Текст книги "Бедная Лиза (СИ)"

Автор книги: АНОНИМYС

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Нестор Васильевич, не раздумывая, бросился вправо и покатился по полу, а Ларусс, выставив перед собой руки, прыгнул прямо в окно. От удара ветхие рамы распахнулись, и он вывалился на улицу.

Спустя несколько секунд ожесточенной пальбы кто-то из полицейских подстрелил охранника, и тот выронил пистолет. Ажаны бросились вязать охранников, один из которых, подстреленный, корчился на полу от боли, а второй все еще никак не мог прийти в себя.

– Их было больше! – крикнул сержант, озираясь. – Где остальные?

В дальнем темном углу шевельнулась какая-то тень.

– Руки! – велел старший чин, вскинув пистолет. – Поднять руки и выйти на свет!

Тень распрямилась и вышла к окну с поднятыми руками, оказавшись прилично одетым долговязым господином.

– Не стреляйте, – бесстрастно сказал господин. – Я не бандит, я русский дипломат.

– Мы прекрасно знаем, кто вы такой, господин Загорский, – раздался голос от двери и с улицы в дом шагнул префект парижской полиции Луи Жан-Батист Лепэн. Усы его были подкручены, бородка победительно глядела вперед.

– Черт побери, но как вы… – нахмурился Загорский, но тут же умолк и шлепнул себя по лбу. – Ну, конечно, этого следовало ожидать! Ганцзалин!

Голос его пророкотал, как раскат грома. Немедленно, словно только этого и ждал, с улицы в дом заглянул Ганцзалин. Увидев хозяина живым и здоровым, широко разулыбался во весь свой китайский рот.

– Ты что наделал, негодяй! – загремел действительный статский советник. – Какого лешего ты привел сюда полицию?

– Я не мог оставить господина одного, – насупился китаец. – Вас бы наверняка убили.

– Меня и так чуть не убили – ты, и твои приятели ажаны, – отвечал Нестор Васильевич. – И хуже всего то, что…

Но тут господин Лепэн весьма невежливо прервал их беседу, заметив, что они могут закончить ее в другое время и в другом месте. Сейчас же его интересует вопрос, где находится похититель «Джоконды» мсье Ларусс?

– Об этом вы лучше спросите ваших подчиненных, которые ворвались сюда, как слон в посудную лавку, и все испортили, – хмуро отвечал Загорский.

Префект несколько высокомерно отвечал, что подчиненные его выполняли свой долг. Да и вообще, все это не так уж и важно, главное, что «Джоконда», наконец, найдена. И он решительно направился к картине, которая стояла рядом с окном, прислоненная к стене. Загорский как-то странно ухмыльнулся, провожая его взглядом, потом устремил грозный взор на помощника: как они его выследили и почему явились только сейчас?

Ганцзалин начал было объяснять, что он обратился к префекту заранее, когда Загорский послал его относить драгоценности в ювелирный магазин, но тут его прервал крик, донесшийся от окна.

– Черт побери! – во весь голос кричал мсье Лепэн. – Черт побери!

От крика этого, казалось, кровь застыла в жилах у всего живого в окружности в сто метров, не считая, разумеется, Загорского и его помощника.

– В чем дело, господин префект? – вежливо осведомился Нестор Васильевич.

– Все пропало! – кричал Лепэн. – Все кончено! Эти идиоты прострелили картину!

И он, повернувшись назад, бросил на полицейских такой взгляд, что те невольно попятились к выходу.

– Не стоит так нервничать, они ведь всего навсего исполняли свой долг, – неожиданно ехидно заметил Загорский.

– Да вы издеваетесь! – взревел префект. – Вы понимаете, что мне теперь скажут в Лувре? Что мне скажет начальство?! Они прострелили картину стоимостью в миллионы.

Нестор Васильевич пожал плечами: беда не так велика, как может показаться.

– Не так велика? – префект уставил на него налившиеся кровью глаза. – Не так велика? Что вы имеете в виду, господин дипломат?!

– Я имею в виду, что это всего лишь копия, – спокойно отвечал действительный статский советник.

