Текст книги "Когда о цене не спрашиваешь (СИ)"

Автор книги: Arbiter Gaius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Сомнения.

Они все больше завладевали разумом Борга, принося мучения еще более тяжкие, чем непрерывная грызущая боль в перемотанных тряпьем руках. Разве мог он тогда полюбить, всей своей детской душой привязаться к чудовищу? Или он просто был обольщен, запутан, обманут?.. Или… Возможно ли, что Порождение Бездны, Древняя, как назвал ее Равен, может и не быть воплощением зла?..

Эти мысли, подобно клубку ядовитых змей, ворочались в его мозгу и в эту ночь. Заметавшись, Борг открыл глаза, в который раз окинув замутненным взглядом уже ставшую привычной обстановку убогой хаты: стены из неошкуренных бревен, остроконечную крышу, к балкам которой были подвешены пуки трав, грубо сложенную печь, стол в углу да пару чурбанов, служивших сиденьями. Все, как всегда…

Или что-то все же отличалось?

Сын конунга приподнялся на своем ложе, стараясь не обращать внимания на боль, прошившую верхнюю половину тела, подобно молнии.

В углу, у двери, он заметил собственную секиру. Заговоренная рукоять чуть поблескивала в свете огня в печи и небольшого светильника, стоящего на столе. Заговоренная! Борг едко усмехнулся, почти оскалился. То ли Юрги выжил из ума на старости лет, то ли еще что – а только этой бы секирой – да поотрубать руки этой колдовской жабе! Уверял ведь, будто одного вида начертанных на оружии знаков будет достаточно, чтобы вся нечисть в ужасе разбежалась!..

Борг осторожно спустил с лавки босые ноги. Толку с его оружия, если руки его напоминают спеленутые колоды, и он не в состоянии пошевелить даже мизинцем? И все же – что-то словно толкало его, заставляло подойти к секире поближе…

Шаг, и еще шаг…

Он начал вставать совсем недавно и ненадолго, обычно ограничивая свои перемещения походом до помойного ведра, – да и то – с помощью хозяина жилища. И потому первая самостоятельная вылазка, хоть и давалась с трудом, но вселяла какую-то уверенность в своих силах и даже… Надежду?..

Тень.

Живая, если ей могло подойти такое определение. Во всяком случае, обладающая собственной, и, несомненно, злой волей, ибо первое, что она сделала – это кинулась Боргу под ноги, стараясь повалить его на пол.

Особого труда это, видимо, ей не составило: больной и так едва держал равновесие – так что испуг вкупе с неловким, неокрепшим телом сделали свое дело: сын конунга рухнул на грубые доски пола и лишь невероятным усилием уберег от удара о них искалеченные руки.

Тварь, однако же, успокаиваться не собиралась – начала подкрадываться к нему, шипя и громко лязгая невидимыми во мраке ее бесформенного тела зубами. «Полная зубов и лютой ненависти…» Детское воспоминание ударило в мозг, породив волну паники. Ужасали даже не столько клыки и явная враждебность твари, – сколько то, что она вообще была. А значит, все детские страхи все же имели под собой основание, были правдивы, не были трусостью или плодом воображения!

Борг глухо взвыл от ужаса и постарался отпихнуть врага ногой. Не вышло – босая стопа прошла сквозь воздух, а живая тьма вдруг оказалась прямо у его головы, пронзительно завизжав в лицо.

Нет!

Сын конунга как мог резко рванулся в сторону – и только тут заметил, что тварь не одна. Да какое там – не одна! Вся хибара вдруг стала живой, стены качались, из балок выглядывали чьи-то глаза и лица, тянулись к нему руки-ветви. Все плыло, в то же время оставаясь на месте, и даже огонь в печи превратился в нечто человекоподобное, что глумилось и трескуче хохотало над перепуганным смертным.

Мысли неслись в голове Борга, словно гигантский водоворот, – и лишь инстинкт приказывал: вон! Выбраться из ловушки, только в этом спасение! Наружу, прочь из этого гиблого места!..

Пол, еще недавно такой надежный и прочный, проваливался под ним, словно трясина, засасывая, стремясь поглотить его, похоронить заживо. Дверь, быстро разгадав намерение жертвы, как ни в чем не бывало, уехала на противоположную, самую далекую от Борга стену, а затем и вовсе перетекла на крышу. Затем и сам он оказался наверху, – не отрываясь при этом от цепко держащего его пола – словно весь домик колдуна вдруг встал вверх ногами.

