Текст книги "Последний обоз (СИ)"

Автор книги: AnyaSolo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Гулял. Там забавно, люди такие непуганые…

Мара всплеснула руками.

– Ист, ты это слышал? Мало нам неприятностей с домом Грида, этот ненормальный решил у него ещё и человека украсть! Ах ты глупый, жестокий мальчишка! Ты что, не понимаешь, чем могут закончиться твои игры с судьбами чужих младших? Ладно Зуево семейство и Добрыня, они лесные, между собою мы разберёмся. Но уводить человека из-за Ограды? Воздействовать на его волю, чтобы он захотел остаться здесь? Возмутительно!

– У Грида в уделе люди дохнут пачками, а ему плевать. С чего бы ему расстраиваться из-за одного-единственного потерявшегося в Торме парня?

– А эта белокурая женщина? Она родом из удела Изена.

– Не очень-то Изен беспокоится о её судьбе, – буркнул Нер себе под нос.

– Изен против вмешательств в вероятности судеб младших. Не хватало нам из-за твоих проделок рассориться ещё и с ним!

– Ну, раз это так важно, верну всех этих людей на место, туда, где взял. Никто ничего и не заметит.

– Ты что, издеваешься? Своим вмешательством ты уже исказил вероятности судеб всех этих людей!

Тут Нер рассердился всерьёз.

– Хватит на меня орать! Ист, уйми свою жену, её, видно, Ёлка покусала. Я всё понял и немедленно ухожу. Не смею больше возмущать силу в ваших уделах.

Кипя от обиды, он бегом спусился с Еловой горки, притронулся к стволу молодого клёна, росшего на опушке, и исчез.

– Боюсь, дорогая, только что ты создала сразу несколько тёмных веротностей, – грустно сказал Ист, вновь принимая кошачий облик.

Комментарий к Ёлкина горка

*Вольник толсто намекает на то, что всё имущество Зуя со временем достанется в наследство мужу его старшей дочери.

**Розовый кварц – талисман искренности, взаимной любви и верной дружбы, “камень сердца”.

***Вабить – приглашать, призывать, подманивать.

****Тиша не знает, как правильно обратиться к Торвин (девка она или тётка? да и вообще, почему одевается и ведёт себя, как мужчина?), и потому использует вежливое обращение, принятое у тормалов по отношению к чужакам.

*****Ихана – дивный, волшебный.

******Зорить – отбеливать росой. Холсты расстилали на всю ночь по траве, девушки оставались рядом, чтобы присматривать за ними, а парни приходили их развлекать. Отсюда и название: зорить – надзирать, присматривать.

========== Нежить ==========

Проснувшись поутру, Тиша обнаружила рядом с собой вместо Вольника куклу, связанную из соломы и веток и старательно наряженную во всю одёжу, что Добрыня купил в Кустецах. Девушка испугано ахнула, а Добрыня, заглянув к ней и увидев, что произошло, только вздохнул:

– Эх, грехи наши тяжкие… Ушёл, значит, наигрался. Жаль.

– Дядь Добрыня, – сказала Тиша, вылезая из-под возка и стряхивая с себя солому, – А ты ведь с самого начала знал, что он хранитель. Верно?

– Сначала не знал. Потом уже, в Кустецах увидел. Он когда с прясла упал и поранился, кровь на повязках застыла золотом.

– Почему ж ты остальным не сказал?

– Нер очень просил не выдавать его. Обещал оберегать в пути, если дам наиграться и подскажу, как вернее прикинуться человеком… Ты, славница, на него не сердись. Поцелуи этла – они девкам красы и удачи прибавляют.

– А я и не сержусь, – сказала Тиша грустно, – Просто жаль, что всё оказалось обман. Даже имя, и то не настоящее.

– Имя подлинное, только названное так, чтобы нам, людям, было понятно. На наречии детей силы “неру” значит “воля”.

– А кто ж тогда такая тётка Егоза? И что за хутор Зеленопутье?

– Что до тётки Егозы, Нер сказывал, будто так вернее всего переводится на всеобщий язык имя его матери. Этлы же кличут её Ро-вэнна, “Резвая шалунья”. А Зеленопутье… Прежде, в старые времена, Рискай не был голой пустошью. В тех самых местах, вдоль которых мы давеча шли к Задворкам, лежало большое озеро, названием Виелина, а вокруг него можно было идти светлым и чистым лесом без помех аж до самой Ровеньонской чащи. Вот про те места раньше и говорили: Зеленопутье.