Мсье Лепэн глядел на него ошеломленно. Как это – копия? А где же оригинал? Загорский пожал плечами. Этого он узнать так и не успел – бравые парижские ажаны затеяли стрельбу, и господин Ларусс почел за лучшее удалиться в неизвестном направлении.

– Удалиться? – обычно выдержанный префект кричал сейчас, как раненый зверь. – Вы, наверное, хотите сказать, что он сбежал! Сбежал, как заяц, как последний трус!

– Скорее, как благоразумный человек, – парировал Нестор Васильевич. – Во-первых, его могли подстрелить, во-вторых, в его положении встреча с полицией могла оказаться делом не таким уж приятным.

– Но вы хотя бы узнали, где находится подлинник? – спросил Лепэн, понемногу приходя в себя.

Загорский только руками развел: увы, нет. Вот если бы бравые парижские ажаны ворвались в дом хотя бы на минуту позже… Но на нет, как говорится, и суда нет.

* * *

– Вы действительно ничего не узнали? – спросил Ганцзалин у Загорского, когда они вернулись в гостиницу.

– Не совсем, – отвечал действительный статский советник, завязывая пояс на белоснежном банном халате, в который он облачился, приняв душ. – Кое-что выяснить все-таки удалось. А именно, что копию «Моны Лизы» доставил Ларуссу некий аргентинец, называющий себя маркизом де Вальфьерно.

– Думаете, это маркиз украл нашу Лизу?

– Вряд ли он сделал это лично, но есть все основания подозревать его в организации похищения. Во всяком случае, он явно пользуется тем, что оригинал кем-то украден. Полагаю, что если расспросить его подробно, он может рассказать о похищении много интересного.

– Почему же вы не сказали этого префекту? – удивился помощник.

– Потому что он все испортит, – объяснил Нестор Васильевич. – Здешние стражи закона действуют слишком топорно даже для полиции, которая в любой стране не отличается особым изяществом. Они уже сорвали мое дознание, и я не хочу, чтобы Лепэн окончательно погубил расследование. Тем более, маркиз, насколько я понимаю, уже за границей, или, по меньшей мере, попытается пересечь границу прямо сегодня.

– Так давайте расскажем все префекту, он закроет все порты и все сухопутные границы. Мышь не прошмыгнет.

Нестор Васильевич пожал плечами. Лепэн не президент, Франция не в его власти. К тому же он опять все испортит. Нет, это дело действительный статский советник намерен довести до конца самостоятельно.

– Значит, плывем в Америку искать маркиза? – спросил помощник.

Однако Загорский не успел ответить – в дверь постучали. Нестор Васильевич посмотрел на китайца с легким удивлением: кто бы это мог быть? Помощник мгновенно встал сбоку от входной двери – это положение было очень удобно для нанесения быстрого и совершенно смертоносного удара в горло. Одна только была незадача – ударить было можно, даже толком не разглядев вошедшего, но в этом случае, как говорил когда-то действительный статский советник, возникала некоторая избыточность. Если Ганцзалин будет убивать всех, кто неосторожно постучится к ним в двери, Париж довольно скоро опустеет.

Тем не менее, проявлять беспечность было нельзя – особенно, учитывая, что обозленный на Загорского Ларусс все еще находился на свободе. Именно поэтому китаец встал сейчас сбоку от двери, еще не зная, придется бить или нет и полагаясь в этом деликатном вопросе на свою безошибочную интуицию. В конце концов, рассуждал он, лучше убить, чем быть убитым. Надо признаться, эту философию действительный статский советник разделял не вполне, но сейчас ему было не до ученых диспутов с Ганцзалином.

– Кто там? – спросил Нестор Васильевич, берясь за ручку двери.

– Почта для господина Загорского из русского посольства, – отвечали из-за двери.

Загорский поднял брови и отпер дверь. На пороге неподвижно стоял посыльный в синей униформе. На миг Загорскому показалось, что у юноши нет лица, но это был морок – лицо, конечно же, имелось, просто было оно стертым, как пятак – идеальное лицо посыльных и шпионов. В руке посыльный держал большой желтоватый конверт с печатью посольства.

