Текст книги "Последний обоз (СИ)"

Автор книги: AnyaSolo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Перевалив через невысокую, каменистую горку, обоз поехал вниз. Идти стало легче, да и местность переменилась: вынырнув из зарослей, стёжка пошла через чистый и сухой еловый лес. Постепенно среди ёлок начали появляться берёзки и кустики лещины, запахло болотом.

Вблизи Мари под ногами запружинили зелёные кочки. Яркая хвоя ёлок заставляла забыть о том, что сушь на исходе, и где-то совсем недалеко земля потрескалась от зноя, а деревья тянут к хмурому небу лишь голые ветви. Малиновые Звоны, правда, совсем обмелели, и узенькие ручейки с трудом прокладывали себе путь через заросший травой ложок.

А потом пришёл миг, когда карта Торвин стала бесполезна.

– Добрыня, – сказала она, остановив обоз, – Дальше вести тебе. Отдавай вожжи Вольнику, будешь показывать дорогу.

Но Вольник тут же вылез вперёд:

– А давайте, я поведу? Я здесь все стёжки знаю! Свитова тропа уже совсем близко. И, кстати, по ней можно верхом.

Свитовой тропой оказалась плотная и довольно широкая тропинка, ведущая сперва через молодой осинник, а потом по еловому редколесью. Откуда вдруг посреди леса взялась такая чистая и хорошо натоптанная тропа? Нарок, ехавший теперь впереди обоза, сразу спросил об этом у их проводника. Вольник охотно объяснил:

– Здесь один маг прошёл, из тёмных. Дело было давно, но он сильно попортил землю, и до сих пор на его тропе почти ничего не растёт. Ну а люди пользуются. Может, уже и заросло бы, если бы никто по мажьему следу не топтался.

– А что, много ходят?

– По разному. С тех пор, как тётка Ёлка здесь поселилась, конечно, побольше. Она хорошо лечит, и берёт совсем не дорого.

– А какая она?

– Кто? Тётка Ёлка? Забавная. А, чего там рассказывать, сам скоро увидишь.

Нарок ехал следом за Вольником, сгорая от любопытства. Все его познания о ведьмах были почерпнуты из детских сказок, и, если верить им, то выходило, что ведьма непременно должна быть уродливой старой каргой, которая живёт в избе на курьих ногах и поедает не в меру любопытных странников, а их черепа вывешивает столбах за воротами. Однако ведьму с Еловой горки, похоже, никто всерьёз не боится. И раз про неё говорят “тётка”, значит, она, должно быть, не так уж и стара…

От этих раздумий Нарока отвлекло едва заметное движение справа, на обочине. Он обернулся и увидел кота. Обычного домашнего кота, крупного, гладкого, замечательно полосатого. Ничуть не боясь лошадей и людей, кот спокойно сидел у края тропы и наблюдал за обозом.

– Смотри, – сказал Нарок.

– Куда? – удивился Вольник, – Ах, вот оно что!

Улыбаясь в весь рот, он тут же присел на корточки, протянул к коту руку и поманил:

– Кис-кис-кис…

Кот одарил его пренебрежительным взглядом, отвернулся и, задрав хвост, неторопливо пошёл прочь. Вольник, смеясь, сошёл с тропы:

– Приехали! Нам туда!

Сказав так, он побежал следом за котом, свернул за большую ёлку и пропал из виду.

Последовав за Вольником, обоз без дороги, прямо по зелёной и сочной траве въехал на окружённую ёлками горушку, посреди которой на четырёх высоких пнях, похожих на гигантские курьи лапы, стояла маленькая изба. На родине Нарока про такую сказали бы: блином покрыта, пирогом подпёрта. Стены её были сплетены из ивовых прутьев и обмазаны глиной, маленькие окошечки занавешены рушничками, а крыша уложена дёрном, на котором, так же, как вокруг избушки, буйно росла трава и даже паслась коза. Она уставилась на прибывших жёлтыми наглыми глазами и бесцеремонно поинтересовалась:

– Мееее?

Рушничок на одном из оконцев отодвинулся, в нём мельком показалось чьё-то лицо. Потом послышались шаги, дверь распахнулась и через порог избушки вышагнула хозяйка с большим полосатым котом на руках.

