Текст книги "Не одни на всей планете (СИ)"

Автор книги: Андрромаха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Солнце клонилось к закату. Баба Зоя пришла гнать «рабсилу» с огорода.

– Устали, мои хорошие? Хватит, бросайте до завтра. Я свежего молока надоила. Баньку настрою сейчас. Ты, Олег, париться-то будешь? – повернулась она к гостю.

Олег перечить не стал, коротко ответил:

– Буду.

Они нагрузили коляску мотоцикла мешками картошки, и отец с матерью уехали домой ночевать. А бабка затопила баню. Мишка тюкал топором и несмело улыбался. Раз Олег париться не отказался, может, помирится?! И стояк толкался ему в молнию штанов. Но вышло плохо. Приперлись Санек и Данила:

– Самсоооон! Пропащий, твою мать! Привееет! Гони в ларек, обмоем встречу! У бабы Зои вареная картошка-то осталась?

Мишка улыбался через силу. Прикидывал, как сказать им, чтоб ушли. А когда нарисовались рядом Санькина Вика со своей подружкой Танькой, нахмурился и решительно замотал головой:

– Нет, не выйдет, мужики! Я не буду пить сегодня. Мимо!

– Что «мимо», чего «нет»? – возмутился Данила. – Едем в магазин, а то закроется.

Тут к ним подошел Олег:

– А сигареты там можно купить? У меня закончились. Я с вами поеду!

Мишка настороженно покосился на любимого, пожал плечами и пошел заводить мотоцикл.

Вечер был прохладный. Солнце еще не село, но возле приземистого домика со столетней вывеской «Товары повседневного спроса» уже затеплился единственный на все Ключи фонарь. Остановив мотоцикл на обочине, Мишка неохотно слушал рассуждения Данилы – сколько брать водки, сколько закуски – когда из-за поворота вынырнули синеватые, необычно яркие огни, и обтекаемой, серебристой каплей на деревенскую площадь вплыла дорогая машина. ЧуднАя, как диковинная рыба, с круглыми ксеноновыми фарами, с треугольной эмблемой и слишком высокими для легковушки колесами, она казалась на заросшей лопухами улице инопланетным кораблем.

– Смотри, Олег, альфа ромео*! – с восторгом выпалил Мишка. – Ух ты-ы-ы! Откуда она здесь, в Ключах? Дань, у нас миллионер завелся?!

Данька уставился на автомобиль:

– Не, это не наша: номера самарские. Кто-то из «хозяев жизни» заплутал. Здесь всё под самарцами: лесопилки, бумажная фабрика, мебельный цех в Водорацком. Чего вот только на легковушке они? Обычно на джипах гоняют….

Из иномарки вышел мужик, спросил что-то у бабки, увязывавшей на багажник велосипеда сетку с буханками хлеба. Та равнодушно пожала плечами. Мужик огляделся и подошел к мотоциклу.

– Ребят, помогите, пожалуйста. Мне нужен Жадовский монастырь*. Я правильно еду?

Он сам смотрелся здесь как пришелец из другого мира: дорогой костюм с отливом, сережка с камнем в ухе, высоко забритые виски….

– До Жадовки – сорок три километра, – сказал ему Данила.

– Я уже больше кручусь. Меня навигатор увел. Проложил дорогу, а там мост – пешеходный, в две доски шириной. Я двадцать километров в обход отмахал, а теперь он, зараза, меня опять обратно гонит! Помогите, а? – и он протянул плоский экранчик, на котором светилась карта местности с маршрутом, проведенным толстой синей полосой.

– Мост есть в Тимошкино, – потянулся Мишка к навигатору. – Это – южней.

Приезжий наклонился над экраном, пальцем двигая картинку. Минуты три они корпели, то уменьшая, то увеличивая масштаб. Наконец, поставили на карте нужные точки. Мужик закивал:

– Спасибо большое! А где тут воды можно налить?

Мишка мотнул головой: колонка была в пяти шагах от мотоцикла. Водитель вытащил канистру. И тут подал голос Олег:

– Давайте, я качну! А то вы костюм обольете, – взялся за ручку колонки и рукой чуть отстранил мужика: – Осторожней, сейчас ливанёт!

Мишка скривился: ему стало неприятно, что Олег помогает чужому ровно также, как утром помогал ему самому.

– Куда ж вы так поздно? Стемнеет сейчас, – Олег светским тоном заполнил паузу, пока наполнялась канистра.