Нестор Васильевич изъял конверт из руки посыльного и подойдя к столику, вскрыл его бумажным ножом.

– Он не уходит, – по-русски заметил Ганцзалин, поглядывая на посыльного. – Он, наверное, чаевых хочет.

– Наверное, – рассеянно сказал действительный статский советник, пробегая глазами письмо.

– Так дать ему или нет? – похоже, Ганцзалин сегодня обнаруживал удивительную бестолковость.

– Не говори глупостей, – сердито отвечал Загорский, по-прежнему не отрываясь от письма.

– Значит, не давать, – обрадовался Ганцзалин и начал молча, но решительно вытеснять посыльного за порог.

– Погоди, – остановил его Нестор Васильевич, дочитавший письмо до конца. – Я сам с ним расплачусь.

Он подошел к юноше и дал ему целый франк. Обрадованный посыльный, низко кланяясь, попятился в коридор.

– Стой! – завопил вслед ему Ганцзалин. – Держи его! Держи жулика!

Но посыльного уже и след простыл.

– Что с тобой? – недовольно осведомился господин. – Где ты увидел жулика?

– Да вот же, – не унимался китаец, которому Загорский загородил выход из номера и не давал броситься в погоню. – Вон он! Сбежал и унес наши деньги!

Нестор Васильевич только плечами пожал. Во-первых, он сам дал чаевые…

– Но он не дал вам сдачу! – негодованию экономного Ганцзалина не было предела.

Загорский отвечал, что он и не ждал никакой сдачи. Китаец несколько секунд глядел на действительного статского советника с изумлением, потом переспросил, точно ли тот не ждал сдачи? Неужели дошло до того, что господин в качестве чаевых дает целый франк? Чем, в таком случае, он станет расплачиваться дальше? Часами? Брильянтами? Императорскими коронами?!

Однако Нестор Васильевич не намерен был выслушивать филиппики Ганцзалина. Он заявил, что они меняют планы, поскольку полученное им письмо написал его превосходительство, патрон Загорского тайный советник С.

– Меняем планы? – переспросил помощник.

– Именно так, – подтвердил действительный статский советник. – Мы слишком задержались в чужих палестинах, пора, как говорится, и честь знать. Дела требуют нашего присутствия в Санкт-Петербурге.

Часть вторая

Глава девятая
Золотая богиня

Виктор Сайес Мануэль Герреро стоял на верхней палубе парохода «Джеймс Ли» и глядел вдаль, туда, где на горизонте сходились в тесном объятии две вечных природных стихии – синее, как море, небо и голубое, как небо, море.

Солнце, висящее прямо над головой, отражалось в желтоватой, натертой до блеска палубе, слепило глаза, и жар его многократно усиливался и охватывал истомой все тело. Впрочем, может быть, причиной истомы был не жар – Виктор родился на Кубе и всю жизнь провел здесь, так что жарой его было не удивить. Вероятно, истому порождала мысль, что в ближайшие часы его долгое путешествие, наконец, закончится. Много месяцев провел он в погоне за Алехандро Гомесом Вальенте де ла Сотой, но проклятый аргентинец всякий раз ускользал от него, как угорь, схваченный в воде голыми руками. Скорее всего, сеньор де ла Сота даже и не догадывался, что по пятам за ним, уткнув чуткий нос в след, как волк за добычей, через города и страны неотрывно шел Виктор. Однако де ла Сота был крайне осторожный человек, нигде не задерживался надолго, а если и задерживался, тут же окружал себя охраной, сквозь которую было не просочиться даже потомку индейцев таи́но.

– И не надо просачиваться, – говорил Виктору его двоюродный брат и напарник Диего, сопровождавший его в этом опасном путешествии, – надо просто пробиться и приставить нож к его горлу.

Диего был горячий человек, он не желал ждать, кровь испанских конкистадоров и американских индейцев, смешавшись в его жилах, образовала горючую взрывчатую смесь. Виктор, само собой, был тоже таи́но, хотя, конечно, не чистокровный, да и где было взять чистой крови сейчас, в двадцатом веке, когда считалось, что все кубинские таи́но, жившие на восточной оконечности острова, были порабощены, а к восемнадцатому веку и вовсе истреблены испанскими завоевателями, потомками жестокого Кристобаля Колона[16]16
  То есть Христофора Колумба.


