подошёл к ней, ничего, казалось бы, не изменилось. Левая рука упиралась в стол, а правая лежала на перекинутой ножке; плечи расправлены, спина прямая, гордая осанка. Во всей позе читалась непринуждённость, словно недавнего неловкого чувства вовсе не было, а долгий перерыв – это лишь минутное дело.

– Не могу, Вереск, не проси, не умоляй, не неволь. Я не могу остаться, мы столько раз это обсуждали. Где найти такие слова, чтобы нам расстаться и больше никогда не причинять друг другу боль?

– Тирра, неужели тебе мало моих подарков? Со мной ты всегда будешь уверена в своём завтрашнем дне, будешь просыпаться не где придётся, а среди самых мягких шкур.

– Оставь этот пустой разговор, мы переливаем слова из пустого в порожнее, и уже не первый год. Если бы дело было в подарках, я осталась бы с тобой, не задумываясь. Но сердце менестреля не купить даже за всё золото Вселенной. – Уголки губ чуть приподнялись, но взгляд остался прежним.

А’кш тяжело смотрел на уманку, его надбровные дуги сдвинулись, придавая образу суровость, непоколебимость и опасность. Опасность: Злата однажды сказала, на заре их встреч, что именно это её привлекло в нём, необузданная сила, неизвестность и звериная стать.

– Тебе не придётся гадать, чем ты будешь сыта завтра – и будешь ли. Я помню, как ты голодала, как твои музыканты пели за корку умановского хлеба, чтобы не умереть с голода.

– Это всё в прошлом. Я не голодаю и, как видишь, не побираюсь. Даже в то время у меня было то, чего не отнять и не продать никому, – воля и простор. Я не бедствую, в моей руке всегда есть дудочка, а за спиной верная лютня. Я пою, о чём пожелаю, о странах, о чувствах, обо всём, а космос – моя свобода.

– Я встречал мастеров слова и музыки, но при этом они могли обеспечить себя своим оружием, когда это требовалось. Можно нанять музыканта, а можно воина.

Злата насмешливо улыбнулась, чуть прикрыв глаза, и качнула ногой. Она понимала, что играет с огнём, отказывая тому, кто может взять то, чего хочет, силой или нет, неважно. Но с Вереском спокойно, он редко выходил из себя и ни разу не срывался на ней.

– Мастеров слова и музыки? Человек, держащий в одной руке лютню, а в другой оружие, не может зваться менестрелем, это наёмник, путник, тот, кто может скрасить своё одиночество между войнами, кто угодно, но менестрелем его назвать нельзя. – Злата улыбнулась, высокомерно, чуть подавшись назад. – Это не одно и то же, нужно быть человеком, чтобы понимать это.

Тирра соскользнула со стола и обошла отсек, снова и снова пальцами касаясь вещей, чтобы через несколько лет вспомнить, что изменилось. Прижавшись спиной к мягкой молочной шкуре, она сложила руки сзади и приняла непринуждённую позу. В этом мире мало что меняется, реки и здесь не текут вспять, но время замедляет свой бег. Залы всегда наполнены шумом, жизнь празднует своё торжество, гранича с бездной, откуда никому нет обратной дороги.

Во все времена человечество наперебой шептало и кричало о таком странном женском счастье, которому не было определения и точного названия, цели и пути отправления. Где начинается дорога к счастью, неважно, женское оно или воинское, детское? Старость тоже умела быть счастливой, достойной.

Среди всей космической кутерьмы менестрели смотрелись как старинный пергамент с сургучной печатью, который каким-то образом оказался в космосе, где царствовали наука и техника, где не было места обыденной красоте, первозданной и естественной, земной. Наряды менестрелей, музыкальные инструменты, всё это окунало в некую сказочную эпоху, будто герои книги вышли со страниц романа и зажили сами по себе.

– Я останусь с тобой, но тогда, когда иней ляжет на мои волосы, когда огонь в глазах перестанет пылать пожаром. – Голос Златы прервал долгое молчание. – Время для нас идёт по-разному, я здесь и сейчас, а ты далёкое прошлое и ещё более далёкое будущее.

А’кш научился понимать речь уманки без переводчика, встроенного в наручный компьютер. Но частые анаграммы и обороты не всегда распознавал даже он. И всё же единственное, что никогда не требовалось переносить на другой язык, – это страх. Страх потерять жизнь, страх потерять место в своём обществе, страх быть непонятым или отвергнутым. Тирра боялась одиночества, при этом часто повторяла, что сердце её одиноко в пустынном космосе, а Земля – лишь маленький островок, даже не оазис – мираж, который может утолить жажду, на короткое время, но пустыня величественна, она отнимает у человека всё, медленно его пожирая. Одиночество – пустыня внутри человека.