– Пусти!!! – оглашенно заорал Борг, предпринимая титанические усилия, чтобы вывернуться из мертвого захвата бревен.

Его воплю неожиданно вняли – и он, не успев сообразить, что происходит, рухнул вниз, прямо на внутреннюю сторону конька крыши. Кровь залила лицо, а руки прошила такая боль, что можно было не сомневаться: если они и успели немного подлечиться за прошедшее время, – то теперь все лечение точно насмарку.

Тварь, притворявшаяся избушкой, крови явно обрадовалась: сын конунга ощущал, как скользят по его разбитому лицу, норовя нырнуть поглубже в свежие раны, невесомые лапы и щупальца, слышал чмокающие звуки вокруг, будто кто-то дегустировал славное вино… Где-то на границе сознания возникло видение-воспоминание о паукообразной твари с трубкой, и Борг, чувствуя, что сейчас потеряет сознание от ужаса и омерзения, из последних сил рванулся вперед – уже ничего не соображая и ни на что не надеясь.

Он даже не удивился, когда дверь оказалась прямо перед ним. Не успел и испугаться, когда прямо из досок, из которых она была сколочена, высунулись две могучие руки, стиснувшие его в объятиях, а затем, непостижимым образом протащив прямо сквозь деревянную преграду, с силой выкинули на середину полянки, служившей Равену двором.

Борг не смог бы сказать, как долго пролежал, зарывшись лицом в опавшую хвою, судорожно дыша и сглатывая все никак не желавшую униматься кровь. Вокруг стояла полная тишина, однако после вакханалии смехов, скрипов, шипения и стрекотания невидимых тварей, она казалась сыну конунга благословенной.

Затем, однако, что-то начало меняться. На Борга нахлынула не только тишь, но и какое-то невероятное спокойствие и даже радость – словно вокруг происходило что-то, дарующее необычайную благодать.

Он заставил себя приподнять голову – и замер, пораженный увиденным.

Лунный свет лился вниз серебряным потоком – и, словно водопад, омывал стоящую в десятке шагов от Борга фигуру.

Еще несколько мгновений назад она была, как без труда понял сын конунга, исполинским, размером с человека, вороном, в широком замахе расправившим крылья. Теперь, однако, она быстро перетекала в фигуру стоящего мужчины, чьи руки были сильно отведены назад и укрыты длинными иссиня-черными волосами, которые словно бы вздымал незримый ветер.

Вскоре, однако, мужчина опустил руки, а волосы его сами собой заплелись в толстую косу, ниспадавшую до колен. Борг уже давно уловил явное сходство Равена с вороном – птичьи черты слишком явно проступали в его крупном носе и круглых глазах, чтобы их не заметить – однако то, как колдун превращается, он видел впервые, и это было…

– Что с тобой?

Босые стопы оборотня оказались прямо у его лица, а затем сильные руки осторожно, но решительно приподняли его за плечи и помогли встать на ноги.

– Сбежать хотел? – в голосе ворона звучало искреннее удивление и, как показалось Боргу, пренебрежение, словно Равен не ожидал от него подобной глупости.

Он поспешил отрицательно качнуть головой.

– Там… Они… Там… – бессвязно пробормотал он, кивком указывая на избушку и только теперь осмелившись поднять на нее глаза. Домик выглядел совершенно обычно и даже, если это определение применимо к избушке – подчеркнуто-невинно. Словно дитя, – нашкодившее и всеми силами старающееся показать, что оно тут ни при чем.

Ворону сбивчивого объяснения Борга, однако же, хватило. Что-то досадливо рыкнув, он широкими шагами направился ко входу в жилище, буквально волоча за собой ослабевшего сына конунга.

Пинком распахнул дверь (Боргу показалось, что мелкие тени при этом брызнули по углам, словно вспугнутые мыши). Далее последовал странный монолог на неизвестном человеку наречии, напоминавшем шипение и треск разъяренного огня. Чуть повернув голову к своему неожиданному защитнику, он со смешанным чувством ужаса и непонятного восхищения заметил, что вся фигура его и правда полыхает странными серебряными бликами, а глаза то и дело вспыхивают, словно раскаленные угли.

Это продолжалось довольно долго. Затем, видимо, высказав все, что хотел, оборотень замолк и, еще раз обведя избушку грозным вглядом затухающих глаз, осторожно подвел Борга к столу, заставил опуститься на чурбан.

