Текст книги "Ситуевины"

Автор книги: Алиса Атрейдас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Жила-была женщина

Купили мы дом в деревне. Продавала его молодая пара, мол, родителям дача не нужна, а бабушка умерла год назад…

После смерти старушки никто в дом не наведывался, только вот продать приехали. Спрашиваем, забирать будете вещи? Они в ответ: зачем нам этот хлам, мы иконы забрали, а остальное можете выкинуть. Муж на стены посмотрел, где светлели квадратики от икон.

– А фотографии что же не взяли?

Со стен деревенской избы смотрели женщины, мужчины, дети… Целая династия. Раньше любили стены фотографиями украшать.

Я помню, к бабушке приедешь, а у нее новая фотография в рамочке появилась – моя и сестренки.

– Я, – говорит бабушка, – до зорьки проснусь, родителям поклон, мужу поцелуй, детям улыбнусь, вам подмигну – вот и день начался.

Когда бабушки не стало, то мы добавили ее фотографию на стенку и теперь, приезжая в деревню (которая стала именоваться дачей), всегда утром бабушке шлем воздушный поцелуй. И кажется, что в доме сразу пахнет пирогами и топленым молоком. И чувствуется бабушкино присутствие. Дедушку мы никогда не видели, он в войну погиб, но его фотография висит в центре. Бабушка много про него рассказывала, а мы в это время на снимок смотрели и нам казалось, что дедушка с нами сидит, только было странно, что он молодой, а бабушка уже старенькая. А теперь вот ее фотография висит рядом с ним…

Для меня эти выцветшие снимки настолько ценные, что если бы стоял выбор, что забрать, то я бы, несомненно, забрала фотографии. А тут их не просто одиноко оставили на стене и в альбомах, но и цинично записали в хлам. Но, хозяин – барин.

После покупки мы принялись за уборку и, знаете, рука не поднялась выкинуть вещи этой женщины, которая жила для своих детей и внуков, а они ее просто бросили…

Откуда я это знаю?

Она им письма писала. Сначала писала и отправляла, без ответа. А потом перестала отправлять и три аккуратные стопочки любви и нежности так и покоились в комоде. Каюсь, прочитали…, и я поняла, почему она их не отправила. Побоялась, что затеряются, а тут они в сохранности, она думала, что после ее смерти, они все же прочитают. А в письмах целая история: про годы жизни в войну, про ее родителей, бабушек, дедушек и пра-пра – она пересказывала то, что ей поведала ее бабушка. Чтобы не умерли семейные ценности. Чтобы помнили. Как выкинуть такое?

– Давай, отвезем ее детям? – предложила я мужу, глотая слезы. – Такое нельзя выкидывать!

– Думаешь, они лучше внуков? – с сомнением протянул муж. – Ни разу, вон, не появились…

– Может они старенькие, больные, мало ли…

– Я им позвоню, спрошу.

Через внуков узнали телефон и услышали бодрый женский голос:

– Ой, да, выкиньте вы все! Она нам эти письма пачками слала, мы даже не читали в последнее время! Ей делать там нечего было, вот она и развлекалась…

Муж даже не дослушал, трубку бросил. Говорит, вот стояла бы она сейчас рядом, придушил бы!

– А знаешь что? Ты же писатель, вот и переложи эти письма на рассказы.

– Они потом предъявят…

– Да, они, я уверен, и книжки-то такие не читают! – хмыкнул муж. – Но я ради тебя съезжу к этим, тьпу, прости господи, возьму у них письменное разрешение.

