Текст книги "Тебе только в Тамтоже и жить (СИ)"

Автор книги: Altegamino

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

В какой-то момент натиск ослаб, и Уилтон сделал отчаянную попытку сбросить с себя отощавшее недоразумение. Он схватил псину по бокам (парень мог бы поклясться, что его пальцы касались друг друга – настолько худой была эта тварь!), оторвал вместе с куском штанины и кинул тушку на пол. Псина оказалась такой слабой, что издохла на месте.

Мидгиш оборвал безумный смех. Теперь четвёртый сын отлично понимал Шушум, не желавшую договариваться с этим ненормальным господином, который теперь лежал в луже слюны. Он был ослаблен приступом и едва мог шевелиться. К губам прилипла белая шерсть.

– Прекратите! – воскликнул Уилтон с укоризной. – Мы с вами не враги!

От Мидгиша веяло злобой, и даже обессиленным он выглядел опасным. Приближаться к нему за Ключом было бы недальновидно, а ждать следующего приступа…

И вдруг во входную дверь позвонили. Дребезжание облетело все уголки дома, оповещая о незапланированных гостях. Хозяина нет дома, кто мог прийти к нему?

– Полиция! – раздался за окном грозный бас. – Открывайте!

Они не могли прибыть так быстро, пронеслась в голове Уилтона здравая мысль, которая ещё больше укрепила его уверенность в существовании некоего зеркального двойника. Слишком странным и неестественным было всё, что происходило в этом доме.

– Нужно открыть, – ещё одна идея озарила парня, и он улыбнулся. – Они всё равно войдут, но только нам решать, как это произойдёт.

– Так иди! – господин уже стоял на ногах и отряхивался, хотя пропитавшуюся слюной одежду так просто не очистишь.

– Я не могу открыть. Там очень мудрёный замок. Мне нужен… ключ.

Уилтон нагло протянул ладонь. Мидгиш насупился и прикрыл карман рукой.

– Постучат и уйдут!

Звонок почти не отпускали, и раздиравшая барабанные перепонки трель заполнила собой пространство внутри. Люди на улице не отличались терпением и намеревались попасть в дом во что бы то ни стало. Того и гляди начнут ломать дверь.

– Притворитесь хозяином, – посоветовал Уилтон Мидгишу. – Вы как раз примерно одного возраста с ним. Его так редко видят в городе, что едва ли помнят, как он выглядит. Накиньте что-нибудь для маскарада и притворитесь больным.

– Ладно, – буркнул господин. – Но дверь я открою сам!

Мужчина погнал Уилтона вперёд, чтобы не выпускать его из поля зрения, и вместе они спустились на первый этаж.

– Мы знаем, что вы там! – полицейские не только звонили, но и дубасили дверь кулаками.

Сердитый господин натянул вязаный свитер и замотал горло широким шарфом. С его раскрасневшимся и опухшим лицом его наверняка примут за простуженного и не станут вглядываться в искажённые болезнью черты.

– Уже иду!

Не спуская с парня взгляда, Мидгиш извлёк из кармана Ключ и поднёс его к замочной скважине. Четвёртый сын наблюдал за действиями мужчины косым зрением, а сам глядел исключительно на кривоватый нос господина. Как бы невзначай Уилтон взял зонтик и опёрся о него, как о трость.

Когда Ключ оказался в прорези (и странным образом подошёл, хотя явно был не от этого дома), парень ударил Мидгиша зонтом по руке и раскрыл его. Развернувшиеся края врезали неприятному типу по лицу, и мужчина, пискнув, выронил не принадлежавшую ему вещь. Уилтон ловко подтащил Ключ ногой и подобрал его.

– Да чтоб тебя!

Парень вывернулся из длинных пальцев и повалил на господина высокую вешалку. Ему везло, потому что Мидгиш как раз зашёлся новым приступом и бросил преследования. Четвёртый сын рассудил, что лучше всего вернуться на второй этаж, где всё и началось. Наверное, его бы обвинили в нелогичности. Бежать из дома – вот что нужно делать в первую очередь! Хоть через окно, но спасаться! Вот только Уилтон знал, что нужная ему дверь к свободе находится не в прихожей.