– Я – из Самары, триста километров…. Если бы не заблудился, засветло доехал бы. Мне – срочно надо…. Там икона чудотворная….

– Вы верите? – спросил Олег. – В икону?

Мужик помолчал. Потом вздохнул:

– Бывшая жена упросила поехать. За святой водой. …У нас дочку в понедельник оперируют.

Разговор их был слышен у мотоцикла. Данила негромко сказал:

– А мужик-то – пидор! Ухо проколото, подстрижен, как баба. А ты, Самсон в Москве таких встречал? Говорят, их там много?

Мишка, раздосадованный поведением Олега, ответил зло:

– Геев-то? Навалом! И с серьгами, и со стрижками, и в мехах, как Боря Моисеев.

Со стороны Сатарок подъехали велосипедами Валька и Ленка. У Вальки к багажнику была привязана банка самогона.

– Привет, мальчишки! Париться с собою пригласите?!

Данила враз забыл и про итальянскую машину, и про московских «голубых», всколыхнулся:

– Опа, опа! Самсон, концепция меняется. Белой не берем, давай пива побольше и колбаски.

Мишку потащили в магазин. Тыча пальцами в витрину, заспорили о пиве. Мишка равнодушно слушал их гомон и ждал, пока они договорятся между собой. Дверь взвизгнула пружиной, в магазин зашел Олег.

– Ну, вы покупаете?

– Мы не решили еще. Первый подходи!

Олег протиснулся к прилавку:

– Две пачки «Пэл Мэла», «швепс» и,… – голос его дрогнул, но потом он договорил решительно и твердо: – и упаковку «Дюрекса»*.

Мишку словно кипятком окатило изнутри. Он сунул Даньке триста рублей, бросил:

– Сами берите! Я там забыл… на мотоцикле, – и выскочил из магазина.

Мужик с альфы ромео, открыв капот, лил из канистры воду в бачок стеклоомывателя. Сердце Мишки грозилось выскочить через горло. Он развернулся к двери и ждал. Олег вышел через минуту. Мишка сразу же шагнул к нему, стиснул его запястье с силой, оставляя синяк, и прошипел:

– Не пущу!

Олег посмотрел на него удивленно и, как показалось Мишке, насмешливо. Мишка пошире расставил ноги, готовясь загораживать проход и драться до крови, если Олег попытается его обойти. За спиной послышался стук закрываемого капота, потом мягко хлопнула дверь, и шелест мотора разбавил дремотную тишину. Мишка покосился через плечо: красивая дорогая машина медленно тронулась в сторону шоссе. Деревенская улица уходила прямо на запад. Низкое красное солнце било в глаза, и водитель, опустив козырек, медленно, чтобы не сбить никого, пробирался по узкому месту.

Олег проследил направление Мишкиного взгляда и усмехнулся:

– Нет, Самсон, вот сосать я уже не буду. Никогда. Ни у кого. И ни за что на свете.

Мишка ослабил захват и скользнул рукой ниже, переплетя свои пальцы с пальцами Олега. Тот медлил отнять свою ладонь, и несколько мгновений они стояли, держась за руки, словно не было ни Мишкиного предательства, ни жестоких слов, ни ссоры. Словно они друг для друга те же дорогие и близкие людьми, какими были сутки назад. И Мишка был счастлив.

Да, Олег назвал его ставшей ненавистной за сегодняшний день кличкой. Да, заклялся сосать. Да, купил упаковку презервативов, которыми они друг с другом не пользовались еще со студии. Но Мишка глупо, широко, до слез улыбался. Потому что Олег стоял рядом. И его нежная, любимая рука лежала в Мишкиной ладони. А дорогая итальянская машина медленно плыла себе в закат. И заходящее солнце бросало красные блики на ее обтекаемую крышу. Наконец, Олег аккуратно вынул ладонь из Мишкиных пальцев.

Мишка обреченно вздохнул, потом тихо сказал:

– Я верну тебя. Любой ценой!

– Да что ты знаешь про «любую цену»? – горько усмехнулся Олег.

Парилка добирала нужный жар, а вокруг стола, накрытого в предбаннике, хлопотали девчонки. Валька «распечатала» самогон.

– Я – пас! – Самсонов накрыл ладонью свой стакан. – Я – пиво!

– Самсооон! Ты что, вконец ослаб?! – подхватились друзья.

– Сказал: не буду! – сам того не замечая, он копировал интонации Олега. – Мать и так запилила сегодня, – и налил себе «Жигулёвского».

Выпили «за встречу». Данька вынул из чехла гитару:

– Ну что, Лен, забацаешь?