И он действительно съездил и оформил все нотариально. А я, тем временем, добралась до подполья. Знаете, в деревенских домах прямо из избы спускаешься вниз под пол и там прохладно так, вроде погреба. А там банок с соленьями, вареньями… А на каждой баночке бумажка приклеена с выцветшей надписью: «Ванятке его любимые грузди» – Ванятка умер десять лет назад, так и не пригодилась баночка; «Сонечке лисички»; «Соленые огурцы для Анатолия»; «Малина лесная для Сашеньки»…

P.S. Всего у Анны Лукьяновны было 6 детей. Все они умерли раньше нее (в основном несчастные случаи), кроме последней, поздней дочки, которая записала все в хлам…

А мама ждала, что дети приедут с внуками, заботливо катала банки, с любовью подписывала… Последние банки с грибами датированы прошлым годом, ей на тот момент было 93 года. 93 года!!! А она в лес ходила, чтобы внучкам грибов, ягод насобирать! А они…

Я тебя никогда не любил

– Я тебя никогда не любил, – этими словами Валера припечатал Катю к стенке.

Она тяжело привалилась к ней спиной, чувствуя, как подгибаются колени.

Зачем он это сказал? Ну, нашёл другую, бросил её, Катю, после десяти лет совместной жизни. Ну и иди. Будь счастлив с другой. А она, Катя, восстановится, найдёт в себе силы жить, снова полюбить. А сейчас, после таких слов, как это сделать? Как? Это, наверное, самые страшные слова. Ведь они перечеркивают все то, чем ты жил, во что верил.

Я тебя НИКОГДА не любил!

А что это тогда было? Катя вспоминала, как он пел под окном песню в её день рождения, когда она попала с аппендицитом в больницу. И как все в палате завидовали их любви. А это была и не любовь вовсе.

Или, когда Валера на руках нёс её через весь город, потому что она натерла ноги новыми сапогами. Ну разве же это любовь?

А когда он прибежал к ней на работу с курткой, потому что похолодало, а она в одном платье ушла утром. Ну разве по любви такое сделаешь?

А когда он с сыном по ночам не спал, на руках его качал, чтобы Катюшка поспала? Не любовь. Нет.

Эти и ещё тысячи примеров пролетели перед глазами Кати, пока она смотрела, как муж, воровато оглядываясь, собирает свои вещи.

Посмотрела и вдруг рассмеялась. Смеялась так, что в боку закололо. Вытерла слезы (от смеха, пусть истеричного, но все же). Сдернула плащ с вешалки, крикнула изумленному мужу:

– Ключи на столе оставь, дверь захлопни. Я за Кирюшей в садик.

И выпорхнула в черноту подъезда.

Надо же не любил! Ну, что же. Теперь она знает какая нелюбовь. Будет искать любовь!

Валера вернулся через месяц. Бес попутал. Прости. Люблю тебя. Жизни без вас нет.

Но Катя не прощает измен. Тем более таких. Осознанных. Если бы он по-пьяни, случайно, а потом места себе не находил от вины – это одно. А когда он почти год втихаря бегал из семьи… Нет! Да и потом. Он же её, Катю, не любил никогда.

Странно, но за этот месяц Катя изменилась, похорошела, словно сбросила бремя. Она ведь чувствовала, что Валера ей изменяет, но оправдывала его, отмазывала в своих глазах. А это все давило, мешало дышать. А с его уходом вдруг появился кислород. И захотелось любви! И Катя шла по улицам и улыбалась, а мужчины оборачиваясь и смотрели ей вслед. А буквально вчера, один не удержался и сказал, что у неё такая улыбка замечательная, сразу видно, что человек счастлив! И муж её любит!

– А нет у меня мужа, – засмеялась Катя. – Бросил он меня месяц назад. К другой ушёл.

– Он глупец!

– Нет. Просто он не любил меня никогда.

– А давайте поговорим о любви? Вы торопитесь? – предложил мужчина.

– Только если вы угостите меня кофе, – совсем не скромно выдала Катя.

– По рукам! А вы мне будете улыбаться!

И они целый час проболтали в кафе, перебивая друг друга, смеясь и подшучивая. Оказалось, что Михаил вдовец и воспитывает один двух дочерей. И ещё час назад он не знал, что сможет когда-нибудь снова смеяться. И сегодня они договорились пойти с детьми в цирк.