[Закрыть], который много веков назад явился на их родину, называвшуюся Аити или, иначе, Эспаньола. И тем не менее, в жилах Виктора и Диего текла огненная кровь таи́но. И пусть ее было там совсем немного, но вполне достаточно, чтобы помнить о том, откуда берут они свое начало.

Когда Колон явился на Аити[17]17
  Аити – то есть Гаити, другое название – Эспаньола.


[Закрыть], это был благодатный край, который, вероятно, больше всего был похож на христианский рай пришельцев. Вот что писал об индейцах таи́но сам Колон: «Кажется, что эти люди живут в золотом веке. Они счастливы в своих садах, не огороженных заборами и не охраняемых стенами. Они искренне открыты друг другу, им не нужны законы, книги и судьи…»

Вожди таи́но – касики – приняли незваных гостей гостеприимно. Однако те вскоре показали свой истинный нрав – принялись порабощать и убивать наивных детей природы. Один из вождей таи́но быстро понял, в чем причина такой злобы пришельцев: тем хотелось захватить их земли, но не потому, что земли эти были щедры и плодородны, а потому что скрывали в своих недрах желтый металл, золото, которое в изобилии имелось у таи́но, и которое они использовали для служения духам.

Поняв, что со злыми пришельцами, вооруженными огненными палками, извергающими гром и молнию, таи́но справиться не могут, вождь, которого звали Атуэ́й, решил вместе со своим племенем покинуть Эспаньолу. Племя погрузилось на плоты и каноэ, и поплыло на восток к берегам Каобаны[18]18
  Каобана – Куба.


[Закрыть]. Здесь его добросердечно приняли местные вожди и позволили строить свои поселения.

Атуэй говорил, что магуакокио – люди в одежде – жестоки и злобны. Они не довольствуются малым и всегда хотят большего. И хотя они много говорят о небесном боге, настоящее их божество – золото. Служа этому божеству, они способны на любые, самые отвратительные поступки. Служа этому божеству, они требуют от таи́но невозможного, а не получив этого, убивают их.

Именно поэтому Атуэй решил избавиться от всего золота, которое имелось у племени, надеясь таким образом избежать преследований чужеземцев. Согласно легенде, все богатства племени Атуэя были сброшены в реку Тоа – так, чтобы нельзя было их обнаружить и поднять на поверхность.

Это, разумеется, не спасло бедных индейцев. Пришельцы явились и на землю Каобаны и, несмотря на героическое сопротивление, разгромили таи́но. Перед тем, как сжечь живьем их вождя Атуэя, его подвели к католическому священнику, из тех, кто прибыл на землю индейцев вместе с конкистадорами.

– Не хочешь ли ты, сын мой, принять святое причастие, стать христианином и после смерти попасть на небеса, чтобы обрести там вечное блаженство? – спросил его падре.

Атуэй пожал плечами: а много ли на небесах христиан?

– Много, – отвечал священник. – Все добрые христиане после смерти попадают на небо в рай.

– Даже лучшие из ваших христиан никуда не годятся, – сказал на это Атуэй. – Никто не принес моему народу больше зла, чем христиане. Я лучше будут в аду с демонами, чем на небесах с христианами.

Итак, было принято считать, что еще в XVII веке все кубинские таи́но были истреблены окончательно и бесповоротно. Однако и Виктор, и его брат Диего знали, что это не так. Они родились в поселении Хигуани недалеко от Баракоа, и они видели людей, не похожих на европейцев, негров или мулатов, у которых была своя культура и свой быт. И, что важнее всего, эти люди были их родственниками. Бабушка Диего со стороны отца, казалось, не имела ничего общего с большинством людей, населявших Кубу. Даже в старости у нее были длинные, черные, как смоль, волосы, медная кожа, днями напролет она курила трубку или жевала табак, ела маниоку, носила полотняные туфли и говорила много непонятных слов. Став постарше, Виктор узнал, что это – слова из языка народа таи́но, который считался стертым с лица земли за несколько веков до того.