– Надо же… А теперь и не скажешь. Куда ж делось озеро? Отчего пересохло?

– Кто его знает. Может, этл тамошний помер, а может, и ещё чего стряслось…

Тут к возку подошла Торвин, уже одетая по-походному, с осёдланным Тууле в поводу.

– Нет времени на болтовню, – строго сказала она, – Сворачиваем лагерь, пора выдвигаться.

Отъезд с Еловой горки вышел каким-то безрадостным. Добрыня выглядел встревоженным, дядька Зуй беспокойно щупал повязку на плече и поправлял топорик за поясом. Тётка Ёлка то и дело принималась вздыхать и осенять всех подряд охранными знаками, словно провожала не торговый обоз, а войско на передовую. Тиша уныло смотрела в землю, избегая встречаться с ведьмой взглядом. Торвин выглядела хмурой и усталой, будто простояла в карауле всю ночь. Зато Нарок с Омелой были бодры, обменивались улыбками и загадочными взглядами, и ничего не замечали вокруг. Только спустившись с Еловой горки, Нарок вдруг спросил:

– А Вольник у нас где?

– Опомнился, – хмыкнул Добрыня, – Вольник ещё затемно ушёл. Он нынче, пожалуй, заполуднует в Неровье, не то что мы.

– Отставить разговоры и шевелите лошадей, – рыкнула, не оборачиваясь, Торвин, – Тогда, может, заполуднуете на Торговой тропе, а не посреди бурьяна.

– Э, мать! – встрепенулся Добрыня, – А ты куда ж это нас ведёшь? Яблочная горка в другую сторону.

– Яблочная горка в подорожной не значится.

– Ну-ну, – буркнул Добрыня себе под нос, вытащил из кошеля на поясе странный амулетик – два тонких прутика от деревьев разной породы, оплетённые по кругу сухой травинкой – и украдкой уронил его на землю.

Редколесье понемногу сменилось густыми зарослями орешника и бузины, стёжка стала почти незаметна. Прошло изрядно времени, прежде чем дядька Зуй бегом догнал ломящуюся через кусты Торвин и спросил:

– Уважаемая, ты уверена, что правильно нас ведёшь? По всему мы уже должны давно быть на Свитовой тропе.

– Понимаю, – хмуро откликнулась Торвин, – Вот только эта ракшасья тропа как сквозь землю провалилась. По моим ощущениям мы движемся верно, но могли немного уклониться к закату. Ты знаешь эти места?

– Не слишком хорошо. Мне кажется, мы сильно забрали в Истоки, но на окрестности Истова Хребта это не похоже, да и ручьёв что-то не слышно. Самое время снимать порты и надевать их наизнанку да задом наперёд.

Торвин смерила лесовика недобрым взглядом.

– Зуй. С подобными лесными байками – в возок, к Добрыне. Можешь ты по-человечески сказать, в каком уделе мы сейчас находимся?

– Это не Марь. На Мари я и с закрытыми глазами не заблукаю. Может, мы какой-то ракшасьей волей попали в лесной коридор?

– Ясно. В возок, к Добрыне. Вам, тормалам, без баек – как без пряников, это я уже поняла.

Дядька Зуй обиженно примолк и отошёл к возку, а Торвин, выбрав место чуть почище, скомандовала остановку и подозвала к себе Нарока. Тот подъехал с таким дурацким выражением счастья на лице, что Торвин сразу поняла: парень не в себе, и чтобы услышать от него хоть что-нибудь путное, следует задавать только самые простые вопросы.

– Как по-твоему, где закат? – спросила она для начала.

Нарок уверенно показал рукой направление.

– Ага, – пустилась рассуждать вслух Торвин, – Тогда получается, что полночь должна быть вот там. Но мох на деревьях указывает совсем другое, да и вот тот муравейник… Как думаешь, могли мы незаметно сделать круг и пойти в противоположную сторону?

Нарок пожал плечами.

– Тут же не видно ни зги, и Око за тучами. Могли, наверное.