– Это альрауны, – пояснил он, вынимая из печи, теперь такой привычной и приятно-теплой, горшок с мясной похлебкой. – Вообще они не враждебны человеку. Но могут пошутить, порой весьма жестоко. Как с тобой. Мне не следовало оставлять тебя одного.

Он сел рядом с Боргом, переложил немного похлебки в миску, зачерпнул из нее ложкой и поднес к губам сына конунга.

– Ешь. Потом нужно будет осмотреть твои руки. Тебе понадобятся силы для этого. Мне нужно знать, можешь ли ты двигать пальцами. Тебе, скорей всего, будет больно. Очень. Но, если окажется, что после сегодняшнего нужно опять править кости, я наведу на тебя сон, и ты ничего не почувствуешь.

– Не дитя, – буркнул Борг, съедая предложенное. – Перетерплю.

Он помолчал, задумчиво проглатывая теплую еду, затем вдруг спросил:

– Так зачем я тебе?

Этот вопрос он задавал не впервые – но ясного ответа никогда не мог добиться. А время между тем делало свое дело: невозможно бояться вечно, и потому страх перед своей судьбой отошел для него на второй план, сменившись теперь уже настоящим безразличием да редкими попытками выяснить обстановку.

Равен не отвечал, и Борг неуклюже повернулся к нему, едва не сметя со стола миску перевязанными руками.

– Скажи мне, – потребовал он. – Почему ты делаешь все это? Чего ради? Я слишком много повидал, чтобы верить в бескорыстное милосердие даже у людей, а уж тем более – у таких тварей, как ты. Тебе что-то нужно от меня? Что? Чего ты хочешь?

– На свете есть многое, что выходит за рамки чьих-либо желаний и потребностей, – ответил ворон, вновь зачерпывая похлебку. – И в этом смысле мне лично ничего от тебя не нужно. А все это… Считай это платой.

– Платой? – человек насторожился, услышав знакомое слово. Плата, цена, жертва – разве не о том же говорил Юрги?.. – За что же ты мне платишь?

– За то, что однажды ты освободишь меня, – коротко ответил Равен и прежде, чем его собеседник успел задать новый вопрос, продолжил: – И я плачу не только тебе. Норнам, за то, что соткали мою нить именно так. Богам. А может, и себе самому.

– Ты не всегда жил в Окаянном лесу?

Колдуна, казалось, позабавило это название: по лицу его скользнуло подобие усмешки, – однако ответил он по существу:

– Нет, не всегда. Любой путь где-то берет свое начало. Я вырос в деревне на опушке Леса. Я знаю, что теперь там никто не живет, и это отчасти из-за меня, – но раньше было не так. Я был нелюдимым, и меня считали вэттэ. Пока все было тихо – не трогали. Но однажды случился неурожай. В нем обвинили меня. Хотели забить камнями, но я сбежал и ушел в Лес. Он пропустил меня, и тут я встретил моего предшественника.

– Ты тоже его освободил? – спросил помимо воли заинтересовавшийся историей Борг.

Равен кивнул.

– Один путь всегда так или иначе сменяется другим.

– И… Много тебе еще платить? До того, как тебя освобожу я?

– А разве можно узнать цену своей свободы? О ней не спрашивают. Ее просто платят.

– Не спрашивают… – протянул Борг, потрясенный тем, как этот диалог был созвучен словам Юрги. По всему выходило, что он в шаге от своей цели: ответ на загадку про цену, о которой не спрашивают, казалось, просто витал в воздухе. Еще шаг – и…

Вот только что за цель он преследует? И этот ли ответ он так рьяно искал?

– Тебя тревожит что-то еще? – услышал он голос Равена.

Круглые глаза оборотня встретились с человеческими, и сын конунга поспешил отвести взгляд.