– Время действительно для нас распределено неравномерно, но какое объяснение ты дашь своему ответу? Под инеем ты подразумеваешь старость, под пожаром в глазах – молодость. Тирра, за что ты нас наказываешь?

Злата отошла от мягкой шкуры на стене и села на подлокотник кресла. Погладила ровный череп-украшение, опасная и странная красота в понятии яутов, мёртвая красота. Убивать и проливать чужую кровь – целое искусство, прочно въевшееся в уклад жизни.

Опустив руки на плечо Вереска, девушка прислонилась своей головой к его, задумчивая и вновь молчаливая. В чём радость губить жизнь, зачем сажать птицу в клетку, когда можно каждый день приходить в лес и слушать её пение там? Яуты так не похожи на людей, но дороги их пересекаются постоянно, в крови обеих рас лежат жестокость и желание уничтожить то, чем не можешь обладать.

Песня полилась тихим ручьём, спокойным, голос звучал только для А’кша, полушёпотом, как шуршание листвы.

Птица поет очень злые, опасные песни.

Песни ее побольней острой стали клюют,

Из ее клюва не слышать вам трелей чудесных —

Иглами острыми тело до кости прошьют.

Песни сплетает из кожи гнилой, недотлевшей,

Прелые плети в строку заплетает корней.

Щедро рассыпет обломки костей отгоревших.

Черные птицы с надеждою вьются над ней.

Воздух свивают узлами их ловкие крылья,

Жертве случайной надёжный готовя капкан.

Стоит попасть – и прорезан когтями навылет,

Нет теперь веры озябшим и слабым рукам.

Выклюют мозг, исклюют обнаженное сердце

Хищные птицы, что песен совсем не поют.

Птица поет очень злые, опасные песни.

Песни ее заморозят надежду твою.

Вдохнув поглубже, Злата запела новую песню, грустную, печальную:

Позову я тебя по имени и от ран своих тяжких сгинешь ты.

Только родичей не вернуть.

И за гибель отца со братьями моей волей навек заплачено.

Проклинаю постылый путь.

Смотрит матушка вслед без жалости, я собакою к ней прижалась бы.

Но сковал мою волю лед.

Лед в глазах ее сине-каменных и слезах горным троллем замерших.

Только он меня и поймет.

Ведь не след человечьей дочери милым братьям беду пророчить же

злобной ведьмою без стыда.

Ты меня увозил из дома в ночь, и копыта коней несли нас прочь.

Нашу волю вела беда.

А бесчестья отец стерпеть не мог, братьев кликнул он на ночной порог.

И коней им велел седлать.

Но погибли все от твоей руки, не услышать им мой последний крик.

Ни один не желал мне зла.

Только ты и сам уж теперь в крови и удачи нить не тебе ловить.

И о ком мне, скажи, жалеть?

Мне на рабском рынке мала цена, скотниц доля впредь для меня одна.

Лучше б в пламени мне сгореть!

Молчание длилось долго.

Злата положила голову на плечо яута и напевала тихую мелодию. Обманчиво было надеяться, что дикая кошка вдруг станет ручной, она давно не котёнок, не мягкий комочек: это рысь, грациозная, степенная.

– Останься, – прорычал Вереск.

Нежные женские руки легли на его гребень, поглаживая, изучая каждый его изгиб, мягко касаясь пальцами.

– Не могу. Ты никогда не согласишься разделить со мной мой хлеб, и под хлебом я подразумеваю не только пищу, но и мою жизнь, музыку. Может быть, я не знаю, что меня ждёт завтра, но в одном я уверена точно: я не буду жалеть о грядущем.

А’кш взял с рядом стоящей подставки в виде ксеноморфа, чёрной, как смоль, будто лаковой, металлической, невысокую пюсовую шкатулку, вырезанную из кости. Крышку украшало изображение чужого и яута, стоявших друг напротив друга в боевых позах. По бокам тянулись символы.

На дне шкатулки лежал браслет: драгоценные камни с далёких планет были нанизаны на прочную нить, а между ними – золотые бусины, чтобы самоцветы не истирались друг о друга. Голубые, зелёные и фиолетовые, они чередовались между собой. Вереск вынул украшение, взял левую руку Златы и надел браслет на хрупкое запястье и застегнул искусный замочек. Пальцы уверенно и ловко справились, несмотря на когти.