– Давай, где ты? – выпалил парень, встав рядом с фортепиано. – У меня есть Ключ! Предстань передо мной!

Он закружился вокруг оси, как недавно в саду госпожи Пряник (а будто уже неделя прошла!). Дверь быстро прекратила игры в прятки и возникла рядом. Уилтон продемонстрировал Ключ и бесцеремонно пнул её. Она открылась внутрь, пропуская его в свои внутренности. Парень не беспокоился: он догадывался, что ждёт его по ту сторону.

Уилтон выскочил… всё в то же место, только теперь второй этаж выглядел иначе. Никаких луж, растекавшихся по полу, и мёртвых псин. Зато добавилась новая, ранее невидимая деталь: на полу за фортепиано боролись двое. Волоча Шушум в пыли, сверху наседал Мидгиш и тянул скрюченные пальцы к её шее.

– Смотри сюда, мерзкий старикашка!

Все взоры тут же переместились на появившегося. Шушум ахнула, а господин недобро прищурился и заскрипел зубами. Воспользовавшись заминкой, Уилтон разогнался и столкнул Мидгиша плечом.

– Ты перетряс всё его тело, и теперь у него начнётся приступ! – выпалила девушка.

– Он что, в самом деле так умеет? – испугался парень, сверху вниз глядя на сотрясавшегося Мидгиша. – Я думал, это уловка или иллюзия!

Шушум потянула его за руку, и вместе они сбежали в прихожую. Со второго этажа уже раздавались первые рычащие звуки. Девушка провернула Ключ в замочной скважине, и сумасшедший дом выпустил их из своих владений.

Спустя несколько минут безостановочного бега они отдышались. Ощущать палящие лучи на коже и вдыхать свежий воздух было так приятно после удушливых помещений.

– Не волнуйся, он не погонится за нами по городу в его то состоянии, – утешила Шушум и оборвала шаг под деревом с широким стволом.

Наступил вечер, и солнце закатывалось за крыши. На девушке даже одежда не помялась, правда, кое-где сохранились следы пыли после того, как злобный господин протёр ею пол. Себя же Уилтон чувствовал грязным и побитым. Парочка немного помолчала, и каждый думал о своих заботах и мысленно переживал ту или иную сцену недавнего прошлого.

– Слушай, а ты… – начала Шушум. – Извини, что дразнила тебя и называла недалёким. Может, в качестве извинений ты примешь от меня приглашение в гости?

– В Тамтоже?

Она энергично закивала, и у Уилтона так всё и загорелось внутри. Он приготовился выплюнуть ответ, но тот сам собой застрял в горле. Что же сказать ей, такой увлечённой своими представлениями? В этом мире они, увы, не сбываются с той же регулярностью, что и в Тамтоже.

– Благодарю за предложение, но я не могу. Ты же понимаешь, что я не продержусь там и дня. Да и не нужен я там.

Шушум насупилась, но настаивать не стала. В ней была гордость, и она, кажется, умела уважать чужие решения.

– Приятно было познакомиться, – бросил на прощание Уилтон. Расставаться нужно на хорошей ноте и добрыми словами. Девушка выразила взаимные чувства.

– Мне тоже, – она протянула руку для рукопожатия. Четвёртый сын растерялся и сдуру поцеловал её, как делали кавалеры в романах его матушки. Шушум засмеялась.

Уилтон много раз оглядывался, когда удалялся от дерева, но девушка быстро ушла оттуда, и смотреть стало не на что.

========== Акт 3. Ворона белая летела, клевала коршуна тоска ==========

Уилтон был бы самым обыкновенным парнем, если бы не один недуг, истачивавший его почти с детства: чем бы он ни занимался, его одолевала тоска. Настоящая болезнь, угнетавшая молодого человека несколько раз за месяц.

Он свято верил, что расписания, однообразие и повторяемость убивают личность так же, как пистолет – самого человека. А ведь его работа как раз требовала репитативности: там кустик подстриги, тут стебельки обвяжи, в другом месте лейку опрокинь. И хотя восемнадцатилетнему пареньку нравилось возиться с цветами и растениями, иногда накатывала невыносимая, до зубовного скрежета опротивевшая скука.