Ленка, присыпАвшая солью крупную картофелину и еще не раздышавшаяся после стопки самогона, отмахнулась:

– Ну тебя! Дай закусить спокойно!

Тут протянул руку Олег:

– Давай, я!

Мишка удивленно вскинул брови. Олег провел по струнам, покрутил колки, прислушиваясь и повторяя несколько раз подряд одни и те же звуки. Потом прошелся по настроенной гитаре ловким перебором и запел:

http://embed.prostopleer.com/track?id=B1wd2B7stdqBfpv

Под ольхой задремал есаул молоденький

Приклонил голову к доброму седлу.

Не буди казака, Ваше благородие,

Он во сне видит дом, мамку да ветлу.

У него был сильный, чистый баритон. И играл он профессионально. Так во всех Сатарках никто не умел, даже Кира Иванна, завклубом.

Не буди, атаман, есаула верного.

Он от смерти тебя спас в лихом бою,

Да еще сотню раз сбережет, наверное.

Не буди, атаман, ты судьбу свою.

Мишка замер: песня была прямо про них. Про дружбу, про верность, про лихую жизнь, в которой они спасали друг друга. Горячий румянец тронул его щеки. Да и остальные слушатели пришли в восторг. Данила ладонью отстукивал такт по столу. Танька завороженно пялилась на гитариста, видно было, что отдаться готова прямо здесь, при всех, без секунды сомнения. Ленка с Викой разбитными голосами присоединились к припеву:

А на окне наличники,

Гуляй да пой станичники!...

Мишку выбесили их писклявые вопли, портившие песню. Но Олег чуть напряг связки, и перекрыл неуклюжую какофонию:

Черны глаза-а-а в окошке том,

гуляй да пой каза-а-ачий Дон.

Мороз пробежал по Мишкиной спине. Он потупил свои черные глаза и приходил в себя. За столом гомонили:

– …Улёт!

– …Олег – красава!

– …Ты музыке учился?

– В музыкалке, семь лет по классу гитары, – Олег легкими касаниями извлекал из струн звуки, которые обшарпанная Данькина гитара не издавала и даже не слышала с момента своего рождения. Мишка взгляда не мог отвести от его пальцев. Его накрыло – восторгом, любовью, отчаяньем…. Чтоб не разреветься, не спалиться в край, он встал и ушел в парную.

Тесная комнатка прогрелась. От раскаленной печки шел жар. И такой же, казалось, жар бушевал в Мишкиной груди: так горела и плавилась там его любовь к Олегу. Через минуту дверь открылась: Олег зашел и сел напротив, столкнув дубовые веники на край скамьи.

– Я про тебя, оказывается, ничего не знал! – восхищенно всхлипнул Мишка. – Ты так поешь… до слез!

– Я про тебя тоже не всё знал, – не отрывая непростого, пристального взгляда, Олег вытянул из веника пару веток, пропустил их через кулак, обдирая листья, стегнул по лавке и кивнул: – А ну, ложись!

– Чего?

– Уму-разуму буду учить свою шалаву подзаборную. Может быть, прощу ее заодно…

– Еще один Эдуард Вадимович нашелся? – отшутился было Мишка. Потом до его сознания добралось слово «прощу» и он завис, не зная, что сказать и как повернуть разговор обратно на прощение.

Но Олег уже отбросил прутья в угол:

– Ладно, расслабься. Я пошутил.

Дверь скрипнула, и ввалился Данила. Хохотнул:

– Не помешаю?

– Без тебя не начинали. Третьим будешь, – Олег откликнулся легко и беззаботно, как и следовало бы незамороченному, уверенному в себе мужику.

Данила выплеснул ушат воды на камни, увернул лицо от яростно взвившегося пара.

– Эх, тепло! Ложись, Самсон, уважу! В ванной с кафелем так не попаришься, а?

Мишка лег. Данила прошелся по его плечам веником. А Мишка, уткнувшись в лавку лбом, с досадой кусал губы. Всё было плохо. Плохо! Зачем он отказался?... Надо было лечь! Олег при ребятах бить не стал бы. Но первый шаг к прощению был бы сделан. За спиной снова скрипнула дверь. Мишка оглянулся: в парилке кроме Данилы никого больше не было. Олег ушел. Минут десять парились. Потом Мишка сказал:

– Жарко, Дань. Отвык я. Пойду, отдышусь!