«Ни к чему», но с языка Тирры не сорвались эти слова. Молчание, как всегда единственный ответ, потому что она знала, что всех слов Вселенной не хватит, чтобы подобрать нужный ответ, уместный здесь и сейчас.

– Знаешь, какой вкус у верескового мёда? Я помню до сих пор: терпкий и горький. Не каждый человек может есть его: ожидает сладость, а получает вкус скорби. Однажды один менестрель спел мне песню, в которой говорилось о легенде, что тех, кто любят этот горький мёд, в колыбели поздней осенью поцеловало солнце, и эти люди обречены стать одинокими.

– Опять играешь со мной, Тирра. Я могу забрать тебя силой, могу не отпустить.

– Тогда ты погубишь нас обоих.

Девушка сняла самоцветный драгоценный браслет, взяла тяжёлую ладонь Вереска и вложила в неё украшение, сжала в кулак и накрыла своими пальцами сверху. Долгий взгляд в жёлтые звериные глаза, таинственные, как лунная ночь.

– Если я не вернусь после окончания вечера, улетай.

***

Злата вошла в обеденный зал, где веселье продолжало литься сладким вином. Некоторые люди, уже хмельные, пускались в пляс под весёлые трели или тосковали по мирной жизни под грустные песни. Яуты всё ещё сидели и продолжали внимать необычному для них действу.

Ясный Глаз посмотрел на девушку, его хмурый взгляд не ускользнул от внимания, но он ничем не выдал себя, и от этого становилось ещё тяжелее. Закончилась весёлая мелодия, которую непринуждённо наигрывали скрипки и дудочки, отчего у самих музыкантов ноги переступали на месте, а задорные веснянки кружились по залу.

Через мгновение праздник музыки продолжился, и Злата уже пела песню, заливистую, но с привкусом горечи августа, когда пшеничные поля покрываются золотом, а в воздухе стоит яблочный аромат. Леса наполняются свежестью, готовясь встретить первые шаги осени. Август, княжий месяц, празднует жизнь.

Комментарий к Вересковый мёд

“Птица поет очень злые, опасные песни” https://ficbook.net/readfic/7009949 автор Mistress Amber

“Позову я тебя по имени” https://ficbook.net/readfic/6764540 автор Mistress Amber

========== Утонуть так просто в омуте ==========

Злата кружилась по залу, а веснянки от неё не отставали. Веселье лилось рекой, и уже, казалось, никому не хотелось нагромождать себя тяжестью: люди плясали, подхватывали ритм и слова, кто пел, кто просто напевал, как умел. Словно ни у кого не было сомнений, что праздник и не подумает закончиться. Скрипка играла так весело, задорно, заигрывала с каждым, что невозможно оставаться на месте. Дудочки вторили, и ноги сами уносили вытанцовывать разные движения. Люди топали, вливались в хороводы, положив руки друг другу на плечи, и такие весёлые хороводы порой насчитывали до двадцати человек. И все давались диву: как хватает места?

Одна весёлая мелодия тут же сменилась второй, и веснянки, чуть приподняв подолы своих сарафанов, выплясывали на носочках. Суровые усатые мужчины смеялись в свои густые бороды и хлопали себя по коленям, качая головами, но в итоге и они не выдерживали и выходили в плясовой круг.

Злата играла на флейте, крутилась, словно заигрывая с каждым, глаза её горели жизнью, но в сердце всё равно сидела грусть. Она ставила себя перед сложным выбором: потерять себя, отказать себе, перестать быть свободной или дарить песни и улыбки только одному, но в золотой клетке. Если бы на её месте были Аюша или Неждана, что бы они выбрали? Молодые и озорные девушки, игруньи и веснянки.

Злата, когда в партию очередной мелодии вступили дудочки, варган и скрипка, а им подыгрывали барабаны, создавая время бури, грозы, летней стихии после жаркого дня, ушла к Олафу. Сев рядом с ним, она слушала его истории, что он рассказывал о жизни своих людей, о корабле. И за разговаривающими неустанно следили яркие жёлтые глаза.

