Текст книги "Альманах «Российский колокол» №3 2020"

Автор книги: Альманах

Альманах Российский колокол № 3 2020

Слово редактора

Анастасия Лямина

Шеф-редактор журнала «Российский колокол», журналист, публицист

Хороший литературный слог – основа успеха любой книги

«Писатель – это не тот, кто много пишет, это тот, кого много читают» (Михаил Генин). Именно поэтому наш альманах на протяжении уже второго столетия «зажигает» новые имена в литературе, давая писателям широкий плацдарм для их творчества и приумножая их читательскую аудиторию. Из номера в номер в наши творческие ряды вливаются новые авторы, а круг читателей нашего альманаха растет! От Калининграда до Владивостока, от Европы до Австралии… Нас знают, уважают и восхищаются, что, несмотря ни на какие экономические и политические обстоятельства, нам удается сохранять и поддерживать интерес к современной литературе.

Как и раньше, на страницах нового выпуска мы объединили обычных, но творческих людей разных поколений, стран и интересов. Людей, которые хотят сделать мир лучше и поделиться счастьем, наполнить окружающих своими эмоциями, опытом и позитивом. Каждый автор, с которым сегодня встретится читатель издания, уникален: талантлив, одарен и гениален. С каждым происходили невероятные истории в жизни, ставшие в итоге толчком к творчеству и написанию замечательных произведений. Простое счастье, истинные ценности, переживания и размышления о событиях прошлого, настоящего и будущего – этому и еще многому другому посвящен нетематический альманах «Российский колокол» 3 квартала.

Простота, живой слог, эмоции, которые передаются от автора к читателю, заключены именно в точных словах, в точных сравнениях и ассоциациях. И все это есть практически в каждом произведении сегодняшних мастеров слова!

Приятного чтения!

Современная поэзия

Екатерина Бархатова

Родилась в 1974 году в маленьком городке Свирске Иркутской области, на берегах реки Ангары – единственной реки, вытекающей из Байкала. Детство и юность прошли в Тобольске Тюменской области, древней столице Сибири. Окончила факультет романо-германской филологии Тюменского государственного университета с дипломом лингвиста и преподавателя английского и немецкого языков в 1997 году. С 1999 года живет в штате Коннектикут в США. С 2004 года преподает английский язык как второй в общеобразовательных школах в городе Нью-Хейвене, знаменитом своим Йельским университетом. В 2008 году начала писать стихи. В основном пишет лирические стихи на любовную, философскую, гражданскую темы. В связи с рождением двух маленьких дочек начала писать стихи и прозу для детей. С 2012 по 2019 год опубликовала в США на английском и русском языках четыре детские книги под псевдонимом Katya Romanoff. С 2012 года начала печатать стихи на портале www.stihi.ru. В 2016 году была принята в члены Российского союза писателей, в 2019 году – в кандидаты Интернационального Союза писателей.

 
Ну здравствуйте, мои хорошие,
Давно мы с вами не видались,
Седьмое лето за порошами
Настало здесь, как мы расстались.
Как я живу? Весьма неплохо,
Но все чего-то не хватает,
Порой не сделаешь и вздоха,
А день и ночь уже растают.
Ращу детей – они отрада
Моей душе, повинной ветру,
Быть может, так судьбе и надо
На ласки быть не слишком щедрой.
Вы помните, Толстой сказал:
Мы – только мы в своем несчастье.
И если жизнь – большой вокзал,
То поезд мой идет отчасти.
Он то пыхтит, то вдруг покатит,
То позабыт на полустанке.
Боюсь, что времени не хватит
Нагнать фатальные стоянки.
Я опоздать боюсь на жизнь,
Пусть мне осталась половина.
Давай, чуть больше красок брызнь
На однотонную картину!
Увы, опаздывать – мой крест.
Бегу на самолет,
Пока сказали: «Нету мест,
Других возьмем в полет».
Во мне досада сродни страсти,
Еще не хочется простого.
«Мы – только мы в своем несчастье».
Иль как там было у Толстого?
А впрочем, жаловаться – грех,
Несильно уж меня мотает,
Живу, друзья, не хуже всех,
Хоть все чего-то не хватает…
 

