Текст книги "Не одни на всей планете (СИ)"

Автор книги: Андрромаха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– А что ж на студии не сказал?

Мишка пожал плечами:

– Не знаю. Не захотел. Новая жизнь – новое имя.

Во дворе почты были сколочены деревянные столы, за которыми любила собираться сатарковская молодежь. Мишкиными деньгами и Валеркиными стараниями столы уже были накрыты: одноразовые клеенки, пластиковые стаканчики, семь бутылок водки, ящик пива, дешевая колбаса и килька в банках. Мишка представлял Олега друзьям. Ему жали руки. Водка быстро полилась рекой. Мишка разом освоился в привычном мирке, охотно откликался на «Самсона» и только теперь почувствовал, как по всем соскучился.

Подошла поздороваться одноклассница Валька, он обвил ее рукой за талию:

– Валюх, садись, расскажи, как жизнь? Я так по всем скучал, по нашим!

Валька плюхнулась рядом, чокнулась с Самсоном водкой и стала рассказывать. Про девчонок: кто вышел замуж, кто родил. Про пацанов: кто уехал на заработки, кто – сел в тюрьму, кто – пьет. Самсону вдруг вспомнилось, как он провожал ее в школе с новогодней дискотеки. Валька была пьяная и всё твердила:

– Ой, Самсон, сейчас сблюю!

А ему приспичило. И он пытался зажать ее: сначала – в школе, потом – во дворе. И, наконец, все-таки прижал ее у котельной, возле груды угля. Она отталкивала его руки и повторяла:

– Сблюю.

А он, тоже сильно пьяный, задрав ее пальто, пытался развернуть ее к себе спиной и шептал:

– Валечка, Валюшка!

В конце концов, ему все же удалось ей присунуть. А она только бормотала:

– Бля, пусти!

И когда он кончил, отшатнулась и долго блевала, опираясь руками на уголь. Самсон потом помогал ей оттирать руки снегом. А наутро им не было стыдно – ни ей, ни ему. Они рассказывали друзьям эту дурацкую историю и ржали. Мишка вспомнил это всё сейчас, и неприятное чувство кольнуло его. «На фиг я ее остановил?» – думал он, глядя на нее и кивая ее рассказам.

Олег зацепился языками с Тёмкой Федосеевым насчет рыбалки. Оба – рыбаки, они накатили по паре стаканов и втирали друг другу про «телевизоры» и динамит, показывали размер улова, раздвигая руки все шире и шире. А около Самсона толпились все по очереди: Петька, Валерка, братья Рощины, Машка с Кирпичного, Машка из продмага, рыжий Антон. И только Валька, один раз отвоевав себе место около городского гостя, больше его не уступила. Подвигалась к нему все ближе. Тянулась с поцелуями. И когда Машка-продавщица попыталась оттереть ее своим могучим бедром, не по-детски двинула ее локтем в грудь:

– Отвянь, коза! Самсон по мне скучал. Правда ведь, Самсоша?

– Не ссорьтесь из-за «папки», девочки! – хохотнул Валерка. – У него дома невеста-красавица, – потом дотянулся до Самсонова стакана горлышком бутылки: – Давай, друг, вздрогнем! Как же ты, сволочь, так поднялся? Конечно, ты за магазин-то не платил, за тебя родители отдали! А я – сам пять штук, как одну копейку, выложил!

Самсон помрачнел. Новость эта бередила совесть: родители, оказывается, заплатили в ноябре за него пять тысяч рублей. Хозяин коопторга Гаев пообещал забрать заявление о взломе магазина за десятку. Валерка свою половину назанимал по родным. Мишкины родители взяли кредит на год и до сих пор еще его не погасили. Сыну не сказали: сначала он не звонил, потом звонил и говорил, что денег нет. А потом – забылось, мать не захотела ворошить. Так бы Самсон и не узнал всё это, если б не приехал.

Народ быстро «нагрузился». Самсон всё ленивее отбивался от настырной захмелевшей Вальки:

– Отвяжись ты! Говорю ж, здесь брат моей невесты.

Но Валька липла своими пухлыми губами то к его щеке, то к шее. И рука ее уже уверенно щупала под столом его ширинку. Вовка Рощин ощерился:

– Расслабься, Самсон! От сатарковских девок неёбаным еще никто не уходил. Брата невесты тоже оприходуют – мало не покажется.

– Ёлы-палы! Мы, городские, тоже не пальцем деланы! – весело огрызнулся Самсон. – Нас не сразу заарканишь. Правда, Олег?