– И вот ещё: в прошлом году мы наконец-то увидели море, даже купались. Мои-то люди только рады, а я что? И я тоже ведь не деревянный. Правда, это, конечно, не Земля, огорчало, не скрою, но чего греха таить: рыбы-то тоже наловили! Вот такую, представляешь! Кусачая, зубастая шельма попалась тогда Эгилю…

Злата слушала и улыбалась, представляя себе все эти красоты дикой природы. Когда она была маленькой, Олаф иногда брал её с собой на рыбалку, когда удавалось бывать на Земле. Но сейчас там менестрелю делать нечего, те времена давно прошли, наступила новая эпоха. Музыканты осваивали космос, нанимали корабли или покупали свои собственные.

Ясный Глаз в прошлом сам был военным, получил на войне рану, но ему повезло: луч лазерной винтовки не задел важных органов, но с тех пор мужчина решил, что с войнами покончено раз и навсегда. Распустил воинов по отрядам, устроил кого куда, а сам на сбережения купил старенький торговый корабль и отправился путешествовать, куда – неважно, главное, чтобы подальше от войны. Так начиналась его история, с тех пор прошло больше двадцати, когда Злата маленькой девчушкой бегала по кораблю Олафа.

Музыка продолжала играть, зал гудел весельем, всем хотелось танцевать и петь до упаду, до следующего дня, но вечер неминуемо клонился к своему закату. И чем ближе время подходило к границе, тем чаще билось сердце.

Да, женихов и правда было много, но все, как и эти, военные, звали замуж, но всегда ждало одно и то же: муж будет пропадать на боях, в космосе, открывать новые планеты, строить новые базы, заводить полезные знакомства. А жена сядет в новом доме, если он вообще есть, свой собственный, будет ждать рождения первенца, потом воспитывать его, растить, вести домашнее хозяйство. Потом прилетит муж на несколько дней, и ещё пока молодая жена снова будет ждать прибавления в семействе. И годы пройдут одинаково: дом, дети, быт. А иначе никак, мужчина женится, чтобы его кто-то ждал, любил, чтобы жена хранила верность, воспитывала его детей. И некогда беззаботная веселушка рано постареет, руки её огрубеют, потому что замуж она вышла за небогатого военного, который снимает для поддержания семейного очага жильё.

Вот так заканчивалась любовь: обещанием верности, замужеством, детьми, одиночеством при живом муже, которого никогда нет дома. Вот оно женское счастье в действии. Только клетки разные, золотые и железные.

А хотелось любви, как в своих песнях, чтобы быть всегда вместе, идти рука об руку, быть друг другу опорой. Растить детей вместе, дарить им свою заботу. Да только так бывает только в сказках и песнях.

Олаф чуть задел девушку локтем и кивнул в сторону музыкантов. Злата отвлеклась от своих невесёлых мыслей и посмотрела вперёд, не зная, что конкретно ищет среди людей. Но взгляд сам нашёл из всей кутерьмы: Аюша сидела на коленях у плечистого бородатого мужчины, он что-то шептал ей на ушко, а Аюша заливалась смехом, улыбалась, и глаза её светились таким счастьем.

– Бранд Щедрый, – улыбнулся Олаф.

По его интонации Злата поняла, что беспокоиться не о чем: Аюшу никто не обидит, хотя она девушка и молодая, голову может вскружить кому хочет. «Вот непоседа», – пронеслась мысль.

Без одной дудочки веселье ничего не теряло, так как музыка продолжала играть, люди отплясывали от всей души и не замечали парочку, которая миловалась и шепталась здесь же. Начался ручеёк, и зал выстроился, образовав тело игры, и под звонкую задорную музыку ручеёк начал своё движение. Злата засмеялась, сжав свои ладони, и скорее пошла в гущу праздника. Только хмурые взгляды яутов свинцом наблюдали за всеми. Был бы здесь Вереск, как бы он смотрел на Злату? Сколько раз она говорила ему: «Я человек, мне нужен простор», но ему в его жизни такого своевольства не требовалось. Иной уклад, другие взгляды, но девушка упорно ему рассказывала про менестрелей и их образ жизни.

Гуляка и повеса, и пьяница притом,

Но любят очень девушки за музыку его,

Гуляку и повесу, за песни и за лютню,

И пусть он беден, как церковный кот, я всё равно люблю.

Строки из гимна всех менестрелей, он всегда был на устах; весёлая песня, которую музыканты и певцы распевали хором, хмельные, счастливые, свободные. Злата любила такие моменты, она и сама была не прочь добавить свой голос в общий гомон, в котором царила жизнь. Ну и пусть менестрели бедны, пусть их сравнивают с церковными котами, зато у них есть верная музыка, которая не предаёт и не продаёт.