– Почему все так сложно? – наконец одним духом произнес он. – Сначала я чуть не умер от страха в этой хижине. А потом увидел, как ты обращаешься, и… Это было красиво. Жутко – но красиво. Так объясни мне – как? Как в тебе, нечисти, может быть хоть что-то красивое? Как ты можешь заботиться обо мне – пусть и не по доброте душевной, но хоть как-то? Вы же… Такие, как ты… Вы же хуже волков – те хоть детенышей своих растят. В вас же просто ничего этого не может быть – ни заботы, ни сострадания, ни чувства долга, ни ответственности. Вы – Порождения Бездны, чистое зло! Я пришел сюда, чтобы тебя убить и привезти твою голову в дар моему отцу. Но ты говоришь, что Окаянный лес пропустил меня только потому, что исполнились сроки, и что я должен тебя освободить. Когда я слышу об этом, мне кажется, что в твоем случае «убить» и «освободить» означает одно и то же… И в то же время «убить-освободить» – это совсем не то же, что «убить-и-привезти-голову-отцу»… Все не такое, каким казалось. Я был готов к тому, что ты запытаешь меня насмерть – но не к тому, что будешь сидеть со мной и кормить меня этой клятой похлебкой!.. – Его голос дрогнул, и он замолчал. Равен также не пытался нарушить наступившую тишину. Спустя какое-то время Борг заговорил снова. – Именно поэтому, когда я услышал твои слова о моей кормилице… Это был как удар под дых. Она ведь… Ее… Мой отец узнал, что она учит меня тем письменам. Ее объявили ведьмой, судили, а после поступили так, как хотели поступить с тобой: насмерть забили камнями. Мне было семь зим, и я не мог понять, как отец не видит, что она добра ко мне. А если она добра – значит, не может быть Порождением Бездны!..

– Разве люди бывают только добрыми или только злыми? – голос ворона звучал спокойно до равнодушия. – А звери? Разве среди них есть только хищники или только те, кто жует траву? Разве когда ты скачешь из одного конца твоих владений в другой – ты видишь лишь один какой-то пейзаж? Так если все, что тебе известно, всегда разное, почему же миру Древних ты отказываешь в разнообразии? Ничто не просто, и ничто не однобоко. Когда ты примешь это – научишься смотреть глубже, не ограничивая себя рамками того, что быть может и чего не может. Встань-ка.

Он помог ему подняться и добраться до лавки, затем снял с огня котелок вскипевшей воды и окатил ею освобожденный от посуды стол. Борг, наблюдавший за ним, мог бы поклясться, что ошпаренные доски издали довольный протяжный вздох, словно человек, совершающий омовение.

– Подойди.

Он послушно вернулся к еще исходящему паром столу, сел на свое прежнее место, положил обе руки на горячие доски, и ворон принялся аккуратно разматывать перепачканные грязью и кровью после ночного происшествия бинты.

Руки, освобожденные от повязок, представляли собой воистину плачевное зрелище: явные неровности говорили о том, что кости, не успевшие толком срастись, вновь сдвинулись со своих мест и, судя по проступавшим кое-где под кожей синякам, их острые обломки снова порвали плоть. Пальцев на левой конечности Борг не чувствовал вовсе, на правой они после титанических усилий едва заметно дрогнули, что тут же отдалось дикой болью.

Сын конунга молча осматривал полученные травмы. Говорить и правда было не о чем. Будь Равен хоть трижды колдуном – тут поможет только чудесное исцеление, чтобы – раз – и все стало как новенькое… Но если бы ворон способом такого исцеления владел – то применил бы его раньше. Ведь… Применил бы?

– Обруби, – собственный голос показался Боргу чужим и далеким. – А лучше всего – и голову заодно. Чтобы обрубком не жить.

Длинные пальцы Равена рассеянно блуждали по обезображенным конечностям, слегка разминая мышцы – и боль уходила, подергиваясь какой-то пеленой.

– К-р-р-а-ано об-к-р-р-а-р-рубать… – Голос человека смешался в сознании Борга с хриплым криком ворона, и он погрузился в глубокий сон без сновидений.

***

Иногда Борг начинал думать, не является ли все происходящее с ним каким-то странным бесконечным сном: по-другому объяснить творившиееся вокруг него – и с ним самим, – попросту было невозможно. Возможно ли, к примеру, чтобы напрочь искалеченные руки начали медленно, но верно выздоравливать? Пусть двигались они еще едва-едва, а силы хватало лишь на то, чтобы удержать да поднести ко рту деревянную ложку с похлебкой, – но ведь еще недавно и это казалось сыну конунга совершенно немыслимым!..

