Текст книги "Прими меня (СИ)"

Автор книги: All of Tory

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сколько себя помню, рядом со мной всегда был Каччан. Хотя скорее я была с ним, потому что бегала за ним хвостиком, и мы влипали в разные истории вместе. Родители отчитывали нас, ругали и укоризненно качали головами, а мы не могли сдержать восторга от очередного, по-детски великого приключения. Каччан был ярким, сильным, а ещё мужественным, и мне всегда было спокойно рядом с ним. Бывало, он брал меня за руку и вёл через лес, реку, толпы людей, пустые переулки. Тогда нам было чуть больше четырёх лет, и он хмуро смотрел на меня, когда я бездумно ранила себя. В моей голове было понимание того, что Каччану не нравится мое безрассудное поведение, но, честно говоря, я не придавала этому значения. Что такого в том, что я падаю, врезаюсь во что-то, подворачиваю ноги от неправильного бега или ранюсь о что-то острое? Мне тогда было четыре, и все, что меня волновало, это квирки, Каччан и время, проведённое с ним.

Однажды наши семьи устроили пикник на природе. Только приехав на эту зеленую лужайку, окружённую лесом и небольшим озером в глубине, родители предоставили нас самим себе. Пока они разгружали машины, приводили место в божеский вид и готовили ужин, мы с Каччаном исследовали территорию. Взяв первые попавшиеся сломанные ветки, мы представляли себя героями и секретными агентами с крутым оружием, лазили по деревьями и перепрыгивали через все кривые корни и сучья. Точнее, Каччан перепрыгивал, а я падала раз десять, но тогда я не чувствовала боли. Я лишь ощущала тёплую негу, которую нельзя было нарушить такой мелочью. Пробегав почти до полудня, мы вышли к озеру. Я не могу вспомнить, во что мы начали играть, но в пылу шуточной битвы моя нога соскользнула с самодельного деревянного причала. Озеро было небольшим, светлым, но глубоким для такой крохи, какой я тогда была. Каччану еле удалось вытащить меня, но из-за крутого берега было тяжело забраться, поэтому мы только и смогли зацепить за сгнившие деревяшки и камни. Его взволнованный взгляд и подрагивающие губы запомнились мне на всю жизнь. Он плакал, и я тоже плакала. Мы прижались друг к другу и держались, обнявшись, пока нас не нашли взрослые. Они испугались за нас, вытащили из холодной воды, а мы дрожали и молчали. Возможно, в тот момент я чуть-чуть пришла к осознанию того, что приношу Каччану слишком много проблем и беспокойств своими глупыми выходками. Я подозревала, что не только у меня что-то щёлкнуло в голове, но Каччан молчал. А мне не нужны были слова.

Я вообще часто видела (а остальные ни разу не замечали), как Каччан сдерживал слезы. Он выпячивал грудь, дергал носом, сжимал кулаки, и наши сверстники начинали впадать в восторг от его крутого вида. Но мне всегда хотелось подойти и обнять его в такие моменты. То, как он задерживает дыхание, успокаиваясь, шмыгает, не давая носу забиться, и в напряжении ногтями впивается в кожу, было для меня почти физически болезненным. Ну не идёт это Каччану. Тогда нам было по пять, и он впервые толкнул меня, когда увидел мой взволнованный взгляд. Я знала, что Каччан гордый, поэтому не хочет чувствовать жалость к себе. А ещё упрямый, поэтому так и не понял, что я последняя, кто будет жалеть его.

Мальчишки с нашего двора часто подстрекали на шалости Каччана, и в итоге он сам становился и инициатором, и исполнителем, и виновником. Но таким брутальным, что его перестало волновать то, что он делал. Бил, издевался, унижал – кажется, это называют «попал в плохую компанию»?

Потом мы пошли в школу. Каччан держал обиду на меня за то, что я не верила в него, за то, что позволила себе непозволительное. Он нашёл себе новых друзей и стал лидером компании. Мы стали реже видеться, и в конце концов классный кабинет стал тем местом, что объединял нас. Я понимала, что Каччану стыдно за меня: я ведь беспричудная и на фоне всего класса выгляжу убого, а ему, как крутому, нельзя водиться с такими, как я. Обстоятельства сложились против нас. Я скучала и часто присылала ему записки, но все до единой были сожжены взрывами.

Мне было слезно наблюдать за ним. За тем, как он тренируется, чтобы стать сильным, как он причиняет боль ради забавы, как пытается незаметно заботиться обо мне. Каччан думал, что я не замечаю, но я всегда чувствовала его незримое покровительство. Он не давал хулиганам заходить слишком далеко, начинал кричать и шуметь, когда в классе обсуждали меня, всегда выпинывал из школы до того, как стемнеет. Я не знаю, осознавал ли он сам свои действия, но каждый такой его жест приносил мне приятное тепло в груди (даже если Каччан и причинял боль).