Уилтона часто тяготило чувство пустоты, которое портило настроение после продолжительного монотонного дела. Он будто спал, ухаживая за розами в саду госпожи Треумфы; дремал на ходу, повторяя одни и те же движения в палисаднике господина Перрота; существовал вне реального мира, занимаясь необременительной работой. Он слышал, что мечтательные натуры всегда витают в облаках, и этот тип людей был издревле прописан в книгах. Однако Уилтон нутром чувствовал: он столько мог бы сделать, если бы хоть на секунду скинул с себя дрёму.

– Эта тоска присуща всем молодым людям, – восклицала его мамочка, пухлая мадам средних лет. Бывшая певичка, что до сих пор не покончила со старыми привычками. – Это пройдёт!

Уилтон пожимал плечами. Возможно, она была права, и когда-нибудь он либо уснёт окончательно и перестанет грустить о том, на что он способен, но чего не делает по необъяснимым причинам, либо возьмёт себя в руки и…

Тоска ничем не объяснялась, кроме молодости и разболтанности. Родители сетовали, что парень с детства слишком много думал что-то про себя, вот и раздул проблему из ничего. Труд не даёт скучать – был их девиз. Уилтон пошёл работать и потонул в ещё большей печали. Монотонность выжимала из него соки веселья. Потом он решил удариться в типичные подростковые развлечения: алкоголь, курение трубок тайком от родителей (азарт, вдруг поймают?), мелкое воровство. И вскоре понял, что это не то. Пустота не исчезала, а после буйной ночи, за которую парня ещё и ругали, дыра в груди на время становилась больше. Да и не шумных вечеринок и хулиганства просила его мечтательная натура.

Любовь? Не пришла её пора. Богатства? Не для него. Спорт? Не завлёк. Игры? Уилтон пытался приучить себя к популярному в их краях гольфу, но и это развлечение оказалось той ещё скукатенью.

Парень приучил себя разнообразить жизнь самостоятельно, чтобы впечатлительность не увяла. Он со страхом подмечал, что с каждым разом его всё меньше радуют привычные мелочи, всё больше рутины и нелепых обязанностей, которые тяготят. И тогда Уилтон завёл тетрадь, в которой отчитывался перед собой и Господом Богом, какие искорки детства он сумел привнести в жизнь сегодня. Ну там, покрасил листья ромашки в клубничный цвет, перепугав религиозную старушку по соседству, решившую, что кровавая жатва близка. Или пошёл учиться готовить, о чём ранее никогда не помышлял. Неожиданно, смело и когда-нибудь да пригодится – так Уилтон твердил себе. Лишь бы не терять непосредственность, восторги, связь с прекрасной реальностью. Не засыпать окончательно. Не позволять болезни прогрессировать.

Иногда становилось совсем невыносимо. Парень глядел на довольных или не очень окружающих и не мог уразуметь: чего так не хватает ему? Что он так отчаянно ищет и не может разглядеть в повседневности? Уилтон не считал себя особенным, избранным на подвиги, рождённым под счастливой звездой. Нет, он был таким же парнишкой, как и любой в его городе, стране, мире. Наверное, они тоже искали себя, но находили быстрее его. Везунчики.

А потом четвёртый сын бил себя по лбу и причитал: вот ведь глупец! И чего разнылся? Чем он лучше или хуже других? Всё хорошо, просто весенняя хандра накинулась. Чуть больше таких недовольных мин, и он добровольно сошлёт себя в Тамтоже.

Ни сестра, ни братья не мучились из-за того недуга, который тяготил Уилтона. Должно быть, это проклятье пятого, на которого благословения уже не хватало. Что же будет с шестым, и как Шенгиры вообще решились завести нового ребёнка, будучи на пороге старости?