Ведьма оказалась не старше Нароковой матушки. Платка тётка Ёлка не носила, и было видно, что её толстые, ярко-бронзовые косы, по-вдовьи подвязанные простыми ремешками, уже присолила седина. Но при том она была всё ещё весьма хороша собой: пухленькая, темноглазая, щедро осыпанная золотыми конопушками. И одёжа на ней была особенная: совсем простая рубаха из некрашеного крапивного полотна, без вышивок и оберегов.

– Маэль в помощь, – с поклоном поприветствовал её Добрыня.

– Тебе Добрынюшка, того же, – сказала она тихо, – С чем пожаловал?

– Прости уж, но работёнку тебе привёз. Раненый у нас.

Не выпуская из рук кота, тётка Ёлка ловко спустилась на землю по крутой и корявенькой лесенке из хлипких жердей.

– Показывай.

Дядька Зуй всё ещё не очухался от пьяного сна. Его бесчувственным тюком выволокли из возка, уложили на землю. Тётка Ёлка недовольно поджала губки. Она сперва походила вокруг, потопталась по траве босыми ногами, потом отпустила кота. Тот сразу же взобрался спящему на грудь, подобрал лапки, прикрыл глаза и принялся подмурлыкивать звучно и басовито. Тогда тётка Ёлка едва заметно кивнула и вымолвила:

– Ну что ж, будем лечить. Разматывайте.

Колдовство лесной ведьмы оказалось совсем не похожим на будоражащие воображение представления ярмарочных колдунов. Нарок даже почувствовал лёгкое разочарование от того, что всё произошло так обыденно и скучно, никаких тебе зелий, заклятий и диковинных амулетов. Когда Омела размотала повязку на плече Зуя, тётка Ёлка просто присела рядом на корточки, посмотрела, потом спросила у Добрыни:

– Самобулька есть? Давай.

Тот послушно протянул свою флягу.

– Ветошь чистая? – снова спросила тётка Ёлка и тут же, махнув рукой, сама себе ответила, – Да нет у вас ничего, всё как из-под ракшасьей задницы… Ждите, я сейчас.

Она резво скрылась в своей избушке, но вскоре вернулась назад. В руках у неё была корзинка с лоскутами и лентами из такой тонкой, рыхлой и белой ткани, какой Нарок и в городе-то никогда не видал. Под печальные вздохи Добрыни тётка Ёлка обильно смочила лоскут самобулькой, протёрла им начисто кожу вокруг раны, другим бережно промокнула внутри. Затем ведьма вынула из корзинки плотно закрытый горшочек. В нём оказался какой-то мелкий жёлтый порошок. Положив сколько-то порошка на ладонь, тётка Ёлка поднесла её к ране и резко дунула, а потом свела и плотно прижала друг к другу края раны и, наклонившись к ней губами, тихо произнесла:

– Стой, руда. Сталью отворено – словом затворится, ключ и замок.

Рана, действительно, на глазах схватилась плотной корочкой и перестала течь. Всё то же самое было проделано и с местом выхода стрелы. Закончив, тётка Ёлка, отряхнула руки о подол рубахи и принялась сноровисто бинтовать Зую плечо.

– Всё, хватит, – наконец, сказала она спокойно, – С этим беды не будет, заживёт помаленьку. Только от похмельной хвори я его избавлять не собираюсь. Сам наракшасился – сам себе и злыдень.

Добрыня согласно кивнул:

– И на том спасибо, благодетельница. Чего попросишь за работу?

Тётка Ёлка вдруг нахмурилась:

– Постой. У вас тут ещё от кого-то рудой пасёт.

Страшновато шевеля ноздрями, словно взявшая след псица, она покружила между людьми, остановилась против Нарока и ткнула в него пальцем:

– Скидывай куртку.

Он покосился на Торвин.

– Да там пустяк, царапина…

Но та почему-то решительно поддержала лекарку:

– Снимай. Пусть она посмотрит.

Нарок послушался. На верхней рубахе, действительно, оказалось всего лишь небольшое, давно засохшее пятно. Зато сквозь дырку в ней было видно, что исподница успела пропитаться кровью гораздо сильнее и к тому же прилипла к коже. Посмотрев на это безобразие, тётка Ёлка распорядилась:

– Всё снимай.

– Может, не надо? Схватилось уже, и почти не болит. Вернусь в крепостицу – тогда в лазарет сбегаю…

– Надо. Сама-то рана пустячная, но почистить надо, а то ты до своего лазарета не добежишь. Ну? Чего встал? Нож давай.