Вышел в предбанник и – опешил. За столом две пары, не обращая внимания друг на друга и на окружающих, взахлеб целовались! Санёк с Викой – бог бы с ними, кто им в чем указ…. Но Олег!? Олег обнимал Таньку, через простыню сжимая рукой ее пухлую грудь, замедленно терся носом о ее конопатую сопелку, потом губами касался ее губ короткими движениями. Танька млела. Мишка и сам, бывало, млел под Олеговыми губами. Они минут по двадцать могли так целоваться. Олег не позволял Мишке трогать руками ниже пояса – ни себя, ни его. Бережно, но твердо забирал он в руку Мишкино запястье, не давая дотянуться до дрожащего от возбуждения члена. Они ласкались губами, скользили пальцами друг другу по шее и груди. А когда терпеть становилось невозможно, когда две напряженные головки начинали исходить блестящей жидкой смазкой, когда уже хотелось накинуться и разорвать на клочья манящее желанное тело, Олег подминал Мишку под себя и брал быстрым движением, шепча ему на ухо:

– Что, допрыгался? Додразнился? Сейчас выебу!

А теперь Олег точно так же целовал чужую бабу. Ревность молотом ударила Мишке в виски. Стиснув кулаки, с трудом держась, чтобы не заорать матом, он окликнул:

– Олег!

Оторвавшись от Танькиных губ, но не отпуская девчонку от себя, Олег обернулся и испытующе, с вызовом, посмотрел в глаза другу:

– Что?

Мишка сглотнул вставший в горле комок.

– Ты зарядку для телефона привез? У меня разряжается.

– Там, в сумке, в кармане, – Олег не отводил прямого взгляда.

Мишка первым опустил глаза:

– Хорошо, я вечером возьму.

Минут через десять к нему подсела Валька:

– Самсон, пойдем, попаримся!

– Валь, ты дурой-то не будь! – огрызнулся он. – Сказано тебе: у меня в городе невеста.

– Ну и чего мне она? Я на ее место не мечу!

– А не метишь – иди парься без меня!

Валька фыркнула, подмигнула подружкам, и они ушли в парилку вчетвером. Парни еще раз «вздрогнули» и начали спрашивать Самсонова про Москву, про Новгород, про машину. Мишка рассказывал о московских супермаркетах, о Новом Годе на Воробьевых горах, потом – о заводе, о новых приятелях, об Арни. Нашел на телефоне фото, где они – на стадионе, все – в «зенитовских» шарфах, и видно, что Арни на полголовы выше и в два раза шире всех и каждого.

– Прикиньте, с ним Олег подрался!

Пацаны разглядывали фотку и качали головами:

– Врешь! Как с таким драться-то? Убьет одним ударом!

Олег усмехнулся:

– Не, не врет!

– И – как?

– Как-как…. Я выплюнул ползуба и пошел! – Олег с иронией пожал плечами. – Нас приятели разняли. А так, конечно, он забил бы меня, если б всерьез.

– А из-за чего дрались?

– Он про мою девушку грубо сказал.

Мишка покраснел, но на друга не обернулся.

Данила хмыкнул уважительно:

– Ты крут! Второй раз не полез бы?

Олег помолчал, а потом ответил:

– Если бы ее обидели – снова бы полез. Дурацкое дело не хитрое!

У Мишки дыхание перехватило. «Любой ценой верну!» – опять подумал он.

Через несколько минут девчонки вывалились из парной, и Танька сразу нетерпеливо затеребила Мишу за плечо:

– Самсон, тазом двинь! Пусти меня к Олежке!

Он поднялся, сдвинув брови и больно закусив щеку изнутри. Протискиваясь вдоль стола, она задела его бедром и обдала разгоряченным запахом возбужденного женского тела. Ему хотелось ударить ее – сильно, чтобы юшка потекла на сползающую с крупных грудей простыню. Он крепче стиснул зубы, и почувствовал во рту соленый привкус крови.