Виктор много времени проводил с бабушкой и много узнал у народе таи́но. Это было мирное, доброе и гостеприимное племя, не ищущее войны, но способное постоять за себя. В противном случае оно не смогло бы столетиями выживать в окружении людоедов из других племен и не смогло бы так долго сопротивляться испанским конкистадорам.

– Таи́но – подножие бога Юкаху́, – говорила бабушка, – опираясь на нас, он держит на себе весь мир. Но подножие это заколебалось и раскололось, Юкаху погружается в пучину, а вместе с ним в пучину погружается весь мир.

И хотя бабушка Виктора индианкой была лишь на четверть, но даже той капли крови таи́но, которая текла в его жилах, оказалось достаточно, чтобы он, как завороженный, слушал ее предания и легенды об обычаях таи́но, их жизни и развлечениях, об их богах и духах.

– Таи́но не исчезли, их нельзя истребить, – говорила бабушка. – Таи́но – это не род и кровь, таи́но – это дух. Если ты думаешь как таи́но, живешь как таи́но, молишься, как таи́но, ты – таи́но.

Слова эти отпечатались на сердце Виктора, как рисунки его предков на скальной породе.

– В чем дух таи́но? – спрашивал он у бабушки.

Бабушка отвечала, что дух таи́но более всего отобразился в их вере.

– А в чем наша вера? – не унимался он.

Бабушка начинала смеяться и, поперхнувшись, заходилась в долгом кашле, прежде чем продолжить. Вера – это и есть дух, отвечала она, и только в ней он и заключен. Вера – это семи, духи предков, духи земли и божества, от самых малых до Юкаху, невидимого небесного духа, могучего, как море и горы, и до матери всех богов Атабе́й.

– Когда-то изображение матери богов, отлитое в золоте, вождь Атуэй привез на Кубу с Аити, – говорила бабушка. – Поначалу он хотел и его бросить в воду, но потом пожалел и сохранил. Это небольшая, чуть больше ладони, статуэтка богини с поднятыми вверх руками, призывающая на таи́но милость богов и духов-семи. Говорят, в ней сокрыта сверхъестественная сила, и пока статуэтка хранится на Кубе, народ таи́но может возродиться.

Когда бабушка умерла, Виктор переехал в Гавану, работал там сначала на сахарных плантациях, потом на заводе, производящем ром. Работал он там уже несколько лет и к чему-то большему не стремился, но в один прекрасный день на пороге его небольшой комнатки в районе Плаза де Армас возник Диего. Темные волосы его, обычно гладко зачесанные, сейчас стояли дыбом, брови обиженно поднялись вверх, глаза горели, широкие ноздри нервно вздрагивали, губы были закушены – трудно догадаться, что перед вами не простой кубинец, а сержант полиции.

– Диего, – обрадовался Виктор, – когда ты приехал?

– Только что, – отвечал Диего, – но это неважно. Случилась беда.

Виктор еще раз внимательно посмотрел в лицо двоюродному брату, понял, что он не врет, и беда, похоже, действительно случилась. Однако жизненный опыт учил его быть выдержанным и осторожным даже в тяжелых ситуациях. В тяжелых ситуациях – особенно, добавил бы сам Виктор.

– Присядь, – сказал он, кивая на грубо сколоченную некрашеную табуретку. – Что-нибудь выпьешь?

– Рому, – отвечал Диего. И когда Виктор открыл бутылку, добавил. – Без патоки.

– Ром крепкий, – предупредил хозяин дома, задержав бутылку над стаканом.

– Мои новости будут покрепче любого рома. Лей!

Новости, действительно, оказались страшными и удивительными. Несколько дней назад в Хигуани явился человек с короткой стрижкой, густыми усами, бородкой, как у конкистадора и ласковыми, близко посаженными глазами. Он бродил по поселению и ко всем приглядывался, а потом пошел в дом к священнику, отцу Маурисио. Там он представился ему как Алехандро Гомес Вальенте де ла Сота, коллекционер из Буэнос-Айреса. Этот Алехандро Гомес попросил священника продать ему золотую фигурку богини Атабей.