Нарок безропотно протянул ей свой нож. Ведьма разрезала по боку и стащила с него верхнюю рубаху, а из нижней выкромсала прилипший к телу лоскут.

– Немножко больно будет. Потерпишь?

Нарок кивнул, полагая, что уж немножко-то точно вытерпит, не поморщившись. Тётка Ёлка ухватила прилипший к телу лоскут за край и дёрнула, разом отрывая его от кожи. На миг у Нарока подкосились ноги, из глаз брызнули искры и слёзы. Он судорожно вцепился в протянутую кем-то руку, а тётка Ёлка прижала к открывшейся ране чистый лоскут. Когда в голове прояснилось, Нарок осознал, что перед ним, чуть не плача, стоит Омела, разжал руки и, сгорая от стыда, буркнул:

– Извини…

– Ничего, – еле слышно откликнулась она. Нарок заметил, что у неё на руках остались следы от его пальцев. Тётка Ёлка между тем, внимательно осмотрев рану, задумчиво пробормотала себе под нос:

– А глубоковата царапинка. Закрою-ка я её на всякий случай… Девочка… Как тебя там? Омела? Придержи этого здоровенного ещё разок. Теперь действительно больно будет.

Нарок посмотрел на Омелу испуганно и смущённо. Он хотел было сказать, что держать его не требуется, и вообще, не такая там серьёзная рана, заживёт как-нибудь сама, но девушка уже бесстрашно и доверчиво протянула ему обе руки.

В уплату за лечение тётка Ёлка попросила пол мешка овса и хорошую стальную иглу, от монет же отказалась, заявив, что их в горшок не положишь. Всё испрошенное тут же было приобретено у Добрыни. Расплатившись с хозяйкой Еловой горки, обоз уже приготовился было выдвинуться в путь, но тётка Ёлка, узнав, что они собираются заночевать у Оленьей горки, уверенно сказала:

– Не успеете.

Торвин, нахмурившись, тут же подошла к ней с картой, чтобы выяснить, где именно они сейчас находятся, и точно ли остаток пути никак не проделать до темна. Едва взглянув в пергамент, тётка Ёлка устало пояснила:

– Когда вы ко мне шли, вам здешний хранитель лесной коридор открыл. А обратно уж сами будете выплутываться, и никто вам точно не скажет, сколько вёрст отсюда до торговой тропы. Одно знаю точно: на Яблочную горку нынче даже стёжка заросла, вы же с возком прётесь. Нет вам туда дороги. Станете прорубаться – потеряете день пути. Лучше переночуйте у меня на дворе, а завтра поутру ступайте своим следом обратно, к переправе. Потеря времени почитай что та же, но хоть не так измотаетесь.

Поразмыслив немного и про себя ругательски изругав Добрыню, Торвин решила воспользоваться гостеприимством ведьмы и остаться на Еловой горке до утра.

========== Ёлкина горка ==========

Узнав о стоянке, Добрыня расщедрился на муку. Тётка Ёлка, бодро засучив рукава, затеяла тесто. Девушек сразу же услали за хворостом для уличного очажка, Вольника снарядили за водой, и вскоре на полянке перед Ёлкиной избушкой закипел котелок, зарумянилось над углями белое зубаточье мясо, запахло кипрейным чаем и ароматным сдобным печевом.

Дядька Зуй, проснувшись, хлопнул горяченького кипрейничка вперемешку с самобулькой, ожил и принялся вырезать для тётки Ёлки гребень из зубаточьего панциря. Та хоть и отнекивалась сперва, однако было заметно, что подарок её порадовал, и наверное, оттого пироги с луком вышли у неё особенно хороши. Их ели горячими, с пылу с жару, нахваливая хозяйку. Все расслабились, заметно повеселели. Даже Торвин скинула шлем и куртку, разом утратив грозный вид.

Один только Нарок маялся, не находя себе места. После тёткиёлкиного лечения он вдруг почувствовал себя неважно. Бок совсем не болел, но настроение угасло: не радовал ни лес вокруг, ни вкусный дух от очага, ни мысль о том, что уже через пару дней он вернётся в крепостицу и сможет, наконец, выспаться по-человечески. Его сильно беспокоила мысль о том, что он причинил боль Омеле, так грубо схватив её за руку. Простит ли неуклюжего? К тому же казалось неловко расхаживать перед людьми в одной драной нижней рубахе, лезть же в сменную вонючим и грязным, как козёл, совсем не хотелось. Тётка Ёлка, видно, что-то заметила и рукой подманила его к себе.