А тут Валера со своей любовью, которая и не любовь вовсе…

За стеклом

Виталя прижимался носом к стеклу и пытался разглядеть сквозь дождевые змейки улицу. Окна детского дома с одной стороны выходили на проспект и именно эта сторона Виталина любимая. Здесь хозяйничала жизнь – шумная, суетливая… недоступная. Он уже большой – ему шесть. Бросаться к каждой женщине с криком "мама!", перестал год назад. В душе ещё теплился огонёк надежды, и он его сознательно не тушил. Ведь, в таком случае, не останется ничего – горстка пепла, которую быстро раздует хулиганистый ветер. А Виталя мечтал семью. И ради этой мечты он жил.

– Сегодня идём в цирк, – грустно произнесла рыжая Леночка, забираясь на подоконник к Витале.

Он молча подвинулся. Леночка не любила ходить в общественные места.

– Все с родителями, счастливые, нарядные, – картавила она, смешно выпятив нижнюю губку. – На нас смотрят, как на детдомовцев…

– Так мы же и есть детдомовцы, – недоумевал Виталя.

Он, в отличие от Леночки, любил ходить туда, где отдыхали семейные (так они их звали). Ему нравилось наблюдать за ними и представлять себя на их месте. Поэтому он всегда ждал этих "вылазок»; в такие дни он обретал семью…

– Построились, – скомандовала Таисия Львовна. – У гардероба не толкаться!

Виталя в последний раз вдохнул запах цирка и поймал на себе презрительный взгляд полного мальчика, который держал в руках облако сахарной ваты. Виталя улыбнулся ему, обладатель облака показал язык и отвернулся.

Дети толпились у гардероба, шумно обсуждая представление. Только Виталя стоял чуть в стороне и представлял, как идет за руку с мамой, вместо вон той кудрявой девочки.

– А клоун тебе понравился? – спрашивает мама.

– Мне больше медведи понравились! – отвечает Виталя, чуть заметно шевеля губами.

– Мне показалось, что они какие-то грустные.

– Они же в неволе, мамочка! Думаешь, им нравится, на мотоцикле гонять? – смеётся Виталя. – Им бы сейчас в лес, домой. – Лицо мальчика стало серьёзным. – А их специально ловят, отбирают у мам и дрессируют?

– Нет, что ты, солнышко. Они уже рождаются в неволе. Эти медвежата и не знают про лес. Для них цирк – дом родной. Хочешь сфотографироваться с мишкой? Пошли скорее…

Виталя, как завороженный пошёл туда, где медведь в красной рубахе раскрывал свои объятия всем желающим. Можно было даже забраться на блестящий чёрный мотоцикл и сфотографироваться на нем. Виталя даже рот приоткрыл, представляя, как его ладошки обнимают широкую спину медведя и он мчит с ним на мотоцикле, а мама смеется, наблюдая за ними.

– Держись крепче, не упади! – кричит она.

А Виталя машет ей рукой…

– Чего рот раззявил? Стоишь тут, как неприкаянный!

Толчок в спину и Виталя пролетел вперёд, упав на коленки. Худая женщина в пестрой кофте тянула упирающуюся девочку к медведям на фотосессию.

– Ма-ам, – пищала та. – Я не хочу! Они воняют!

– Ничего, потерпишь. Зато, знаешь, какая фотка будет! Тебе все обзавидуются! Поставишь себе на аву… Да, пропусти ты!

Это она снова Витале, теперь он ей попался под ноги, когда пытался встать.

– Ма-ам, а чего у него рукава короткие?

– Это интернатовский. Эльза, не подходи близко, может у него вши!

Нет у меня никаких вшей! Хотел сказать Виталя, но промолчал, потому что слезы, которые всегда непрошенные, покатились из глаз, хоть он и зажмурился сильно – пресильно, чтобы не пустить их.

– Павлик, ну, где же ты был, милый! Я тебя ищу, ищу…

Ласковые руки подняли его и нос Витали уткнулся во что-то пушистое, ласковое и ароматное. Он даже задохнулся от ощущения счастья и любви. Осторожно открыл один глаз и увидел сначала голубой свитер, а потом улыбающееся лицо с конопушками на носу и задорные голубые глаза, которые смотрели на него.