Еще пили. И еще трепались. Ленка мучила гитару, пытаясь петь Ваенгу. Мишка старался не смотреть, как рука Олега сползает всё ниже по Танькиной талии. И не мог этого не видеть. «Лёля, зачем?!» – страдал он. – «Ну, не надо. Пожалуйста!» Но в лицо другу взглянуть не решался. Как закатывать скандал, если сам вчера у Олега на глазах и не такое творил?! Лишь когда ладонь Олега легла на Танькино колено, Мишка не выдержал. Вскочил. Метнулся из угла в угол за спинами сидящих пацанов, наклонился к стоящему ведру и поплескал себе в лицо прохладной водой. Хотел на улицу уйти, но не набрался силы выпустить из поля зрения мучительную картину. Боль давила сердце – серьезная, без дураков, такая, что было тяжело дышать. Как лемех трактора взрывает плотное тело дерна, оставляя за собой полосу пахоты с вывернутыми наизнанку тайнами земли, так Мишку сейчас раздирали в клочья обида и отчаяние. Завыть хотелось, заорать, разрыдаться. Он подошел к узкому окну и протер ладонью запотевшее стекло. В темно-синем небе светила узкая луна, и две звезды переливались, расплываясь каплями – то ли из-за мокрого стекла, то ли из-за влажной пелены, застилающей Мишкин взгляд. Он обернулся на компанию. Танька положила голову Олегу на плечо. Его рука уже не лежала на ее колене, а сжимала стакан. Олег тянулся чокнуться к Даниле:

– Хорошо у вас. Душевно! …Лен, а дай-ка инструмент!

Танька с неохотой отодвинулась, освобождая место гитаре. Миша хотел вернуться за стол, но не успел до начала песни. И хорошо, что не успел. Потому что слушать это на глазах у посторонних было нельзя.

http://embed.prostopleer.com/track?id=Bmph4B7stdqB10cq

Ты меня на рассвете разбудишь,

Проводить необутая выйдешь,

Ты меня никогда не забудешь,

Ты меня никогда не увидишь.

Не мигая, слезятся от ветра

Безнадежные карие вишни.

Ты меня никогда не забудешь,

Ты меня никогда не увидишь.

Заслонивши тебя от простуды,

Я подумаю: «Боже всевышний!

Я тебя никогда не забуду,

Я тебя никогда не увижу».

Олег прощался. Ничего было не спасти. Карие вишни Мишкиных глаз полнились слезами. Голос Олега легко взял высокие ноты, раня два любящих, но теряющих друг друга сердца:

И качнутся бессмысленной высью

Пара фраз, долетевших оттуда,

Я тебя никогда не увижу,

Я тебя никогда не забуду.

Отвернувшись в окошко предбанника, Мишка плакал. Не вытирая слез, стараясь, чтобы не дрогнули плечи, прижимаясь лбом к стеклу. Видеть его со своих мест могли только Олег и Танька. Но девчонка была вся там, за столом, со своим соседом. А Олег…. Видел или нет? Понимал, как больно Мишке? Или сам страдал еще сильнее своего бестолкового и глупого Любимого? Олег соткал из стона струн затухающий перебор и встал из-за стола:

– Пустите-ка меня, – и вышел в «холодный предбанник».

Слушатели восхищенно застыли.

– Певе-е-ец! – выдала, наконец, Ленка. – Вот тебе, Тань, повезло! Держись за него крепче! Заберет тебя в город, будешь каждый день романсы слушать и на машине кататься!

За столом засуетились, потянулись наливать под новый тост. Мишка, не оборачиваясь, вытер слезы и лихорадочно пытался надумать: что делать дальше? Ясно, что Олег наладился уйти с Танькой. Подумать, на секунду представить, что он ляжет на нее, что отдаст ей то, что должно было принадлежать только Мишке, было страшно! Но как его остановишь? Попросить? Не послушает! Встать на колени? Ну, не здесь же! Позвать на минуту в дом? Не пойдет! Стерпеть, отпустить, смириться? Нет, это так больно, что не вынести! Он так ничего и не решил. Дверь распахнулась, и зашел Олег – уже полностью одетый.

– Всё, ребят! Спасибо за компанию. Я – спать. Посидел бы, но завтра Самсон в семь утра поднимет, будь он трижды неладен со своим огородом!

К Олегу обернулись, загалдели:

– Да ладно тебе! …Только сели! …Работа – не волк!

Олег засмеялся:

– Не волк, не волк! Самсон обещал мне баньку, рыбалку и хорошую компанию. А сам лопату дал и поле показал – от крыльца и до дальнего леса.

В ответ посмеялись. И только Танька вскочила, придерживая простыню и напряженно сдвинув брови, решая спешно, что сказать, чтобы уйти прямо сейчас за кавалером. Олег всем пацанам пожал руки, подмигнул:

– Девчонкам – пламенный! – и перегнулся к Таньке через стол, притянув к себе для поцелуя ее руку: – Танюш, был счастлив познакомиться! Всем – спокойной ночи! – и ушел.

