Текст книги "Когда о цене не спрашиваешь (СИ)"

Автор книги: Arbiter Gaius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ночную тишину разорвал бешеный стук копыт и истошное ржание коня, впотьмах едва не налетевшего на высокий частокол, окружавший сруб конунга Эйрика по прозвищу Копье. В другое время массивные ворота, проделанные в частоколе, так и остались бы запертыми: мало ли кто, скрываясь под пологом ночи, пытается проникнуть в чужие владения.

Особенно по нынешним, темным временам.

Сейчас, однако, конунг ждал вестей, а потому заспанные рабы, несшие вахту у ворот как раз на такой случай, начали спешно отодвигать тяжелые засовы, торопясь пропустить вестника внутрь. Тот, впрочем, не стал дожидаться, пока створки разойдутся достаточно широко, – один из рабов с коротким вскриком рухнул наземь, отброшенный широкой грудью боевого коня, который теперь, почувствовав знакомые запахи, несколько успокоился, перестал бесноваться и лишь нервно переступал с ноги на ногу, раздувая ноздри и роняя с удил хлопья грязно-белой пены. Крик подхватили другие – рабы, дружинники, домашние слуги… Замелькали факелы, сруб ожил, люди окружили всадника, – однако так и отхлынули от него, наконец разглядев, что если сидевшее в седле безумно скалящееся, одновременно хохочущее и рыдающее существо человеком когда-то и было, – то теперь им больше не являлось.

– Он привязал себя к седлу, конунг. – Рослый дружинник протянул вышедшему во двор Эйрику истрепанную веревку в подтверждение своих слов. – На себя, видать, не полагался – только на прыть и силы коня. Что тот вывезет его к дому. Вот и вывез…

Конунг поморщился: на попытки вынуть его из седла безумец реагировал нечеловеческими воплями, переходящими подчас в звериный вой и рычание. Рабы уже давно разбежались от него по углам, и даже страх наказания не мог заставить их покинуть укрытия. За дело взялись дружинники – но и им, закаленным воинам, приходилось нелегко.

– Узнали его? – голос конунга звучал напряженно.

– Это Фридлейв, отец, – негромко ответил молодой мужчина, стоявший за его правым плечом.

Эйрик окинул заговорившего испытующим взглядом, длинная седая борода его даже словно бы воинственно встопорщилась: слишком о многом говорило ему произнесенное имя и слишком о многом заставляло задуматься…

– Уверен?

– Да. Он был правой рукой Луна, когда они отправились в Проклятые земли.

– Сам знаю, – сурово буркнул конунг, нахмурившись. – Меньше слов, Борг.

Мужчина, которого назвали Боргом, опустил голову, но по лицу его скользнула тень раздражения и досады.

– Так что за напасть с ним приключилась? – не обращая больше на него внимания, повысил голос Эйрик. Воины, с трудом удерживающие полоумного, лишь недоуменно покачали головами.

– Это вэттэ, Эйрик, вэттэ, – прошамкал чей-то голос у локтя правителя, и в кольцо света, отбрасываемое факелом, скользнула сгорбленная тень. Передвижения ее сопровождал негромкий перестук амулетов, в изобилии свисавших с жилистой шеи и высохших запястий.

– Я уж думал, куда ты подевался, Юрги, – недовольно протянул конунг. – Вэттэ, говоришь?

– Он видел слишком много такого, чего смертным не вынести, – зашелестел колдун, окидывая долгим взглядом воющего сумасшедшего, которого воины с трудом повалили на землю и держали, не давая причинить себе вреда. – Его душа вышла из тела, а ее место занял вэттэ, злой дух. Впрочем… – он прищурился, – и он скоро покинет эту оболочку. Фридлейв слишком истощен, чтобы продержаться долго. Скоро он перестанет питать вэттэ, и тот покинет его.

– А пока – что с ним делать? – Эйрик поморщился, увидев, как в прошлом один из лучших его викингов пытается разорвать собственную грудь черными обломанным ногтями.

– В погреб запри, – равнодушно посоветовал Юрги. – Так и ему будет спокойней, и нам.

– Думаешь, этот вэттэ не повредит нам, когда выйдет из него? – спросил конунг.