 
Парчовые платья надели,
Рубины вплели в волоса,
Иные кафтаны прибрали
Под шелковые пояса.
Монисты из яхонтов, злата
Звенят на удалом ветру,
А кто не успел – сарафаны
Сменяет на бархат к утру.
Разряженные подмастерья
Собрались на царском балу,
Стоят в ожиданьи хозяйки
В надежде снискать похвалу.
И вот величаво, степенно
Ступает царица сама.
«Одна я владычица, – молвит, —
Пока не явилась зима».
Своими устами как сахар
Целует всех по порядку,
И рдеют их щеки все гуще
От этой ее повадки.
И с ветреным каждым порывом —
В поклоне пред ней до земли,
И лица дождем умывают,
Лишь только она повели.
А я нахожусь в ротозеях
В ликующей пестрой толпе
И «браво» кричу в поднебесье
На рыжей извечной тропе.
В глубоком своем восхищеньи
Пытаюсь поймать ее взгляд,
Воздушные шлю поцелуи,
Влюбленная в дивный парад.
Ах, осень – царица, бесспорно,
Моей неспокойной души.
В ее б только сонных дубравах
Мне жить… Никуда не спешить…
 

 
Мы живем в параллельных мирах,
Параллели – они бесконечны.
Из домов одиноких мечты
Ускользают наверх – в Путь Млечный.
 
 
Через стены миров из стекла
Наблюдаем друг друга пристойно.
«Эй, привет! Как семья? Как дела?» —
Обронить на ходу – и довольно.
 
 
В лабиринтах земной суеты
Бег по кругу – наш общий удел.
Соблюдаем условность игры,
Миров наших известен предел.
 
 
Вот бы нам повстречаться однажды
В другом мире – не параллельном,
Чтобы был он как розовый сад,
Где царит доброта безраздельно.
 
 
Мы б в глаза посмотрели друг другу
И простили и правду, и ложь,
Мы б увидели: все мы – люди,
Пусть мы разные – ну так что ж?
 
 
Да и разница эта ничтожна:
Что с того, что тот – молод, тот – стар,
Когда злые слова неподложно
В самом сердце взметают пожар?
 
 
Что с того: ты богат, а я беден?
Не меняется суть вещей:
Несмышленые хрупкие дети
Мы с тобой во Вселенной, поверь.
 
 
Одно важно – что мы похожи,
Потому что мы любим жить.
И нам жить в веках, только все же
Не порвать бы людскую нить.
 
 
Не вспугнуть бы нежные речи,
Что идут глубоко из груди,
Сохранить бы тепло человечье
И другим передать по цепи.
 
 
Мы ведь только любовью живы,
В остальном мы навряд ли уверены:
Вдруг миры наши пересекутся,
Даже если они параллельные?
 

 
Все девочки с рождения – принцессы,
Смешливые чудачки без секретов,
И, несмотря на разные прогрессы,
Сей факт не изменить зиме и лету.
 
 
Они – прелестные невинные создания,
Что обожают куклы и конфеты,
Пока их детство не прервет свидание,
Во взрослый мир их увозя в каретах.
 
 
Кого-то – в срок, кого-то – очень рано,
С другими запозднится отчего-то,
И уезжают девочки от мамы
На поиски желанного кого-то.
 
 
Принцессы вырастают в королевы,
Но что-то вдруг не так идет в процессе,
И правое вмиг путается с левым,
И забывают прошлое принцессы.
 
 
А женщины, предавшие забвению
Свой королевский ранг и свою кровь,
Обречены отдаться во владение
Добра иль зла, но выше всех – любовь.
 
 
В одном стремлении постичь заветный берег
И вымерить блаженство своей мерой
Одна из тысяч станет чистой Сольвейг,
Другая станет обделенной стервой.
 