Танька выскочила было из-за стола. Но Мишка, изо всех сил сдерживавший торжествующую улыбку, словно ненароком, загородил ей дорогу, говоря насмешливо и снисходительно:

– Ну, куда намылилась? Девушка у него есть в городе, понятно? Кристина. Очень красивая. И вообще – ему худенькие нравятся.

Санька присвистнул:

– Кремень мужик! И бабе его повезло…. Ладно, давайте «вздрогнем»: чтоб нас хватало и на огород, и на девчонок!

Мишка подсел к столу, чокнулся пивом. Выжидал, пока можно будет незаметно уйти, не вызывая подозрений. Когда в последний раз пошел в парилку, за ним втиснулась Валька. Скинула простыню, качнула голым задом.

– Самсон, попарь меня!

Он оглядел снизу вверх неаккуратный курчавый треугольник между ног, худоватые груди и пьяненько блестящие глаза. Доступная и голая, она слишком напоминала о студии. Только там девки были ухоженные, напомаженные к каждой съемке визажистом и парикмахером. А Валька, с наивной уверенностью в своей неотразимости и не сегодня бритыми ногами, казалась плохой пародией на московских актрис.

– Валь, отцепись от меня, а? – с ленцой ответил он.

Друзья уже «наклюкались». И, когда Мишка собрался уходить, не сильно возражали. Данила только хмыкнул:

– Совсем городские в коленях слабы!

– Ну да, я – отвык! – не стал спорить Самсон. – Но там, знаешь, какая водка дорогая?! Там пить по-нормальному – никогда на машину не накопишь!

Парни заткнулись. Что на такие слова возразишь!?

– Ладно, бай-бай! – он повернулся к Даниле: – Закроешь здесь всё, хорошо?

В доме было темно. Бабка, видно, спала. Олегу постелили в «каморе» – тесной комнате с иконами в углу, широкой кроватью и сундуками с бабкиными «богатствами». Туда обычно селили гостей, поэтому дверь каморы закидывалась на щеколду. Мишка толкнулся в дверь: было закрыто. Негромко постучал: не ответили. Тогда он набрал Олегов номер с телефона. Голос друга откликнулся устало:

– Что?

– Открой, поговорим.

– Нет. Не сегодня.

– Ну, пожалуйста!

– Оставь меня в покое.

У Мишки руки тряслись – так хотелось к Олегу.

– Олег, я дверь сломаю!

Олег ответил сердито:

– Ломай, если такой идиот.

И отключил телефон. Сколько ни набирал Мишка номер, бесстрастный голос твердил «Абонент недоступен». Если бы дома не было бабки, Мишка, может, правда начал бы ломать дверь. Но при ней?... Таким идиотом он все-таки не был.

Он лег ничком на свой топчан. В памяти всплывало раз за разом:

«Я тебя… никогда… не увижу,…

Я тебя… никогда… не забуду»…

«Неужели уедет?» Плакать не хотелось. Хотелось разбить голову о бревенчатую стену. «Урод!» – шептал он сам себе. – «Зачем она нужна была тебе, придурок?! Сам вон как взвился, когда Олег Таньку целовал!» Он вспомнил Олегову руку, как она мяла простынь на Танькиной груди. «Как у него ладони, интересно? Ведь натер же лопатой!» Он не выдержал, снова достал телефон и нажал кнопку повтора последнего вызова. «Абонент недоступен…»

«Черт! Трезвоню «бывшему», как тёлка!» Бросил телефон на подоконник, укутался в одеяло и стал вспоминать руки Олега. Какие, наверно, на нежных ладонях сейчас вздулись погрубевшие бугорки от лопаты…. Как он мог бы целовать их сейчас…. Как он будет их целовать обязательно завтра…. Рука скользнула в трусы. Минут через пять он затянул к себе под одеяло футболку, накрыл ею член и кончил, шумно выдохнув. Последняя картинка, которую он удержал в памяти перед оргазмом, были пальцы Олега, уверенно перебирающие струны гитары, и его левая рука, нежно обнимающая гриф.

Спал Мишка плохо. И сны ему снились плохие. А уже утром, после рассвета, вплыл в его сон бабкин говорок: то ли она с кем-то прощалась, то ли ругалась. Мишка вскинулся: со сна показалось, что это уехал Олег. Обмирая от мысли, что он не знает его костромского адреса и никогда больше его не найдет, Мишка, как был босой, выскочил в сени, заколотил кулаком в запертую дверь каморы. Голос бабы Зои донесся с улицы. Мишка метнулся на веранду и, откинув занавеску, увидел, как бабка выгоняет коз через калитку. Вернулся к каморе, ломанулся в дверь плечом. В этот раз дверь распахнулась. Сонный Олег в одних трусах стоял, озадаченно сдвинув брови:

– Что случилось?