– Да ебись ты! Кто тебе не дает!? – ответил вдруг Олег. – Пусти-ка, Тёма! – и встал из-за стола. Вокруг примолкли. Олег небрежно бросил: – Не ссы, Алинке не скажу! – и пошел в сторону дома.

Самсона окатила обида. Зачем он так? Все равно ему, что ли? Пьяными мозгами, заведенный намеками друзей, он никак не мог сообразить: что ему теперь сделать? Придумалось, что нужно трахнуть Вальку – назло, чтобы потом Олег пожалел о глупых, обидных словах. Самсон перегнулся через стол:

– Валер, резинка есть?

С трех сторон к нему протянулись руки с квадратиками презервативов. Самсон взял первый попавшийся и, вставая, обвил рукой Валькину шею:

– Пойдем, покажу, как в городе ебутся.

За сараями, в узком проходе он притянул к себе разморенную водкой девчонку и ткнулся губами ей в лицо. От нее пахло семечками и дешевыми духами. Целоваться особо не хотелось. Самсон бросил на лопухи куртку. Стянул с себя свитер, свернул и положил его «подушкой». Уже это могло сойти за «еблю по-городскому». Валька легла без ломаний, он привалился сверху, зашарил под юбкой. Получилось у него сразу. И сразу захлюпало. Самсон вдруг понял, что отвык от девок. Правда, отвык. Было в ней слишком широко и слишком скользко. Сначала показалось, что он ничего почти не чувствует. Он отвалился на один локоть и полез второй рукой под кофточку. Лифчик жесткими косточками больно давил ему на ладонь. Валька с какого-то перепугу сразу заладилась стонать. На съемочной площадке режиссер Тамара Михайловна за такие неуместные и неискренние стоны артистку рассчитала бы со студии в тот же день. Но здесь кастинг проводил Самсон в одиночку. И кастинг, честно говоря, не задался. Стояк его ослаб. Самсон решил было поставить девчонку раком, но вспомнилось «сейчас сблюю» и расхотелось. Но не зря же он снимался в порно почти пять месяцев! Кое-чему научился. Он перевалил девчонку на бок:

– Ну-ка, так ляг. Да не горлань на все Сатарки.

Она замолчала и подвинулась. Самсон сдвинул ее колени и засадил сзади. Так было Уже и приятнее. И лифчик не сползал на руку.

– Сучка, ебаная в рот! – зашептал Самсон сатарковское-«ласковое»-привычное.

Вальке, видимо, новая поза понравилась. Она застонала натуральнее. Самсон соскользнул рукой на ее бедро и, сжимая его, через пару минут кончил. Потом поднялся.

– Самсончик, ты такой крутой! – бормотала Валька, возясь с лифчиком. – Блин, ты застежку мне, что ли, сломал? А – нет! Расстегнулась. Самсончик! Возьмешь меня в город, а? Я лучше твоей Алинки трахаюсь?

Самсон притянул ее к себе еще раз, чмокнул в губы.

– Пойдем. Что ты так орала-то? Слышно было, чай, около клуба!

Валька засмеялась, отряхнула юбку и пошла танцующей походкой к столу.

Народ встретил их шуточками:

– Что, Валь, понравилось? Теперь поедешь в Москву, городского кавалера искать?

– Полудурки! – фыркнула она. Больше возле Самсона не села, зашепталась с Ленкой и Дашкой. Видно, делилась подробностями. А потом они втроем ушли, по дороге взрываясь звонким девичьим хохотом.

Водка кончилась. Под оставшееся пиво быстро добирали картошку и колбасу. Младший Рощин бычился против Антона. У сараев кто-то из девчонок блевал. Самсона тревожила мысль об Олеге. Какое-то время он пытался от нее отмахнуться. Потом отбил Олегу смс-ку: «Вернись!» Ответ пришел сразу: «Вернусь. Завтра. В Кострому».

– В какую, блядь, Кострому? – пробормотал Самсон. – Причем здесь Кострома какая-то?

Но в глубине души уже всё знал, всё понял. Просто не решался сам себе признаться, что означают эти слова. Вернулась Валька с банкой самогона. Самсон еще сколько-то времени пил. Потом, шатаясь, выбрался из-за стола.

– Всё, я ушел. А то мать запилит.

Самсонову мать, тетю Иру, знали все. Спуску она не давала ни своим, ни соседям, ни теткам на пекарне, где работала. Поэтому все покивали:

– …Давай!...