 
И третья любовь принца, как по книжке,
Сменяет на куст роз и соловья,
Четвертая в одеждах серой мышки
Не побежит к любимому в поля.
 
 
И кто-то станет сущей ведьмой с горя
От о́тнятой, растерзанной любви,
А кто-то станет жить как ветер в море
И мотыльком порхать, лишь позови.
 
 
Но те, прошедшие врата и кру́ги ада
И уцелевшие в любовных жерновах,
Взойдут на трон, простив себе утраты,
И королевы вновь в своих сердцах.
 
 
Некоролевы станут верить в старость,
Несчастия свои оставив визави.
Даруй, Господь, им утешенья малость,
Ведь от любви у них все, Боже, от любви.
 

Александр Горностаев

Родился 25 июня 1962 года в Тамбовской области. Окончил два высших учебных заведения в Саратове. В конце восьмидесятых – начале девяностых активно публиковался в различных областных и городских изданиях Саратова и Тулы.

Стихи звучали по радио, были выступления по областному телевидению.

В 2002 году издал книгу «Галактик вьюга». В 2018 году после долгого перерыва в творчестве появилась вторая книга – «Подсолнухи». В нее вошел цикл новых стихотворений и наработки предыдущих лет. В 2019 году вышла третья книга – «Третье небо».

Публиковался в журналах «Волга – XXI век», «СовременникЪ», в альманахах и сборниках. Обладатель Гран-при областного конкурса, проводившегося под эгидой Союза писателей.

На сегодняшний момент готовы к изданию еще две книги: «Стихопроза и прозостишия» и рассказы про детей «Калейдоскоп историй детства». Автор ищет спонсоров для издания книг.

 
Если в карму поверить, то был я циркач,
В прошлой жизни ходил по канату;
И содружество звезд мне внушало сверкать
Равновесья высоким талантом.
 
 
Без страховки наверх выходил,
Понимая: нельзя оступиться.
Лишь быстрей сердце билось в груди,
Не слабел тренированный бицепс.
 
 
Но однажды, уставший от травм,
Не попал в ритм привычного танца…
И паденья смертельного страх
Мне из той жизни смог передаться…
 
 
В нови дней я замечу растраченность сил —
Будто прежний ходок по канату.
Вот и жизненный смысл, как судьбы балансир,
Ускользает из рук потерявшего хватку.
 
 
Можно стресс тяжкой кармы изжить и забыть,
Отдалиться от дел, отойти от событий.
И на скользкой, на тонкой опоре судьбы
Перестать вечно делать кульбиты.
 
 
Для чего же земной организм
Просит снова опасности дозу,
Чтоб партнершу, сошедшую вниз,
Поразить мастерством виртуоза?
 
 
Я с подошв кровь стремлений оттер и смотрю,
Не прельщенный ни славой, ни лестью,
Как наверх, словно в счастья восторг,
На канаты свои обреченные лезут…
 

 
Поэт или клоун, иду на руках.
 

А. Мариенгоф

 
Але гоп!.. Идущий поэт на руках
На публику – кубарем… как на арену,
Где тигров следы на зеленых коврах
И клетку еще не убрали за сцену.
 
 
Серьезность моих лучших мыслей и тем
Уверенней выразит солнечный клоун —
Насмешник, паяц, сотворитель затей,
Что чуток к репризам и к слову.
 
 
Пока я бросаю одну за одной,
Жонглируя сходу, тирады и рифмы,
Как тень, кто-то там у меня за спиной
Стоит и себе здесь не кажется лишним.
 
 
Неясен мне сзади невидимый фон.
Но понял я, словно иное постигнув,
Что держит он кнут, револьвер у него
И общий прикид укротителя тигров.
 
 
Он движется медленно влево… вперед…
И вот наконец он выходит из тени
Хозяином наших тревог и забот,
Указчиком взлетов, прыжков и падений.
 
 
А что? Может, снова кошмарно в стране?
Зверей и людей назначают всеобуч.
И просто приближен для теста ко мне
Лицо обжигающий обруч.
 