– Тут слишком много амулетов, и слишком много охранных заклятий наложено на твой дом, чтобы он мог навредить. Но… – колдун цепко ухватил конунга за локоть, пронзительно глянул на него снизу вверх. – Но я бы не этого вэттэ опасался. А тех, кто придет следом.

– Придет следом? – Лицо Эйрика потемнело, рука машинально огладила рукоять боевой секиры, с которой он не расставался.

– Подумай сам, конунг, – зашамкал Юрги. – Фридлейв не из тех, кто вот так, запросто, покинет поле боя или самовольно вернется с задания, да еще такого, которое он делил с твоим сыном. И если он здесь, и он – такой, как мы видим…

– Значит, там не осталось никого живого, – голос конунга едва заметно дрогнул, и он тут же сделал вид, что закашлялся, стараясь не показать своей слабости.

– Никого не осталось или остались немногие, – кивнул колдун. – И ты ведь не думаешь, что Порождения Бездны на этом успокоятся? Проклятые земли стали вдвое больше за прошедшие зимы. Это, – он кивнул на бьющегося в конвульсиях сумасшедшего, – не конец, конунг. Это только начало.

– Разве я не делаю, что могу? – возразил Эйрик. – Разве последний поход против этой мрази не возглавил мой первенец? Нам, кстати, так и неизвестна его судьба. Ты должен спросить руны о нем.

– Юрги не был бы Юрги, если бы не догадался этого сделать… – ухмыльнулся колдун. – Руны говорят, что он жив. Что вернется домой. Вот только…

– Что? Говори! – Могучая ладонь Эйрика стиснула хилое плечо Юрги, заставив того поморщиться от боли.

– За это надо заплатить, – ответил он.

– Жертву Одину? – голос Эйрика звучал деловито. – Это несложно.

– Сложнее, чем ты думаешь.

– Что еще? Почему?

Юрги многозначительно закатил глаза.

– Норны подчас так запутывают нити судеб, что и не возьмешься судить, смертным ли они принадлежат, богам или Порождениям Бездны. Вопрос не в том, какую плату возьмут боги за благополучное возвращение Луна. Вопрос, захочет ли кто-то, – и сможет ли, – заплатить, о цене не спрашивая?..

Эйрик некоторое время пристально смотрел на него, пытаясь осмыслить сказанное. Затем досадливо сплюнул.

– Это означает только то, что ничего не ясно! Ладно. Утром решу, что делать. Да уведите уже вы этого!.. – взревел он, обращаясь к воинам, удерживающим сумасшедшего. – Выставить караулы, остальным отдыхать.

Он тяжело развернулся и вернулся внутрь сруба, не замечая, как внимательно слушал их разговор с Юрги Борг и каким напряженным взглядом сын проводил его, пока он грузно топал до своей лежанки.

***

Юрги окажется прав. Колдун никогда не ошибался в своих предсказаниях – и на сей раз его слова будут правдивыми. Порождения Бездны все наглеют. Если так и дальше пойдет – они окажутся прямо у их ворот и отступать будет некуда.

Эти мысли не давали Боргу покоя, пока он ворочался на своем ложе, уже потеряв всякую надежду заснуть.

Беду необходимо предотвратить! Но как, если слова колдуна о цене, которую нужно заплатить, так туманны?!

Младший сын конунга повернулся на бок, и взгляд его скользнул по боевому топору, стоящему у изголовья. Лезвие тускло поблескивало в лунном свете.

А что, если оставить норнам их нити судьбы и попробовать разобраться по-простому? Как человек. Как воин.

Лицо Борга озарила довольная улыбка. Если так – ответ находился легко. Уничтожить нечисть можно, лишь уничтожив источник, ее плодящий. А о нем все известно досконально: колдун, скрывающийся где-то в Окаянном лесу. Мерзкое отродье тьмы, по слухам, умеющее принимать облик огромного ворона. Ворона, словно в насмешку над Хунином и Мунином, посланниками Одина! И как только земля еще носит подобную гадину?!

Борг сжал кулаки. Что ж, все просто! Отправиться в Окаянный лес, найти логово колдуна и… Пусть он владеет какими угодно колдовскими ухватками – против них помогут и защитят амулеты, их можно потребовать у Юрги. А против секиры в черепе никакое колдовство не поможет! Да, отец определенно будет доволен его идеей!