– Ты что плачешь, родной? Кто тебя обидел? – спросила женщина и подмигнула ему.

– Ма-ам, он не интернатовский, – снова захныкала девчонка. – Почему тогда у него рукава короткие?!

Витале вдруг стало стыдно за свою кофту, которая ему уже давно мала. Стыдно перед этой доброй голубой женщиной. Вот она сейчас увидит, что он такой нелепый и перестанет обнимать его. Но та только крепче прижала Виталю к себе. А худая пестрая дама с недоумением разглядывала стильную женщину в голубом, обнимающую бедно одетого мальчика.

– Это новый стиль, от Бэрберри, вы не знали? – вдруг пропела голубая женщина, взглянув на пеструю. – Укороченные брюки и рукава, сейчас весь Париж так ходит.

И, не обращая внимания на вытаращенные глаза пестрой, повернулась к Витале.

– Павлик, сынок, ты вату будешь?

И перед глазами Витали появилось белое облако.

«Наверное, она меня перепутала с каким-то Павликом! – испуганно подумал он. – Надо сказать, что я не Павлик!» Но ощущение счастья и семьи было такое всепоглощающее, что Виталя боялся признаться этой волшебной женщине, что никакой он не Павлик, что она ошиблась…

А потом его сфотографировали с медведем, оттерли сладкие пальцы влажной салфеткой и проводили к автобусу, где он получил нагоняй от Таисии Львовны. Но голубая женщина что-то тихо ей сказала, и та перестала ругаться. А Виталя что есть силы прижался носом к стеклу и пытался запомнить образ женщины. Теперь он будет представлять маму такой. И теперь он знает, как пахнет мама.

Дождь частил, не переставая, уже неделю. Виталя хотел забраться на свое любимое окно, но Леночка сказала, что к нему пришли.

– Там тебя мама ждет! – шептала Леночка, семеня за Виталей.

Голубая женщина стояла в коридоре. Увидев его, присела на корточки и раскрыла руки. Ноги сами понесли и Виталя уткнулся носом в мокрый плащ.

– Пойдем домой? – спросила она и Виталя кивнул.

А потом прижался и, замирая от страха, в самое ухо, смело прошептал:

– Только я не Павлик…

Старый кот

На вид он был очень старым и уже с трудом мог запрыгнуть на лавочку, чтобы погреть на майском солнышке свои бока с проплешинами. В нашем дворе мы с дочкой его увидели вчера, утром, когда шли в садик. Сегодня захватили для него пакетик корма, который купили вечером.

– Я сама! – дочурка возилась с пакетиком, а я нервно поглядывала на часы – опаздываем. – Ешь, бродяга… – ласково проворковала дочка, потрепав кота за ушком.

– Ань, ты бы не трогала его, – у меня включилась «боязнь болезней».

– Мама, не начинай! – сдвинув брови домиком, скопировала меня малая.

Надо же, даже интонацию передала в точности! Невольно улыбнулась, вспомнив вчерашний разговор.

Анька, увидев утром кота, всю дорогу до садика упрашивала меня забрать его, но мы жили с моей мамой, а у нее аллергия на кошек. В чем проявляется эта аллергия, я никогда не видела, но животные в моем детстве всегда были под строжайшим запретом, ведь у мамы аллергия! Я объяснила Анютке, что мы не можем себе позволить кошку, но мы можем ее покормить, поэтому после садика мы зашли в магазин и купили несколько пакетиков корма. Кота на лавочке не оказалось, и я с облегчением подумала, что убежал и слава богу. Утрам Аня деловито взяла корм.

– Так нет же уже кота, – напомнила я.

– Он по утрам приходит, – ответила дочь, и я сразу поверила, настолько убедительно у нее получилось.

Котяра и правда восседал на лавочке, словно ждал нас. Аня покормила его и опять всю дорогу упрашивала забрать его.

– Он нам нужен, как ты не понимаешь!?