 
Так что же, он думает, будто я зверь,
Коль в жизни, как в цирке, дурачусь?
И старой системы его револьвер
Не только для тигров арен предназначен.
 
 
Животные в очередь встали и прыгают тут.
Одни – неохотно, другие – согласны,
Ведь в обруч горящий каждый летун
Всегда поощрен сахарком и колбаской.
 
 
Огня не боюсь я, огонь мне как брат.
Душа моя огненна – в правде и вере.
Но если я прыгну – возврата не будет назад
И в клетке останусь прирученным зверем.
 
 
Я клоун, затейник любви и тоски,
Последний кривляка средь правильных граждан.
Я сам выбираю свой путь и прыжки,
С которыми совесть согласна…
 

Мне Гамлета писать бы, друзья.

В. Высоцкий

 
Тогда была у нас эпоха из эпох…
В космическую высь вовсю вели полеты…
Но кто в поэзии был истинно неплох?
Не эти же официоза рифмоплеты.
 
 
И тот, кто заслонял желанный неба свод
Творцам, мыслителям, стихам Высоцкого,
Теперь до самой смерти славно доживет,
На Соловки позорных дел не сосланным…
 
 
И мне иного зла эпоха не благоволит,
Выпрашивает мзду за слог мой в публикациях.
Хоть предъяви им славы будущей гранит,
Дельцы моих времен не станут каяться…
 
 
Они и в будущем сподобятся кивать,
Любых эпох успешные любимцы,
Произнося про сгинувший талант слова
Красивые, как блеск медалей проходимцев.
 
 
А я кричу везде, что буду знаменит,
Что мне пора за Фауста, за смыслы мира взяться.
Но неподъемного молчанья монолит
На сердце мне поставлен… В небо не подняться….
 

Вера Горт

Киевлянка до 1973 года. А потом уже в Хайфе и под Хайфой – в Атлите.

Киевская школа № 135, учительница речи (а значит – и вещи, и знака вещего) Эвелина Шорохова – важнейший персонаж из повести жизни Веры Горт, ставшая в 2000 году редактором и корректором ее «Книги Псалмов».

Горьковский институт водного транспорта… Чертежи… Корабли… Ребята и девушки.

Киевский судостроительный завод «Ленинская кузница», «семейное» ее предприятие, так как отработали на нем в сумме сто лет: дедушка, папа, мама и сама Вера.

Супруг Веры Александр – первый и наипридирчивый критик ее текстов – промышляет электричеством.

Дочь Мейталь (что по-русски означает «Росинка») – красивая, 39-летняя…

Из друзей особенно любит преданных, из стран – особенно Грузию, в честь которой написала сонату (словесную, конечно), пересказала (чтоб не произнести бранное слово «перевела») часть эфемер Галактиона Табидзе. Книжица «ЭФЕМЕРЫ» включила и ее собственную «Сонату Грузию».

Третье издание «Книги Псалмов» (царя Давида, жреца Асафа, трех Кораховых сыновей-певцов, Моше-пророка, царя Шломо, Эйтана-мудреца) вышло в 2015 году. Вера извлекла из-под спуда молитвенности Псалтыря их поэзию и выдала ее на-гора современным бытовым и одновременно романтическим слогом, сохраняя верность смыслу, объему строфы и, за редкими обоснованными исключениями, букве. Книга получила премию им. Давида Самойлова.

И вот наконец-то ее собственный поэтический сборник «Вещи и Вещицы», включивший в себя все, что сделано ею на сегодняшний день.

Живет в Атлите под Хайфой. Окна – на уровне крон кедровых сосен.

1

 
Июль изранил и обжег Израиль.
А при жаре —
как при царе:
прогон сквозь строй
под шомполами солнца – в ад из рая —
полуденной порой.
 
 
Вот древо цеэла́ в кровавых клочьях.
Ах, что с его спиной… Ах, как клокочет
в сутулых поротых полушарах
с повальным выплеском из рваных почек
кровь… Кровь!.. А не шарлах.
 