– Посмотрим-ка, – и Торвин расправила на колене карту, – Если бы мы с таким же достойным зубатки усердием ломились в противоположную сторону, то уже давно пересекли бы Торговую тропу выше Оленей горки. Но этого почему-то не произошло. На Истов Хребет мы тоже не поднимались, и болота вокруг не видно. Из этого следует, что мы покинули Марь, но каким-то хитрым образом в Истоки не попали. Между тем незаметно выйти из вот этого треугольника между Истовым Хребтом, Мариным болотом и Торговой тропой – выше человеческих сил. Какие есть предложения? Кроме тормальских, в стиле “снимать портки и бегать”.

– Ну, – чуть нахмурившись, проговорил Нарок, – Можно, например, продолжать идти вперёд, пока не выйдем к какому-нибудь обозначенному на карте ориентиру.

– Как мы можем быть уверены, что движемся именно по прямой, а не ходим кругами?

– Вешки ставить…

Торвин недовольно помотала головой. Похоже, юнец не осознаёт, что в таком густом подлеске можно пройти в двух шагах от вешки и не заметить её.

– Или идти назад по своим следам, – вяло предложил Нарок.

– Я тоже об этом думаю. В самом худшем случае снова завалимся ночевать на Ёлкину горку.

И, спрятав карту в седельную сумку, Торвин развернула коня.

– Куда мы, Лебёдушка? – удивлённо воскликнул Добрыня, – В другую же сторону шли?

– Моё имя Торвин Валькйоутсен, – холодно произнесла Торвин, – Жаль что ты, Хивэ-миэс*, не в состоянии этого запомнить. Мы возвращаемся.

Добрыня занервничал, заёрзал на облучке.

– Но назад никак нельзя!

– Почему вдруг?

– Да потому, что нет там дороги назад! Говорю тебе добром: идём дальше, как шли, всё будет хорошо.

– Вперёд мы уже шли, мне не понравилось. Погуляли – и хватит, едем обратно, к уважаемой Ёлке, пироги есть.

– Нельзя! – замотал головой Добрыня, – Ход на Еловую горку нам больше не откроется, только выплутаемся неизвестно куда!

– Глупости, – отрезала Торвин, – Разворачивай колымагу.

Вдруг разлепил губы молчавший всё это время дядька Зуй:

– Я полагаю, Добрыня дело говорит. В лесном коридоре следует идти туда, куда он ведёт, а не метаться, как тараканы по горшку.

Брови Торвин свирепо сдвинулись, к щекам бросилась кровь.

– Так! Зуй, ты с обозом своей волей шёл, и дальше можешь катиться, куда твои глаза глядят. А вот этого старого козла мне приказано живым и невредимым доставить к Нерским воротам до начала хляби. И, клянусь Небесной Коровой, я это сделаю, даже если мне придётся связать его и волочить силком!

Нарок с Омелой испуганно переглянулись. Похоже, столь скорое расставание не входило в их планы.

– Ну так и доставляй, как знаешь! – возмущённо воскликнул Добрыня и принялся разворачивать возок.

Очень скоро выяснилось, что Добрыня с Зуем были правы: обратный след обрывался, словно возок, двое конных и трое пеших возникли посреди леса из ниоткуда. Торвин отдала Тууле Нароку и принялась тропить напролом через кусты, однако знакомое еловое редколесье так и не появилось. Несколько раз Торвин меняла направление, пыталась возвращаться на уже пройденные места, но лес точно смеялся над нею, выводя ко всё новым неразведанным уголкам и надёжно пряча следы. Казалось, будто кусты смыкают и сплетают между собой ветви прямо за хвостом Нарокова коня.

– Что, Добрынь, ты хоть сам-то знаешь, куда нас занесло? – тихо, тайком от Торвин, спросил Зуй у торговца.

– Теперь уже нет, – ответил тот, – Ты к этой козе не лезь, пусть сама потыркается, глядишь, научится старших уважать.

– Эк тебя задело… Ты что, готов ночевать рядом с нежитью, лишь бы поморийской дуре нос утереть?

– Нежить – это уж её трудности. Пускай помашет сабелькой, коли ума нету.

– Как стемнеет, трудности будут у нас всех. Или ты заговорённый? Потом, имей виду: хлябь близко. Я-то всяко домой попаду, а вот ты не к змеелюдам ли в гости собрался?

– А ты откуда про нежить знаешь? – подозрительно прищурился Добрыня, – Вроде, когда Ёлка мне про своего Свита рассказывала, все уж спали.