Недавно – или очень давно? Вот и вторая странность: он не мог даже приблизительно сказать, сколько времени провел в избушке человека-ворона. День? Месяц? А может – тысячи лет? Ни Лес, ни Равен не давали ответов, и он сначала научился не спрашивать, а затем и вовсе потерял к подобным расспросам всяческий интерес. Иногда ему даже казалось, что никакой другой жизни у него и не было, – и тогда выходило, что сном был вовсе не Лес, который теперь как-то совершенно не получалось называть Окаянным, – а отец, брат и все хлопоты и тревоги мира людей…

Все дальше и дальше от них, все выше и глубже в бездонную пропасть неба… Борг и сам бы не мог сказать, почему ему приходило на ум именно такое сравнение, – но его теперешнее существование представлялось ему именно так – бесконечным, стремительным, но не суетливым полетом…

Вот и теперь. Может ли быть, что он стоит на лесной тропе, тонущей в ночном мраке, ощущает за спиной присутствие Равена – и не испытывает ничего, кроме любопытства и желания узнать, чего ради человек-ворон выдернул его с лавки, а затем и вовсе вывел из хижины глубокой ночью? Ни ненависти, ни отвращения, ни страха – все эти чувства куда-то испарились, словно заснули. Должно быть, он и впрямь научился видеть шире. Прямо как кормилица. Кормилица, которую он уже безо всякого смущения считал гианой.

От размышлений отвлек едва слышный мелодичный звук – словно где-то вдали динькнули нежные серебряные колокольчики, и не успел Борг спросить о нем, как на тропе перед ним появились крохотные теплые огоньки. Они скользили, менялись местами, устремлялись вперед, а затем спешили вернуться, кружились у их ног, словно приглашая последовать за ними. «Как собаки!», – подумалось сыну конунга, и он не удивился этой мысли: в том, что огоньки были разумными существами, преследующими определенную цель, у него не возникло даже сомнений.

– Идем, – еле слышный голос Равена за плечом и несильный тычок в спину заставили Борга послушно пойти за существами, которые, едва слышно позванивая, заспешили в чащу леса.

– Кто они?

Один из огоньков смело опустился на подставленную Боргом ладонь. Тот поднес его к глазам – но ничего, кроме крошечного светящегося шарика, не увидел.

– Это феи?

– Это Отмеряющие путь, – прозвучал в ответ голос Равена. – Люди называют их блуждающими огоньками, а кто или что они такое – не знаю даже я.

– Разве блуждающие огоньки не заводят в трясину? – Борг даже слегка сбился с шага.

– Они заводят туда, куда должно. И для того, для чего должно. Бывает, что и в трясину.

– Коварные… – протянул Борг. – Напоют вот так, завлекут, а потом…

– Ты рассуждаешь, как человек, – голос Равена чуть посуровел. – Путь не бывает плохим или хорошим, наивным или коварным. Он просто ведет к тому, что предназначено.

Борг хотел было что-то ответить – но тут огоньки разом исчезли, словно выполнив свою задачу, и сын конунга с Равеном оказались на берегу небольшого лесного озера. Посреди него возвышался валун, а на нем сидело существо, более всего напоминавшее прекрасного юношу. В руках оно держало арфу, и Борг только сейчас заметил, что в перезвон Отмеряющих путь уже давно вплелась и другая, более утонченная и странная мелодия.

Он не раз слышал, как играли на арфах и других инструментах бродячие музыканты. И, по правде говоря, был к их искусству равнодушен. Вплоть до этого момента.

– Что это? – прошептал Борг, искренне сомневаясь, что то, что он слышал (а также и видел, и осязал) было музыкой. – Кто он?

– Фоссегрим, Певец душ. Каждый, кто слышит его – слышит свое сердце. И понимает, кто он.

Борг долго молчал, захваченный творившимся вокруг чародейством, затем неожиданно пробормотал:

– Хотел бы и я так играть…

– Принеси ему угощение, – буднично, как о чем-то само собой разумеющемся, отозвался Равен. – Если не поскупишься – он будет водить твоими пальцами по струнам, пока из них не потечет кровь. Но ты научишься играть музыку душ, так же, как и он.

– Да разве же это возможно?.. – сын конунга чуть шевельнул руками, лубки на которых сменили плотные повязки.

И однако, еще прежде, чем закончил вопрос, осознал, что знает на него ответ: возможно. Теперь все возможно.

Возвращались на рассвете, когда фоссегрим, доиграв, растворился в воздухе, подобно легкому туманному облаку. Говорить не хотелось – да и о чем бы, когда душой владеет такая ясность, что делает бессмысленными любые слова. Будто бы получаешь ответ на любой вопрос еще до того, как он будет задан… Во всяком случае, именно такое настроение было у Борга. Равен же казался мрачным и каким-то сосредоточенным. Словно напряженно ждал чего-то.