Мишка шагнул к нему. И сразу, у порога, опустился на колени, обвивая крепким объятием Олеговы ноги.

– Лёль, прости меня, пожалуйста. Я без тебя умру!

– Прекрати. Вставай! – насупился Олег.

Но Мишка мотал головой, прижимался лбом к худым голым ногам, потом начал покрывать их поцелуями.

– Хочешь – бей! Хочешь – гуляй! Всё терпеть буду, только прости!

Олег вздохнул, нагнулся и потянул его вверх под мышки.

– Хватит. Иди сюда, – голос его дрогнул мягкими нотками: – Сказал: вставай!

Мишка поддался, позволил поднять себя. Олег, не выпуская из руки Мишкиного запястья, задвинул щеколду и потянул испуганного, дрожащего мальчишку в уютное логово постели.

Мишку трясло. Может – от холода. Может – от напряжения, которое каменело под ложечкой третий день. А, может, оттого, что мир слишком стремительно поменялся вокруг. Минуту назад – ужас потери, ледяной пол веранды, безнадежно запертая дверь. А теперь – в неверном свете раннего утра – мягкие бабкины перины, вышитые мережкой подушки, теплая рука Олега, властно сжимающая Мишкино запястье…. Олег уложил его головой на изгиб своего локтя и наклонился близко-близко к его лицу.

– Трахался вчера, когда я ушел?

Мишка замотал головой:

– Нет! Ты что?! За кого ты меня держишь?! – он попытался подняться, но Олег приставил к его носу свой небольшой, но плотно стиснутый кулак:

– Лежааать! Не рыпаться! А позавчера? Трахался?

– Да, – еле слышно выдохнул Мишка.

– А совесть где оставил? Дома, в Новгороде?

– Дома,… – всхлипнул Мишка, потом торопливо заговорил: – Олег, мой дом – там, у нас. Я – не Самсон. Я – Миша! Я – не буду больше, правда! Ты меня прости. Я – дурак, не знаю, как такое вышло. Это был первый и последний раз. Поверь, пожалуйста!

– Я – ревнивый! – прошептал Олег.

– Я понял, – Мишка с силой прижался виском к его руке.

А Олег продолжал наставительным тоном:

– Если мы вместе, то – вместе. И нечего по подворотням шляться! А если тебе всё равно с кем, со мной или с первой попавшейся бабой, которая даст, то….

– Нет, Лёль. Не надо! Мы – вместе. Я – твой!

Голос Олега смягчился.

– Ну, смотри мне!... А то,… – он недалеко отвел кулак от Мишкиного носа, потом шутливо и медленно двинул его вперед, словно собирается ударить.

Мишка рванулся вверх специально, насколько смог резко, и ткнулся носом в занесенный кулак. Удар вышел довольно чувствительным, Мишка охнул. Олег отдернул руку.

– Тьфу, балбес! Кто тебе позволил своевольничать?

– Прости! – шептал Мишка. – Я… так мне и надо!

– Я сам знаю, что тебе надо, – Олег бережно коснулся пальцами ушибленного носа. – Ну, чего наделал? Больно тебе, Миш?

– Очень! – ответил Мишка и заплакал.

Теперь было – можно. Он больше не был один на один с этой жизнью, как было в госпитале или на пустом Сатарковском вокзале, когда он в спешке и панике уезжал после взлома магазина, или на студии, когда на него повесили огромные долги…. Теперь с ним был его Олег. Олег, который помнит, что Мишке нужна новая зимняя куртка. Который за него полезет в драку с любым «Шварценеггером». И который ночью будет трепетно сжимать очко, ласкаясь, отдаваясь и спрашивая подрагивающим голосом: «Хорошо тебе, Мишка? Приятно тебе, а?»

Миша уткнулся в широкое надежное плечо и рыдал, как в детстве. Олег гладил его макушку ладонью.

– Зайчонок мой! Прости! Я – сам дурак. Не надо было тебя оставлять одного.

– Лёля мой! – всхлипывал Мишка. – Лёлька. Родной мой. Любимый.

Примечания автора.

* Золотые шары – цветы (вдруг кто-то не знает?)

http://img-fotki.yandex.ru/get/5012/105611162.c/0_664f5_65a4f4f1_L

* Айда – пойдем. Слово это – эндемичное, местное в описываемом районе, в поволжском диалекте оно спрягается как глагол: «айду, айдём, айдёшь, айдёте».