***

Лицо Эйрика Копье стремительно багровело, заставляя опасаться за его здоровье.

– Ты разума лишился?! – прошипел он, разъяренно вращая глазами на сына.

Борг, однако, не собирался так просто отказываться от своего плана.

– Фридлейв ушел к богам, как и предсказывал Юрги. Он не ошибется и в остальном. Мы не можем только обороняться. Проклятые земли все расширяются, и, если мы ничего не предпримем, мы проиграем Порождениям Бездны. Почему ты не хочешь меня отпустить? Я не наследник твоего титула. Лун вернется и будет править в очищенных от скверны владениях…

– Если тебе удастся твой план. И если Лун вернется. Вижу, ты хорошенько навострил уши вчера, пока взрослые говорили между собой…

Борг вспыхнул: он мужчина, до каких пор отец будет говорить с ним, как с неразумным младенцем? Видимо, до тех самых, пока он не докажет свою силу и воинское умение. Он давно и доказал бы, если бы только выпал шанс!.. Только вот отец этого шанса ему все не дает!.. Сердце сына конунга заныло от обиды и злости.

– А раз навострил, то должен был слышать – Лун не вернется домой просто так. Нужна жертва. Цена. Но никто, даже Юрги, не знает, какая именно! Слышал, что колдун говорил? Норны свои нити подчас путают так, что, возможно, даже сам Один сейчас не знает, чего от нас потребовать! А тут ты – с секирой на колдуна! Дурак, думающий, что сможет подойти к Порождению Бездны хоть на шаг ближе, чем оно того само пожелает!

От Эйрика не укрылось состояние сына, и он одновременно и злился, и испытывал смутное удовлетворение: Борг слишком вспыльчив, это делает его уязвимым в бою. Пожалуй, верно он, конунг, сделал, что лишь дважды взял его с собой в походы…

– Почему ты не даешь мне себя проявить?! – возмущенно спрашивал между тем Борг. – Мне двадцать зим, и я только дважды был с тобой в походах!

– Я оставлял тебя защищать нашу землю, прикрывать мне спину! Разве это не говорит, что я тебе доверяю? Или ты недоволен тем, что на нас тогда никто не напал?

– Хорошо, что не нападал, но речь не о том! Почему ты не позволяешь мне ехать? Я отправлюсь в Окаянный лес и привезу тебе голову клятого колдуна в мешке, чтобы ты мог вырезать себе новый кубок для вина из его черепа!

– Лун разберется с нечистью не хуже тебя.

– Всегда Лун! Чем я хуже?!

«Да хотя бы тем, что уже сейчас ты готов визжать, как баба», – подумал Эйрик.

– И что это тебя так тянет в Проклятые земли? – произнес он вслух. – Никак, та ведьминская гадина тебя все-таки прокляла…

– Не называй ее так! – Борг покраснел от гнева.

– Я в своем доме! – взревел Эйрик. – И буду говорить что и как хочу! А всякий сопливый мальчишка, больше смахивающий на девку своими воплями, не будет мне указывать! Пошел вон, пока я не приказал обрядить тебя в юбку!

В бешенстве сжав кулаки, Борг развернулся и выбежал из сруба.

***

«Конунг стар, и разум его умирает скорее, чем он сам».

Борг с детства слышал истории, связанные с Проклятыми землями. Когда он был мальчиком, эти сказания казались ему захватывающими, сулящими невероятные приключения, в которых он сможет доказать свою отвагу и доблесть. Лишь с возрастом до него начал доходить весь ужас этих рассказов. Целые деревни, чьи жители, ведомые каким-то злым мороком, уходили в неизвестном направлении да так и исчезали… Села, все женщины которых, словно потеряв голову, бросались в зачарованные озера вслед за драками, злыми духами, что заманивали их, принимая облик прекрасных, богато украшенных деревянных блюд, плывущих по воде… И вроде бы всем отлично известно, что нельзя ни прикасаться к ним, ни даже приближаться – но, кажется, женщины тогда и правда утрачивали разум и волю… Или как на селища нападали бааван ши, в обличье огромных птиц, а затем превращающиеся в золотоволосых красавиц, – таких, что никакая сила не могла удержать мужчин от того, чтобы пойти за ними… Иссохшие, начисто лишенные крови тела этих несчастных долго потом еще находили в окрестностях…