 
Как были сизы киевские парки!..
Полны́ то снежных, то туманных глыб,
но с неких пор, пастельный мир забыв,
я хайфская, где все посадки – я́рки.
Здесь не найти холодногаммной грядки,
лишь пламенные, василек здесь – миф.
Глаз рвется к морю с круч, но при оглядке
наотмашь алым бликом бьет залив.
Асфальт тягуч – прихватывает пятки.
Подножка. Надпись: «Хайфа – Тель-Авив».
 
 
В автобусе – мороз. Снаружи – кроны
казненные!..
Мне хоть бы сквозь стекло
тончайшими перстами взгляда тронуть
их души в гнездах ран, чтоб злу назло
досталась им предгибельная ласка!
Дотягиваюсь – нет, не кровь, не краска,
а лепестки!.. От сердца отлегло.
 

2

 
За нами – порт, где каждый трюм, по слухам,
догнавшим нас, хоть мы и резво мчим, —
покачивается китовым брюхом,
столь перегретым, что почти живым;
 
 
заразна жизнь! – и мертвые товары
на днищах стали на подъем легки:
меняют позы, ло́мятся из тары
и перекидываются в грузовики;
 
 
а те, рыча, стоят уже на трассе;
пеньковые канаты в кузовах
на бухтах привстают, как кобры, в трансе
от редкостного счастья оживать,
 
 
заглядывать за борт в соседний кузов,
таких же полный такелажных грузов,
чтоб в параллельной гонке наконец,
под перестук двух дизельных сердец,
с соседским ве́рвием связаться в узел,
навстречу им рванувшимся с колец.
 

3

 
Рекой-шоссе плывут стволы секвойи:
полтуловища на прицеп легло,
ствол на стволе, они как плот двуслойный,
их двое, двое, двое, двое, двое…
Сук одного фиксирует дупло
ствола другого, чтоб при встряске врозь их
не повело.
 

4

 
Овечьи шкуры, хлопок из Египта…
Я – слишком я, я слишком в стороне
была от груд и ворохов… от флирта
легчайшего… с созданьями извне…
 
 
Рекой-шоссе плывут тюки и кипы.
Я чую их нечужеродность: в них бы —
в горячих, в пухлых – затесаться мне…
 
 
Ведь Щупальце Небесное за темя
меня из всяких скопищ – знай одно —
лишь беспощадно извлекало, но
сегодня я со всеми, я со всеми,
я вхожа в ход вещей, я заодно!!!
 
 
В мешках и в бочках тесно и темно:
там шепчется подсолнечное семя
и друг о друга плещется вино…
 

5

 
С хребтов, готовых к возрожденью туров,
в реку-шоссе впадают речки троп,
неся кибу́цные поделки лучших проб:
от шлепанцев до шляп и абажуров,
от вентиляторов до вееров…
 
 
Из-за границ, оставив дома пяльцы,
струится шелковый материал:
халаты переливчатого глянца,
на них драконы в полный рост. Непал
их скрупулезно гладью вышивал…
 
 
Центральная Автобусная Станция —
всему привал.
 

6

 
Все остановится, застрянет на асфальте,
на досках, на ладонях, на лотках…
«Аз ка́ма? Кам юка́ллеф? Ква́нто ва́ле?
Почем?» – «Ей-богу, даром! Ах, оставьте!» —
на четырех веселых языках…
 
 
Что ж до секвой, то те еще не вскоре
окажутся в кишащем вещном скопе,
они еще прилягут на станок,
где их нарежут мелко поперек,
они пойдут на столики под кофе,
под шахматы, под локти, под пирог…
 

7

 
Задремываю…
В полусне внезапно
мне три плюс три, а маме – тридцать три.
Мы в Сочи. Мы уедем послезавтра
в осенний серый Киев… «Ма, смотри,
 