– Фигурку богини? – не поверил Виктор. – Что за ерунда? Разве она существует?

– Судя по всему, да, – отвечал Диего, жадно отпивая из стакана хороший глоток рома.

– Пречистая Дева! – изумился Виктор. – Выходит, она была у нас в Хигуани? Почему же бабушка ничего не сказала?

– Думаю, она не знала, – отвечал Диего, и глаза его сверкнули темным огнем. – Никто не знал. Почти все думали, что история про золотую статуэтку богини-матери – это выдумка.

– Но откуда тогда о ней узнал этот Алехандро Гомес?

Диего пожал плечами и отпил еще треть стакана. Все-таки ром, хоть и хорошо очищенный, был довольно крепким, и глаза его слегка подернулись бледным туманом. Виктор кивнул: ладно, сейчас это не так важно. Однако что ответил ему отец Маурисио?

– Отец Маурисио, конечно, ответил, что он добрый католик, исповедует Иисуса Христа и никакой золотой богини знать не знает. И вот тогда…

Тут Диего остановился, опрокинул в глотку остатки рома и со стуком поставил стакан на стол, сделав недвусмысленный знак: наливай!

– Хватит с тебя, – сурово заметил Виктор, отодвигая бутылку подальше. – Иначе окажешься под столом до того, как расскажешь всю историю.

Одним словом, когда отец Маурисио отказался продавать золотую богиню, Алехандро Вальенте де ла Соте, тот сделал священнику такое предложение, от которого не отказался бы и папа Римский.

– Сколько же он ему предложил? – нахмурился Виктор.

Диего пожал плечами. Он не знает точно, но сумма была головокружительная, не меньше десяти тысяч американских долларов.

– И отец Маурисио согласился? – упавшим голосом сказал Виктор. – Он продал святыню народа таи́но?

Диего посмотрел на него с веселым торжеством в глазах. Конечно, нет. Это ведь не какой-то там папа Римский, это отец Маурисио, чье сердце сделано из стали, а дух – несокрушим. Священник отказал незваному гостю и попросил немедленно покинуть его дом. Алехандро Вальенте де ла Сота был крайне недоволен и даже пытался угрожать отцу Маурисио. Тот в ответ взял большое деревянное распятие, которое стояло у него возле алтаря и заявил, что оно чудотворное: стоит ему ударить этим распятием в лоб любого грешника, как тот немедленно отправится в лучший мир. Аргентинец отвечал, что он не торопится и поспешил смазать пятки.

– Отлично, – сказал Виктор, потирая руки, – так в чем же плохие новости?

Плохие новости оказались в том, что ночью кто-то вломился в дом отца Маурисио, добрался до тайника, где хранилась святыня, и украл оттуда золотую богиню Атабей.

– Кто-то? Это наверняка был проклятый аргентинец! – воскликнул Виктор, смуглое лицо его покраснело от гнева, глаза метали молнии.

Диего кивнул: полиция тоже так решила. Они послали телеграммы во все порты, чтобы пограничники перехватили похитителя, но, видимо, опоздали.

Виктор тяжело задумался. Как они могли опоздать? Ведь между похищением и телеграммами прошло всего несколько часов.

– Скорее всего, он просто назвал отцу Маурисио ненастоящее имя, – проговорил Диего. – Едва ли его в самом деле зовут Алехандро Гомес Вальенто де ла Сота. И эта наглая ложь позволила ему улизнуть беспрепятственно.

Но если так, тогда золотая богиня покинула Кубу, и надежды на возрождение народа таи́но больше нет.

Диего покачал головой. По его мнению, не все обстояло так безнадежно. Поскольку он, Диего, сержант полиции, он решил использовать свое служебное положение для поисков похитителя. Внешность его была известна, оставалось только сопоставить ее с настоящими паспортными данными.