Я ждала, что дочь будет плакать, но она была спокойна и разговаривала со мной словно с глупым ребенком.

– Аня, ты забыла про бабушку, – мягко напомнила я ей.

– Бабушка нам только спасибо скажет потом! У каждой бабушки должен быть кот!

– Только не у бабушек с аллергиями. Все, беги! Заберу тебя сегодня пораньше.

В детстве я сама мечтала о котенке или щенке, поэтому свою дочку понимала, мало того понимала, я так же, как и она, хотела заботиться о пушистике, восполняя то, что не получила в детстве. Но мама, аллергия…

Целую неделю мы кормили по утрам Бродягу, который уже имел целый список имен Бродяга, Бро, Броди… Он встречал нас лениво, не показывая своей заинтересованности, открыв один желтый глаз. Дочка вытягивала меня на улицу раньше на пятнадцать минут, чтобы иметь возможность посидеть с Бро на лавочке, почесать его за ушком и пожаловаться ему на жизнь с двумя неразумными женщинами, у которых – у одной аллергия, а у второй «полное отсутствие мозгов».

К концу недели я уже была готова тайком притащить кота в дом и прятать его от мамы (такую выходку я позволила себе в детстве, и рыжий котенок вполне благополучно жил почти неделю в моем шкафу, благоразумно не мяукая и гадя в лоточек с газетой. Но однажды, придя из школы, я его не нашла… Мама сказала, что отдала его тете Свете на дачу, а меня наказали на неделю, лишив гулянок). Интересно, сколько сейчас мы смогли бы скрывать от старой женщины существование кота в доме?

Ситуация разрешилась сама собой: мы шли из садика, а кот вдруг выбежал нам на встречу (окреп, видимо, откормился слегка) и увязался хвостиком. Я пропихнула Аню в подъезд, закрыв дверь перед серой мордочкой, а он вдруг громко мяукнул. Да не просто мяукнул, а взвыл, словно пес. У меня даже сердце остановилось, я подумала, что прищемила ему лапу. Открыла дверь, а хитрая морда нырнул в подъезд.

– Мама, на одну только ночь! – увещевала я. – А завтра я его в приют отнесу!

Мама пила корвалол стопками и скорбно качала головой.

Завтра была суббота и Аня с утра затеяла мытье кота, собственно, я и проснулась от этих криков. Проснулась я, проснулась мама. Кинулись в ванную. Картина маслом – дочь сидит в пенной ванне вместе с котом (о, ужас!) и поют песни на два голоса. Я скосила глаза на маму, ожидая, что сейчас та грохнется в обморок, но нет, обошлось.

– Аньк, ну, он же грязный, мало ли, – обреченно прошептала я.

– Зараза к заразе не пристает! – отрезала вдруг моя мама и отодвинула меня в сторону. – Один раз в год, сады цвету-у-ут, – затянула она и с любопытством посмотрела на кота.

– У– у-у-мр мяу-у, – вторил ей Бродяга.

Короче, сумасшедший дом! Оказалось, у мамы в детстве был поющий кот, полосатый, беспородный, но как он пел! Мама клянется, что он даже разговаривал с ней! Долго жил кот, почти 20 лет, и его смерть на руках у мамы была логическим финалом. Для мамы слишком тяжелым, настолько тяжелым, что ни о каких других животных она и слышать не хотела. А чтобы в душу не лезли, воспоминания не будоражили, вот и придумала себе аллергию и вжилась в этот образ. А тут разом все стены рухнули.

Кот оказался совсем не старым, да еще почти породистым, британец вроде. Проплешины заросли бархатистой шерсткой. А мама так откормила его, что он скоро стал похож на бегемотика.

Удивительно, но мама словно помолодела лет на десять, как минимум, избавилась от вечных головных болей. Вот такой Бродяга – лекарь.

Ну, ма-ам, купи!