Примерно в средней школе Каччан снова «изменился». Его перестало заботить мнение окружающих, а уж тем более парней, с которыми водился. Да, Каччан был хулиганом, но он не был глупым или безнадёжным. Каччан имел высшие цели, которые отличались от тех, что пропагандировались в кругу его общения. Наши одноклассники в средней школе не были выдающимися: мальчики мечтали о девчонках и выпивке, девочки – о свадьбе и косметике. Но все до единого твердили, что станут героями. Каччан быстро понял, что ему с ними не по пути: это те люди, что тащат на дно. Но он позволял им быть рядом с собой.

Да, он понял, что его «друзья» не те, кто ему нужен в жизни, но и ко мне он «не вернулся». Звучит самонадеянно, но я так желала, чтобы мы с Каччаном снова стали близки, чтобы вместе обсуждали домашнее задание и помогали другу другу. Мне столько хочется ему сказать: о нем, обо мне, о нас, о жизни, о его квирке, о будущем. Однако после стольких лет я бы не решилась подойти первой. А он посчитал, что я тоже вхожу в список «мне с ними не по пути». Я же беспричудная.

Каччан совсем отдалился. Пропадал на тренировках и не придирался, и мне даже стало этого не хватать. После инцидента с грязевый монстром он накричал на меня. Я никогда не видела его таким разгневанным. Он матерился, махал руками, топтал под собой землю, но ни разу не взглянул мне в глаза. После тирады просто прошептал «глупая Деку» и ушёл. Я думаю, он хотел поблагодарить за «спасение», но не смог. Да и я ничем ему не помогла, только разозлила.

Странное дело. Каччан многое натворил, и, наверное, это называют взрослением, когда находишь одних, бросаешь других, занимаешься чём-то новым, отбрасываешь старое. Мне было впору самой затаить обиду на него и забыть то, что нас связывало, а не быть единственной, кому это осталось дорого. Но я не могла этого сделать. Иррациональные чувства, которые я испытываю к этому горделивому парню, уже давно стали частью меня, и я не в силах избавиться от них. Я продолжаю восхищаться Каччаном, переживать за него, то ли хватаясь за прошлое, то ли действительно принимая его таким, какой он есть. Хотя немножко обидно, да.

Я не могла «забить» на него по ещё одной причине. Я верила, что когда-нибудь Бакуго Катсуки тоже примет меня такой, какая я есть. Все ещё вижу, что он наблюдает за мной исподлобья, присматривает. Это даёт мне надежду. Да и знаю я, что Каччан, обжегшись своими же поступками и ошибками, не может переступить через себя (или простить себя), чтобы снова заговорить со мной нормально. Он просто не представляет, как это может произойти. Но я искренне желаю, когда он снова упадёт, стать ему той опорой, которую он больше никогда не захочет отпустить. Я просто хочу быть любимой им. И только им.

В Юуэй между нами всё стало по-другому. Кажется, он стал ещё более неуправляемым и нервным. Он злился, так злился, что даже случай годичной давности затмили эти красные глаза, полные ярости и муки за предательство. Он думает, что я насмехалась над ним. Как же ты ошибаешься, Каччан. Но мне он не поверит. Это тупик, и пути назад я не видела. Я почти отчаялась, и тогда Тодороки Шото стал тем, кто вытащил меня на свет.

Мы с Тодороки-куном подружились после фестиваля. Он находил меня необыкновенной и часто смущал меня этим. Я честно боялась влюбиться, когда в самом начале общения сердце начинало биться с перебоями, стоило нам остаться с ним наедине. Нет, Тодороки-кун замечательный и интересный, а главное, спокойный (но не уравновешенный). Я просто не хотела любить двоих, ведь тянущая боль в груди не исчезала, когда я смотрела на Каччана. Мне казалось, что меня не хватит: настолько я устала от этих странных отношений, которые будто существовали только в моей голове, ведь внешне Каччан никогда не показывал своих чувств или мыслей. Я просто чувствовала, что оно так и есть, но ведь могла ошибаться? Я хотела верить, что правда понимаю его.