– …В воскресенье еще соберемся…

– …Не пропадай, городской!...

– …Чтоб в следующий раз на машине приехал!...

Самсон неверной походкой побрел в сторону дома. Ноги сами несли его знакомой дорогой. Но несколько раз он споткнулся и один раз упал, поскользнувшись на мокрой траве. «Уехал, может, уже? В Кострому свою?» – думалось ему. – «Сукой будет, если так!»

Олег был дома. Сидел на кухне и слушал говорильню Самсоновой матери. Самсон прямо в обуви прошел на кухню и остановился, прислонившись к холодильнику.

– Мииишка! – воскликнула мать укоризненно. – Где ж ты брюки так уделал?

Он покосился вниз: колени его новых светло-голубых джинсов были безнадежно зазеленены. Да и куртка не оставляла сомнений в том, чем он занимался полчаса назад.

– Свинья грязь найдет! – мрачно буркнул отец.

Самсон поднял мутный взгляд на Олега и вздрогнул от холодного презрения серых пристальных глаз. Родители – понятно! – недовольны были пропитыми деньгами. Но чтобы вот так, при госте, добить его, смешать с дерьмом…. Зачем они так? Самсон обиженно фыркнул.

Олег поднялся из-за стола.

– Ирина Михайловна, я – лягу. Мы же ночь не спали, пересадка, вокзалы…. До завтра.

И ушел, в узкой двери отшатнувшись, чтобы не задеть Самсона плечом.

Самсон сел на табуретку. Ничего не изменилось здесь за десять месяцев. Неяркая лампочка, узкая плита. Накрахмаленные занавески – материна гордость. Гремящий холодильник. Клеенка, прожженная сигаретой года три назад. Отец курил свои – не те, которые Самсон ему привез, – дешевые и вонючие сигареты. Мать отодвинула от Самсонова локтя тарелку с салатом и с упреком сказала:

– Если тебя, поганца, в хорошую семью приняли, что ж ты позоришься, по кустам валяешься, а? Смотри, какой Олег хороший парень. Не пьет почти. Разговаривает вежливо, одет аккуратно. А если он сестре расскажет, как ты здесь по бабам шлялся? Если собирался блядовать, ехал бы один!

Самсон оперся локтями о колени и низко опустил голову, глядя себе под ноги. В голове шумело. И с души мутило – бутылки полторы он сегодня точно оприходовал. Снова нелепо вспомнилось «Самсон, сейчас сблюю!» И самого чуть не вывернуло вслед за этим воспоминанием. Пьяным движением он провел рукой по лицу. Бесившая до дрожи обстановка – прокуренная кухня, тусклый свет, подкисший запах, ворчание матери – оплетала его как тенётами, засасывала в свое болото и лишала воли. Имя «Самсон» и привычные отношения, ожидания, которым нужно соответствовать, навалились и повисли на его руках и ногах стопудовыми гирями. А то, что в «зале» спит Олег, и то, что за стеклом кухонного шкафа уже стоит его собственная фотография около его собственной машины – показалось нелепым, болезненным бредом.

«Я ж не пидор! Чего это я стал вдруг… с мужиком?» – отстраненно подумал Самсон.

– Мы за тебя пять тысяч отдали! – зудела мать, плеская в тазике грязную посуду. – Ты бы хоть половину прислал за год. Нет! Приехал – снова пить! Две тысячи рублей на водку! У отца – операция. У бабки в погребе дубья прогнили, того гляди, потолок упадет. Починить не на что. Ты там, в городе, как сыр в масле катаешься. Машина у него! Бензин один сколько стоит. Родители – не нужны уже, пусть дохнут!

– Мать, заткнись! – грубо оборвал ее Самсон. Нашарил кошелек в кармане и положил на стол пятисотрублевую бумажку:

– На! Это – на газ! – и повернул рычажок на колонке. – Я мыться буду, мне вода нужна.

– Друг твой весь бак на себя слил! – зло сказала мать. – Сказала же: предупреди, чтоб широко горячий кран не открывал!

Самсон, и правда, забыл сказать Олегу, чтобы поменьше делал напор теплой воды. Оттого мать посуду мыла в тазике. А, может быть, и правильно сделал, что не сказал? Не всю нищету свою надо напоказ выставлять….