На самом деле Уилтон уже и не помнил, как рано проявилась его болезнь. Возможно, причина того как раз и крылась в далёком детстве. Видите ли, его родители были теми ещё сторонниками монотонности, упорядоченности, повторяемости. Госпожа Шенгир могла часами играть одну и ту же композицию на фортепиано, петь одну и ту же песню, рассказывать по кругу понравившуюся ей байку. А вымуштрованные привычки бывшего вояки отражались даже в повседневных делах. Детей они, понятное дело, приучили к порядку, и это хорошо. Однако… Порядок не равняется заезженности действий. Его можно соблюдать и с вносимыми разнообразиями, а монотонность требует убийственного самокопирования до мелочей. Она сводит на нет глубину восприятия и разлагает живость мысли.

Отсутствие выбора профессии для старших, непреклонность некоторых домашних правил и выпячивающая необходимость делать что-то по шаблону и без фантазии давили на юных отпрысков. Обычно в таких случаях дети перенимали прививаемые привычки, и они накрепко срастались с их образом жизни. Только с Ултоном получилось всё ровно наоборот, и в нём быстро развилось отвращение к занудным повторениям. А со временем оно приобрело характер острого заболевания, преследовавшего его вплоть до восемнадцатилетия.

Так кем же вырос Уилтон? Ярко выраженных талантов он за собой не наблюдал, да и другие на них не указывали. Парень проявлял живой интерес ко многим занятиям и не боялся пробовать новое. При этом, гоняясь за количеством, он сильно терял в качестве.

А ещё Уилтон вырос на россказнях о нетипичном Тамтоже и представить не мог, что в один из самых обычных дней он попадёт в неприятность тамтоженских размахов.

Получив листок с делами от матушки, четвёртый сын отправился по списку. По пути он наткнулся на мини магазин.

– Лимонад за тройку, – гласила надпись на картонке. Красивый почерк, буквы большие, от них так и веет силой. На самодельном стульчике рядом с разлитым по бутылкам напитком нежился пухлый малыш Лонд, третий сын многоуважаемых Регердов. – За тройку чего?

– Это же очевидно. У нас всего одна валюта.

– Ладно, – кивнул Уилтон, внезапно заинтересовавшись ленью соседского сына. – Пожалуйста, будьте добры, извольте налить мне лимонада.

– Это ещё что?

– Три вежливых фразы. Валюта доброты.

– Не придуряйся, – поморщился Лонд, утирая потный лоб. – Плати деньги, и получишь свой лимонад.

– Может, тебе нужна валюта пушистых? В том дворе, – четвёртый сын указал направление пальцем, – кошка Марта родила четверых котят. Все чёрные, но один с белым пушком на голове, а у другого изумрудного цвета глаза.

– Ты придумываешь. Нет там никаких котят.

– Да, я придумал это. Надо же было объяснить тебе, что валют на самом деле куда больше.

Уилтон говорил серьёзно. Ему виделось очевидным, что люди могут впасть в заблуждение из-за недописанной фразы, но Лонд подумал, что над ним подшучивают. Он отмахнулся от паренька с листом поручений, как от докучливой мошки, и повернулся другим боком к припекавшему солнцу. Уилтон так и не купил лимонад – больше из вредности, хотя деньги у него имелись. Зато сам бес дёрнул его стянуть лежавший на краю леденец. Он спрятал его в кармане брюк, пока толстяк глядел в другую сторону. Подростковая привычка, что поделать.

– В другой раз! – бросил он Лонду и пошёл дальше.

Одноэтажный дом госпожи Пряник с красной крышей стоял на смежной дороге. Он на пятнадцать процентов представлял собой скромное жилище рыжеволосой женщины и на оставшиеся проценты – антикварную лавку. Близко же ей было идти на работу!

– Ты неправильно зашёл за калитку, – одёрнула парня госпожа Пряник. Сердитая, как и всегда. Уилтон поменял ногу, и лишь тогда ему позволили ступить на огороженную территорию.

– Матушка пожелала… – эти каракули невозможно было разобрать! Певица с божественным голосом, а красиво писать так и не научилась.

– Давай сюда, глупый, – женщина нетерпеливо выхватила бумажку и прочитала сама. – О, часы! Мы обсуждали с твоей мамой их изысканную гравировку.

– Конечно.

Разве это могло быть что-то другое? Либо ваза, либо часы, либо монеты ацтеков или кого-то там… Всегда одно и то же, даже поспорить не с кем. Всё равно Уилтон угадает максимум за три попытки.