Словом, ужасы множились, заставляя все чаще задумываться о том, что с Проклятыми землями нужно было что-то делать. Конунг и делал – посылал туда ополчение, с которым в последний раз ушел и Лун…

Борг медленно опустился на кровать, избавляясь от тяжелых сапог. Ясно только одно – дела возле Окаянного леса и правда – полная дрянь. Впрочем, разве кто-то в этом сомневается? Все, как и сказал Юрги: несчастный безумец с вэттэ вместо души – это только начало. Борг завалился на постель, глубоко вдохнул, медленно, с силой провел ладонями по лицу, стараясь подавить вновь поднявшийся в груди удушливой волной гнев. Ведь он не дитя! И отправиться в Окаянный лес хочет не только из удали, ради славы и чтобы иметь на своем счету небывалый подвиг! Не без этого, конечно, – но разве тот мужчина, кто не ищет славы? Но, помимо этого, он просто видит, что такой поход необходим, это единственный, пусть и призрачный, шанс одолеть эту напасть! Да и не только он, Борг, это понимает. Лун, пока был здесь, говорил то же. Но все, абсолютно все упирается в нерешительность и слабоволие старика и в его же непробиваемое упрямство!

Перед мысленным взором Борга предстал образ брата. Лун… Холодный, сильный, властный, беспощадный к врагам, жестокий, великолепный воин… Из него выйдет отличный конунг. Если, конечно, он вернется с Земель иначе, чем привязанным к седлу, с глазами, замороженными ужасом…

Борг резко поднялся с кровати, протянул руку к секире, лежащей рядом. Осмотрел рукоять, покрытую охранными символами, затем осторожно огладил лезвия. Приятный холод, исходящий от металла, придал почему-то уверенности.

Не похоже было, чтобы за всю жизнь брат хоть раз нуждался в нем. Но теперь помощь он получит – ждет он того или нет.

***

Ворон, сидящий на замшелой ветви раскидистого ясеня, резко повернул голову, словно к чему-то прислушиваясь. Круглый глаз его блеснул золотой искрой в редких лучах заходящего солнца, что просачивались под кроны вековых деревьев, – слишком, колдовски-ярко.

Ворон был стар. Перья его, хоть и не утратившие угольной черноты, отливали серебряными бликами, которые словно стекались к широкому браслету на шее птицы.

Ворон был стар – однако ни зрение, ни слух, ни Ви́дение не покинули его. Он замер, прислушиваясь, сливаясь разумом с волной шепотов, шорохов, незримых и неощутимых для непосвященных движений, которые, образуя один общий поток, заполняли его сознание, передавая Весть.

Пора.

Ворон тяжело захлопал крыльями, поднимаясь в воздух, – однако прежде, чем отправиться туда, куда увлекало его невидимое течение, совершил большой круг над вершиной ясеня, благодаря за возможность прервать полет и отдохнуть. Аскефруа, нимфа, обитавшая в древесном исполине, нрав имела скверный даже по сравнению с другими представительницами ее рода. Из покусившегося на границы ее владений без дозволения она могла бы запросто высосать всю жизненную силу, заставив заснуть вечным беспробудным сном. Впрочем, ворону это не грозило: он слишком долго был знаком с обитательницей ясеня, чтобы опасаться подобных выходок с ее стороны. Вот и теперь ее тонкая ломаная фигура с зеленой, в цвет листвы, кожей лишь на мгновение сложилась из колышущихся ветвей, махнула рукой на прощание. Как для последней в его жизни встречи с ней – так вполне достаточно.

Незримые импульсы, сливаясь словно в одну сплошную реку, увлекают его за собой – в стремительный, но не суетливый полет, где каждый взмах тяжелых крыльев колеблет не только воздух, но и невидимые нити судьбы, уже опутавшие его. Лес течет далеко внизу полотном из зеленых, черных, коричневых и золотых пятен. Ворон поднялся высоко, так высоко, как ни одна из обычных птиц не способна. Но теперь ему хочется не останавливаться на этом пределе и на сей раз нырнуть в колючий холод небосвода так глубоко, как никогда не нырял даже он сам. Однако он не уступает этому порыву. Не сейчас. Позже. Когда все будет позади. Когда кто-то сполна заплатит за его освобождение.