– Что-то ты, парень, какой-то кислый. На-ка пирожок, – сказала она, – Должно полегчать.

Но то ли он не был голоден, то ли Ёлкины пироги на него не действовали. Нарок поблагодарил и уныло побрёл к возку. Там к нему подскочил Вольник и, хлопнув по плечу, позвал:

– Айда коней купать?

– Нарок, возьми Тууле, – тут же подала голос Торвин, – А Вольник пусть едет на Воробье!

Вольник радостно подпрыгнул, а Каравай, сообразив, что ему не придётся сейчас вставать и ковылять куда-то с беспокойным парнем на спине, вздохнул с нескрываемым облегчением.

– Ты осторожно, – на всякий случай предупредил Нарок, – Воробей строгий.

Вольник легкомысленно усмехнулся в ответ, подошёл к коню, почесал ему нос, приговаривая какую-то успокоительную чепуху, а потом схватился за прядку гривы возле холки и легко запрыгнул на конскую спину. И Воробей, вопреки ожиданиям Нарока, даже не подумал хватать его зубами за коленки или прижимать ногой к борту возка. С одной стороны, Нароку показалось немного обидно, что конь так легко пустил к себе на спину чужого, не проделав с ним и малой доли штучек, которыми ежедневно допекал хозяина. С другой – начни Воробей капризничать, пришлось бы меняться с Вольником лошадьми, а ведь ехать без седла гораздо приятнее на послушном и невысоком Тууле. Да и удобнее: холка у коня Торвин низкая, и спина круглая, мускулистая, не то что костлявый “забор” дылды-Воробья. А Вольник, похоже, был счастлив уже от того, что можно прокатиться на лошади, способной передвигаться аллюром более резвым, чем неторопливый шаг. Едва дождавшись, чтобы Нарок залез на спину Тууле, он крикнул: “Хоп-хоп!”, шлёпнул Воробья по бокам пятками и помчался галопом через редколесье. Воробей то и дело недовольно подкидывал задом на скаку, но Вольник только смеялся и звонко шлёпал его по крупу ладонью. Нарок, легонечко подтолкнув шенкелями Тууле, порысил за ними следом.

Недалеко от Еловой горки нашлось озерцо, ровненькое, круглое, обросшее по берегам камышом. В одном месте к воде подходила оленья тропка. Именно туда и направил коня Вольник. Быстро раздевшись догола (благо из одежды на нём были одни лишь портки), он затащил Воробья на глубину и принялся тереть его шкуру ладонями, поливать спину и шею из горстей, вымывая из шерсти пот. Нарок заехал в озеро, не раздеваясь, думая просто дать коню освежиться и попить. Однако на обычно спокойного и покладистого Тууле вдруг нашёл весёлый стих: он закусил удила, выгнул шею кольцом, покопал немного перед собой копытом, поднимая фонтаны брызг, и… улёгся во взбаламученную воду. Не ожидавший ничего подобного Нарок успел соскочить с его спины, но всё равно оказался мокрым с головы до ног. Он с досадой подумал, что теперь уж точно придётся, уподобившись Вольнику, щеголять в одном исподнем. И как следует вымыть извалявшегося в иле Тууле, конечно, тоже придётся. Так не всё ли равно, заниматься этим голышом или в насквозь промокшей одежде? Но, видно, для Нарока настал один тех из дней, когда человеку дано хлебнуть стыдобы полным ковшом, на седьмицу вперёд. Он разделся, вымыл коня, а потом, выйдя из воды, полез было одеваться – и обнаружил лежащую поверх рубахи новенькую обережку, тканый поясок в дюжину нитей. Узор на нём изображал раз за разом повторяющийся широко раскрытый глаз, окружённый с двух сторон нежно-розовыми цветками лотоса. Нарок подобрал нежданный подарок и прошептал:

– Нехорошо-то как…

– Что нехорошо? – спросил Вольник.

– Омела приходила.

– Подумаешь, беда! Что она, никогда парня без портков не видала?

– Парня без портков, наверное, видала. А вот такие портки без парня – вряд ли. Я в них с самого отъезда жил безвылазно, они изнутри грязнее, чем снаружи. Омела теперь, верно, будет думать, что я совсем неряха…

Вольник от смеха чуть с Воробья не скатился.