Признаться, тут пришлось повозиться. Диего решил обревизовать порты – не выезжал ли оттуда человек, похожий на Алехандро Гомеса Вальенте де ла Соту. Боги-семи помогли ему – уже в Кайманере он наткнулся на таможенника, который узнал похитителя по описанию. Таможенник обратил на этого человека особое внимание – ему показалось, что тот нервничал. Он проверил его документы с особым тщанием, но все было в порядке. Он хотел проверить и его багаж, но не смог: подозрительный пассажир был американским офицером.

Диего удивительно повезло: у таможенника оказалась феноменальная память – он вспомнил не только внешность офицера, но и его имя – во всяком случае, то, которое значилось в документах.

– И как же его зовут? – казалось, Виктор сейчас взорвется от нетерпения.

– Его звать капитан Эдуардо де Вальфьерно, – торжественно отвечал Диего. – И нам придется отыскать его и вернуть назад святыню нашего народа.

Это было легче сказать, чем сделать. Да, Диего был сержантом полиции, но полномочия его не распространялись дальше Кубы, а, точнее сказать, дальше Хигуани. Если Алехандро Вальенте, он же Эдуардо де Вальфьерно, покинул Кубу, то искать его на просторах необозримого мира казалось делом совершенно безнадежным. Куда он поплыл – в Южную Америку, в Северную, в Старый свет, или даже куда-нибудь в Австралию – ответа на этот вопрос дать не мог никто.

Правда, у них имелась одна зацепка – если верить таможеннику, Вальфьерно называл себя капитаном американской морской пехоты. Диего задействовал все свои связи, в результате чего выяснилось, что среди американских военнослужащих на военно-морской базе Гуантанамо таковой не значится. Да и что бы делать капитану американской морской пехоты в кубинском поселении Хигуани, где не было ни увеселительных заведений, ни девушек легкого поведения?

– Кстати, мы так и не выяснили, как Алехандро разнюхал про золотую статуэтку Атабей, – сказал Виктор. – А ведь о ней не знали даже жители Хигуани. Сам отец Маурисио, конечно, вряд ли бы проболтался, остается кто-то из его близких.

– Отец Маурисио – священник, ни жены, ни детей у него нет. Единственная сестра умерла десять лет назад, он один… – начал было Диего, но тут же нахмурился. – Впрочем, нет. Есть один близкий ему человек, который живет вместе с ним и уж наверняка знает все его тайны.

Они с Виктором встретились глазами и в один голос воскликнули: «Долорес!»

– Собирайся, едем в Хигуани, – решительно произнес Диего, поднимаясь со стула. Его немного качнуло, но он тут же выправился.

– Погоди, не так сразу, – остановил его Виктор.

Брат возмутился: в чем дело? Что до него, то он трезв, как стеклышко и готов прямо сейчас ехать хоть на край света.

– Дело не в тебе, – сказал Виктор. – Дело во мне. Чтобы спокойно заняться этим делом, мне придется уволиться с завода…

* * *

Им повезло: когда они приехали в Хигуани, отец Маурисио служил обедню.

– Очень хорошо, поговорим с Долорес с глазу на глаз, – решил Диего. – Лишние уши нам не нужны.

Когда они, не стучась, вошли в дом священника, на миг им показалось, что дома никого нет. Однако это было не так. Спустя несколько секунд после их появления в большую светлую прихожую выглянула старая экономка Долорес Бланка. Это была женщина лет шестидесяти, очень полная, но еще бодрая и способная к любой домашней работе. Судя по тому, что руках у нее была ветхая, чуть влажная тряпка, она только что вышла из библиотеки – протирала от пыли книжные полки и стоявшие на них книги, по большей части – душеспасительные.

Секунду она смотрела на двух мужчин с подозрением, прищурившись, потом, узнав, вздохнула, как им показалось, с облегчением.

– Здравствуйте, мальчики, – проговорила она и пошла обратно, переваливаясь сбоку набок, как утка у озера.

– Здравствуй, Долорес, – в спину сказал ей Диего. Он был в полной полицейской форме с погонами, и вид его мог вызвать трепет у любого злоумышленника. Вот только для Долорес он был не грозным служителем закона, а маленьким Диего, которого она знала, когда он еще носился по улицам без штанов, и которого иногда подкармливала лепешками из маниоки.

Экономка, не поворачиваясь, лишь махнула им рукой. Братья переглянулись и последовали за ней.