Пока же, однако, этот кто-то сломанным огородным пугалом лежал прямо под ним – так далеко внизу, что даже орлиный глаз не смог бы его различить. Неподвижное человеческое тело, неуклюже распростершееся у корней старого дуба. Оно стремительно приближалось по мере того, как ворон камнем падал вниз, и предстало во всей своей неприглядности, когда толстого слоя хвои в нескольких десятках шагов от него коснулись его ноги. Уже человеческие.

С первого же взгляда ему стало очевидно, что спешил он не зря. К распростертому на мокрой от крови земле человеку осторожно, но быстро подкрадывалось нечто паукообразное. При ближайшем рассмотрении оно напоминало человека, который передвигался одновременно на ногах и несоразмерно длинных руках, свисающих до земли. На согнутой спине существа возвышалось нечто похожее на горб, однако легкие колебания этого нароста говорили о том, что он мягкий и полон какой-то густой жидкости. От нароста вела гибкая полупрозрачная полая трубка, которая проходила через голову твари и, как и руки ее, свисала почти до земли.

Не замечая присутствия человека-ворона, чудовище одним мощным, неестественно быстрым прыжком преодолело оставшееся до раненого расстояние и с тихим, но каким-то невероятно пронизывающим шипением погрузило конец трубки в открытую рану у того на плече. Раздался характерный глотательный звук – но прежде, чем упырь успел основательно приступить к трапезе, он был отброшен от жертвы волной силы, исходившей от повелительно вытянутой в его сторону руки ворона.

«Он не твой».

Тварь завизжала, слепо щуря в сторону обидчика закрытые бельмами глаза, а затем, видимо, сообразив, с кем имеет дело, яростно оскалила осколки полусгнивших клыков и угрожающе заверещала. Еще один удар, однако, принудил ее с сиплым визгом развернуться и раствориться в чаще.

Оборотень медленно опустил руку. Еще сотню зим тому ему не пришлось бы повторять дважды. Сейчас, однако, силы его на исходе. Впрочем, только поэтому Лес и пропустил чужака.

Убедившись, что опасность миновала, ворон подошел и склонился над лежащим на земле человеком. В каком-то смысле упырь сослужил даже добрую службу: потревоженная им рана начала усиленно кровоточить, что говорило о том, что неизвестный был дальше от смертной грани, чем показалось колдуну поначалу. Вздохнув, он с некоторым усилием перевернул незнакомца лицом вверх и, слегка нахмурившись, начал изучать его раны. Увиденное вызвало на его лице странную смесь удовлетворения и озабоченности. Обе руки чужака были сломаны – вывернутые под неестественным углом, они напоминали птичьи крылья. Острые концы раскрошенных костей прорвали плоть и теперь виднелись на дне глубоких ран, кровь из которых уже не текла лишь потому, что они были сплошь забиты хвоей и взрытой землей.

Понять, что произошло, не представляло труда. Вся земля вокруг лежащего была истоптана конскими копытами, следы которых терялись затем в чаще. Ворон прислушался, и чуткого слуха коснулось конское ржание, одновременно напоминавшее шум бурного весеннего потока. Уловив в его звучании новую, едва различимую, но все же отчетливую нотку, он слегка кивнул, словно подтверждая для самого себя сделанные им выводы: конь лежащего у его ног человека навеки присоединился к своим водяным собратьям. Хозяин же его… Оборотень еще раз осмотрел искалеченное тело. Хозяин же его, очевидно, столкнулся с чем-то, что было не вынести ни ему, ни его скакуну. Как следствие – паника. Вставший на дыбы конь. Руки, инстинктивно выброшенные вперед в надежде погасить удар, уберечь при падении голову. Что же, свою миссию они выполнили. А цена… Бывают моменты, когда о цене не спрашиваешь.

Ворон старательно обмотал сломанные конечности своим плащом, стараясь придать им максимальную неподвижность, затем взвалил бесчувственное тело на плечи и, тяжело ступая, направился вглубь леса.