Мылся Самсон долго. Но мысли не сильно яснели. Понятно было, что всё из рук вон плохо. Что зря он привез сюда Олега. И, может, зря приехал сам. Но что сейчас делать – он не мог решить. И терся мочалкой, намыленной дешевым банным мылом до тех пор, пока и второй за сегодня бак не вышел, и пока не пошла уже совсем холодная вода. Тогда он вылез. Обмотал вокруг бедер полотенце, чтобы не надевать снова трусы, в которых трахался с Валькой, и пошел в залу. Под ногами привычно скрипнули половицы. Он постоял нерешительно посреди комнаты, потом все-таки присел на край сундука, на котором постелили Олегу, и начал шарить рукой по подушке. Олег, видимо, не спал, потому что тут же оттолкнул его руку и сел.

– Лёль, прости! – прошептал Самсон. – Я в резинке был, честное слово!

– Отвали! – в голосе Олега была ненависть.

Самсон отшатнулся. Олег добавил:

– Если только сунешься, я уеду прямо сейчас.

Это был Олег Серебряков. Он без эрекции семь месяцев снимался на порно-студии. Он откладывал на счет по тридцать тысяч в месяц, питаясь одними макаронами. Он, не раздумывая, дал по морде бугаю, который был его почти вдвое тяжелее. Проверять, тонка ли у него кишка уехать сейчас, ночью, было глупо. Самсон ушел на свою кровать, обессилено свалился на подушки и отрубился раньше, чем успел задать себе вопрос: «что же будет дальше?»

Утро пришло как-то сразу. Мать трясла Самсона за плечо.

– Вставай! На огород пора ехать. Упился, дрянь! Дрыхнуть будешь до вечера?

Самсон проморгался: он был дома, у своих. Над диваном висел ковер с оленями. Сервант отражал зайчиками раннее солнце. Самсон спустил ноги на пол. Его все еще штормило от вчерашнего. Во рту была гадость.

– Где Олег?

– На кухне, чай пьет! – ответила мать. – Он же не жрал, как ты вчера, до потери сознания.

Самсон потянулся вставать, но сообразил, что на нем ничего нет. Полотенце развязалось за ночь. Он снова сел.

– Мать, уйди, я оденусь.

Она вышла, осуждающе качая головой. Самсон достал из сумки свежее белье. Взял с серванта телефон и потыкал по клавиатуре. Еще теплилась надежда, что та, плохая смс-ка ему привиделась по пьяни. Но – нет, вот оно, сообщение от Олега: «Вернусь. Завтра. В Кострому».

На кухне Олег стоял у окна с чашкой чая. Мать поставила перед Самсоном поллитровую банку рассола. И стыд кольнул Самсона за это ее привычное движение. Теперь Олег будет думать, что он – алкаш. Впрочем – вдогонку пришла еще одна мучительная мысль – долго ли еще Олег вообще будет думать о Самсоне? Уедет в Кострому, и не удержишь.

Сделав несколько жадных глотков, Самсон мотнул головой на двухлитровую бутылку со светлой мутноватой жидкостью, стоящую на полу у холодильника:

– Это – бензин?

Мать кивнула:

– Да. Отец купил у Аркадия.

– А сам он где?

– Пешком ушел в Ключи. Говорит, ты мотоциклом собирался. Казаковы едут на телеге, нас задаром брали! А тебе так не подходит! Не барское дело телегой таскаться? Тогда уж такси закажи, если деньги некуда девать! Или вчера всё пропил, алкоголик?

Самсон не выдержал и цыкнул на нее:

– Заткнись уже! Что ты меня при человеке позоришь?!

Мать без перехода от злобы к отчаянию села у стола и заплакала:

– Думали, ты помогать приедешь. А ты – пить!

Сдохнуть прямо сейчас было бы слишком незаслуженной наградой. Олегу в лицо Самсон боялся посмотреть. Олег подал голос сам:

– Ладно, Самсон, собирайся давай, что сидеть? Работать приехали – так давай работать.

Мать, хоть и ворчала за мотоцикл, рада была случаю отправить в деревню барахло. Собрала четыре баула: пустые банки, какие-то коробки, газовый баллон. Олег с баллоном и большой сумкой запнулся в дверях:

– Самсон, помоги!

Мишка, закусив губу, придержал ему дверь, а на улице, когда отошли от подъезда, сказал:

– Не называй меня так. Я – Миша….

– Чего?! – возмущенно вскинулся Олег. – Да мой Мишка со мной ни за что бы так не поступил! Мишка, который меня спас? Мишка, ради которого я выкарабкался? Не поверю! А ты – просто «Самсон».

– Прости меня! Я пьяный был, – Мишка виновато насупился.

– Что, цена нашей любви была – бутылка водки?