* Альфа ромео – допустим, как-то так:

http://image.automobilemag.com/f/multimedia/photo_gallery/

6691099+w1280+h1024+st0/0611_b+2007_alfa_romeo_8C_competizione+10.jpg

* Жадовский монастырь – есть такой в Ульяновской области. И икона чудотворная там есть.

* Дюрекс – презервативы.

Когда прошла первая волна слез, он спохватился, что можно, наконец, взять Олега за руку.

– Как руки, Лёль? Натер лопатой, а? Я ведь говорил тебе, чтоб бросил, – он осторожно коснулся желанной ладони губами. – Натер. Мозоли. Зачем было так?

Олег, сам прижимаясь, ласкаясь к прощеному мальчишке, старался ногами согреть его холодные ступни.

– Слушай, как ты жил-то без меня? Кто тебя грел? Или так и ходил с ледяными ногами?

– Никто не грел! – шептал Мишка ему в ладони. – Никто не любил. Никого без тебя….

Они тискались, упираясь друг в друга своими стояками. А когда Мишка, тая от вожделения, стянул до колен трусы, выпуская закаменевший член, за окном затарахтел мотоцикл.

– А, чёрт! Родители приехали. Лель, мне – идти!... А то – запалят!

Олег покрывал торопливыми жадными поцелуями лицо любимого, а сам уже выпихивал его из постели:

– Иди, иди! Не хватало нарваться!...

Мишка метнулся через коридорчик, нырнул к себе под одеяло. Он еще дрожал. И стояк никуда не делся. Мишка лежал, улыбаясь, несильно гладя член через трусы и стараясь унять колотящееся сердце. На террасе мать и бабка бубнили, ругая Мишкиных друзей за «хлев», оставленный в бане. Потом мать зашла в горницу, раздраженно потянула с сына одеяло:

– Вставай, зараза! Снова налакался? Когда уже упьешься, наконец?

Мишка обернулся и приподнял голову с подушки:

– Ма, чего – «зараза»? Трезвый я!

Она ошеломленно посмотрела в его ясные глаза, не нашлась, что ответить, молча вышла.

Проходя на кухню, Мишка стукнул в дверь каморы:

– Олееег! Подъем!

Бабка налила сыну с невесткой горячего чая. Возле Мишкиного привычного места стояла на столе банка рассола. Мишка улыбнулся.

– Что-то я замерз под утро. Баб, есть что-нибудь потеплее?

Баба Зоя удивилась, наверно, не меньше матери, но вида не подала. Взяла с окна банку молока:

– Парное! Будешь?

– Еще как!

Бабка подобрела лицом, засуетилась, принесла от плиты фарфоровую миску:

– На! Свежие оладушки! С сахаром бери. Сейчас малины дам!

Мишка светился, как новый пятак. Входя на кухню и здороваясь, Олег понял, что они сейчас выдадут себя с головой своими «молодоженскими» улыбками. Поэтому сел на другой конец стола, с сосредоточенным видом повернулся к Мишкиному отцу:

– Евгений Иваныч, как ваша спина?

– Нормально. Видишь: работать приехал, не дезертировал.

Мишка наворачивал оладьи, согреваясь их теплом. Баба Зоя, выставляя на стол две банки варенья, все-таки не удержалась:

– Минь, а кто ж гулял-то до полнОчи?

– Данила, Санек, Вика с Танькой, – жуя, ответил внук. – Что, насвинячили? Я приберу. Я просто раньше спать ушел ….

– Чай*, я прибралась уже! – отмахнулась старушка.

Старшие допили свой чай и ушли на картошку. Мишка дотянулся под столом до Олега и, забираясь пальцами ноги ему под брючину, улыбнулся задиристо:

– Что так сел-то далеко? Боишься?

Олег хохотнул:

– Тебя? Не дождешься! Слышь, а нельзя каких-нибудь помощников нанять? Хоть Данилу с девчонками? А то мы на этом огороде костьми ляжем. И отца твоего жалко.

– Не, если я еще хоть копейку лишнюю потрачу, мать – удавится! – ответил Мишка, утирая из угла губ малиновое варенье.

– Тогда допивай, да пошли. Там работы – немеряно, – Олег покосился на рассол, так и оставшийся стоять на столе. – А это кому приготовили? «Главному городскому помощнику»? Ты здесь что – запоем пил, беспробудно?