Для нее, ребенка, все это было, конечно, непостижимым бедствием. Зачем, зачем мама берет ее с собой, если все эти прекрасные вещи, которые она просит купить, так и остаются на полках магазина? Уж лучше бы она сидела дома и смотрела мультики, чем мучаться сейчас от обиды и непонимания. От всех этих мыслей ей стало еще горше и слезы накатили девятым валом и затопили остатки самообладания.

– Сань, ну, ты чего? – мама присела на корточки и обняла дочку. – Трудно сейчас с деньгами, папа болеет, я одна работаю. А это всего лишь игрушки. Хочешь, мы сегодня смастерим тебе куклу? Хенд-мейд.

Незнакомое слово остановило поток слез. Сашка растерла кулачком глаза, шмыгнула носом и сквозь пелену слез взглянула на маму.

– Какую мейд?

С тех пор прошло двадцать лет. У Александры Игоревны свои мастерские и сеть магазинов по всему миру с ручными поделками «Саша Мейд». Она может позволить себе купить все, что ни пожелает ее сын – Кирилл. Но каждый раз, собираясь в магазин, она садится на корточки, берет маленькие ладошки сына в свои и, глядя в доверчивые глазенки, говорит:

– Запоминай, что нам надо купить: творог, яйца, молоко, сметану, изюм, яблоки…

– А моложеное, мам?

– Мороженое у нас по субботам, а сегодня мы делаем сырники с изюмом.

– А мафынку?

– Ты можешь посмотреть и выбрать, какая понравится, и мы запишем ее в список, который готовим для Деда Мороза. Но ты же помнишь, что потом из этого списка надо будет выбрать только одну вещь?

Кирилл сосредоточенно кивает. Его список уже не умещается на двух страницах. Он каждый день просматривает его и иногда вычеркивает то, что ему уже не интересно. К Новому Году должна остаться только одна вещь. Ведь Дед Мороз может принести только один подарок. И никаких слез. В магазине он деловито осматривает покупки.

– А де исюм?

– Забыли! – смеется Александра, и они бегут искать изюм.

А вечером в списке Кирилла появляется лего-сити и вычеркивается человек-паук, которого он так сильно хотел в прошлый раз. Так постепенно формируется настоящая мечта, мечта, которая, как в сказке исполнится в Новый год.

100 баксов

Сема никогда не слыл жадным. Бережливым, экономным, но не жадным. И именно ему в семье принадлежала идея – дарить на дни рождения не подарки, а деньги. И не просто деньги, а иностранную валюту, в данном случае – сто долларов.

Первая знаковая бумажка была подарена племяннику. Сема горделиво улыбался и потирал левый ус. Племянник прыгал до потолка и мечтал накопить на компьютер. Но день рождения у Семы случился раньше, чем любимый племянник накопил на свою мечту, а посему заветная бумажка была изъята у него из копилки заботливыми родителями и… подарена Семе на его знаменательный день. Сема разгладил купюру утюгом и положил в комод – скоро у сестры день рождения.

Сто баксов уже стали почти родными, поэтому Сема любовно пометил их маркером, поставив черную точку. Так как Сема был шутником и веселым малым, то точку он водрузил на правую мочку уха Франклина. И началось увлекательное путешествие “C-note” по многочисленной родне Семы, а он только довольно хмыкал, получая в свой день уже изрядно потрепанную банкноту. Были и другие стодолларовые купюры, но такая меченная – одна. Черная серьга в ухе Бенджамина выцветала, и Сема ее благодарно подрисовывал, подмигивая лидеру войны за независимость США.

В свой шестидесятый день рождения Сема надел лучший костюм и беспокойно поглядывал на часы – родственники запаздывали. Звонок прозвучал словно воздушная тревога и Сема с трепыхающимся сердцем кинулся к двери. Племянник, радостно щурясь и растягивая щербатый рот в улыбке, шагнул в тесный коридорчик, заполонив собой пространство. В его руках была коробка. Сердце Семы подозрительно екнуло.