– Полторы….

– О! Совсем другое дело! – Олег презрительно повысил голос. – И каких ты от меня слов ждешь? «Ах, полторы бутылки! Как ты крут, Самсоша!»? …Давай по-честному: я не из-за тебя остался. Вчера, пока ты трахался, мне про здоровье твоего отца рассказывали, давали читать выписки из больницы. Ему нельзя копать. Я приехал помогать – я помогу. Но только если ты лезть не будешь. А если будешь домогаться – я уеду. Понял?

Как в насмешку, утро было солнечным, ярким и пронзительно красивым. Теплый ветер кружил в воздухе первые паутинки. Золотые шары* клонили тяжелые головы на стену гаража, и пчелы деловито облетали их празднично-пышные цветы. Мишка вывел мотоцикл, открутил прикипевшую крышку бензобака и стал наливать бензин из бутылки. Подошла мать – тоже с тяжелой сумкой. Мишка увязал багаж в коляске мотоцикла, отошел к колонке и окликнул Олега:

– Качни!

Олег нажал ручку, мощная струя ударила в желоб. Мишка подставил под ледяную воду сначала руки, потом – голову. Крякнул от холода, с силой растер ежик волос и лицо, потом долго пил из ладоней. Вчерашний хмель всё еще мутил его. Олег посмотрел с брезгливой жалостью:

– Куда тебе на мотоцикле? Ты же пьяный.

– Уже нет. Не бойся, доедем. Здесь 7 километров по полю: ни машин, ни людей. Главное – курицу не сбить!

Олег сел на мотоцикл сзади приятеля, но обнимать его плечи не стал. Держался за прямоугольную, толсто обмотанную изолентой, ручку.

Деревушка Ключи, «малая родина» Мишкиного отца, стояла на опушке рощи. За совхозным элеватором уходили к горизонту поля. Отец и баба Зоя были на огороде. Услышав мотоцикл, бабка разогнула спину и поспешила к калитке.

– Мишенька мой! – причитала она. – Приехал!... – потом вгляделась внуку в лицо: – Ай-яй! Что ж ты надрался так вчера, позорник? Ты и в городе так пьешь? – и невесомой старческой рукой отмерила ему подзатыльник. – Не стыдно?

Мишка успел сказать только:

– Здравствуй, ба! – потом потупил взгляд и отвернулся. – …Хватит тебе! Навалилась!

– Айда*, свеклы моченой дам! – старушка горестно качала головой. – А ты, Ирк, не могла парня, што ль, рассолом напоить?

– Поила я, – хмуро огрызнулась ей в лицо невестка. – Разве ж он так быстро оклемается? Ваша кровь, все в деда Ваню: и сынок ваш и внучек….

Мишка, стараясь не смотреть на Олега, пошел за бабкой на кухню. В это светлое ласковое утро весь мир был против него. И была у него еще одна проблема. Такая, какую никому не объяснишь, какую никто не поймет. Он привез из города связку нитяных перчаток, чтобы копать картошку, а утром с похмелья не вспомнил про них. И мучился теперь вопросом: взял их отец с собой или забыл? И эта, казалось бы, пустяковая деталь была для него сейчас важней всего.

Была у него тайна. Ну, не то, чтоб тайна, а так, один небольшой, но сладкий секрет. У него был фетиш: Олеговы руки. Нежные ладони с гладкой, бархатистой кожей – мягкие, желанные – будили в Мишке не такие чувства, какие испытывают обычно люди к чьим-нибудь рукам.

Началось это зимой, на студии, в первые дни их любви. Олег тогда болел, никого к себе не подпускал. И только в редкие минуты первым протягивал Мишке свою руку. Мишка бережно принимал ее в ладони. Держал, едва касаясь, боясь не то, что приласкать, но даже сжать чуть сильнее. Знал: Олег может вдруг вздрогнуть и отшатнуться. И тогда придется долго ждать: не часы, а дни и недели, пока Олег снова решится на такую… близость. На порностудии каждый день перед Мишкой мелькали бесконечной вереницей гениталии, ягодицы, губы, груди – и не возбуждали ничего, кроме желания поскорее сбыть с плеч надоевшую работу. А по ночам Мишке снились ладони Олега: как он держит их в руках, целует, гладит. И член его вставал на эти сны, как не вставал на уложенных на кровати по двое-трое девчонок или закованных в наручники пацанов, замерших в позах, подсказанных фантазией режиссера.