– Ну ты, братец, даёшь! Девка об него все глаза проглядела, не знает, на какой ещё козе подъехать, а он переживает за грязные портки! Главное – ты сам ей нравишься, дурак! А портки и постирать можно. Тётки обычно с этим легко справляются.

– Думаешь? – с сомнением переспросил Нарок, осторожно разглаживая пальцами Омелину обережку.

– Уверен.

– С чего ты взял? Она никогда ничего такого мне не говорила.

– Она девка, ей самой затевать подобные разговоры никак нельзя. Девке положено быть скромной, кроткой и со всеми любезной. По-нашему первым подходить всегда должен парень, а она может только намекнуть, приятен он ей или нет.

– Вот как… У нас, в Загриде, девушки сами выбирают, кто им мил. А подходить к ним без приглашения – это дрэннэ, скверно.

– Чудаки вы там все, в своей Загриде. И хранитель ваш тоже тот ещё чудак.

– Наш кто? – удивился Нарок.

– А, не важно. А с Омелой ты поговори, не обижай девчонку. И имей виду, у дядьки Зуя сыновей нет.*

– Это важно?

– Ну… Кому как.

– Кажется, я понял! – горячо и взволновано проговорил Нарок, – Случись что с дядькой Зуем – их с сестрой кормить и защищать будет некому!

Вольник посмотрел на него как-то по-особенному, а потом вдруг протянул и снова опустил руку, словно собрался погладить его по голове и передумал в последний миг. Но Нароку было сейчас не до Вольниковых дурачеств.

– Послушай, – сказал он задумчиво, – Как мне правильно, по-вашему дать знать Омеле, что она мне очень нравится? Что я хотел бы узнать её поближе? Ну, так, чтобы не напугать её и не обидеть?

Больше всего Нарок боялся, что вместо ответа получит очередной ворох насмешек. Однако Вольник смеяться не стал. Вместо этого он сполз со спины Воробья, пошарил в воде под ногами и извлёк на свет Маэлев кусочек розового кварца**, похожий на маленькое сердечко. В середине его пересекала трещинка. Вольник аккуратно разломил по ней камень и протянул оба кусочка Нароку:

– Подари половинку ей. Она поймёт.

Тем временем на Еловой горке каждый был занят своим делом. Добрыня залез на облучок, снял с пояса кольцо с табличками и углубился в какие-то расчёты. Торвин завернулась в плащ и легла спать. Дядька Зуй всё ещё возился с гребнем. Вернувшись с озера, Омела села у очага чинить Нарокову куртку и рубаху, распоротую Ёлкой по шву. Рядом с ней пристроилась Тиша, вынула из котомки моточки ярких ниток и бёрдышко. Вдруг к ним подошла и сама тётка Ёлка, уселась возле девушек с веретеном.

– Слышь, Зуй, – сказала она чуть насмешливо, но строго, – Пойди-ка, прогуляйся, принеси дровишек на ночь. Дай нам с девчатами почирикать о девичьем без мужских ушей. В самом деле, я ведь не шучу: как стемнеет, безопасно будет только у меня на дворе, и тогда уж в лес за валежником не сбегаешь.

Убедившись, что никто их не может слышать, тётка Ёлка повернулась к Тише.

– Обережку любезному плесть вздумала? – спросила ведьма неожиданно резко.

Тиша кивнула, опустив глаза.

– И какому же, позволь узнать? С вечёрки-то давеча одна возвращалась. Чего так? Неужто к такой славнице и никто не подсел? – продолжала расспрашивать тётка Ёлка, настырно заглядывая ей в лицо.

– Малёк подходил, – неохотно откликнулась Тиша.

– А что ж провожать не стал?

– Я его прогнала. Не люб.

Тётка Ёлка возмущённо всплеснула руками.

– Ишь какая! Да ты в уме ли, голубушка? Вот так раз-другой покобенишься, а на третий к тебе никто и не подойдёт. А кому ж тогда обережку плетёшь?

– Вольнику, – прошептала Тиша почти неслышно.

– Добром говорю, забудь его. Не пара он тебе и не ровня.

– А всё ж мил, – сказала Тиша твёрдо, – Руки у него ласковые, губы медовые, и поёт, будто этл.

– Дуры вы, девки. Обе. Дай сюда, я сама зашью, – Ёлка резким движением выхватила рубаху у Омелы из рук, – Не в ту сторону смотрите, не по себе парней вабите***!