***

Борг тонул во тьме – живой, почти осязаемой, истязавшей его сознание образами, в которых он уже не мог отличить бред от яви. Он уже давно бросил тщетные попытки вспомнить, что произошло с ним, как он угодил в черную бездну ужаса и бесконечно сменяющих друг друга видений. Память, растерзанная влившимися в нее кошмарами, теперь не служила ему, а лишь издевалась, подкидывая картины, которые так хотелось принять за реальность, – но которые реальностью не были никогда. Или?..

Вот он в бессильной злости лежит на кровати, сжимая секиру. Но он не один. Тени склоняются над ним – длинные, словно гигантские богомолы. Протягивают к нему свои уродливые клешни и все шепчут, шепчут… Их шепот, подобно удушливым клубам черного дыма, проникает в него, затемняет разум, – и становится тем, что он наивно считал собственными мыслями и чувствами. Гнев на отца? Гордыня, в которой он посчитал несогласного с ним старого правителя выживающим из ума? Страх за брата, затерянного где-то в Проклятых землях?.. И зависть к нему, тому, кто всегда первый, всегда лучший… Все, все пришло извне, и ничего из этого не было настоящим, не было по-настоящему его… Или было? Разве черные демоны, плящущие по стенам, – не его порождение? Разве прежде, чем поглотить его, они из него не вышли? Но тогда где он сам?..

Видения услужливо переносят его в другой конец их сруба – женскую и детскую половину, которую он делил с братом и старой рабыней – кормилицей и нянькой. Но в видении он один, а под его кроватью скребется и ворочается Нечто. Он не видит его: никогда не решался свеситься вниз и поднести к пустому пространству под своим ложем горящий светильник, – но представляется ему кто-то вроде бурого шара, полного острейших зубов и неиссякаемой злобы. Стоит только спустить на пол босую ногу, как он выкатится и начнет жрать, жрать, жрать… Новый шорох – более громкий, чем обычно, сопровождаемый железным клацаньем прожорливых челюстей, – и Борг, глядя на уже выцветающее видение, обжигающе стыдится того, что ночная рубаха мальчишки в тот момент стала позорно мокрой… Ему хочется отвернуться и не видеть – но даже сквозь сомкнутые веки он замечает, что и в детской тогда он был не один: помимо бурого шара под ложем, с ним были все те же чудовищные тени…

Галоп.

Сердце грохочет не хуже конских копыт. Он рад бы сказать, что позади, как и положено в реальности, остается родной сруб, а впереди все приближается Окаянный лес. Но все не так. Он скачет вне времени и пространства, и кругом лишь одна пустота, полная теней и шепотов, которые по-прежнему вливаются в его мысли и чувства. Он уже не может сказать, стремится ли он к цели – или попросту бежит от чего-то. От теней, от обмаравшегося в ужасе мальчишки или… Но чем меньше он понимает, тем ускоряется бег его коня – пока, наконец, он не оказывается под сенью Леса.

И вновь сознание раскалывается на части, не в силах вместить в себя увиденное. Это лес? Или колоссальное живое существо, состоящее, в свою очередь, из бесчисленного множества других – призрачных – и в то же время абсолютно реальных? Это он, Борг, влетает под кроны вековых деревьев – или они сами летят ему навстречу, бросаясь на него, как исполинский паук, жаждущий крови – так, что он оказывается не на какой-то поляне – а в самой пасти чудовища. Пасти, состоящей из мириадов других пастей, зубов и глоток…

Здесь живо все, что обычно живым не считают, а мертв, пожалуй, только он сам…

Покрытые изумрудным мхом вывороченные из земли корни гигантского дуба приходят в движение – и вот это уже не корни, а щупальца, жадно протянутые к нему… Дальше небо сливается с землей, и все летит в черноту.

***

Человек-ворон сидел на невысоком чурбане у грубо сколоченного стола и смотрел, как к найденному им незнакомцу медленно возвращается жизнь. Пока тот был без сознания, оборотень успел собрать кости его рук в некое подобие целого и уложить переломанные конечности в жесткие лубки, обмотанные по верху чистой льняной тканью. В другой ситуации он крепко подумал бы, не стоит ли просто отрубить искалеченное, не подвергая чужака риску гангрены. Но сейчас это его не волновало. Будь ситуация другой – человек просто не попал бы в его Лес.