– Все да не все. Мы с Торвин договорились тайком караулить: я до полночи, она – после. И вишь ты – не зря. Чуйка на беду у этой белозорой работает как надо.

– И что, ты так прям и рассказал ей всё, что слышал, про Ёлкина мертвяка?

– Рассказал.

– И поверила?

– Изругала пьянью. Однако жопой чует, что дело неладно и оставаться в лесу нельзя, вот и машет всё утро топором, как наскипидаренная. Для тебя, между прочим, старается.

– А я ей чем могу помочь? Она наших с тобой слов не слушает, мы для неё – суеверные лапотники. Может, хоть нежить вгонит ей ума. По-родственному, так сказать.

Если для Торвин день прошёл в бесконечном поединке с лесом, то для Нарока это был целый день беззаботного, ничем не заслуженного счастья. Омела шла рядом и развлекала его рассказами о своём лесном житье-бытье, а он слушал и ловил себя на том, что порой даже не понимает слов, а просто любуется её голосом, словно пением дивной птицы. Когда же приходила очередь идти в голову обоза и браться за топор, заинтересованный взгляд Омелы заставлял его работать споро и радостно, не чувствуя усталости. Время летело незаметно, и он был весьма удивлён, вдруг услышав, что Торвин командует привал.

– Се риитаа**, – сказала она устало, – Ищем место для ночёвки, пока светло.

Это было не самой простой задачей. Торвин наотрез отказывалась разбивать лагерь в низинах и вблизи кустов, а одновременно и свободное от них, и достаточно высокое место никак не попадалось. Наконец, Зуй пришёл из разведки и сообщил, что набрёл на кое-что годное. Торвин сходила вместе с ним посмотреть, а когда вернулась, велела срочно всем подниматься и идти за ней.

Находка Зуя оказалась и впрямь стоящей. Маленький домик-заимка с колодцем и овином стоял посреди чистой полянки. Видно, в травостав сюда приходили заготавливать сено для коз. Сейчас овин был пуст и вместил в себя, хоть и без особых удобств, всех троих коней. Избушка была тоже тесновата на шестерых, зато в ней имелся очаг, сном же на полу вповалку лесной люд не напугать.

Едва в заросших низинах начали сгущаться сумерки, Торвин всех загнала под крышу. Строго-настрого велев больше не высовываться, она сама проверила и заперла коней, обошла лишний раз вокруг избушки, а вернувшись, старательно прикрыла на засовы окна и дверь. После Тиша запечатала их охранными знаками, начертив перед каждым Дневное Око угольком из очага.

– Нарок, тебе первый караул, – сказала Торвин, и, даже не притронувшись к пирогам, которые добрая Ёлка завернула им с собой, повалилась на лавку спать.

Угомонились в тот вечер быстро: все устали, и разговаривать было не о чем. Только Нарок остался сидеть у порога неподвижной тенью, прислушиваться к звукам ночи за стеной, да Омела, составляя ему компанию, пряла в темноте, прислонившись спиной к его спине. Время текло, словно медленная вода, люди спали, а в лесу шумела обычная дикая ночная жизнь. Нарок повернулся к Омеле, осторожно вынул из её руки веретено и, обняв девушку за талию, притянул к себе. Она не отпрянула, мягко и доверчиво прижалась к нему всем телом. Долго ли они сидели так, расслабленно слушая ночь?

Вдруг Нарок насторожился и шепнул:

– Слышишь?

– Что?

– Слишком тихо. Птицы замолчали.

Быстро, перешагивая через спящих на полу, он подошёл к Торвин, тронул её за руку. Та сразу же открыла глаза. И без слов поняла, что именно встревожило караульного. Осторожно, словно дикий зверь, она обошла дом, прислушиваясь у каждого окна, остановилась возле двери. Над дверной притолокой была узкая щель, заткнутая мхом. Торвин быстро очистила её и приникла к ней глазом, потом поманила Нарока к себе.

– Вот он.

Нарок глянул, и по спине побежали назойливые мурашки. Существо, вышедшее из кустов, внешне напоминало человека, но человеком не было. Оно замерло неподвижно, неловко сгорбившись и подавшись вперёд, словно собиралось шагнуть, но вдруг забыло об этом. Костлявые его плечи бессильно опустились, голова поникла. Живой человек ни за что не остановился бы вот так. А оно – стояло, затапливая окрестности мёртвой тишиной, нелепое, тощее, страшное, с неопрятно растрёпанными длинными волосами цвета пожухлой соломы.