– Ах, тётушка Ёлка! Пошто ты мою работу распускаешь? – воскликнула Омела.

– Что ж я, по-твоему, не вижу, как ты красавчику загридинцу на рубаху приворотный шов кладёшь? Зачем парня неволить вздумала? Приворот, милая, есть обман и грех. Чарами на всю жизнь не привяжешь, только и свою, и чужую долю нарушишь. Да и такой ли парень тебе надобен, если в глаза сказать, что мил, смелости нет? Загридинцы трусих за себя не берут. У них девки с тётками знаешь какие боевитые? Случись что, умеют и словом, и делом за себя постоять, не ждут, чтоб за них во всём мужчины хлопотали. А ты, коли не смеешь рта раскрыть, то и сиди себе, жди на свою голову репоеда, который за тебя всё решит и слова твоего не спросит.

Отчитав так Омелу, Ёлка снова повернулась к Тише.

– Ну, теперь потолкуем с тобой. Медовые губки, значит? Да знаешь ли ты, распустёха, с кем связалась? Ты для него что ромашка при дороге: полюбуется, лепестки пообщиплет, и был таков.

– А всё ж мил, – упрямо повторила Тиша.

– Тьфу… Не веришь? Так на тебе подарок, – Ёлка почти силком сунула девушке в руки крапивный венок, – Пока не завянет, через него увидишь только то, что есть.

С этими словами тётка Ёлка схватила Тишу за плечи, заставила её поднять крапивный веночек перед лицом и глянуть сквозь него на сидящего на пороге избушки кота. Тиша ахнула, едва не выронив ведьмин подарок: вместо кота она увидела красивого, молодого, ладно сложенного мужчину. Совершенно голого. Из-под блестящих чёрных кудрей у него чуть виднелись острые кончики ушей. Заметив, что Тиша смотрит на него, “кот” улыбнулся и приложил палец к губам. Улыбнувшись в ответ, Тиша подняла глаза на крышу Ёлкина домика. Вместо тощей желтоглазой козы на травяном скате сидела стройная бледнокожая дева с лунно-белыми волосами до пят. Эта улыбаться не стала, только смерила девушку пренебрежительным взглядом и отвернулась. Горя от нетерпения, Тиша поскорее направила венок к возку, чтоб посмотреть на своего милого. Он показался ей ещё лучше, чем всегда! Слетела личина, делавшая сына силы похожим на простого хуторского парня: от него теперь ясно веяло лесом, своевольной дикостью, одновременно пугающей и манящей.

– Так он лесной хранитель, – прошептала Тиша, любуясь, – Я никому не скажу. Пусть бы побыл с нами подольше…

– Дура! Наплачешься! – тоже шёпотом прикрикнула на неё тётка Ёлка и ушла к себе в избу. На пороге она обернулась и увидела под старой ёлкой Нарока с Омелой. Схватившись за руки, молодые люди наперебой говорили что-то друг другу. Лица их светились от счастья.

– Тоже наплачется. Но тут уж, видно, судьба, – буркнула тётка Ёлка, затворяя за собой дверь.

Сумерки снова собрали всю компанию у огня. Тётка Ёлка заварила в котелке ароматный чай, Добрыня с Зуем задымили трубочками, Торвин, подсев поближе к свету, принялась наводить блеск на свою саблю. Нарок, воспрявший духом и уже одетый в чистую, свежезашитую рубаху, бодро уплетал остатки обеденных пирогов. Даже Вольник пришёл к очагу, улёгся на землю в ногах у Тиши.

– Эх, Ёлочка, хорошо-то у тебя как, – вздохнул Добрыня, – Тихо… Маэлева благодать… Вот что значит жить у этла за пазухой. Среди людишек такого не сыщешь, там сплошной непокой и дурацкое мельтешение.

– Так и оставался бы в лесу, – резонно заметила тётка Ёлка, – Чего тебе за Оградой?

– Дела, матушка, дела.

– Тогда не ной. У этла за пазухой, знаешь ли, тоже всяко бывает, и не всякая тишь к добру.

– А вот это точно, – сказал дядька Зуй, – Этлы, если подумать, не тише людей, тоже почудить мастаки. Только на свой лад. Взять хоть Светлую Мару. Тихая, вроде, и вреда от неё никакого, но вот вздумает петь да на ветвях качаться – и молодые парни, бывает, на её зов прямо в трясину идут…

– Эта Мара, она красивая? – спросил Нарок.