– Ну, дядь Сем! Поздравляю! Это от всех нас! – пробасил здоровенный детина и вручил Семе коробку. – Будем с тобой по скайпу общаться, а то разъехались все, видимся редко. Ты здесь и новости свои будешь смотреть и в …

Но Сема уже не слышал. Дрожащими руками он раскрывал коробку с ноутбуком, причитая по-бабьи:

– Как же так? Где же ты теперь? Ты ж мне как родной…

– Я тебе все настрою, интернет подключу, научу что и как, – басил племянник, деловито устанавливая на стол гаджет.

Через три часа потный от объяснений и поздравительных сто грамм племянник засобирался домой.

Сема грустно смотрел на серебристый чемоданчик на столе. Даже общение с многочисленной родней по скайпу не сдвинуло с места тот камешек, который лег на сердце, когда он понял, что больше никогда не увидит Бенджамина Франклина. Родственники скинулись по сто долларов и купили дяде Семе ноутбук, поставив тем самым точку на многолетней традиции семьи Кац. Это был гвоздь, забитый в крышку гроба… Сердце Семы этого пережить не могло и не желало, а потому тоскливо заныло. Он потер рукой грудину и пошел провожать племянника.

– А, дядь Сем, чуть не забыл! – обернулся тот на пороге. – Это тоже тебе! – подмигнул он и достал из паспорта потрепанные сто баксов…

Шаг назад

Это был шестой лотерейный билет. Я с завистью посмотрел на молоденькую девчушку, которая пятачком стирала защитный слой. Рядом стоял ее довольный парень, еще бы – три билета и каждый с выигрышем! Наскреб остатки денег – двести десять рублей. Можно купить вермишели, куриных кубиков и протянуть эту неделю.

– Девушка, а Вы не купите мне билетик? – я растянул губы в своей самой обворожительной улыбке. – Если Ваш кавалер не против, конечно, – подмазал я и с этой стороны.

– Не бери, Светк! Всю удачу просрешь! – довольное лицо парня вдруг стало злым и жадным.

– Да, перестань, Слав! А вдруг повезет? И человеку поможем! – радостно откликнулась она и тут же вскрикнула: – Пять тысяч рублей, вау! Давайте ваши деньги! – ее лицо так и искрилось счастьем.

– Вечно ты меня не слушаешь! – бубнил Слава, когда я протягивал его девушке двести рублей мелочью.

– Держите ваш выигрышный! – засмеялась она и протянула мне сложенную конвертиком бумажку.

Ладони неожиданно вспотели и мне пришлось вытереть их о брюки, прежде чем взять билетик.

– Спасибо, – охрипшим голосом произнес я и надорвал полоску.

Металлический защитный слой надежно скрывал заветную надпись. Пан или пропал? Девушка заинтересованно смотрела на меня, даже рот приоткрыла, из которого вырывались клубочки пара. Декабрь вдарил крепким морозцем. Я тянул время. Девушка, от нетерпения или холода, начала пританцовывать.

– Ну же! Чего не смотрите?

– Боюсь, – честно признался я. – Деньги последние, – совсем уж жалко произнес, даже самому за себя стало стыдно. И дело тут не в деньгах…

Здоровый мужик сорока лет от роду. Детдомовец – потому лаской и заботой не балован. Образование средне-специальное, работаю по профессии. Вот уже двадцать лет на одном заводе. Был женат. С детьми не повезло, с женой тоже. Сейчас встречаюсь с Любашкой из отдела кадров. Бойкая женщина, хваткая, в руках все горит. Можно и жениться, только ведь все равно не сложится у нас – сразу после свадьбы и не заладится. Потому что неудачник я. Даже не так, а вот так – НЕУДАЧНИК! И можете сколько угодно говорить, что каждый сам кузнец своего счастья, а вот фиг! Как бы я ни старался, не бился лбом об стену, не рвал жилы и ж… , результат один, а конкретнее – никакого результата. Ноль. Зеро. Дырка от бублика. Года два назад я понял, что могу вполне сносно существовать, если буду вести себя тихо, безропотно. Подчинюсь судьбе злодейке и не буду лезть поперед батьки в пекло. Вот и сейчас. Не стал бы я покупать эти лотерейки, мне бы эти полторы тысячи хватило до зарплаты. Купил бы курицу, капусту, Любаня борща наварила бы и даже на сметану с хлебом финансов бы хватило. Но мне словно шлея под хвост попала. Ноги сами понесли к киоску. А тут девчонка эта от радости прыгает – пятьсот рублей выиграла! Я сразу Любашу вспомнил, захотелось ей подарочек какой сделать. Первый билет, второй, третий… Словно ум за разум зашел. А эта везунчик снова в ладоши хлопает.