Мужчина, лежащий на широкой лавке, служившей кроватью человеческой ипостаси ворона, шевельнулся и глухо застонал сквозь сжатые зубы: пелена беспамятства спадала, обнажая боль. Ворон поднялся и приблизился к нему, готовый, в случае чего, не допустить, чтобы больной, заметавшись, свалился на пол.

Мельком глянул в лицо, которое за хлопотами предыдущей ночи как-то не удосужился разглядеть. Круглое, с крупными чертами. Рыжеватые волосы чуть вьются над высоким лбом. Человеческое. Пока еще. Но и в нем уже неумолимо проступают черты того, кем незнакомцу предстоит стать. Вот и глаза его цвета горчичных зерен мерцают уже не вполне человеческим блеском – пусть и видно это пока только посвященным…

Глаза?

Оборотень едва заметно вздрогнул, осознав, что человек смотрит на него – и во взгляде его муть беспамятства быстро сменяется отточенными остриями ненависти.

– Ты…

Сухие губы разлепились с трудом, а горло тут же свело кашлем. Ворон скользнул к единственному окошку, имевшемуся в его жилище, налил из объемистого стоящего на нем жбана немного воды в грубую глиняную кружку и, проведя над посудой ладонью в каком-то коротком пассе, протянул ее больному.

– Пей.

Тот, однако, лишь с презрительной ухмылкой дернул плечом, намереваясь выбить кружку из руки подавшего. И сумел бы – даже будучи спеленутым, словно кукла, – да только реакция ворона была несравнимо быстрее человеческой. Кружка была благополучно убрана в сторону, а больной добился, видимо, только острейшей вспышки боли в потревоженных руках – во всяком случае, лицо его враз побелело, и он глухо зарычал, до крови прикусывая губы.

– Тебе все равно не удастся умереть от жажды, – монотонно сообщил колдун, вновь протягивая ему питье. – И от голода тоже.

– Поинтереснее, небось, кончину-то мне придумал… – злобно зыркнул на него незнакомец. – С тебя, гадины, станется. Думаешь, не знаю, к кому угодил? За человека принял? Как бы не так. Тварь ты, что нам четверть земель нечистью своей изгадила!..

Ворон равнодушно пожал плечами, видимо, не проникшись таким определением, затем снова протянул человеку кружку. Тот, судя по виду, хотел было снова отказаться, – и в не менее забористых выражениях, – но что-то вдруг остановило его, заставив с неожиданной покорностью кивнуть в знак того, что на сей раз от питья не откажется.

Вода смочила его губы, забулькала в горле – однако больной словно не замечал этого: взгляд его был сосредоточен на широком серебряном браслете, надетом на правое запятье ворона. По металлу вилась глубоко выгравированная надпись.

– Не думал, что ты настолько глуп… Ра́вен. – Лицо человека, покончившего с питьем, выражало довольное злорадство.

– Ты разбираешь письмена Древних? – в голосе того, кого назвали Равеном, зазвучал интерес, однако, судя по вмиг осунувшемуся лицу больного, это была вовсе не та реакция, на которую он рассчитывал. Ворон помолчал, ожидая ответа, но мужчина, казалось, не собирался нарушать тишину… Если только не услышит того, на чем сосредоточились сейчас все его помыслы.

– Истинное имя?

– Что? – человек непроизвольно вздрогнул, вскинув глаза на Равена.

– Ты думал, что это оно написано на моем браслете, верно? И что если ты узнаешь его, то я окажусь в полной твоей власти.

– Прогадал, видимо?

– Прогадал. Не стоит верить всему, что рассказывают люди. Если бы у меня и было истинное имя – я не стал бы держать его на виду. Я не стал бы даже держать его на поверхности памяти, как это делаешь ты… Борг.

Сын конунга вздрогнул, будто от удара, лицо его побледнело, но Равен продолжил говорить, видимо, не придав имени своего собеседника хоть сколь-нибудь большого значения.

– Ты не ответил на мой вопрос. Кто научил тебя письменам Древних?