Госпожа Пряник два раза переложила лист из одной руки в другую, прежде чем вернуть его. А ещё она считала предметы на удачу, и каждый день начинался с подобного ритуала. Уилтон сам был свидетелем проявления болезненной формы следования приметам и мог только сочувствовать женщине: в каких крепких тисках она, должно быть, жила. Ведь если она забудет провести какой-то ритуал, весь день пойдёт под откос! Если соседи неправильно переступят порог, как это сделал сам парень, – всё под откос! Если она сразу повесит платье в гардероб, а не с третьего раза – прощайте, удача и счастливая жизнь! Это было ужасно. Уилтон невольно содрогнулся, и женщина почти с теплотой сказала ему:

– Замёрз что ли? На улице духота стоит.

Она подумала, что у парня отходняк. Наверняка много раз наблюдала схожее состояние у мужа, пока не сделалась вдовой.

Покусывая палец, женщина направилась в дом. Уилтон, маявшийся в ожидании, наклонился к кусту синих гортензий. Он приметил пожухлый вид листьев. Следовало из добрых намерений предложить свою помощь. Большим спецом в садовых делах парень себя всё ещё не чувствовал, однако опыт рос с каждой прочитанной книгой. Уж посоветовать что-нибудь он мог.

– У вас красивые цветы, особенно этот куст, – издалека начал четвёртый сын, когда хозяйка вернулась.

– А мне кажется, это синий цвет.

– Эм… я имел в виду, что они прелестны.

– Ах, это да. Я стараюсь, чтобы они были лучше, чем у Мартины, – госпожа Пряник протянула Уилтону часы, и тот понял, что она вообще не настроена слышать об изъянах своих кустов. Ну, может, если их пожрут жуки, она сама обратится к нему?

– Они ведь не ходят, – осмотрев позолоченный ободок и циферблат в центре, подметил парень. Какой толк в сломанных часах?

– Они служат в качестве украшения, как кольцо или подвеска. Разве тебе это понять? – отмахнулась женщина.

– То есть выполняют самую бесполезную функцию?

Уилтон полагал, что кольцо только тогда становится замечательной вещью, когда помимо эстетического удовольствия приносит владельцу ещё какую-то пользу, например, является вложением крупной суммы или тайником. А в остальном… ну, мишура тоже красивая, но какой прок нацеплять её на шею, если она не согревает зимой?

Госпожа Пряник, естественно, не разделяла философию парня, и в ней вновь взыграли предубеждения насчёт его характера и представления его безрадостного будущего. Она бы не попыталась его понять, даже если бы имелось такое стремление.

– О, и вам привет от матушки, – вспомнил порядочный сын. И понадеялся, что типичного ответа не последует.

– О, и ей привет, конечно же.

Ну вот, опять его сделали посыльным. Это пинание приветов, словно мячиков, порой выводит из себя. Парень некоторое время решал, спрятать часы в карман с украденным леденцом и письмом или со Смешной Штучкой. В итоге сунул в левый и порадовался, что одно поручение он выполнил.

– О, нет, ты ступил в зону отдыха Матильды!

Уилтон оглянулся и увидел, что каблуком ботинка случайно залез на выложенный из камней ободок вокруг керамического фламинго. Фигурка должна была украшать сад, хотя по словам женщины получалось, что фламинго тут просто нежился.

– Я не хотел его беспокоить, – сказал Уилтон. – Простите.

– Да что “простите”? Теперь лучше два раза повернись на этой ноге вокруг своей оси, не отходя далеко от фигурки, иначе…

Парень пожал плечами и выполнил ритуальное кручение, попутно ненароком пнув фламинго мыском в клюв. Хозяйка ахнула и всплеснула руками, браня недотёпу. Вот ведь незадача! Ещё заставит его танцевать над несчастной птичкой, чего Уилтону совсем не хотелось. Ссутулив плечи, он наклонился к розовой птице и установил её в центр каменного круга. Женщина больше не кричала и не угрожала высшими силами, значит, худшее позади.

– Я лучше сама открою! – обогнав его, госпожа Пряник подскочила к калитке и два раза поднимала и опускала гвоздик в петельку. – С левой ноги!