Весной, уже в Новгороде, Олег несколько недель пролежал лицом к стене в своей комнате. Мишка, быстро выбросивший из памяти конвейер соитий, тосковал по Любимому, близкому-недоступному-желанному-запретному. Он брал к себе в постель кружку, из которой пил Олег, прижимался к ней губами, представлял, как ее ручку и бока трогали любимые тонкие пальцы, и «гонял шкурку». Теперь его мечты были смелее. Но сбываться они не спешили.

А в начале лета, когда Олег откинул целибат, когда он пришел к Мишке – пришел весь, сжал его в объятиях, заласкал, затискал, взял его и сам ему отдался, Мишка совсем сошел с ума по рукам своего Лёльки! Любовником Олег был роскошным: заботливым, нежным, неутомимым. А вот «любовницей» – …сложной. Отдавался нечасто. И с минетом не спешил.

– Я полтора года подстилкой и соской работал. Я хочу про всё это забыть. Помоги мне: подожди немного, а? – просил он чуть застенчиво.

Мишка кивал, соглашался. И самое сладкое, что получал он в постели, дарили ему Олеговы руки. Мишка отдавался им, замирал от их чутких касаний, изнемогал от неспешного проникновения, задыхался, когда ласки становились настойчивей, и извергался оргазмом раньше Олега. После страсти он подносил вожделенную ладонь к губам, терся носом о ее середину, зацеловывал пальцы, покусывая косточки суставов, щекотал языком нежные подушечки, обводил пальцем правильной формы ногти. Олег смущался:

– Хватит, заяц! Ты чего?

– Я обожаю тебя, Лёль! – отвечал Мишка, пряча улыбку в любимых ладонях.

Когда собрались копать картошку, у Мишки в груди защемило от мысли, что на нежных руках Олега от непривычной тяжелой работы появятся мозоли. Мишка купил упаковку рабочих перчаток на строительном рынке. Вчера, сразу, как приехали, выложил их на трюмо. А сегодня – забыл!

Жадно выцедив литр свекольного рассола, он перевел дух и, наконец, решился спросить:

– Баб, отец перчатки-то привез? Чтобы копать?

– Перчатки придумали! – насмешливо фыркнула баба Зоя. – Городски-и-ие! Да привез, привез. Там, на меже они лежат.

Мишка облегченно выдохнул: хоть что-то сложилось нормально!

Картофельное поле Самсоновых – восемь соток – начиналось от крыльца. Мишка с Олегом шли по соседним рядкам. Мишке привычная с детства работа давалась легко. Он копал бойчее, обгонял Олега. Потом по его рядку возвращался навстречу приятелю.

– Не надо! Зачем ты? Я сам! – хмурился Олег.

– Им так выбирать удобнее, сразу две гряды, – Мишка кивал на мать и бабу Зою, кидавших клубни в большую корзину.

Мать и бабка пытали гостя дотошными вопросами. Олег спокойно отвечал, что его мама работает учительницей музыки в школе, что отец давно с ними не живет, что у него есть старшая сестра и два племянника, а вот про Алину он говорить не станет: «спросите у Миши, а то я что-то лишнее скажу, мне потом Алинка разборки устроит». Мишка слушал, ухмылялся про себя: «конспиратор!» Косился на отца: видно было, что тому работа дается с трудом. Олег это тоже заметил:

– Отец твой устал. Иди, скажи ему, что – хватит.

Солнце поднялось выше. Квашеная свекла сработала «выпрямителем»: водочный дурман Мишку отпустил. Но на его место сразу навалилась тяжким грузом правда о вчерашнем предательстве. К часу дня они прошли четверть поля. Бабка ушла доить коз. Отец бросил лопату и выбирал клубни следом за Олегом. Все утомились, и разговоры затихли сами собой. Мишка на автомате налегал ногой на лопату, выворачивал куст за кустом, сгребал картофелины в кучку, а сам всё пытался уложить у себя в голове: что получается, они с Олегом больше не вместе?!? Всё, что еще вчера было его жизнью, рассыпалось в труху? От этих мыслей мерзко тянуло под ложечкой, словно он стоит на крошечном пятачке надежной опоры над пропастью. И любое, даже еле заметное, движение заставит его рухнуть вниз. Как его угораздило? Господи, зачем?!!? По-глупому, без души, ненужно… при Олеге!? Было страшно подумать, что он убил их любовь.

Бабка позвала обедать. Помогая Олегу пересыпать последнюю корзину в мешок, Мишка спросил:

– Как руки? Мозоли набил?