– Одна рабыня, – словно помимо воли откликнулся Борг. – Когда я был еще мал. Она была нам кормилицей, но растила нас и после того, как отняла от груди. Брату почему-то не показывала их, только мне. Говорила, что они как раз для меня. Я никогда не понимал, что это значит…

Он резко оборвал свою речь. В голосе, непроизвольно ставшем мягким и чуть грустным при воспоминании о высокой, немолодой, но по-прежнему красивой женщине, вырастившей его и почти заменившей умершую родами мать, снова зазвучала ненависть и отвращение.

– Зачем спрашиваешь?

– Твоя кормилица была красивой, но несчастливой: ее никто не брал в жены, верно? Даже такие же рабы, как она сама. Еще она пряла прекрасную пряжу, и никто не мог сказать, сколько именно ей зим.

– Откуда ты… – не смог сдержать смешанного со страхом изумления Борг.

– Она – гиана, одна из Древних, – ответил Равен. – Их осталось мало, и среди них почти нет мужчин. Некоторые из них выходят к людям, нанимаются в услужение, прядут, рукодельничают… И ищут мужей, с которыми бы могли продлить свой род. Но люди всегда так или иначе чувствуют их чуждость и не сходятся с ними близко.

– Да что ты знаешь, – неожиданно злобно прошипел Борг. – Какую чуждость, она меня как родного вырастила!

Он попытался приподняться, но боль снова заставила его откинуться на жесткую подушку. Равен подошел, аккуратно поправил сползшее на пол покрывало.

– Чего тебе от меня надо? – хрипло спросил больной. Усталость и боль от ран делали свое дело, выматывая остатки сил. – За мной ведь все равно придут. Даже если я не дождусь. Теперь, когда я здесь, отец перестанет, наконец, обходить твою гадючью нору стороной, он соберет дружину, найдет колдунов, таких же, как ты, но заплатит им достаточно щедро, чтобы они пошли против собрата. Против такого войска даже ты не выстоишь.

– Не выстою, – спокойно подтвердил Равен, пристально глядя ему в глаза. – Это будет не моя битва.

– Не… твоя?.. – Веки Борга под взглядом человека-ворона потяжелели, язык начал предательски заплетаться. – А чья… тогда?..

Не договорив, он снова провалился в сон. Ворон, убедившись, что он спит, равнодушно отвернулся от него и на его последний вопрос так ничего и не ответил.

***

Борг проснулся в одиночестве. Время, прошедшее с его первой встречи с человеком-вороном, измерялось теперь десятками таких пробуждений от сна столь глубокого, что всякий раз ему казалось, что он восстает из мертвых. И все же – никогда до этой ночи он, вернувшись к реальности, не оказывался один. Равен постоянно был рядом, молчаливо заботясь о нем: менял повязки на руках, подавал посудину, обмывал, приносил поесть… Борга эта забота откровенно пугала, и все силы он тратил на то, чтобы надежно маскировать свой страх за маской безразличия к собственной судьбе. В том, что судьба будет, мягко говоря, незавидной, сын конунга не сомневался. В голову, как назло, упрямо лезли всевозможные жуткие истории, что повествовали о неутолимой жестокости Порождений Бездны и их кровожадности. Перед мысленным взором постоянно всплывали застывшие от ужаса глаза Фридлейва и его дикие крики, которые не мог заглушить даже глубокий погреб… Все это проникало в сновидения Борга, превращая их в удушающие кошмары, в которых все труднее становилось отличить сон от яви, а добро – от зла. Даже редкие проблески чего-то светлого, доброго непременно оборачивались в них чем-то отвратительным. Взять хоть ту же кормилицу. Несколько раз она являлась ему во снах, – и всякий раз ее светлый образ оказывался опоганенным тем мерзким названием, что прилепил к ней треклятый ворон-колдун. Гиана. Это неправда, не могло быть правдой!.. Не могла быть правдой вся та грязь, которой поливали ее во время тинга – суда конунга… И однако – почему она ничего не отрицала, не боролась за свою жизнь?.. Лишь смотрела куда-то сквозь своих палачей задумчивым и немного грустным взглядом – будто и вправду видела больше, чем смертные…