– Сам не видел, на стану врать. Но говорят, будто да, дивной красоты дева, только волос у неё нечеловеческий, лунный, и глаза голубые, вот навроде как у нашей Торвин.

– А я видела, – пискнула Тиша, – Ничего красивого. Девка как девка, только тощая, голая и простоволосая. Уважаемая Торвин**** куда лучше.

Дядька Зуй посмотрел на дочку неодобрительно:

– Ты думай, прежде чем рот раскрыть. А лучше вообще помалкивай, не встревай в разговор к старшим. Прости её, Торвин, это она сболтнула не от ума.

– Тиша скорее польстила мне, чем обидела, – спокойно ответила Торвин, – У нас тоже рассказывают истории о народе ихана*****. Говорят, они живут на потаённых островах, и девы-ихана настолько хороши собой, что мужчина, послушав их пение и залюбовавшись красой, может навсегда потеряться в море, забыть дорогу к дому.

– У нас про этлов похоже рассказывают, – кивнул Зуй, – Дети силы живут глубоко в лесу, на своих потаённых хуторах, но людям иной раз показаться не брезгуют. Мой отец рассказывал, прежде хранитель Дол каждый травостав под начало сева нарочно проходил по полям своих людей, чтоб земля лучше уродила.

– А другие этлы тоже ходят по полям? – снова спросил Нарок.

– Некоторые да. Хранитель Нер – он вообще часто бродит среди людей. Нрав у него весёлый, а людишкам с того порой выходит сплошное наказание. Вот в Замошье недавно было дело, разложили девки холсты зорить******. Нер мимо шёл, да и дунул зачем-то на те холсты. Они в миг стали тонкие, прозрачные, заблестели росяной радугой. Девки давай этлу в ноги кланяться, сделай, мол, ради Маэля, назад, как было, а он только посмеялся и ушёл к себе в лес.

– Красиво же получилось, – сказал Вольник.

– Красиво-то оно красиво, только как из такого рубахи шить?

Вольник нахально заулыбался.

– По мне как раз из такого шить и надо. А то позанавесятся рогожами – самой красоты не видать.

– Тю на тебя, бесстыжий, – сказал дядька Зуй и запустил в Вольника обрезком зубаточьего панциря, – Только что ни говори, а хранитель Нер озорничать любит. У него в уделе и местность-то такая: то горка, то овражек. И Нерка-река вьётся прихотливо, скачет меж валунов.

– Потому удел и называется Неровьем? – сказал Нарок, – Из-за того, что местность неровная?

– Неровьем, – поправил его Добрыня, – Потому как хранитель удела – Нер. А что озорничает порой, так это он не со зла. Молод ещё, вот и играется.

Постепенно ночь накрыла Еловую горку. Погас огонь, остыл котелок, народ помаленьку разошёлся спать. У ещё тёплого очага остались только Добрыня со своей трубкой да тётка Ёлка. Задумчиво подперев щёку кулачком, она смотрела, как бродят по углям красные отсветы и вздыхала о чём-то своём.

– Скучаешь по родным-то? – спросил Добрыня.

– Да…

– А зачем же из Белозорья ушла? Там нынче без тебя непорядок: Луч лошадей распродаёт, а Бран так и вовсе в бега подался. Вернулась бы, что ли?

– Не могу. Это из-за Свита. После его смерти я держусь от людей подальше.

Добрыня покивал сочувственно, выпустил в ночное небо пару колечек дыма. Потом сказал:

– Всем нам придёт срок заглянуть Маэлю в оба глаза. Свита, конечно, жаль, но тут уж ничего не поделаешь. У людей такое в обычае: жил себе, жил, а потом вдруг раз – и помер… Что ж теперь, из-за этого семью бросать да в лес уходить?

– Добрынь, ты не так понял. Ходит он ко мне.

– Кто? Свит? Так он же, вроде, помер?

– Вот мёртвый и ходит. Знаю, всё знаю. И что плохо так, и что он уж не мой Свит, а это смолка его тело водит, злое ракшасье колдовство. И что надо бы Занору сказать, чтоб упокоил. Но смотрю на него – и не могу. Он ведь меня ещё помнит. С каждой ночью в нём всё меньше человечьего, скоро вовсе ничего не станется, но пока хоть капелька, да есть от того, кого я любила… Вот только он из живых силу тянет. Пришлось увести его подальше от людей, в лес, к Исту с Марой под присмотр. Но иногда ему всё-таки нужно есть.