 
какие листья падают на гравий!»
Оранжево-малиновый гербарий
я привезу в подарок школе… Бриз
их шевели́т, кружи́т… Сто первый лист
молю ее поглубже спрятать в сумку,
уж та полным-полна, и, пряча взор,
мать тайно потрошит ее – в упор
не видя на моей мордашке муку,
отборный ворох возвращая в сор…
 
 
Она – мулатка, мама… Не загар ли
тому виной? Нет-нет, густой копной
обрывки жженной плиточной спирали
клубятся у нее над головой…
 
 
(Сравнение могло быть и пометче:
ее курчавость проволочной мельче
и металлических витков полегче…)
Она застыла на скамье, одна,
курортным отдыхом опалена,
на ней был белый сарафан, и плечи
жглись парой фитильков из белой свечки…
 
 
Я любовалась ею, мной – она…
Неве́сть откуда взявшись, некий сударь
присел на краешек ее скамьи:
по-царски прям, Романов впрямь, стиль, удаль
угадывались в нем, вмиг безрассудно
я избрала его главой семьи.
 
 
Он не кивнул нам, не взглянул и мельком
на женщину, которой так под стать
пришлась покатость парковой скамейки,
не расхвалил ей дочь пред тем, как встать…
 
 
Не юн, не стар, но, с тростью не по моде,
он был одет не по погоде в плащ —
киношный лорд… Он думал: «Дождь? Нет, вроде
безоблачная синь!.. Зенит горящ!»
 
 
Он не сказал нам «здравствуйте!». Назавтра
в курсовочной столовой нашей завтрак.
Мы оказались за одним столом.
Мы ели: мама – молча, я – с азартом,
куражась, хохоча с набитым ртом,
за вилку взвитую цепляясь бантом…
 
 
Мы были за столом – как за борто́м…
Бог нас не спас… Лорд настоял на том…
Она была красивей, я – отважней…
Дендрарий, полный листьев, стал бумажней…
Ей – сак, мне – узел из подстилки пляжной,
как будто мы готовили побег.
Из Сочи мы уехали с пропажей
былой любви друг к другу и к себе…
 

8

 
Спохватываюсь…
Пестрая орава
вещей, вещиц въезжала в Тель-Авив,
они держались цепко – вида вид,
при выгрузке паруясь – се ля ви!
Нашествие любви! Любви облава!
Нагромождение любви!!!
 

9

 
Толпа шумела,
шаталась, жалась, превращалась в ком…
А ты был не таким, как все кругом.
Ты был в толпе последним из шумеров,
владевших клинописью как клинком,
из тех поэтов, что своим стихом
всего острей самих себя увечат.
 
 
В тепле толпы дозрела наша встреча.
 
 
Автобус твой причаливал к толпе
не с севера, как мой, а… с Междуречья!..
Чтоб в центре рынка – в гуще человечьей —
меж стоп твоих застрять моей стопе…
 

10

 
Мы обнялись, как будто мы знакомы.
Полкосмоса – за мной, пол – за тобой —
бесполые пространства! Но истомы
вот и они полны в июльский зной,
и друг по другу неуемной страсти,
и небывалой – у пустот! – тоски,
бесплотные стихии – для объятий,
какие им, безруким, не с руки, —
они присвоили себе две наши стати
и взяли нас в любовные тиски
на лучшей – для соития стихий —
из всех Автобусных Центральных Станций.
 
 
Мы оказались на любовь ловки́:
так всеми фибрами и с ними иже
совпав… так все отдав… так взяв взамен…
так сплошно сдавшись во взаимный плен…
 
 
Толпа нам подготавливала ниши
для пяток и локтей, на время лишних,
для на́ стороны сбившихся колен…
 

11

 
А если рынок становился сонным,
а страсть нас смаривала наповал,
зенит свое перо в нее макал
и подстрекал ее на новый шквал
уколом в око – отраженным солнцем
от люстр хрустальных, блесток и зеркал…
 
 
Ты так углеволос!.. Я взрыла копны —
те бились штормом в пятипалый риф…
Толпа плыла, расплескивая кофе,
мы уклонялись сменой поз и корчей
от жгучих клякс, а ты, бежевокожий,
чертил наш пляс, так правя наши кости,
как требовал того твой древний, колкий,
военный, угловатый, ломкий шрифт…
 