Просторное помещение в центре дома объединяло в себе библиотеку и кабинет. У окна стоял внушительный письменный стол из красного дерева и крепкий деревянный стул. По обе стороны от входа, словно охраняя его, вдоль стен были расставлены самодельные книжные шкафы, точнее сказать, книжные полки, сколоченные из досок цедрелы. На полках теснились большие и малые книги, одни были в богатых кожаных переплетах, другие – совсем простые, картонные. Книги эти посвящены были разным предметам, от математики до философии, но главное место, разумеется, отдавалось книгам богослужебным и теологическим. Вместе они составляли маленькую, но несокрушимую армию знания, а знание, по твердому убеждению отца Маурисио, являлось неотъемлемой частью христианской веры.

Те же, кто не понимал этого и стремился разделить разум и веру, по мнению отца Маурисио, в вере был нетверд, ибо сказано в тропаре Рождества Христова: «Рождество Твое, Господь наш Христос, озарило мир светом разума».

Таким образом, если посторонний человек попадал в эту библиотеку, ему вполне могло показаться, что это не так библиотека, как некий небольшой храм – и в свете вышеизложенного это очень походило на правду.

Сейчас, впрочем, в храме этом не было служителя, только Долорес и братья-таи́но Виктор и Диего. Экономка, повернувшись к братьям монументальным задом, привычно смахивала пыль с полок и книг.

– Отца Маурисио нет дома, – сказала она, – служит обедню.

– Мы не к нему, – сказал Диего. – Мы к тебе.

Она так удивилась, что замерла на месте, как изваяние с тряпкой в руке. Потом обернулась на них, снова прищурилась маленькими близорукими глазами. Темная влажная кожа ее матово поблескивала, толстые губы приоткрылись, обнажив белые, как сахар зубы – хоть сейчас пиши с нее картину африканской рабыни.

– Как ты познакомилась с Алехандро? – спросил Диего хмуро.

В лице у Долорес не дрогнул ни единый мускул. Некоторое время она молчала, может, пыталась что-то сообразить на ходу, а, может, вспоминала, о ком вообще идет речь, потом, наконец, заговорила. Как, говорите, познакомилась? Да вот тут и познакомилась, в доме, когда тот явился в гости к отцу Маурисио…

– Ты знаешь, зачем он приходил? – перебил ее Диего. Виктор в разговор пока не ввязывался, разумно полагая, что, раз Диего полицейский, он лучше понимает, как вести допрос. – Знаешь, о чем он говорил с отцом Маурисио?

– А то ты сам не знаешь? – сердито спросила экономка и даже махнула в его сторону тряпкой, как бы намереваясь вымести из комнаты вместе с пылью. – За статуэткой Атабей он приходил, купить хотел. Ты же полицейский, если ты не знаешь, то кто знает?

– А откуда Алехандро узнал про статуэтку? – не отставал Диего. – Кто ему сказал? Во всем Хигуани про нее знали только два человека – отец Маурисио и ты…

Конечно, Диего не был уверен, что Долорес знала о золотой богине, но решил пойти ва-банк. И, как показали дальнейшие события, не прогадал.

Услышав вопрос, экономка повела себя странно. Она вздрогнула, потом осела на стул и вдруг залилась горючими слезами, перемежая их печальными всхлипами.

Диего переглянулся с братом, и тот исподтишка показал ему большой палец – попал в точку!

Отплакавшись и успокоившись немного, Долорес рассказала братьям историю своего ужасного падения. И в самом деле, во всем поселении никто, кроме нее и священника, ничего не знал про золотую богиню. И так бы, вероятно, и не узнал, если бы не нагрянула беда. Долорес давно работала на отца Маурисио, однако в последний год здоровье ее пошатнулось. У нее стали болеть ноги, опухали и тряслись руки, иной раз ей трудно было даже просто встать утром, не говоря уже о том, чтобы выполнять работу по дому. Местный лекарь давал ей травы, на которых она делала настои, но настои эти не слишком-то помогали. А чтобы лечиться по-настоящему, нужны были деньги, которых у нее не было.