Добрыня подскочил, едва не выронив трубку:

– Едрить-молотить! Предупреждать же надо! И кого из нас ты сегодня решила ему скормить?

– Никого. На моём дворе он никогда не охотится. Но пеняйте на себя, если завтра не успеете выйти на Торговую тропу до темноты.

В самый тёмный предрассветный час тётка Ёлка вышла из своей избушки и неторопливо принялась обходить спящих на её дворе людей, останавливаясь перед каждым, каждому заглядывая в лицо. Возле Зуя постояла подольше, помахала ладошкой перед его лицом, шепча наговор и разгоняя запах перегара. Заботливо прикрыла плащом разметавшегося во сне Нарока. Заглянула в возок к Добрыне, осенила его охранным знаком. К Торвин близко подходить не стала, только улыбнулась хитро издалека. Заглянув напоследок под возок, она увидела там Вольника с Тишей. Они спали, обнявшись, укутанные одним плащом. Тётка Ёлка в сердцах топнула ногой и отошла назад.

– Послушай-ка, Мара! – сказала она возмущённо, обращаясь к спящей под избушкой козе, – Хватит прикидываться козой! Нер девчонке голову морочит, а ты и не чешешься! Неужто совсем тебе её не жаль? Ведь Зуй с семейством – из твоего удела.

Коза вздохнула, поднялась на ноги, на глазах скидывая козий облик и превращаясь в тонкую белокожую деву с голубыми глазами и лунно-белыми локонами до пят. Недовольно скривив бледные губы, красавица ответила:

– Ах, как он уже надоел со своими глупыми выходками! А твои сородичи и сами могли бы быть поосторожнее. Ладно, позови его, я с ним поговорю.

Ёлка вернулась к спящему Вольнику и настойчиво потолкала его в плечо:

– Ну-ка подымись! Дело есть!

Он посмотрел на неё недовольно, однако вылез из-под плаща.

– Чего тебе, неспокойная сила?

– Мара зовёт, – недружелюбно ответила Ёлка.

Подтянув портки, Вольник подошёл к лунно-белой красавице.

– Знаешь что, Мара? – сказал он сердито, – Вы бы с Истом свою дурную Ёлку хоть на ночь запирали. Чего она на меня кидается?

– Правильно делает, – кисло отозвалась Мара, – Тебе не надоело вмешиваться в жизни чужих людей? В своём уделе заняться нечем? Оставь девчонку в покое.

– Да я ничего плохого ей не сделаю, просто силы чуток добавлю. Тиша добрая и красивая, но её же из-за Омелки никто не замечает! К тому же я Тише кое-что задолжал. Недавно на переправе в Майвинках я здорово поистратился, а она поделилась со мной своей силой. Правда, она не знала в точности, что делает, но намерения у неё были совершенно бескорыстные. Почему бы мне теперь не отплатить ей добром? Вот увидишь, её к травоставу не то что просватают, на руках с Зуевой горки утащат!

– Ну-ну, – сказала Мара брезгливо, – Значит, только бескорыстная помощь? Надеюсь, сказки о том, что ты иногда позволяешь себе близость с человеческими девками, это всего лишь сказки. Потому что иначе мне даже подумать страшно, что будет, когда об этом узнает Майви.

– Только попробуй сболтнуть ей что-нибудь в этом роде! – возмутился Нер, – Я тебе такой овраг по границе вырою, что всё твоё вонючее болото туда утечёт!

– Оставь моих людей в покое, и тогда я, так уж и быть, забуду о твоих шалостях.

– И парня больше тоже морочить не смей, – воинственно добавила Ёлка.

– Какого ещё парня? – встревожилась Мара.

– Патрульного, загридинца!

– Не-е-ер! – в голосе Мары зазвенели угрожающие нотки, и кот, услышав их, вышел из избы, на ходу принимая человекоподобный облик.

– Ну а что такого? – сказал Нер, сразу сбавив тон, – Симпатичный малый, добрый и к тому же честный. Пусть бы женился на Омелке и остался жить у меня. Он меня, между прочим, у Рискайских ворот от Грида спас.

– Нер! – почти в один голос воскликнули и Мара, и Ёлка, и Ист.

– А что, пускай бы Грид меня прибил?

Мара даже слегка разрумянилась от возмущения.

– Что ты вообще делал за Оградой, в уделе Грида?