Они уже почти дошли до поляны, на которой стояла избушка человека-птицы, когда ноздрей Борга коснулся привычный, но совершенно неожиданный в лесу запах: аромат только что испеченного, еще теплого хлеба. Вообще, у Равена хлеб водился. Только ворон приносил его из своих вылазок, а не пек сам. А где и как именно хлеб и другая снедь раздобывалась, сын конунга предпочитал не уточнять.

А тут!.. Сильный, насыщенный запах, вдохнув который, невольно представляешь себе румяный каравай – пыхающий теплом, с подрумяненной хрустящей корочкой, которую так и хочется отломить и еще горячей отправить в рот…

Его спутник что-то кричал ему – но Боргу было все равно: как завороженный, он двинулся туда, куда властно звал его запах.

Место это отыскалось довольно скоро: у корней могучего дуба сидел сухонький румяный дедок с длинной, абсолютно белой бородой. Перед ним была разостлана небольшая, нарядно вышитая тряпица, а на ней… Борг проглотил слюну. Помимо каравая в середине, на скатерке нашелся еще жбан молока, кусок сыра и кринка золотистого масла. Рядом в кувшинчике с узким длинным горлышком что-то плескалось, – и одурманенный человек сразу отчетливо представил ледяную, до ломоты зубов, чистейшую воду. При мысли о том, какой вкус будет, если запить ею толстый ломоть хлеба с маслом и сыром, здравый смысл и чувство опасности окончательно его покинули. Нет, такой добродушный дедок просто не может быть Порождением Бездны. Наверняка он просто заплутал и…

Борг неуклюже, насколько позволяли перевязанные руки, поклонился. Просить даже ни о чем не пришлось: видимо, голодный взгляд выдал его желания с головой.

– Угощайся, раз пришел, – приветливо улыбнулся дедок.

Приглашать дважды Борга не понадобилось. Он быстро наклонился, намереваясь отломить кусок от каравая (с едва слушающимися пальцами это было бы сложно и наверняка мучительно больно, но ему было все равно) – и уже почти коснулся было румяного бока – как вдруг сильный удар сбил его с ног и отбросил на несколько шагов в сторону. На месте же, где он только что стоял, Борг в ужасе увидел чудовищное зрелище: и дедок, и все его угощения вмиг потемнели, покрылись корой и мхом и втянулись в корневище дуба, став его частью. Могучий же ствол исполина вдруг разломился пополам, словно лучина. Торчащие по обе стороны разлома щепки тут же превратились в острейшие клыки, и из чудовищной пасти раздался оглушающий злобный рев твари, упустившей добычу.

Впрочем, кое-что ей все же досталось.

Равен, видимо, вложивший всю силу в толчок, способный вывести Борга из гибельного места, теперь с трудом сохранял равновеcие, перетекая то в птичью, то в человеческую ипостась, – и однако, несмотря на все усилия, неумолимо заваливаясь прямо в разверзшуюся глотку.

Нет!

У Борга не было сил закричать. На самом деле, ему не хватило даже времени, чтобы хотя бы сдвинуться с места. Однако отчаянный вопль, прозвучавший внутри него, внезапно каким-то образом стал ощутимым, налился весом и силой… Которой хватило, чтобы поддержать ворона, не дать ему рухнуть прямиком в зияющую пасть, из которой вместо разъяренного рыка теперь несся мерзкий перепуганный визг.

Затем тварь, видимо, решив, что злоключений ей уже достаточно, отступила, вновь приняв облик величественного дерева.

Борг, как во сне, направился к Равену, остановившемуся в каком-то шаге от ствола. Он не знал, что говорить или делать, благодарить ли за спасение или каяться в безрассудстве. И наверное, сомневался бы еще долго, если бы внезапно не осознал, что просторное льняное одеяние, которое носил оборотень в человеческой ипостаси, быстро пропитывается кровью, и так же быстро бледнеет его лицо.

– Равен?.. – Губы почти не слушались.

Тот, не отвечая, начал медленно оседать на землю, и Борг, позабыв, что почти не владеет руками, бросился вперед, стараясь его подхватить. Не удалось: руки о своей беспомощности не забыли. Смог только неуклюже придержать обмякающее тело, смягчить неминуемый удар о хвою.