– Что это? – одними губами спросил Нарок.

– Неупокоенный, – дрожа, прошептала ему на ухо Омела, – Они ходят иногда, ищут живую силу. Но ему нас не достать, охранный знак не даст войти. Главное – чтобы он ни к кому не притронулся…

Будто в ответ на её слова, существо каким-то невообразимо резким прыжком подскочило к двери и заглянуло снаружи в щель. Глаза его были тусклы, затянуты мёртвой плёнкой. В дом дохнуло распахнутой могилой. Омела шарахнулась, чуть вскрикнув, а Торвин ткнула кинжалом в щель.

– Что случилось? – сразу же спросил, подняв голову, дядька Зуй. Но ответ на вопрос уже не требовался. То, что ломилось в дом снаружи, плевать хотело и на охранный знак, и на кинжал Торвин. Длинные когти ломали в щепки дерево, расширяя щель. Торвин, не останавливаясь, колола и резала, но толку от этого не было, мёртвая плоть не чувствовала боли, а отсечь хотя бы палец не получалось, тварь оказалась на редкость проворной.

– Он хоть чего-нибудь боится? – крикнула Торвин, – Как у вас такое прогоняют? Молитвы, серебро, охранные знаки, вода? Ну хоть что-нибудь?

– Огонь, – ответил дядька Зуй, – Только нужен чистый***.

– Так давай, три быстрее! Он нам сейчас стену процарапает! Нарок! Сюда! Не пускай его, не позволяй лезть!

Выкрикнув всё это, Торвин отскочила от двери, освобождая место Нароку, а сама бросилась через внутреннюю дверь в овин, к лошадям. Там, перед выходом, стояли у стены их с Нароком копья. Уже через миг стало слышно, как хлопнула внешняя дверь, а потом жуткие лапы исчезли из щели и снаружи раздался какой-то шум. Нарок выглянул. Торвин копьём пригвоздила мёртвую тварь к стене, пробив её насквозь. Возможно, неупокоенному было неприятно, но не более того. Подёргавшись немного, он понял, что освободиться не сможет, и просто двинулся навстречу своей противнице, проталкивая древко копья сквозь себя. “Зуй! Да где ты уже со своим огнём?” – заорала Торвин, задирая пятку копья вверх. Это немного озадачило неупокоенного, но, видимо, не огорчило. Просто без опоры на ноги продвижение его слегка замедлилось. Не раздумывая дальше, Нарок распахнул дверь, выскочил из избы и с размаху рубанул тварюгу саблей, забыв, что мёртвому не больно.

– Копьём! – скомандовала Торвин.

Вот только бежать за ним было некогда. И тут кто-то осторожно потрогал Нарока за плечо. Тот чуть не рубанул в ответ сгоряча, однако успел остановиться. За спиной у него стоял Добрыня с полуштукой льняной холстины***** в руках.

– Хватай его через ткань, – говорил он, протягивая Нароку конец отреза.

Трогать неупокоенного руками совсем не хотелось, поэтому Нарок просто накинул петлю ему на шею и затянул. Не имея больше возможности двигаться к Торвин, тот кинулся в противоположную сторону и сорвался с копья, но Нарок тут же перебросил отрез через его голову. Торвин поймала, дёрнула на себя и прижала материю к земле ногой. Тканая полоса аккуратно накрыла лицо, голову и спину их противника, а Нарок, подхватив с земли копьё Торвин, двинул его в грудь втоком**** и опрокинул к Торвин в объятия. Тварь хоть и была на редкость сильной, как оказалось, весила не слишком много. Дальше пошла уж совсем несуразная возня: по очереди они то прижимали пойманного нежитя древком копья к земле, то обёртывали тканью, и понемногу перемотали на него весь отрез, добротно запеленав в холст. Получившийся свёрток иногда слегка ворочался, но чаще лежал смирно и выглядел вполне безобидно. Убедившись, что высвободиться пленник не в состоянии, Торвин и Нарок дополнительно упаковали его в принесённый Добрыней рогожный мешок. Устало вздохнув, Торвин уселась на землю и принялась оттирать тряпицей испоганенное копьё.