Она словно специально издевалась над ним, но на самом деле, как понял Уилтон, причина крылась в другом. Просто женщине самой не хотелось выполнять все эти длительные и надуманные действия, но она верила, что если их не свершить, то случится беда. Какого-нибудь именитого гостя она бы ни за что не заставила крутиться вокруг оси, а лучше сама бы отплясала на дорожке перед домом, потому как того требовали её чудные ритуалы. Однако кто был для неё Уилтон? Пятый ребёнок её знакомой, мальчишка с соседней улицы! На него можно и покричать, и упрекнуть в безалаберности, и заставить выполнять нелепую последовательность, от которой хорошо становится только душевному спокойствию самой госпожи Пряник.

Чётвёртый сын слышал, что в зной симптомы усугублялись. Связи между погодой и маниакальной зацикленностью действий не прослеживались, если только женщине не напекало голову настолько, что она совсем дурела со своими ритуалами. Говорили, что однажды в период рекордной для их местности жары госпожа Пряник не могла выйти из магазина, впав в состояние сломанного механизма, повторявшего один и тот же отрезок.

– Стой! Сколько времени? – женщина вцепилась в предплечье Уилтона.

– Не знаю. Ваши часы ведь просто украшение, а других у меня нет.

Лицо госпожи Пряник исказила страдальческая гримасса, но она тут же отвернулась, жестом велев парню убираться. Невольная насмешка над рухлядью, которую зачем-то просила принести его матушка, показалась четвёртому сыну неуместной, и он пожурил самого себя. Он иногда любил подшучивать над женщиной, но никогда не стремился обидеть её.

Совесть боролась с безразличием, и в итоге Уилтон, без труда расцепив замочек калитки, вернулся на лужайку чудаковатой хозяйки. Она уселась перед кустом гортензий и копалась в земельке. Может, откапывала что-то? Парень вскоре различил, что это было механическое действие.

– Хотите, я сбегаю к вам в дом за часами и скажу время?

Госпожа Пряник поднялась на ноги и мотнула головой, и Уилтон увидел, что в глазах у неё замерли слезинки. Он ободряюще кивнул хозяйке сада, не зная, как лучше вернуть ей прежнее сердитое выражение лица. Опечаленная женщина пугала его сильнее кошмаров. Парень не мог похлопать её по плечу, как сделал бы с приятелем или братом, и подарить букет сорванных с её же куста цветов, а иные способы развеселить не приходили на ум.

– Я иногда чувствую себя такой беспомощной, – госпожа Пряник сама пришла ему на помощь. – Планирую, подстраиваю заранее, чтобы в итоге всё складывалось идеально. Но задуманное редко получается, и меня… этот мир разбивает мои надежды.

– Нет ничего зазорного в том, чтобы иногда плыть по течению. Не нужно всё время сражаться с обстоятельствами, – предположил Уилтон, переминаясь с ноги на ногу. – Вы пробовали провести один день, выкинув из списка дел всё то, что вы обычно совершаете?

– О, Боже, нет! – ужаснулась женщина.

– А мне думается, что вас бы это порадовало. Поначалу испугало бы, но потом…

Она продолжила отклонять подобную мысль, зато к ней вернулось привычное душевное состояние. Морщинки на лбу и вокруг глаз немного разгладились, и госпожа Пряник тряхнула рыжими кудряшками.

– Благодарю за понимание. Иногда на меня накатывает, так что не бери на ум.

Она расценила минутный срыв как нечто неправильное, болезненное и постыдное, хотя Уилтон сказал бы, что в тот момент она делала крохотный шажок к освобождению от ошейника. Выработанная система давала сбой, и что-то в мозгу женщины со скрипом поворачивалось, отодвигая в сторону воспалённые зоны. Она отчаивалась, но в этом отчаянии искала перемены и обозначала движение к новой, лучшей жизни. Только потом всё защёлкивалось обратно, и привычное возобладало над секундным мятежным порывом. Если проблема скрывалась внутри черепной коробки, то одной воли будет мало для избавления от ритуалов, и на месте госпожи Пряник Уилтон бы что-нибудь попил или принял лекарства. Однако если привычки в какой-то момент просто были запущены и не являются следствием болезни, то убедить человека отказаться от них почти невозможно, и медицина бессильна.