Потом Тодороки-кун предложил мне встречаться. Вначале я хотела категорически отказаться, но, задумавшись, попросила время. Он мне его дал. А я… я взвешивала плюсы и минусы того, что я несмотря ни на что продолжаю любить Каччана. Я сидела в каком-то парке под деревом (дома была мама, и мне было неуютно из-за этого, хотелось уединения), записывала (!) всё, что приходило в голову. Я пыталась быть логичной: с Тодороки мне будет лучше (ведь так?), а Каччан не сможет отказаться от своей гордости. Это был апогей. Сухие черточки уже уходили за десятый пункт, а одинокий крестик был ничтожно малым, но даже он почему-то перевешивал всё то, что я так усердно писала и выискивала в своей голове. Я истерично усмехнулась, скомкала лист бумаги и выбросила его, унесённого ветром. Я слишком честна с собой. Простое «люблю» сулило мне одни страдания, но даже это я вроде как была готова принять.

Я пыталась избегать обоих парней. Слишком свежи были воспоминания моей недоистерики, поэтому хотелось себя хоть немножечко пожалеть и успокоиться, вдали от этих проблемных парней. И я наконец смогла поговорить с Ураракой и рассказать обо всем, что гложело. Потеряв всякий стыд и страх, прямо в коридоре академии, во время английского, мы сидели в каком-то уголке коридора, плохо просматриваемом, и разговаривали. Мне стало легче в десятки раз. Очако так обрадовалась, когда я сказала, что Тодороки-кун предложил мне стать его девушкой, но одного моего медленного качания головой хватило, чтобы она поняла мой ответ. Мы тогда сидели уже минут двадцать, и громкий хлопок двери какого-то кабинета заставил нас подняться и отправиться к Ямаде-сенсею. Извиняться.

После того как он нас отчитал, нас нашла Ашидо с визгами, а за ней и другие наши одноклассницы. Из всего красочного и столь же непонятного повествования я поняла одно: Бакуго и Тодороки дрались на заднем дворе академии.

Мы прибежали поздно. Говорят, их пытались расцепить мальчики класса, но куда уж им: Каминари не хотел навредить им электричеством, Киришима пытался, но его отправили в полет, Ииду тоже, Токоями не стал в это лезть, Шоджи, Коджи, Серо, Сато и Оджиро нечего было им противопоставить, а Минете и Аояме было страшно. А вот Айзава-сенсей быстро всех угомонил и отправил на уроки. Тодороки хмурился, Каччан злостно пыхтел, оба выглядели ужасно: одежда порвана, царапины, синяки по всему телу, и это ещё нельзя точно знать, что внутри у них там сломалось или повредилось. Я была ошарашена.

Уже после уроков, когда одноклассники ушли и класс опустел, я пошла в медпункт, где, по словам учителя, ещё были «драчуны». Войдя в комнату отдыха, я удивилась: их посадили в отдельные камеры, хоть те и были прозрачными. Что-то вроде капсул для отдыха. Видимо, учитель Айзава захотел пресечь любые возможности возобновления конфликта. Две пары глаз уставились на меня в ожидании, и я поняла, чего они ждут: к кому я пойду первым. Я даже стушевалась: обоим мне было что сказать, но ведь у первого будут привилегии, вроде я им больше дорожу. Глупо.

Покачав головой, я открыла дверь в камеру Тодороки. Я услышала, как Каччан создал взрыв и зашипел: больно от многочисленного применения квирка. Я знаю, что он думает: он разочаровал меня, и я выбираю Тодороки. Хотя это громко сказано: нас ведь с Каччаном ничего не связывает. Ха-ха. Кому бы ещё лапшу на уши навесить.

Тодороки ждал моего ответа, и мне было жаль давать ему отрицательный. Шото-кун замечательный, я не хочу, чтобы он (упаси боже) страдал по мне, ведь я не стою того. Так я ему и сказала. Он лишь усмехнулся.

– Это он тебя не стоит, Мидория.

Я не нашла, что ответить. Тодороки оказался понятливым и уступчивым: он видел по глазам, что это решение твёрдое и… проверенное временем и сильными чувствами, поэтому не стал настаивать на своём, даже если хотел. Никто из нас не стал говорить что-то вроде «давай будем друзьям», ведь это очевидно? Я не хочу терять Тодороки, как друга и просто человека. Надеюсь, он думает так же.

После этого разговора мне казалось неправильным, что я на виду у Тодороки пойду к Каччану, поэтому просто вышла. Уходя, я слышала ещё череду мелких взрывов.

Однако я не ушла совсем, я села на крыльце академии и просто ждала, когда Каччан пойдёт домой: не хотела тянуть дольше, не выдержала бы. Через полчаса вышел Шото. Он потрепал меня по голове и пошёл дальше. Спасибо ему за это. Каччан вышел десятью минутами позже и буквально завёлся.