 
Две белых майки, полуобнажив нас,
сшептавшись на побег, сползли с руки…
Штанина о штанину терлись джинсы —
искрились и спекались их замки
и капали на землю плавкой дробью…
Артерий пара, вздутая любовью,
вдоль наших горл взорва́лась, но потом —
моя с твоей – срослась вдоль рваных кром,
чтоб жизнь текла
по двум телам
единой кровью…
 

12

 
Толпа не замечала нас вдвоем,
обвитых шеями: ведь наши лица
смотрелись порознь – с разных двух сторон…
 
 
Базар при Станции – не заграница
ни для кого: здесь торг, здесь люд роится,
в ходу блины, фалафель, шварма, пицца,
наполеон…
 
 
Толпа смещается – базар кренится,
непотопляемый в волна́х времен…
 

13

 
Похолодало… У ноги – подножка…
Морозец из распахнутой двери́…
Прихватывая рану и одежку,
вхожу нечаянно… сажусь к окошку… —
рефлекс! Хоть и условный… Изнутри,
опомнившись, кричу: я понарошку!..
Я выхожу!!! Водитель, отвори!!!
 
 
Спаси от странного самоизгнанья
из рая в ад!!!
Еще я плод познанья
до зерен не догрызла!!!
Это лорд,
обидчик старый из воспоминанья,
заставивший атакой невниманья
покинуть субтропический курорт
двух женщин в спешке, в страхе опозданья
убраться прочь до нового страданья, —
тот сноб, «воображала первый сорт!»,
заколдовал нас тем, что был к нам мертв,
в рабынь автобусного расписанья…
 
 
Страх упустить мотор
с тех пор
остер!..
 
 
Пока мы огибаем рынок с края,
верни меня в толпу! Подбрось в костер
поленце, выпавшее из огня! Я
божусь на свитках Торы из Синая,
что долюблю… дотла!.. Открой, шофер!
 

14

 
На вираже – нельзя. Толпа редела.
Экспресс на Хайфу был уже в пути.
 
 
Домой… от куч непроданных изделий,
укутываемых до завтра, от затеи
моей бесплодной, от подсчета денег…
 
 
Ох… знает каждый, что оно на деле:
не оправдать надежд, сдать, подвести,
не выполнить чьего-либо заданья —
учителя… вождя… А я… а я…
я провалила планы мирозданья!!!
Ом мани падме хум!.. Ойя́!.. Ойя́!..
 

15

 
Экспресс был, что ли, подан рановато…
Мне б пнуть его – отстал бы: ведь умны
автобусы, как в Индии – слоны…
Не будет наших близнецов… Я виновата!..
Они бы, названные Астр и Навта,
на Марсе были бы поселены,
как Ева и Адам у нас когда-то,
для оживления бездетного ландшафта,
для сева вдоль каналов олеандра,
так Космос и задумал, вероятно…
 
 
А мы бы о планете красноватой —
уж дед и бабушка – глядели б сны…
 

16

 
В автобусе любой как в ловчей клетке
меж мягких спинок. Тлеют шины. Гарь.
Водителю кричат, но он – глухарь,
как тот не подмигнувший малолетке
случайный сударь, в профиль – русский царь.
 

17

 
Я… если выживу… Народ здесь кормлен,
смешон, причудлив, щедр и говорлив.
 
 
Здесь битум обитаем: в щелях – корни.
Здесь – чу! – Теодоракиса мотив.
 
 
Уж солнце, отработав смену шкивом,
ремень швырнув луне, сошло к воде,
перекатившись через нас лениво.
 
 
Здесь смерти нет, живое – дважды живо.
Здесь трижды неуместно быть в беде.
 
 
Для беглых здесь – страна слобод и вольниц.
Здесь хвоя рощиц и бурьян околиц.
Израиль полон ящериц и горлиц —
здесь как нигде.