Удаляясь вверх по улице, Уилтон обернулся и увидел, что женщина пытается запереть калитку, но какие-то внутренние барьеры мешают ей, и она то открывает, то закрывает дверь, отсчитывая про себя удачное число.

Дальше шла обувная мастерская. Зайдя внутрь, Уилтон тут же получил персональное приветствие.

– Пятый сын Шенгиров, – поздоровался с ним, смешно ли и говорить, попугай на жёрдочке. Кажется, только так Уилтона и называли в этом городе, словно никто не был способен заучить его имя. Вон, даже попугай нахватался вредных привычек людей – неспроста!

– Вообще-то я четвёртый сын. У нас в семье ещё девочка.

Уилтон недоумевал, почему люди не видели такую очевидную ошибку! Он был пятым ребёнком в семье, а не пятым сыном. Может, он чего-то не знал, и у его родителей был тайный отпрыск? И о нём, как в дешёвых романах, было непринято говорить, но каждый житель в Фогбурде хотя бы раз слышал эту тайну и перешёптывался о ней. У Уилтона даже дух захватило от подобной идеи, и он стал смаковать варианты, как незаметно вытянуть из родителей правду.

Его отвлёк буравящий взгляд хозяина мастерской, господина Штопса. Праздное шатание здесь запрещалось. В конце концов, это же не питейное заведение.

– Калоши, – просто сказал Уилтон.

Позади хозяина располагалась длинная полка. Все туфельки на своём месте, в отведённой им нише под номером. Парень думал, как решить проблему путаницы обуви, если в мастерскую однажды забредёт злой шутник, но в голову ничего не приходило. Возможно, единственным вариантом было бы заучивание наизусть, кому какая обувь принадлежит. Только в этом не возникало необходимости, ведь мастер мог попросту закинуть ботинки на любую из полок и написать номер с буквой в свою книжечку. Зачем напрягаться? Отсутствие экстренных ситуаций и спокойный нрав местных, которые не полезли бы устраивать непонятные шалости с перемешиванием обуви, упраздняли необходимость напрягать память и сочинять более удобные методы работы.

Когда господин Штопс отвернулся к полкам в поисках калош, Уилтон, не удержавшись, неслышно перевалился через перегородку, ухватил чьи-то ботинки за шнурки и потянул. Обувь со стуком обрушилась на пол, а парень уже стоял на прежнем месте, вытянувшись по струнке. Мастер несколько секунд смотрел на упавшие вещи, туго соображая, а затем до него дошло, что они лежат сразу под четырьмя пустыми полками.

– Не видел, с какой упало?

Уилтон замотал головой. Он беспокоился, что попугай, чистивший перья в клетке, выдаст его. Однако тот проявил чудеса незаинтересованности к бренным делам людишек и ещё глубже зарыл клюв в пух. Ходили слухи, что семья Штопсов никогда не занималась обучением попугаев, но каждая новая птица, посидев пару лет в мастерской, сама начинала выдавать членораздельные фразы.

Мужчина вздохнул и уставился в свою книжицу, проверяя, какие номера на каких рядах должны быть заняты. На это у него ушло не менее трёх минут, довольно скучных для двух других посетителей в очереди (которые появились уже после выходки Уилтона, иначе он бы на неё не решился), и расслабляющих для четвёртого сына. Он наконец мог разработать план умного расспроса родителей о возможном тайном ребёнке.

– Вот твои калоши, – мастер поставил их на щербатую поверхность перегородки.

– Они не мои, а отцовы.

– Да-да, не задерживай других. Хотя стой! А как же оплата?

– Так отец уже заплатил вам перед работой!

– А, ну да…

Старый маразматик! Сам всегда требует деньги вперёд, а потом делает вид, что не помнит этого. Когда клиент и приносит обувь, и забирает её, господин Штопс отчего-то не страдает потерей памяти. Однако когда семьи посылают детей, некоторых он может и обдурить, взяв повторную плату. Да с Уилтоном это не пройдёт, дедуля, заруби на носу!