– Что ты тут забыла, глупая Деку? Иди к своему хмырю, я не буду мешать вашим соплям.

Я сдержала смешок: терпение и у меня может закончиться.

– Почему вы подрались?

– Какая, к черту, разница? – он прорычал.

– Большая.

– Не твоего ума дело.

– Из-за меня?

– Да кто за тебя драться начнёт? – выдал себя Каччан и мгновенно замолчал. То ли смутился, то ли опешил, то ли тоже просто устал бежать.

– Я отказала ему.

Каччан вскинул голову: удивился. Неверие появилось в его глазах, но он встряхнулся, возвращая себе небрежный и пофигистический вид.

– Зря, Деку. Может, это был единственный мудак, готовый взвалить на себя тебя.

– Прекрати! – это было последней каплей. Я так устала, так устала.

Он, кажется, услышал в моем голосе надрыв, поэтому замолчал, уставившись в ожидании… с надеждой. Еле уловимой.

– Прекрати поддерживать амплуа, которое тебе осточертело. Мы не в средней школе, ты не обязан выделываться перед сверстниками. Хватит прятаться! Хватит бежать от меня! – мне стыдно, но я всхлипнула. Черт, я не хотела разводить сырость, но, наверное, я действительно слабая. – Десять лет! Десять лет ты бежишь, не оглядываясь, боишься опозориться, боишься остаться без гордости, боишься принять мои чувства! Всё! Хватит! Мне правда надоело ждать, – я решительно посмотрела на него, сама от себя не ожидая такой бессмысленной инициативы. – Если я ничего не значу для тебя, если ты никогда ничего не чувствовал ко мне, если ты хочешь, чтобы я наконец оставила тебя, то просто уходи. Сейчас.

Да, он был шокирован. Хмурые брови поднялись, являя миру удивленные красные глаза. Он не ожидал, что я взорвусь. Да я тоже не думала, что буду такой глупой.

– Уходи, Каччан. Пожалуйста, уходи, – я подталкивала его к действиям. Мне надоело то, что он отрицает все, что связано со мной, так пусть же у этого отношения будут основания: я просто ему не нужна. В этот момент я хотела этого, потому что была зла на него, обижена и подавлена, все эти эмоции, хранившиеся в глубине очень давно, вырвались, делая из меня истеричку. – Уходи!

После этого Каччан оправился от шока. Он зажмурился и выдохнул, расслабившись. Ухмылка вернулась на лицо, но в ней что-то поменялось. Он демонстративно бросил свою сумку на землю, сложив руки на груди, показывая, что не уйдёт. Я задержала дыхание. Не знала, радоваться мне или злиться, плакать от напряжения и негодования. Да, я всегда принимала Бакуго Катсуки, но именно сейчас я чувствовала себя как никогда брошенной им за все эти годы, от того и несчастной. Странная я.

Поэтому я развернулась и убежала. Вроде я так долго ждала этого момента, но это оказалось выше моих сил. Не знаю, просто не знаю, что мне делать. Кажется, он бежал за мной.

– Деку! Стой, дура! – Каччан схватил меня за плечи, рванув на себя, и летящая мимо машина оглушила меня своим сигнальным гулом. Грудь быстро вздымалась от неожиданности и адреналина. Каччан не отпускал меня, обхватив плечи руками, и я не могла выбраться из этого захвата, чувствуя его горячее дыхание около уха.

– Прости, Деку. Это… сложно для меня. Но если ты готова броситься под машину из-за этого, то мне ничего не остаётся, кроме как выложить всё подчистую, так? Ладно, – он говорил сбивчиво и неуверенно, явно чувствуя себя неуютно, но руки его сжимали все крепче. – Я… ублюдок, но я люблю тебя, – эти желанные для любой девушки слова он поговорил так, будто что-то страшное и чужеродное вытекало из его рта, и я даже представила, как расширились его глаза от того, что он сказал что-то настолько сентиментальное.

Я всхлипнула снова. Вся тяжесть моего бремени упала, освобождая, потому что он продолжал обнимать меня, и это говорило лучше любых его неуклюжих слов. Дрожащей рукой я схватилась за рукав его пиджака, и Каччан судорожно сжал мою ладонь в своей, носом утыкаясь в волосы.

– Я не мог уйти, ведь ты единственная, кто может понять и принять меня. За это я полюбил. И черта с два я продолжу лажать.

Я не могла перестать шептать, всё ещё не осознавая и не находя слов для ответа. Но он и так знал, что я любила его. Теперь уж точно.

– Ты такой дурак, Каччан, такой дурак…

– Знаю, Деку… знаю…