Но друг сделал вид, что не расслышал вопроса.

Стол накрыли на террасе. Баба Зоя налила парного козьего молока:

– На, Минечка, как ты любишь!

И Мишке дико захотелось стать маленьким мальчишкой и прижаться к ее переднику, как в давнем-давнем детстве, когда его заклевали соседские гуси. Еда была деревенская, добротная: борщ на свиной тушенке, картошка с жареной рыбой, молоко, домашний творог. Олег ел и хвалил.

– Вкусно? – улыбнулась баба Зоя.

Гость открыто посмотрел ей в глаза:

– Очень!

– А ты у нас в Сатарках невесту найди! Она тебе такие обеды будет готовить!... – подмигнула старушка. – У нас, знаешь, какие девки годные!? По молодости, гля, – шалавы подзаборные. А как жизнь уму-разуму поучит, такие жены верные из них выходят! Будет дома сидеть, детей рожать, рубахи мужу гладить!...

Отец перебил ее:

– Ма, ты не лезь. Зачем ему наши шалавы!? Он себе в городе культурную найдет.

На этих словах Олег бросил на Мишку быстрый ехидный взгляд, от которого у Мишки защекотало где-то в животе.

После обеда вернулись на поле. Работы было много. Работали молча. Часам к шести спины не разгибались уже ни у кого. Наконец, родители ушли готовить место в погребе, бабка – собирать гостинцы. Внуку сказала тоном, не терпящим возражений:

– Я петуха зарублю, возьмешь, Алина суп приготовит. Свиной тушенки дам четыре банки, капусты зимней два кочнА. И тебе, Олег, посылку наберу. Будешь в городе есть и вспоминать бабу Зою!

Олег благодарно кивнул, а когда она отошла, повернулся к приятелю:

– Самсон, ты на себя одного еды бери. Я все равно уеду.

Мишка болезненно дернул плечом:

– Олег, прости меня! Не уходи! Мне без тебя не жить!

– Вчера надо было думать.

– А зачем ты бросил меня там, зачем сказал «ебись»? Я ж пьяный был, надумал всякой дряни! …Лёля?...

Олег вспылил:

– А мне надо было подождать, пока ты ее прямо на столе разложишь?! И не называй меня так больше! Человека, которого так звали, уже нет. Он умер!

Мишка резко вскинул голову:

– Зато она меня – ХОТЕЛА! Понял? А ты – ни разу! Ты у нас супер-пупер-натурал. Всегда только сверху! Давал – раз в год, по обещанию. А не хотел – никогда! А я ведь тоже мужик!...

На последних словах Мишкин голос сорвался, и вышло совсем жалобно. Но Олег ледяным тоном процедил:

– Ну, и срослось у вас с ней? Поздравляю! Совет да любовь!

– Всё? Выкинул меня из жизни!? – в Мишкином голосе звучали злые слезы. – Ладно, хер с тобой! Я больше в город не поеду. Что там делать одному? Сидеть вечерами в холодной квартире? Спасибо, весной насиделся! Дала мне судьба шанс – я просрал. Значит, буду здесь спиваться. Травиться нитрокраской в малярке, четыре тысячи в месяц получать….

– Ты мне на жалость не дави! – взъярился Олег. – Я тоже не Рокфеллер. Но почему-то в грязи не валяюсь. …Как меня вообще угораздило тебе верить?! …Алкаш!

Мишку наотмашь ударили эти слова.

– …Нет, знаешь, я – поеду: у меня ж там машина, я ее продам! Здесь она ни к чему, здесь даже на бензин не заработаешь, не то что на ремонт…. А если продать – это ж сколько пить можно?! А ты не думал, что так обернется, когда мне дарил ее, правда? Сколько тебе хуев пришлось отсосать, чтоб на нее заработать? – Мишку колотило, он знал, что говорит страшное, но остановиться не мог. – А я ее пропью! С блядями! Потому что я – такая же блядь!

Он наступал на Олега всё ближе – ждал удара. Но тот воткнул лопату в землю, развернулся и ушел к меже. Пару минут стоял там, неестественно выпрямив спину и откинув назад голову, как делает человек, который хочет, чтобы навернувшиеся слезы не пролились из глаз. Потом – видно, не справился с собой – пошел прочь от деревни. Мишка проводил его горячечным взглядом, решительно крутанулся на месте и зашагал к мотоциклу. Вытряхнул на землю сумку с инструментами, выбрал большой гаечный ключ и начал откручивать гайку. Минут за десять открутились все, кроме одной. Одна – приржавела, заела и, последняя, не давала отсоединить коляску от мотоцикла.