– Деньги давай, деньги давай! – прокричал попугай.

Четвёртого сына посетила ещё одна идейка. Что только не сделаешь, лишь бы поддерживать хорошее настроение и не позволять хандре наступать. В кармане под Смешной Штучкой парень нащупал старый фантик. Он блестел желтоватым и тем и понравился Уилтону, в котором тогда буйствовала тяга к собирательству хлама. Он просунул фантик между прутьев, и попугай не особо аккуратно выхватил его из пальцев. Поклевал, покрутил и сбросил на дно клетки к помёту и шелухе.

– Не деньги, – ответил он, потеряв к подарку интерес.

– Хватит страдать ерундой, – осадил Уилтона господин Штопс. – Иди себе дальше. У тебя дел больше нет?

– Я проверял, есть ли у птиц воображение, – оправдывался парень.

А вместо этого попугай принял его за мошенника. Сразу видна черта хозяйской компетентности. Уилтона сей факт отчего-то сильно рассмешил, и с приподнятым настроением он направился к выходу.

– Зачем ты кормил попугая бумажкой? – спросила его двенадцатилетняя девочка, стоявшая последней в очереди. Льняные волосы спадали на плечи, обтянутые вязаными рукавами. В таком тёплом наряде да в такой зной… Не мудрено, что по смуглому личику девочки стекали блестящие капельки.

– Это не простая бумажка, – наигранно оскорбился Уилтон. – Это чистое золото, извлечённое из горной породы старых лилипутских приисков. Оно купалось в косых лучах заходящего солнца и отражало огонь зелёных и синих светлячков.

– Но… это ведь просто бумажка.

Парень был на грани злости. Простить глупой птице отсутствие фантазии он ещё мог, но вот здесь… Лучше и впрямь пойти своей дорогой.

И, наконец, третий пункт из списка, то есть письмо. Уилтон достал украденный леденец и снял упаковку. Лучше подсластить жизнь сейчас, ведь ему предстояло наведаться в самое непонятное место во всём Фогбурде – дом Мартины Белетони. Парень слышал много разнообразных и противоречивых слухов о госпоже Белетони и сам не был уверен, во что он верит больше. Одни утверждали, что она ангел во плоти, милейшее создание во Вселенной; что она ранима, оттого и становится постоянным объектом сплетен и клеветы. Другие сквозь стиснутые зубы шипели, что эта женщина пропитана высокомерием, наглостью и излучает чувство собственного превосходства, так что в какой-нибудь галактике карликов сошла бы за ядовитую звезду. Оттого пятый ребёнок Шенгиров не знал, чего ему ожидать, и решил насосаться сладостей заранее.

Уилтона долго не впускали, однако ему удалось склонить слугу на свою сторону, пообещав выполнить одно поручение. Оставив калоши у ворот, четвёртый сын взял поднос с сервизом и невозмутимо направился на поиски хозяйки и её гостей. И вскоре нашёл их, увлечённых беседами друг с другом. Все были такими обворожительными и красивыми в платьях и смокингах, но сильнее всех блистала Мартина. Внешне она была идеальна.

Уилтон не знал, куда ставить поднос. И тут его окликнули.

– Иди сюда, – позвал его мужчина за столом, перебравший алкоголя.

Парень послушно пробрался к мужчине через стулья, раскачивая в руках сервиз и звеня им. Чашки были миниатюрные, и на подносе даже оставалось место, чтобы они катались из стороны в сторону.

– Какой-то ты неуклюжий, – пробасил мужчина. – И чего замер? Давай мне чашку.

Уилтона приняли за слугу! Четвёртый сын изловчился, придерживая поднос локтём, и передал гостю посуду гномов. В этот момент Мартина, наконец, заметила его, что обрадовало парня. Она скажет, куда спихнуть сервиз, и тогда он передаст ей письмо матушки.

Второй сидящий за столом тоже потребовал чашку, прежде чем хозяйка подозвала Уилтона к себе. Она всё так же стояла рядом с тройкой говоривших и вставляла реплики в их разговор. Чёрный пояс, обмотанный в несколько кругов вокруг талии, спускался до земли и волочился по ней кончиком.