– Ну и что с ним теперь делать? – рассуждала она при этом вслух, – Здесь бросать нельзя, ещё вырвется на волю или кто развернёт из любопытства… Сжечь? Много возни, а мы ведь и так уже выбились из расписания. И потом, ткань сгорит раньше, чем то, что в неё укатано. Не хочу увидеть этого красавца на свободе ещё раз.

– Может, он магам на что сгодится? – предложил Добрыня, – Отвезём его к вашим гарнизонным целителям, пускай изучают. А не надобен – так сами и пустят его в расход. Они ж разбираются, как с таким быть?

– Надеюсь, – ответила Торвин без особой уверенности в голосе.

– А может, и приплатят чего, – мечтательно добавил Добрыня.

Пока Торвин с Добрыней решали судьбу пленника, Нарок бегом бросился назад в избушку: оттуда раздавались чьи-то жалобные всхлипы. Это, сжавшись в комок в тёмном углу за очагом, плакала Тиша. А Омела гладила её по дрожащей спине и приговаривала ласково, рассудительно:

– Ну что ты, что ты, маленькая… Уже всё. Бояться не надо, всё хорошо. Там ведь наши тётка Лебедь с Удачником. Они знаешь, какие? Любую дрянь враз на копья – и в кулёк…

Остаток ночи вызвался покараулить Добрыня. Когда все, наконец, успокоились и улеглись, он потихоньку подсел к очагу, засветил лучину. При её зыбком свете он достал из поясного кошеля два простых маленьких камешка, чуть погрел их в руке, а потом один из них опустил в горячую золу очага, а другой отнёс к двери и кинул в изрядно расширенную нежитем щель над притолокой. И шепнул едва слышно: “Откройся, дорога, отныне и до веку. Так тому быть.”

Наутро первой из избы вышла Торвин. Позёвывая и почёсываясь, она постояла немного на пороге, поглазела по сторонам, а потом вдруг ахнула, хлопнула себя ладонью по лбу и умчалась к возку, туда, где на оглобле висело её седло. Вскоре, расстелив на коленях карту, она уже со смехом объясняла дядьке Зую: “Ты глянь, ну мы и гуси перелётные! А ты тоже хорош: я, да на Мари! Видишь вон там, внизу, ручей? Как мы его вчера не заметили? Это Кривражка. Пойдем вниз по течению – и ещё до полудня вылезем на Торговую тропу чуть ниже Коштырей.”

Комментарий к Нежить

*Хивэ-миэс – добрый человек. Передразнивая Добрыню, Торвин таким образом переводит его имя на свой родной язык.

**се риитаа – хватит

***Чистый огонь – добытый трением или принесённый молнией.

****Вток – металлическая часть, защищающая пятку копья.

*****Льняное полотно считается мощным оберегом от любой враждебной людям магии. Для нечистой силы оно непроницаемо.

========== О любви и самобульке ==========

Пробираться по бездорожью не просто, даже если знаешь, куда идти. Там, где пеший ящернётся разок да и пролезет, конному требуется свободная от бурелома стёжка. Возку же нужна какая-никакая, но тропа, и прокладывать её – тот ещё труд. Русло Кривражки по берегам густо обросло молодым ивняком. Торвин, Нарок, Зуй и Добрыня по очереди становились в голове обоза, чистили путь, и всё же дело шло медленно, слишком медленно. Око перевалило зенит, но никаких намёков на приближение Торговой тропы не появлялось. Наконец, выбрав место поровнее, Торвин скомандовала привал, а сама собралась на разведку. Перед тем, как уйти, она подошла к Нароку и тихо сказала ему: “Поглядывай. Мы не одни.” И, заметив, как её напарник нервно покосился в сторону возка, снисходительно добавила: “Не такое. Обычный человек. И тащится он за нами уже давно.” После Торвин ушла, а Нарок остался за старшего, то есть торчать вооружённым посреди лагеря и сторожить кусты в то время, как остальные заняты всякими нужными и полезными делами. Например, приготовлением обеда.

Тёткиёлкины пироги закончились ещё вчера, а остатки зубаточьего мяса подобрались утром, так что на обед было хлёбово. Нарок заглянул в бурлящий над костром котелок – и вздохнул украдкой. Опять речная вода с луком, корешками рогоза и конечно, репой, давно ему опротивевшей, но неизбежной основой любой тормальской еды. И горсточка чёрной муки для нажористости. Эх…

– Не любишь, – грустно и ласково сказала Омела, помешивая в котелке длинной ложкой.