Когда наконец музыка грянула последний раз и объявили короткую передышку, чтобы люди смогли налить себе ещё вина и воды, Злата подсела к Ясному Глазу, сидящему на пустой скамье.

– Вот Аюша! – улыбнулась она. – Какого красавца себе отхватила! Жаль, что на корабле только мужчины да яуты, а то и ты бы, глядишь, порезвился, поплясал с молоденькой красавицей.

Ясный Глаз добродушно засмеялся, отчего широкие плечи его затряслись, и похлопал себя по коленям. Затем провёл руками по щекам и посмотрел на девушку.

– Да уж, веснянку нашу, глядишь, скоро замуж будем выдавать. Вот веселье закатим! Да только позволит ли ей её муж тогда летать с нами? – Ясный Глаз вопросительно посмотрел на Злату.

– Если позовёт, пусть сама решает, сердцу захочешь – да не прикажешь. – Она вновь посмотрела на яутов. Что скрывали их хмурые взгляды? Они пристально наблюдали за всей неразберихой в зале, но сами не сдвинулись с места, будто нечаянный праздник их вовсе не касался. Встань они ранее, чтобы уйти, как бы восприняли это люди? Может быть, махнули бы рукой, дескать, что с них возьмёшь, но в этот исход верилось меньше всего: данный поступок посчитают обидой, нанесённой намеренно, чтобы показать превосходство не в пользу расы людей.

Она вдруг вспомнила самые первые встречи с Вереском, когда они воспринимались как что-то новое, необычное, своеобразная игра. Однажды Ак’ш спросил, что означает её имя, и Злата попыталась объяснить так, как отвечала бы человеку, но яут не мог понять звука, который для него ничего не значил. Тогда в голову пришла мысль дать другое сравнение: золото. «Почему тебя назвали драгоценным металлом?» Вереск недоумевал, ведь перед ним сидела, в общем-то, на тот момент, бедный мастер слова, как говорят сами уманы: ни гроша за душой.

«Потому что это означает вовсе не металл, а показывает отношение родителей к ребёнку: ненаглядная, любимая, драгоценная, оберегаемая и та, которую ждали». А’кш действительно был удивлён, но предпочёл называть уманку словом «золото» на своём языке. Тирра – золото, металл.

Злата положила руку на плечо Ясному Глазу и улыбнулась ему. Этот добродушный мужчина зорко следил за Аюшей, и он обязательно выйдет на честный разговор с Брандом: каковы намерения, если просто порезвиться, то пусть не кружит девке голову, так как он улетит в итоге, а ей потом маяться неразделённой любовью.

Любовь – наверное, только у людей есть такое слово, которое означает чувство, душевное состояние. Когда любовь взаимная, хочется петь и радоваться жизни, а когда один любит, а другой нет, то переживается это тяжело, со слезами. А’кш не любил её, Тирру, она это знала и напрасных надежд не строила, но пыталась дать определение возникшим чувствам.

Или это вовсе не чувства? Может быть, это желание обладать, взять то, что хочешь, забрать себе. Так ребёнок хочет игрушку, так уже взрослый человек может сказать «желаю» касаемо вещи, животного, другого человека. Можно ли провести такую параллель с яутами и конкретно с А’кшем? В данном случае он изъявляет желание взять что-то, но предпочёл делать это, применяя хитрость: самочка должна пасть жертвой перед богатыми дарами, а бедная и ничего не имеющая, кроме своих музыкальных инструментов, тем более.

Но Злата оказалась не падкой на украшения. Менестреля купить нельзя, и игра в паука и в сеть продолжилась дальше. Певчая птица должна сама залететь в клетку и закрыть её за собой. Изощрённый метод, длящийся уже не один год. И дело даже не в Вереске, ведь сколько было женихов до него, настоящих, и все они люди, но ни один не получил положительного ответа. Мужчина, будь он хоть какой расы, желает получить то, что приятно его глазу и слуху. Человек и яут – оба охотники, и на поле боя главной наградой выступает чья-то жизнь.

Аюша всё ещё щебетала с вдруг ставшим своим Брандом, а он уже надел на тонкий аккуратный девичий пальчик колечко, и девушка совсем расцвела. Улыбчивая, любовалась подарочком, ведь до этого в основном менестрели пытались ей преподнести в дар мех с вином – тоже архаичная вещь в космосе, нелепая, но менестрель без этого атрибута никуда. Вино – это приглашение провести вместе ночь и, быть может, утро, но чаще всего только первое, а колечко с камушком, золотое, говорило о чём-то большем.