«Нет, все не так, не может, не должно быть так!»

Эта мысль крутилась в голове Борга, пока тот судорожно пытался сорвать с себя повязки в надежде освободить руки, а полотнища использовать, чтобы остановить кровь оборотню.

Не так.

В поединке, один на один, где каждый с оружием у руках защищает свою жизнь – да. Да даже и не в поединке, а так, как, к примеру, приносят жертвы Одину – перерезав глотку. Со смыслом. Зная, что и ради чего ты делаешь. Так он, пожалуй, смог бы еще убить этого и правда клятого колдуна, который за время, проведенное здесь, стал если не другом, то хотя бы кем-то знакомым и по-своему важным… И который после всего лежит и умирает лишь из-за его, Борга, глупости, недальновидности и неосторожности! Нет, не может, не должно все быть так бессмысленно, так глупо!..

– Ос…тавь, – голос ворона прозвучал едва слышно, но Борг все равно вздрогнул, оставив попытки развязать тугие узелки на повязках. – Я свою цену заплатил. Теперь твой черед.

Сын конунга не успел ни ответить, ни даже задуматься над смыслом этих слов: по Окаянному лесу разнеслось холодное пение охотничьих рогов.

***

Он бежал, что было сил, едва переводя дыхание, лишь каким-то чудом уворачиваясь от низких ветвей и перепрыгивая выступающие из земли корни. Обитатели Леса, на сей раз, однако, не препятствовали ему и не пытались причинить зло. Их взволнованные шепоты-шорохи сливались в непрерывный шум, гулко отдающийся в его ушах, и Борг знал, что за ним наблюдают – напряженно, с интересом и даже страхом.

Впрочем, все равно.

Главное теперь – успеть. Не позволить конунгу и его дружине вступить на заповедную землю.

Рога взревели снова, и рядом с низким басом рога отца он уловил чуть хрипловатое звучное эхо. Лун! В этот рог мог трубить только он! Значит, он жив, он вернулся, не утратив ни души, ни разума, раз смог поехать вместе с конунгом вызволять нерадивого младшего брата…

Лун вернулся. А значит, свою цену он, Борг, тоже заплатил. Так и не узнав, чем именно. Так и не поняв, отдал ли он что-то или приобрел…

Впереди в просветах между древними стволами играло солнце, и он понял, что почти достиг цели. Приостановился, перевел дыхание, вытирая пот со лба. Разглядел, как смутными тенями впереди маячат люди и боевые кони. Поспешно зашагал вперед. Им не место здесь, совсем не место! Если они войдут, то…

Вот только войти они не могли.

Это Борг понял, приблизившись уже к самому краю опушки. Лошади бестолково метались, слышались крики и ругань дружинников. В общей толчее он смог даже рассмотреть массивную фигуру отца и Луна, который что-то горячо говорил.

Вот и все. Пора. Приключение в Окаянном лесу затянулось – но теперь нужно возвращаться домой. Он свое дело сделал – заплатил, не зная цены. Колдун мертв, и хоть голову его, пожалуй, рубить он не будет, – но успокоившаяся нечисть станет для отца не менее ценным подарком…

Лицо Борга озарила счастливая и гордая улыбка: все же и он оказался на что-то способен! Он глубоко вздохнул… И не тронулся с места.

Улыбка спозла с лица.

Оглянулся назад, туда, где оставил остывающее тело Равена. Туда, где золотом и янтарем отливали стволы исполинских деревьев. Где было живо все, что обычно живым не считалось – и где ожил он сам. Туда, где он хотел научиться играть музыку фоссегрима…

Древним нужен кто-то, наделенный волей выбирать между добром и злом. Кто-то молодой и сильный, кто будет сдерживать тварей и помогать светлым существам. Так может ли быть, что возвращение Луна было только началом? Не хотят ли от него гораздо более высокой цены? Или… Не хотят ли на сей раз заплатить ему самому?

Борг неслышно отступил вглубь леса, выбрал полянку поуютнее и, пока еще неуверенно и неумело, завел руки за спину, откидывая назад голову. На правом запястье блеснула широкая полоска серебра.

Что он получит? Свободу? Власть? Себя самого?

Впрочем, нужно ли ему это знать? Бывают моменты…

Конунг и его викинги замерли, испуганные раздавшимся среди белого дня гулким криком филина.

… Бывают моменты, когда о цене не спрашиваешь.