– Ты о чём? – встревожился Нарок.

– Репу не любишь, я же вижу. А что любишь?

Нарок впервые за долгое время всерьёз задумался о том, что он вообще в жизни любит, и вдруг представил себе родную хату, матушку у печи, сестрёнку, склонившуюся над пяльцами. Вспомнил, как бегал с братьями на рыбалку, гонял с друзьями коней в ночное. Как всей семьёй с песнями и прибаутками рубили капусту на заквас, как радовал в хлябь запах яблок в кладовой и аромат капустных щей… В хороший круг их забеливали сметаной, не мукой. Увидев, что он здорово пригорюнился, Омела поспешила спросить:

– Что у тебя дома, в Загриде, едят? По простому, на каждый день?

– Кашу. Или картошечку в печи томят. С молоком. А если нету, то с куриным яйцом.

– Что за картошка?

– Трава такая, у которой корни съедобные, клубеньком. Но понежнее репы, и клубней сразу штук пять у одного куста.

– Земляная груша*, что ли?

– Лучше. У картошки и клубень вкуснее, и ботвы меньше.

– А ещё что?

– Ещё хлеб. Только не такой как у вас, а пышный, с хрустящими корочками. В лесу почему-то даже хлеб не как дома: плотный и репой отдаёт.

– И не мудрено, ведь пареную репу в тесто кладут.

– И тётка Ёлка тоже? – ужаснулся Нарок, – А мне её пироги так понравились!

– Нет, что ты. Тётка Ёлка для нас пекла по-поморийски: с чистой мукой, без опары, да на простокваше. Но у кого ж столько коз и зерна, чтоб эдак-то каждый день? Вы, загридинцы, верно, все богатые…

– Богаты, – вздохнул Нарок, – До подати уплаты.

– Как это? Что такое подати?

– Деньги за пользование землёй, – и, перехватив непонимающий взгляд Омелы, Нарок пустился объяснять, – Земля-то ведь князева.

– Нет, что ты, земля этлова, – возразила Омела.

– Это в Торме. У нас люди, кто хочет на земле дом ставить, пахать-сеять, корову пасти, все платят в княжью казну по серебряной деньге с десятины**. Как поля уберут, приезжает княжий сборщик, и надо, чтоб к его приезду всё было готово. Кто не может уплатить деньгой, платит имуществом, а то и собственной спиной. Я через это дело в гарнизон и попал. У нас неурожай случился два круга подряд: где там денег раздобыть, сами уже мякину ели. А тут как раз в село пришёл гарнизонный вербовщик. Кто согласится пойти служить на десять кругов, тому сразу жалование сулил выдать за пол круга вперёд. Вот я и пошёл, чтобы своих из нужды вынуть.

Омела улыбнулась.

– А я сразу поняла, что ты человек мирный, не воин.

– Это почему? – спросил Нарок несколько обиженно.

– Ты добрый. Вот тётка Лебедь – та воин. Она, знаешь, сама как из стали, и глаза всегда холодные. Её муж, верно, очень смелый человек.

– С чего ты взяла, будто Торвин замужем?

– А вот знаю. У тётки Лебеди на ушке сапожка есть знак: волк и лебёдушка лицом к лицу. Она когда на заимке спать легла, сапоги стянула, а я увидела. У ней муж тормал из рода Волков, а сапожки – мужнин подарок.

Нарок пожал плечами:

– Знаешь, в Приоградье не придают такого значения одежде, как в Торме. Это всего лишь сапоги. А волк с лебедью – клеймо сапожной мастерской Олизара Хорта.

Омела хотела было что-то возразить, но тут сама Торвин вынырнула из кустов и поманила Нарока к себе.

– Обедаем по-быстрому и поднимаемся, – бодро скомандовала она, обращаясь ко всем сразу, – До Торговой тропы отсюда всего пять перестрелов.

А Нароку Торвин показала три стрелы без наконечников, с подкрашенным красной краской оперением.

– Видишь? – сказала она уже негромко, только для своего напарника, – Мне даже вешки расставили. Кое-кто сильно заботится, чтобы мы не заплутали в чаще. Как думаешь, для чего?

– Заманивает куда-то?