– Мужчина! – девчонка теребила меня за рукав. – Хотите, я сотру?

– Нет. Нет, спасибо, – мне вдруг стало совсем не по себе, словно я должен ей. – Я дома посмотрю.

– Удачи Вам! – щебетнула девчонка и помчалась догонять своего парня, который минутой раньше психанул и пошел к метро.

Как я добрался до дома – не помню. Удивился, что успел на автобус, обычно перед носом двери захлопываются.

Любани еще не было и я, не зажигая свет, прошел на кухню. Положил билет на стол и поставил чайник. Не спеша переоделся в домашнюю одежду. Заварил чай; последний пакетик. И, обжигая небо, отхлебнул из чашки. Почему я не вскрывал билет? Потому что в голове билась одна мысль – пустышка! Ничего не будет. Не повезет. Неудачник. Я уставился на билет, затем закрыл глаза и попытался представить, как я стираю защитный слой и под ним появляются цифры: 1 – сердце сладко замирает и я тру дальше, по чуть-чуть … 0 … 0 … моя рука замирает, язык облизывает пересохшие губы, следующая цифра … 0 … пульс скакнул так, что в ушах зашумело, только не останавливайся, шепчу и стираю дальше «0» я взвыл от радости и уверенным движением высвобождаю еще два нуля. 1 000 000 рублей!!! Красный свет застилает глаза, во рту появляется железный привкус крови и победы. Да! Вот так! Я сделал это!

Открываю глазу, беру чайную ложку, полный решимости, одним уверенным движением сдираю тонкую преграду… «Желаем удачи!» – какой дебил придумал эту дурацкую надпись в проигрышных билетах?

Тоскливо посмотрел на окно. Девятый этаж. Избавить мир от такого недоразумения, как я. Может, только Любаня и всплакнет…

Мороз моментально превращал слезы в льдинки…

– Ты окна решил помыть? – смешливый голос Любани стукнулся в спину и пригвоздил меня к подоконнику.

Обернулся, смотрю на нее, раскрасневшуюся с улицы, в руках пакет, по виду тяжелый. А взглядом дырки во мне жжет, обвиняя, мол, слабак!

Шагнуть, доказать, что не слабак? И тут у пакета ручки отрываются и россыпью по кухне яблоки, курица с тяжелым хлопком, колбаса покатилась, яйца вдребезги… Любаня всхлипнула, на коленки упала, продукты собирает, и вдруг в голос заревела. Шаг назад и я в одну секунду рядом оказался, к себе прижимаю, бормочу что-то.

– Хотела пирог спечь, – рыдает Любаня. – С яблоками, как ты любишь. Что же я за неудачница такая?! И ты вон от меня сбежать захотел, аж в окно! – не унимается родная моя.

– Да, куда же я от тебя, Любушка! – целую щеки соленые. – Антенну вон оборвало, кабель поправлял, – безбожно несу ахинею. – А яйца не все побились, вон, три целых есть. Из трех же получится шарлотка?

Кивает.

– Везунчики мы с тобой, – ободряюще говорю я. – Могли ведь и все разбиться. Остался бы я тогда без пирога.

Смеется сквозь плач. Причитать начала, какая несчастливая она. А я ее успокаиваю.

– В должности сегодня должны были повысить, так вместо меня Маринку подняли…

– Знаем мы эту должность, я тебя тогда вообще не увижу дома.

– Так ведь больше бы получала…