– Куда собрался? – раздался над его ухом голос Олега.

– Не важно.

Олег зашел спереди и поставил ногу на обод переднего колеса.

– Не поедешь, пока не скажешь!

– Еще чего! – огрызнулся Мишка. – Ты мне никто! Обломишься командовать.

Олег крепко взял за руль двумя руками:

– Сказал: не поедешь.

Мишка с вызовом поднял глаза:

– Не бойся, я – недалеко! До элеватора. У него стена кирпичная, крепкая. И – дорога рядом. Разгонюсь и въебенюсь с размаху. И станет в этом мире одной проблемой меньше.

– Что за дурь? – Олег нахмурился.

– Здесь так принято, знаешь!? На моей памяти трое так закончили. Только коляску надо отцепить. Один комбайнер, дядя Жора, поехал с коляской. И не хватило скорости, чтоб насмерть. Лежал потом шесть лет парализованный, пока не сдох. А я так не хочу, хочу – сразу!

Упорная гайка, наконец, поддалась. Мишка, размахнувшись, отбросил ее в канаву, ударил ногой по педали, заводя мотор.

– Уйди с дороги!

– Не поедешь!

Мишка дернул рулем. Но Олег, стиснувший кулаки до побелевших костяшек, не отпустил, качнулся за мотоциклом всем весом. Мишка матюгнулся.

– Знаешь, я, конечно, не Арни,… – он захлебывался словами и задыхался, – но у меня в цеху каждая болванка весит двадцать шесть кило…. А ты на таможне ничего тяжелее кружки чая не держал…. Так что я – по-любому сильнее! И если мне,… чтоб сейчас уехать... придется тебе нос сломать,… то я сломаю. Будем драться?

– Будем! – твердо ответил Олег, глядя ему в глаза.

– Уйди! – крикнул Мишка в отчаянии.

Олег молчал, вцепившись руками в фонарь мотоцикла. И пальцы его дрожали от напряжения. Мишка бросил руль, мотоцикл завалился на землю. Олег подступил к Мишке грудь в грудь:

– Глуши зажигание! Надо поговорить!

Но Мишка вцепился ему в глотку:

– Да оставь ты меня в покое, сволочь! Чего тебе надо от меня? Катишься – и катись в Кострому. Чего здесь забыл?

– На что они тебя хоронить будут? На кредит? А им его дадут? Они ж еще за прошлый не расплатились! – Олег не говорил, а хрипел, потому что Мишкины руки тесно сжимали ворот его куртки.

– Ты поможешь! – прошипел в ответ Мишка.

– Я же уеду!

Мишка разжал руки и сделал шаг назад. Его нижняя губа дрожала. В голос прорвались умоляющие нотки:

– Пожалуйста, пусти! Ты ведь не простишь меня уже, ни за что. Какая тебе разница, что со мной станет?

Олег ответил, стараясь унять дрожь в голосе:

– Хватить истерить. Возьми себя в руки.

Мишка вскрикнул:

– Я же не Серебряков, чтобы так себя в руках держать!

– Уже не Серебряков? – тихо выдохнул Олег. – А раньше, вроде, говорил….

Мишка осекся и сник. Долго молчал, глядя себе под ноги. Олег также тихо продолжил:

– Мы с тобой завтра поговорим обо всем, хорошо?

Мишка робко поднял на него глаза:

– Олег?...

– Иди на огород! Инструменты я сам соберу.

– Не, надо коляску обратно цеплять, а то – догадаются…. Ты – прости меня, хоть за слова эти уродские…. Я не хотел….

– Ты слишком много не хотел, но сделал, – ответил Олег жестко: – Всё, прикручивай обратно, и пошли копать.

Мишка завинтил обратно гайки. Двух штук не нашел, но в подсумке оказались запасные. Через четверть часа мотоцикл стоял опять с коляской, а они с Олегом синхронно шли по грядам. Теперь Мишка не обгонял Олега – у него всё еще дрожали руки. Он изредка украдкой косился на друга, чтобы увидеть его чуть ссутуленные плечи и сосредоточенное, строгое лицо. В Мишкиной груди бушевал океан чувств. Стыд, благодарность, покорность, любовь, страх потери, отчаяние. И робкими нотами – нежность и надежда. «Люблю тебя, убей меня, уничтожь, сравняй с землей!... Прости меня, люби меня, укрой меня от всех тревог и бед в этой жизни!»