– Может быть. А может, наоборот, даёт добрый совет. Я прошлась до места, где Кривражка пересекает Торговую тропу. Нас там ждут, и отнюдь не с калачами. А вот если пойти, как советует наш тайный спутник, мы обойдём место встречи и выйдем прямо к Коштырям. Хотя ходка по кустам из-за этого несколько удлинится. Имей виду, этот путь тоже может завести нас в ловушку. К тому же ребята у брода через Кривражку могут устать ждать и пойти за нами следом. Что скажешь, патрульный? Будем прорываться через засаду или поверим нашему краснопёрому проводнику?

– Ящер его знает, этого доброхота, – сказал Нарок.

– Я б пошёл по вешкам, – вставил своё слово тихонько подошедший к Торвин Зуй, – Тот, кто их ставит, не желает нам зла.

И он показал ещё одну лёгкую стрелу с таким же оперением.

– Эта вешка указала мне заимку, на которой мы провели ночь.

Торвин едва заметно усмехнулась.

– Зуй, иди-ка ты отсюда. Мешаешь воспитывать молодёжь. Мне было интересно, что выберет Нарок: явную опасность или сомнительную помощь. Кстати, напрасно ты не показал мне стрелу вчера. Она наводит на кое-какие соображения.

Как же хорошо было после блужданий по бездорожью выбраться на твёрдую, относительно ровную, а главное – чистую Торговую тропу! Теперь она казалась такой широкой и безопасной, а лежащий за ней Дол – даже приветливым…

Коштырями звался небольшой хуторок, нахально торчавший на открытом месте, прямо меж двух голых холмов. Торжка при нём не было, зато имелся кабак.

– Может, по шкалику за возвращение? – предложил Зуй.

Торвин сперва поморщилась, потом поглядела на едва переставляющих ноги лошадей, проследила за жадным взглядом Добрыни – и вдруг согласилась.

На обнесённом пряслом дворике народу толпилось не меньше, а, пожалуй, даже и побольше, чем на ином торжке. Усевшись на чурбачки, мужики и парни деловито хлебали самобульку из деревянных кружек и неспешно беседовали в пол голоса. Кто-то дрых на лапнике под стеной, с головой накрывшись плащом. Стайка девок с корзинками бродила между людьми, а за ними следом таскалась тощая однорогая коза.

Возок оставили за воротами. Видя, что Тиша с Омелой, усевшись на землю, достают веретёна, Нарок спросил:

– А вы разве не пойдёте?

– Нам не вместно, – испуганно замотала головой Тиша.

– Кабак – для мужчин, – терпеливо объяснила Омела, – Из тёток, бывает, ещё заходят кто поотчаянней, а девке это срам. Да и поколотить могут.

– Кто ж? – удивился Нарок.

– Девки тутошние. Их вон – аж семеро, и все здоровенные. Решат ещё, что мы у них заработок перебить хотим.

– Странно, – сказал Нарок, с сомнением разглядывая бродящих по кабацкому двору девок. Все они выглядели смирно и невзрачно в своих тёмных рогожах, и никак не тянули на разгульных девиц. – Чем же они промышляют?

– Блины продают. С повидлом, с творогом, с рыбой… Это уж так заведено: коли на каком хуторе кабак, ихние девки работают при нём себе на приданное.

– И они не боятся, что кто-нибудь обидит спьяну?

– Что ты, разве кто посмеет? Вон, видишь, за ними следят трое парней? Один у прясла, другой в дверях, и ещё возле бочки стоит, длинный такой. У нас девушки в одиночку нигде не ходят, всегда рядом или отец, или брат, или жених. Сама по себе бродить станет только ведьма или вовсе ракшица.

Поразмыслив немного над услышанным, Нарок решил на всякий случай остаться у возка и в кабак не пошёл. Но стоило ему опуститься на землю рядом с девушками, Омела, мягко улыбнувшись, шепнула:

– Ты с нами не садись, поди хоть на облучок. А то парни задираться начнут, девкой дразнить.

– На вечёрке все вместе сидели – и ничего, – несколько раздосадованно заметил Нарок.

– Так то ж вечёрка, – сказала Тиша, глядя на него жалостливо, словно на неразумного младенца.

Между тем Добрыня показался из дверей кабака с гусём*** самобульки и кружками в руках. Зуй с Торвин уже ждали его возле изгороди. Однако стоило им усесться и разлить поило, какой-то медведеобразный мужик подгрёб к Добрыне и радостно прогудел: